Стерва

Кто бы мог подумать, что Марат втюрится в эту Алину, как какой-нибудь Ленский, с первого захода. Марат – такой рафинированный, любитель джаза и сухого мартини и она – в общем, ни кожи, ни рожи. Но он перелистнул страницу с ее недостатками, как нетерпеливый читатель перелистывает редакционное предисловие, и сразу перешел к прологу. Хотя и достоинств он так, сходу, не мог заметить. Она, например, за вечер могла  связать носки или варежки, сыграть что-нибудь из Шопена, выпить стакан водки на спор и занюхать соленым огурцом. Но не за это же любить. Есть, правда, подозрение, что Хельга, которая привела Алину в компанию, заранее предупредила его, что ее отчим большая шишка в аппарате Совета Министров. Но Марат утверждает, что в тот вечер, когда Алина появилась в его доме, он ничего о ней не знал, не знал даже, что она быстро вяжет на спицах и играет Шопена, потому что в тот вечер она не захватила с собой вязания, а инструмента у Марата не было.
Зато у него имелась квартира в Чертаново. В то время редко кто из молодых людей имел собственную квартиру, разве что, какие-нибудь мажоры. Но Марат мажором не был, он был простым научным сотрудником в институте, который занимался вопросами стандартизации, а квартиру все ж таки имел. И это была не какая-нибудь вонючая берлога в доме под снос с закопченным потолком, ободранными обоями и заплеванным полом, нет – это была чистенькая гарсоньерка с видом на бульвар. Даже слишком чистенькая для молодого человека, даже, можно сказать, стерильная. И когда кто-то из приятелей говорил Марату: «А давай, махнем на природу – шашлыки, вино и все такое», он мог ему ответить. «Вы уж как-нибудь без меня, у меня на субботу запланирована генеральная уборка», такое случалось не раз и не два в год, а каждый месяц, как будто у него в доме гостили родственники из деревни со своими свиньями и коровами,
На самом деле никаких деревенских родственников у него не было. Просто он вылизывал свое жилье, как кот вылизывает брюшко – пылесосил даже под диваном и кроватью, мыл пол в прихожей и на кухне, протирал бархоткой каждую книгу на полке.
Марат был первенцем в семье и, как часто случается, основной поток родительской любви его миновал и обрушился на его младшего брата Сашу. Отчего так бывает? Трудно сказать. Может, мать с отцом были слишком увлечены друг другом, а появление ребенка мешало им в полной мере насладиться собой.
А, может, они еще, как говорится, не притерлись друг к другу, вдобавок безденежье, нерешенный квартирный вопрос, а тут вдруг совсем некстати появляется на свет некое существо, которое заявляет о себе громким криком и мокрыми пеленками. Вот и приходилось родителям разрываться между работой и ребенком, и все на нервах, на пределе человеческих возможностей. Какая уж тут любовь, когда хочется спать, а это существо в колыбели, не человек даже, а всего лишь человеческая личинка, нахально заявляет о своих правах на сытый желудок и сухие пеленки.
А возможно Марат был плодом какого-то несчастного романа его матери, и она на нем вымещала свою обиду на обманщика, который поматросил и бросил. Довольно правдоподобная версия, если учесть, что Марат был жгучим брюнетом кавказского типа, а его младший брат типичным русопятом с носом уточкой и глазками цвета ненастного дня.
Так или иначе, но мать постоянно ущемляла Марата в пользу брата.  А он ее любил беззаветно, и выполнял все ее желания. Когда он достиг совершеннолетия, она отселила его в коммуналку к тетке, которая не вылезала из больниц и в конце концов умерла.
Соседом Марата был одноногий алкаш Кузьмич. Марату он говорил, что потерял ногу в боях под Минском, но на самом деле ноги он лишился по пьяному делу, когда шел домой из шалмана напротив с трехлитровой банкой бормотухи и попал под трамвай.  Это знали  все в округе, и Марат знал, но делал вид, что верит ему.
