Филя подносил к глазам зажженную спичку и неразборчиво что-то шептал себе в воротник тонкой куртки, бережно прикрывая ладонью огонек. Его спина барьером теснила вечернее море, впитывала болезненный рев соленых волн. Андрей с каким-то странным придыханием смотрел на лунный блеск в редких сколах воды сквозь маленький, меркнущий спичечный огонек и скользил безмятежным, легким взглядом по деревянному пирсу. Дурная нежность одолевала его, когда дождь отбивал нервный, странный ритм по деревянным скользким лодкам и полз за воротник наспех схваченной куртки. Рука не успела схватиться за рукоятку лежащего на антресоли зонта, когда Филя — его старший, самый странный и любимый брат — прорвался сквозь коридорные рифы к неспокойной глади вечернего моря.
— Это Бог, — прошептал Филя и стал аккуратно укладывать потухшую от дождевой капли спичку обратно в коробок. Мокрые волосы некрасиво липли к его еще детскому лицу, стекающая с них вода впитывала блеск далеких, скрытых за ночными тучами звезд. — Он только что померк...
Его шепот утонул в глухом раскате грома. Расколотое надвое небо впитало его тихие слова, растворило в сумрачном абсолюте и развеяло по миру тем призрачным, скользящим, что принято считать ощущением, ассоциацией. Хватаешься за это нечто сердцевиной, когда чувствуешь себя сросшимся с наготой окружающего мира, и начинаешь мириться с чем-то неосязаемым и духовным, постоянно ускользающим прозрачными, неоформленными мыслями через дыхание.
— Как человек Он, — Филя смотрел по сторонам широко раскрытыми глазами, казалось, не чувствовал бьющих по лицу ливневых стрел, — потух... Потух только что. Умер кто-то?
Андрей съежился. Он не мог пощупать природу смерти. Ему было десять, и жизнь ему казалась бесконечной, не имеющей конца, как круг. Он бежал по ее окружности, боясь приближаться к обжигающему центру, чтобы, ненароком коснувшись огня, не вернуться в начало. Сейчас все выглядело как нелепая детская игра, но нелепыми выглядят и детские рисунки, таящие в наборе цветов и фигур какое-то особое знание, и поэтому он щупал с липким страхом взбугрившуюся, вспенившуюся от косого ливня землю вокруг себя — боялся провалиться вниз...
— Не говори этого, не говори, — со слезами в тонком детском голосе шептал Андрей, натягивая зимнюю шапку по самые уши и веки. Дождь мешался на его пухлых щеках со слезами, а может, и с соленными брызгами от разбушевавшегося за спиной Фили моря. Оно металось во все стороны волнами, как ширококрылая птица, теряющая перья. В мятежном отражении воды мутился лунный диск, с двух сторон объятый тучами, множилось холодное голубое свечение в отблесках дождевых капель.
— Пойдем, посмотрим на него, — Филя дрожащей ладонью потянул Андрея за край курточки, голыми ступнями провалился во влажный грунт. В нескольких шагах начиналась песчаная отмель, и Андрей заупирался, попытался остановиться, чтобы не промочить обувь. Деревянный пирс блестел от влаги, лунное мрачное око, не моргая, впивалось в их промокшие детские макушки холодным острием.
— А родители? Что они? — Андрей задрожал, укрывая шапкой один глаз, чтобы скрыться от мрачного лунного взора.
Они с братом жили здесь каждое лето. Тетя Вера, сухая вытянутая женщина с доброй улыбкой и материнскими кудрями над высоким лбом, привозила их сюда в начале июня погостить у бабушки. Нежными ладонями оглаживала на прощание их щеки, трепала за воротнички цветных летних футболок и оставляла в аэропорте Израиля, когда семенила, пробираясь сквозь толпы людей и чемоданов, бабушка Авиталь, обмахиваясь пухлыми руками. С ней пробирался сквозь людские скопища запах горячего уюта, домашней еды и моря. В широкие теплые объятия она сгребала братьев к себе, заботливо ладонями терла их руки и расцеловывала высохшими на солнце жизни губами их влажные от жары макушки. В губы эти, с трещинками, некогда впиталась соль горьких слез.
