Герасимович, дорогой мой!
Когда тебе исполнилось 60 лет я
нарисовал тебе поздравительную
открытку со словами - "Живи до
ста лет, а потом начинай сначала!"
Ты остался живым в моей
благодарной памяти. Тебе сегодня
123 года. С днем рождения тебя.
1 марта 2019 года.
С Т А Р А Я Г В А Р Д И Я
(ч а с т ь п е р в а я)
Со многими старыми соратниками и друзьями Федора
Миленного я вас уже знакомил в предыдущих записках.
В них речь шла о событиях почти столетней давности
и еще о том, какую роль эти события сыграли в личной жизни
моего приемного отца и его давних коллег по работе в ЧК Михаила
Воронкова и Вальки Лебедева, а также его тезки, ученика, а потом
и напарника по сапожному ремеслу Свидерского.
С двумя последними ему пришлось вместе служить в
царской армии во время Первой Мировой войны по призыву
1915 года в подразделениях Карской крепостной артиллерии,
которая квартировала на территории нынешней Турции.
Дело было вблизи городов А(Э)рдаган и Карс, входивших
тогда в состав Российской Империи по мирному договору 1878 года,
заключенному в Сан-Стефано в результате поражения Турции в
русско-турецкой войне 1877-1878 г.г.
В предыдущих моих записках, где речь шла о временах
давно минувших, многое, особенно то, что касалось друзей Федора,
было представлено по следам его рассказов, частых бесед с ним,
которые всегда представляли для меня большой интерес.
Память у него была отменная, в его способности трезво
оценивать обстановку, людей я убеждался всегда и потому ставить
под сомнение его точку зрения по какому бы то ни было вопросу,
всегда тщательно выверенную и подтвержденную жизнью, я не
имел никакого права, да и желания тоже.
Но раз уж мне посчастливилось видеть его друзей
живыми, правда, к сожалению, не всегда здравствующими, то
мой долг рассказать еще и о моих личных впечатлениях,
сложившихся от встреч с ними.
Естественно, что в 50-ые годы это были уже пожилые
люди.
Михаил Иванович Воронков, старый большевик и
профессиональный революционер , активный участник событий,
связанных с провозглашением Новороссийской республики.
Правда, продержалась она недолго, всего две недели
с 12-го по 26-ое декабря 1905 года.
И получилось как в известном старом анекдоте,
провозгласить-то провозгласили, а потом пришел дворник Митрич
и разогнал всех к ядреной матери.
Тем не менее, роль этой микроскопической республики в
становлении нашего государства, согласно учебнику истории
коммунистической партии, значительна.
В 2008 году в центре площади, которая находится на
пересечении центральной улицы Советов и улицы Новороссийская
Республика ( бывшая последовательно Раевская, Парижской
Коммуны, Мира) была установлена стела "Новороссийская
Республика".
И совершенно не важно то, что сегодня о ней помнят,
наверное, одни только историки.
Дело в том, что ее главным достоянием считается
создание прецедента в беспокойной политической жизни России
предреволюционной .
Так, по крайней мере, утверждал Ленин, ссылаясь на нее
во многих своих трудах, называя ее зачатком новой власти,
революционной.
Тогда же родился лозунг: "Оружие достать оружием".
Вот Воронков и доставал его, включая самодельные
пики, сабли и кинжалы, изготавливаемые рабочими подпольно
в портовых и железнодорожных кузницах и мастерских города.
В первые послереволюционные годы он был одним
из тех, кто с нуля создавал в Новороссийске Власть Советов и
ее главного стража, городскую ЧК.
Второй коллега по короткой службе Герасимовича в той
же ЧК это Валентин Павлович Лебедев, дослужившийся до звания
полковника.
В конце 50-х годов он уже был уволен по возрасту, но в
помыслах своих и поступках до конца жизни оставался
убежденным чекистом.
Недаром про них говорят, что бывших чекистов не бывает.
Друзья Герасимовича приходили в наш дом попросту,
без церемоний и приглашения.