Кузьмич был мужик неплохой, тихий. Что-то там себе готовил на кухне, что-то ел там же в углу и уходил скитаться по городу в поисках выпивки. Ванна почти всегда была свободна, потому что Кузьмич ходил в баню, а Марату только этого и надо было – он привык принимать душ по утрам и перед сном. И на кухне Марат был полным хозяином. Он любил готовить,  и у него всегда на обед было первое и второе. Правда, дома он обедал только по выходным. Но в холодильнике у него всегда был сыр, колбаса, яйца и овощи. Холодильник стоял в комнате, а на кухне был шкафчик, где он держал хлеб, крупы и приправы.
Как-то раз он оставил суп на плите на ночь и утром обнаружил, что из кастрюли пропал кусок мяса. Он ничего не сказал соседу, но с тех пор старался ничего не оставлять на плите. И, не потому что ему было жалко какого-то куска мяса, а потому что Кузьмич мог залезть в кастрюлю немытыми руками.
В другой раз Марат заметил, что спирт в бутылке, которую он оставил в шкафчике вдруг превратился в воду со слабым запахом алкоголя. Спиртом он протирал руки после лука и чеснока – хорошо удаляет запах. Он опять промолчал, но вместо медицинского спирта решил использовать  денатурат. Ему и в голову не пришло, что сосед может польститься на жидкость синего цвета с черепом на этикетке. Он и не польстился бы на трезвую голову, ведь не дурак же, а по пьяни рискнул, и освободил комнату.
Приходил участковый, качал головой: «Ну, что ж вы так неосмотрительно обращаетесь с ядами», приходил опер, писал протоком для проформы. И было невдомек поинтересоваться у Марата, чего это ради он хранил денатурат, если хорошо известно, что руки не будут пахнуть луком, если вымыть их холодной водой с мылом. Они просто решили, что алкоголик Кузьмич умер, так как и должен был умереть.
Марат продал джинсы «Левис», свитер «Крейзи-вул» и пишущую машинку «Оптима» и наскреб-таки, денег на подарок нужному человеку в исполкоме, чтобы комнату соседа оставили за ним. А ремонт ему помогли сделать друзья.
Но наслаждаться отдельной двухкомнатной квартирой ему пришлось не долго, совсем недолго. На третий день после окончания ремонта явилась мать. Она даже не позвонила сыну, чтобы тот купил в кондитерской напротив эклеров с заварным кремом, которые она так любила. Просто позвонила в дверь и вошла, свалилась, можно сказать, как снег на голову, нет не как снег, а как кирпич, Сбросила пальто сыну на руки, обошла всю квартиру, приговаривая; «Так, так, так…», как какой-нибудь милиционер, явившийся по доносу соседей, недовольных шумом по вечерам, чтобы навести порядок. Села за стол, положила перед собой тяжелые свои руки и сказала:
– Марик, я надеюсь, ты понимаешь, что это не совсем твоя квартира.
– Да, мам.
– Когда я простила сестру прописать тебя здесь, я имела в виду всю нашу семью. Мы втроем живем в двух комнатушках, а у тебя у одного площадь больше. Отец болен, он не встает с постели, Саша поступил в институт и ему нужна отдельная комната для занятий.
– Да, мам.
– А что у тебя есть к чаю, сынок?
Они довольно быстро поменяли две двухкомнатные квартиры на трехкомнатную в Марьиной Роще и однокомнатную в Чертаново. Марат сразу полюбил свою гарсоньерку. Ему нравился район и то, что от метро можно было сюда добраться всего за пятнадцать минут, ему нравился вид из окна, но больше всего ему нравилось то, что это его квартира, его и ничья больше.
И друзьям его квартира понравилась – удобно добираться и винный магазин под боком, если не хватит, бежать за бутылкой близко. Нет, среди его друзей не было алкоголиков и даже пьяниц не было. Все его друзья были приличные люди, даже те, кого можно было отнести к богеме – литераторы, художники, музыканты. Он, как многие научные работники восьмидесятых, был человеком разносторонним – пописывал прозу и посещал литературную студию при Союзе писателей, был завсегдатаем джаз-клуба, старался не пропускать вернисажи знакомых художников и даже один раз участвовал в действе популярного фольклорного ансамбля на сцене зала Чайковского.