— Они... Они... — шептал Андрей, пока Филя настойчиво тянул его к морю. Мертвое море вскидывалось на побережье, пускало на прозрачную отмель шипящие волны и качало не прибитые к железным стойкам лодки.
— Они там, — Филя удобнее перехватил руку брата своей — мокрой, скользкой, волнующейся. Он тянулся вглубь этого соленого сумрака: что-то неизвестное звало его с самого вечера к песчаному берегу, нежно щекотало нутро странным предвкушением. — Они там... С Ним...
Андрей застыл на отмели, сжался, когда Филя стал раскачивать лодку, чтобы слетела ненадежная железная цепь с задней кормы. Внутри лодки катались весла, расплескивали набежавшую с дождем воду, и их грохот, когда сталкивались они друг с другом, вытесняя воду, мешался со стучащей по всему окружающему ливневой завесой и редкими раскатами грома.
Цепь поддалась, слетела с кормы, беспомощно и тяжело прижалась к песку, тут же скрываясь под мятежными бесконтрольными волнами. Филя кое-как завалил лодку на бок, ломая ногти о деревянный скользкий борт, чтобы вылить воду. Он тяжело дышал, поправляя сползающую с мокрых плеч куртку. Ливень замедлялся, капал реже, в итоге превращаясь в прохладную морось. Лунное око висело теперь над ними обнаженное, зоркое, устрашающее.
— Помоги мне, — шепотом попросил Филя. Андрей, боязливо переставляя ноги в воде, побрел к нему. Его руки соскользнули с борта лодки, и Андрей, подавив болезненный всхлип, схватился сильнее, чтобы помочь брату. Вдвоем они перевернули лодку обратно — два ребенка, оставшиеся наедине с природой.
Филя сел в лодку, Андрей потянулся за ним, как за старшим. Море стихло, как только прекратился дождь. Его спокойная гладь отражала холодный взгляд луны.
— Бабушка Ави... — начал было Андрей дрожащим шепотом, и Филя, заботливо сжав хрупкое маленькое колено брата, передал ему в детские, волнующиеся руки тяжелое весло.
— Она тоже когда-нибудь потухнет.
Андрей с трудом пропустил дрожащими руками тяжелое весло в кочет лодки. Филя вдел второе весло так же и плотнее ухватился за два древка руками, на пробу оттолкнулся от песчаной отмели. Лодка двинулась по соленой воде, рассекая лунное отражение. Андрей широкими глазами смотрел, как корма лодки поделила луну надвое. За спиной брата серебрилась водная гладь, обнажая только чернильную изнанку неба. Темнота ночного тяжелого свода расширила сумрак вокруг них, проглотила мутнеющие в дневное время горы и скалы и выплюнула холодную ладонь лунного света. Свет этот серебрил небольшую полоску берега, от которого они так стремительно уплывали.
Мертвое море вело лодку все дальше и дальше. Филя с тяжелым вздохом остановился, когда лодка качнулась на середине. Песчаный берег с земельным склоном мрачно чернел вдали. Ночной сумрак уничтожил желтую крышу домика бабушки Авиталь, обернул темным балдахином тени сочную зелень вокруг уютных стен.
Филя достал коробок со спичками и поджег одну. Огонек пополз по тонкому древку, сжатому детской дрожащей рукой, впитал сомнения, страхи и воспоминания. Андрей мельком смотрел, как множился бегущий звонкий огонек в лежащем на чернильной водной глади отражении, как поползли от него десятки других беспокойных волнующихся огоньков, когда тишь воды потревожила его одинокая слеза, соскользнувшая со вспухшего детского века.
Раскат глухого грома рассек над ними небо надвое.
Огонек потух, когда коснулся мокрых филиных пальцев.