Случалось это обычно часиков в одиннадцать утра,
потому что, как я теперь уже понял, пожилые люди вообще
предпочитают встречаться с утра, пока для этого есть силы.
Ну и, кроме того, все знали, что именно в это время он
заканчивал свою работу.
Верстаком ему служила часть нашего обеденного стола,
довоенного, дубового и монументального.
Федору здесь было удобно, поскольку сюда падал
дневной свет их двух окон нашей комнаты.
Противоположная от Герасимовича сторона стола была
моей.
Она служила мне чертежной доской. Зрение у меня было
отменное, поэтому меня нисколько не смущало то обстоятельство,
что окна были за моей спиной.
На ней я выполнил за шесть лет обучения в МВТУ десятка
три курсовых проектов, графических заданий и в конце дипломный
проект.
В середине стола, на маленькой его части, иногда ютилась
Ися со своими кухонными принадлежностями.
Это когда она уставала трудиться стоя в общей кухне или
если в ней собиралось много соседей.
Кто бы ни появлялся у нас из друзей Федора всё начиналось
с выпивки.
Выпивки эти были чаще символическими, по сложившейся
годами традиции, но иногда и серьезными, с продолжением, с
воспоминаниями, в духе кавказских пирушек.
Со временем участвовать в них стал и я.
Думаю, что я пришелся ко двору его друзьям своим
откровенным интересом к их беседам, рассказам.
Мне нравилось и было лестно ощущать себя хоть как-то,
пусть косвенно, причастным к их взрослому застолью.
Обычно я сидел рядом, на диване, и почитал за свой долг
исполнить всякую просьбу гостя или отреагировать на едва заметный
жест Герасимовича.
Подсказать дату, название города, фамилию человека,
которого я и в глаза никогда не видел, но о котором уже был
наслышан, разобрать содержание истертого временем документа.
Ну, и главное, сбегать за водкой на Разуляй, а если надо,
так и на Покровку слетать за свежей осетриной горячего копчения
или в большой гастроном рядом с Курским вокзалом за заломом.
Вспомнился в связи с этим комический случай с приятелем
Герасимовича, а, проще говоря, поставщиком подпольного товара -
всякого сапожного сырья - Степаном Макарычем Голубенко.
До конца своей жизни он так и не научился произносить
полное имя Ларисы, жены Федора.
К описываемому времени он, Степка, знал ее уже лет
двадцать пять, но все эти годы называл ее только Раисой.
Может быть, не выговаривал - Лариса. Но, скорее всего,
был уверен в том, что имени такого на свете не существует, раз он
его до сих пор не встречал.
Степка курил очень дорогой тогда "Казбек".
Выкуривал в день три пачки.
Папиросу изо рта не вынимал, при этом совершенно не
затягивался табачным дымом, что для настоящего курильщика
лишено всякого смысла.
Родственники и друзья, степкины взрослые дети и
просто знакомые люди над его привычкой открыто смеялись,
но это дела не меняло.
Ему предлагали разумный компромисс - куришь, черт
с тобой, кури, но, раз не затягиваешься, то уж покупай дешевый
"Бокс" или "Спорт" и чади на здоровье, извиняюсь за
двусмысленный каламбур.
Но нет, оказывается, он не просто не мог бросить курить,
он не мог бросить курить именно потому, что курит дорогой "Казбек".
В пятидесятые годы появилась в продаже водка
"Столичная". Вы, конечно, помните ее. Она розливалась в бутылки
непривычной формы, меньшего чем обычные водочные бутылки
диаметра и чуть большей высоты.
Выглядела такая бутылка по сравнению с традиционной
очень выигрышно.
К тому же на глянцевой этикетке, кроме слов "Столичная
водка", впервые появился намек на художество, а именно, контурное
изображение здания гостиницы "Москва".
Вначале, как утверждали все пьющие, она действительно
была мягче "Московской", по-народному "Белая головка", которая,
в свою очередь, была чище "Красной головки", с лаконичной
надписью на этикетке просто "Водка".
Отличие в названиях двух последних водок подтверждалось
цветом сургуча, которым заливалась картонная пробка бутылки,
красным и белым.