Марата любили не только за дружелюбие, но и за то, что к нему всегда можно было нагрянуть с девушкой или даже целой компанией, и всегда можно было рассчитывать на теплый прием и хорошую еду, потому что он любил готовить и знал в этом толк. У него в холодильнике всегда был недельный запас продуктов и кулинарная книга с самыми необычными рецептами. Он всегда был готов накормить нежданных гостей, но терпеть не мог, когда кто-нибудь из них пытался вмешаться в его священнодействия у плиты. Помочь что-то там порезать или почистить – это, пожалуйста. Но и тут все было не так просто. У него было четыре ножа: для хлеба, для мяса, для рыбы и для всего прочего, и не дай бог кому-нибудь из добровольных помощников перепутать – замучит лекцией о том, как важно соблюдать гигиену на кухне.
Вообще он был немного зануда, как многие научные работники. Начнет говорить про что-нибудь и никак не может слезть с темы, все говорит и говорит пока не выложит все, что знает на этот счет. А говорить он мог практически обо всем, потому что выписывал кучу специальных журналов и прочитывал их от корки до корки. И о чем бы ни зашла речь, он всегда мог внести в разговор что-то свое, будь то размножение гуппи, вождение автомобиля в колонне, голубой период Пикассо или подводная охота.
Зачем ему все это было нужно? Вряд ли он хотел прослыть эрудитом. Может он и был честолюбив, но не настолько, просто хотел показать собеседникам, что уважат их интересы.
Казалось бы, при таких качествах, да еще при отдельной квартире девушки должны были стаей ходить за ним. Ведь ко всему прочему, у него была довольно интересная «южная» внешность, хороший рост, твердая зарплата в институте и в перспективе степень. К тому же у него обнаружилась деловая жилка. Раз в месяц знакомый с Севера присылал ему пыжиковые шапки, самострок, конечно, но добротный, а он сбывал их у себя в институте и в смежных конторах, и имел хороший навар. Но девушки все эти его достоинства почему-то игнорировали. Нет, в друзьях женского пола у Марата недостатка не было, но дальше дружеских отношений у них с ним не доходило.
Девушка могла приехать к нему со своим парнем, если им некуда было больше податься. Могла и одна заявиться к нему среди ночи поплакаться в жилетку, если ей изменил жених, могла даже переспать с Маратом в отместку за измену, но, тем не менее, все это не выходило за рамки дружбы. И Марат как-то не старался углубить отношения с приятельницами.
Говорят, в юности он был влюблен в певицу, не то чтобы в звезду эстрады, но достаточно известную по телепередаче «Утренняя почта». Таскал букеты на ее концерты, писал записки, но она на них не отвечала. В конце концов он каким-то образом пробрался к ней за кулисы и подарил флакон дорогущих духов «Эсти Лаудер». Духи она благосклонно приняла и даже напоила его шампанским в грим-уборной, но предпочла юного ухажера старому американцу, ветерану войны то ли вьетнамской, то ли мировой, а, может, и гражданской между Севером и Югом, судя по его морщинам,  и улетела в Америку.
Марат потерпел фиаско в любви, но тяга к богеме пережила его роман, художники, музыканты и поэты были желанными гостями в его доме, а Хельга заглядывала к нему на огонек чуть ли не каждую неделю. Собственно она была никакая не Хельга, а Галя, а Хельгой звали героиню, которую она сыграла в фильме «Подрыв» по роману «Взрыв». Хельга была немецкой крестьянкой, которая спасала узников концлагеря от голодной смерти. По мнению критиков, роль немки Гале не удалась, но прозвище Хельга прилипло к ней настолько, что все уж и забыли, как ее зовут на самом деле. «Хельга приходила, Хельга была в голубом свитере, у Хельги и новый жених…» Эти «женихи» менялись у нее, как почетный караул у мавзолея. «Женихом» мог стать каждый, у кого было желание оседлать пышнотелую кобылицу. Она никому не отказывала. И не потому, что была нимфоманкой, а просто отказ нужно было как-то мотивировать проявлять волю, а ей было лень напрягать свои незамутненные интеллектом мозги. Женихи, как легко приходили так легко и уходили, уступая место новым претендентам. Хельга на этот счет не заморачивалась – ей было лень переживать из-за каких-то там мужиков. Вот кино – это другое дело, но и роман с кинематографом у нее не клеился. По сценарию фильма у нее была главная роль, но ее партнер, известный актер, после первой недели съемок отказался работать с «этой деревяшкой» и на главную роль пригласили другую актрису, а ей в качестве утешительного приза дали роль добродетельной крестьянки, с которой она тоже не справилась.
В общем, Хельга шла по жизни по трупам надежд. Но при этом оставалась яркой, милой и доброжелательной. Такие женщины часто обрастают малоприметными подругами, которые не прочь поживиться «остатками с барского стола».
Алина была малоприметной только внешне – маленький рост, лицо, которое даже опытному криминалисту трудно было бы описать, в общем, как у всех, но те, кто с ней общался хотя бы полчаса, считали ее интересным человеком, не интересной женщиной, а именно человеком. К тому же она умела вязать со скоростью вязальной машины и сносно играть на фортепьяно, а еще она умела разговаривать с детьми, что далеко не каждому дано. Наверно поэтому она и поступила в мединститут учиться на педиатра. Иногда, правда, это свойство ее характера ей и вредило, особенно в гостях, где были дети. Люди, которые знали, что она умеет находить общий язык с маленькими спиногрызами, так и норовили отвести ей роль няньки.
Было у нее и еще одно достоинство, может, самое главное, потому что именно оно привлекало к ней мужчин – ее отчим был важной шишкой в аппарате Совмина. Казалось бы, ей ехать и ехать на этом коньке, но она старалась избегать этой темы, как будто стеснялась своего положения или приберегала для чего-то более важного, чем интрижки со случайными знакомыми, как опытный боксер, который приберегает свой коронный апперкот для момента, который может решить исход поединка.
На самом деле ни то и не другое, просто она ненавидела своего отчима, потому что не могла ему простить то, что тот предпочел ей ее мать. А начиналось все так хорошо. Виктор Петрович – так звали будущего отчима, пришел в больницу к сыну от первого брака, который болел скарлатиной. Но попал в тихий час и его не хотели пускать в палату, но тут как раз подвернулась Алина, которая в этой больнице проходила практику. Она добыла ему белый халат и провела в палату. В следующий раз он приехал в больницу с букетом роз, потом с коробкой конфет из совминовского буфета, и, наконец, с бутылкой французского коньяка «Remy Martin», который они распили уже у него на квартире. Квартира была пятикомнатная, рассчитанная на семью из трех человек, но когда жена, прихватив сына, ушла от Виктора Петровича к греческому атташе по культуре, он не стал писать заявление, чтобы ему предоставили меньшую площадь. Комнаты выходили в зал, где стоял концертный рояль, на котором Алина сыграла ему мазурку Шопена ля минор, после чего оказалась в спальне, стилизованной под ампир с гравюрами Гончаровой на стенах. Жена-беглянка была искусствоведом. Она собиралась забрать свою коллекцию, но все как-то руки не доходили.
В общем, для Алины все складывалось как нельзя лучше, был принц, если не на белом коне, то уж на красном точно, был дворец и все такое, чего можно было пожелать дочери интеллигентной вдовы из Свиблова. И надо же было Алине пригласить Виктора Петровича к себе в гости, когда мать была на работе. И надо же было, чтобы мать неожиданно вернулась домой и застала несовершеннолетнюю дочку в постели с любовником. Разразился скандал, мать грозилась заявить на него в милицию, написать письмо в парторганизацию. Он пытался оправдываться – откуда ему было знать, что девочке не хватало месяца до совершеннолетия. Прения сторон, как говорят юристы, продолжались месяц и закончились примирением, которое они скрепили браком.
Алина была в шоке, когда мать и любовник пришли с букетом роз и бутылкой шампанского, и объявили о том, что решили пожениться. Скрепя сердце, она поздравила молодоженов, но не простила им предательства.