Со временем производители, как это водится, начали
халтурить и разница во вкусах "Столичной" за 30 рублей 07 копеек и
"Московской" за 26.20 стала незаметна.
А разница в ценах по тем временам была чувствительной.
Голубенко был безоговорочным приверженцем "Столичной".
Я могу допустить, конечно, что она ему действительно
нравилась, но, скорее всего, он предпочитал ее по той же причине, по
которой курил дорогой "Казбек", а не бросовый "Спорт".
Знаю твердо только то, что он, почти шестидесятилетний
боец пожарной охраны Театра им. Ленинского Комсомола, а иногда
гардеробщик того же театра с окладом в 130 рублей в месяц, таким
непонятным словом как "престижность" не только не обогатил свой
лексикон, но, скорее всего, и не слышал его никогда.
А вот поди ж ты.
Если вдруг на столе не окажется "Столичной" он всем своим
обиженным видом даст понять собутыльникам, что скорее откажется
от выпивки вообще, нежели станет менять свои джентльменские
привычки.
В очередной визит Голубенки с долгожданным товаром
случился казус.
Я был послан на Разгуляй за водкой, а там ни в одном из трех
магазинов не оказалось "Столичной".
Ну, не возвращаться же мне с пустыми руками.
Я купил "Московскую" и вызвал Герасимовича на кухню для
получения указаний.
Его решение было мгновенным - среди накопленных под
кухонным столом водочных бутылок он отыскал бутылку из-под
"Столичной", сполоснул ее и, в целях конспирации, не сказал, а жестом
показал, что надо перелить в нее купленную водку.
За столом, когда отмечали обоюдовыгодную сделку, гурман
Макарыч, держа в одной руке казбечину с мокрым до самого табака
мундштуком, потому что вынимал папиросу изо рта только для того,
чтобы выпить, в другой стопку водки, даже бровью не повел, когда
махнул ее.
Герасимович подмигнул мне и мы с ним тоже выпили.
Вот такой он был Степан Макарыч, принципиальный
и разборчивый, тонкий ценитель и знаток, с породистой картофелиной
вместо носа, да еще и с крупными бородавками, который проживал
на Сретенке в Даевом переулке со времен еще Сухаревской
барахолки, служившей для него в те славные времена основным
источником дохода.
Во всемирных революциях и даже в обыкновенных
восстаниях он участия не принимал, да и в последней войне с немцем
тоже не сражался, "по возрасту".
А подходящий "возраст" я думаю он купил на Сухаревке,
где тогда можно было купить буквально всё.
Сравняли с землей Сухаревку, осталась Тишинка,
куда и перебрался наш герой.
Он и здесь свой человек и потому легко находил товар по
бросовым ценам, ведь был он, этот товар ворованный, а вору что,
ему надо поскорее сбыть с рук следы своего преступления.
И Федор, высшей квалификации сапожных дел мастер,
вынужден был приобретать этот товар у таких людей как Голубенко,
да еще и по спекулятивным ценам.
Про эту сторону своей жизни он говорил, что постоянно
ходит под двумя статьями уголовного кодекса: первая - скупка
краденого, и вторая - нанесение государству финансового ущерба.
"Каковой наступил в результате преступного деяния
обвиняемого, явившегося следствием трудовой деятельности без
надлежащим образом оформленного документа, а именно, патента",
т.е. без уплаты неподъемного налога в бюджет государства.
А если ты отважишься честно платить его то останешься
голодным и без штанов.
Вот такой casus belli - повод к войне, в данном случае между
государственной системой и частником, частным предпринимателем,
как сказали бы сейчас.
Федор не понимал, почему закон не разрешает ему работать
своими руками на себя и на свою семью, ведь он не эксплуатирует
чужой труд.
Почему власть, в которую он верил и которую строил в свои
молодые годы, а потом, в 43-ем защищал от фашиста, теперь
окрепшая, заматеревшая, не защищает его.
Оппоненты отвечали ему - все что ты сейчас твердишь с
чужого голоса, это враждебная нам кулацкая демагогия.
А сам ты, следовательно, по природе своей самый
обыкновенный кулак, каковых власть выкорчевывала из нашей жизни
и будет нещадно выкорчевывать до конца.
Да, соглашался Федор, он кулак и кулаком был всю жизнь,
потому что тогда работал кулаками, и теперь его кулаки это главное
в его жизни, ведь до сих пор у него в одном кулаке сапожный молоток,
а в другом шило и дратва.
Уверен, что образному мышлению в дореволюционной
школе его никто не учил, но что-то очень похожее у него получилось.
Посудите сами. А что если власть, предположил он, как всё
живое на этой земле, как и человек, в том числе, меняется на
протяжении всей своей жизни.
В самом начале она как младенец, чиста и непорочна, полна
романтических надежд и мечтаний.
Однако трудно сказать, кем или чем она станет, когда войдет
в свой возраст.
Несомненно, все будет зависеть от того, в руках какого
воспитателя она окажется, умного или не очень, твердого или, наоборот,
мягкотелого, честного и доброго или лживого до мозга костей и злого,
открытого или коварного себялюбца.
Постепенно она становится на ноги, набирается сил, крепнет,
воспитатель ей уже не нужен, хотя она вспоминает о нем вслух, но,
это скорее, чтобы создать для восторженного зрителя или слушателя
имидж благодарного воспитанника, помнящего как молитву все уроки
своего наставника.
На деле же новые советчики ей уже давно ни к чему, мы,
дескать, и сами с усами, и начинает эта власть проявлять
приобретенные у бывшего воспитателя черты характера, которые
перемешиваются с наследственными.
Но, какой бы она ни была, хорошей или плохой, короткой
или затянувшейся, доброй или злой, она, как и человек, смертна.
Поэтому, раньше или позже, она дряхлеет, становится
беспамятной, болезненной, начинает тяготить страну и ее приходится
хоронить, когда она сама отдает богу душу.
А бывает так, что и раньше этого добровольного поступка,
насильственным путем.
Многовековая тираническая власть египетских фараонов и
древнеримских императоров, тысячелетняя власть царей и
императоров на Руси тоже оказались смертны.
Не поддается пока выведенной Федором закономерности
только королевская власть в Великобритании, которая ведет свою
тоже тысячелетнюю историю, как нас учили в школе, от
Плантагенетов, и еще раньше, вплоть до ныне здравствующей
королевы Елизаветы Второй.
Но, во-первых, это исключение, которое, как известно,
подтверждает правило, а, во-вторых, власть их иллюзорна, она
скорее реверанс всей истории Королевства, некая дань традициям.
Потому монаршая корона больше похожа на утешительный
приз, на сверхдорогое украшение, чем на символ реальной власти в
стране.
Вспомните историю, кто был полномочным представителем
Великобритании в Ялте в 45-ом году на конференции тройки,
подводившей итоги Второй мировой войны, где заново рисовали
карту, как минимум, Европы - король Георг Шестой или, все-таки,
Премьер-министр Уинстон Черчилль.
В конце концов, Федор понял, что предала его не та власть,
которую он начинал строить и потом, как мог, защищал, а совсем
другая, новая, вернее, переродившаяся, не имевшая ничего общего
с идеалами и принципами, которых она придерживалась в своем
младенчестве.
А к этой, новой, он, слава богу, не имел никакого отношения.
Раз так, то так и будем жить с этой властью, врозь,
независимо друг от друга, если, конечно это получится.
А получилось, как вы уже поняли, раздвоение личности.
Официально Федор, согласно записям в трудовой книжке,
числился то гардеробщиком в театрах Москвы, то пожарником там же,
все зависело от вакансии в данный конкретный момент.
На деле же (так и хочется добавить: и "на дележЕ") и в душе
он оставался сапожником, правда, сапожником, к которому стояла
очередь заказчиков, и подчас очень именитых.
Тут уж я сам свидетель, но об этом в другой раз.
продолжение:http://www.proza.ru/2019/03/06/417