***
В тот вечер, когда Хельга привела Алину к Марату, в доме горели свечи, стол был покрыт белой скатертью поверх слоя душистого сена, а в углу стояла настоящая елка, вся в разноцветных огоньках, как кусочек праздничного салюта, залетевший в окно с порывом ветра. Нет, это было не на Новый Год. Просто друзья решили встретить западное Рождество, потому что как встречать православное Рождество никто не знал, а праздника хотелось, и терпения ждать до Нового Года уже не было. Вот и решили праздновать со всем миром, как сказал Боб Мильштейн, которого в компании считали знатоком католических обычаев, потому что его бабка до войны жила в Варшаве. Этот Боб и рассказал, что в сочельник под скатерть нужно класть сено. И Топилин, у которого были знакомые наездники на ипподроме, притащил целую охапку сена. А еще Боб сказал, что за столом непременно должно быть четное количество людей, а если людей не хватало, нужно было идти на улицу и пригласить за стол первого попавшегося, будь то мент или бомж.
Это очень благородный обычай, спору нет – даже изгой должен хоть раз в году почувствовать себя человеком, а не половой тряпкой. Но кому охота сидеть за столом с вонючим бомжом, вот и ломали головы над тем, чтобы было четное число гостей.
Топилин придет с женой. У Боба было много знакомых девушек, полная записная книжка, но он предпочитал ходить в гости в одиночку, в надежде на новые знакомства. Говорил, что ходить в гости со своей девушкой, это все равно что ехать в Тулу со своим самоваром. В Туле он никогда не бывал, самовар видел только в музеях, но любил блеснуть знанием русских пословиц.
Его коллега по поэтическому цеху Катя Лямзина вот уже второй год водила на поводке своего угрюмого художника Рашида. Они все время ссорились по пустякам. Скажем, она хочет блузку в горошек, а он говорит, что ей больше пойдет в полоску, потому что он художник и лучше разбирается в гармонии. Но как бы далеко ни заходила их ссора, в гостях они всегда были парой, как ключ и замок, как дерево и топор. В общем, тут любвеобильному Бобу поживиться было нечем.
Марат рассчитывал на Хельгу. Он ее не приглашал, а просто сказал, что компания собралась встречать у него Рождество, и не сомневался, что она заявится. Она и завилась, но не одна, а с незнакомкой в очках и в вязаной шапочке с помпоном. Румяная с мороза, красотка, ну просто Снегурочка, а рядом Золушка-десятиклассница в нелепой шапке с помпоном. Боб сначала подумал, что это какая-то Хельгина  родственница из провинции, Но вот незнакомка скинула пальтишко на руки Марату, стащила с головы шапку и сказала: «Где у вас тут сортир, мальчики? Всю дорогу терпеть и уссаться на финише как-то не комильфо». Голос у нее был низкий. Такой голос мог принадлежать женщине с фактурой контрабаса, но никак не скрипки.
Боб переглянулся с Катей. Та зажала рот рукой, чтобы не прыснуть и толкнула в бок Топилина. Тот шепнул что-то на ухо жене. А она сказала:
 – Ну, вот теперь нас четное число и не надо идти на улицу за бомжом.
– Тогда за стол, – сказал Марат, глядя в окно. – Первой звезды мы все равно не дождемся – там снег. Но фонари уже зажгли.
– Постой, – сказал Боб. – на столе должно быть четное число блюд, и все они должны быть постные. Рождество, ведь только завтра, а пока у них пост. А у нас я смотрю и сациви, и колбаса с бужениной…
– На горячее будет мясо по-монастырски, – сказал Марат.
– Нам, татарам, все равно, – сказал Рашид и налил себе водки.
– Нам, евреям, тем более, – сказал Боб и взялся за бутылку «Хвачкары», чтобы наполнить бокал Алины.
Но она решительно отвела его руку:
– Водки и в стакан.
– Вы экстравагантная особа. Уважаю, – сказал Боб.
– Желание дамы – закон, – сказал Марат и пошел на кухню за стаканом.
Больше Алина не солировала, вязание она с собой не захватила, фортепьяно у Марата не было, так что сидела тихо в углу, как мышонок, и грызла сушки, которые Боб высыпал на стол в качестве блюда, потому что у Марата их оказалось только семь.
С ритуалом было покончено, и вечеринка влилась в обычное русло, то есть плавно перешла в выпивку под кулинарные изыски Марата, интеллигентские разговоры о смысле жизни, о премьере на Таганке и гастролях Мирей Матье.
Ради праздника Топилин расчехлил свою драгоценную пластинку с блюзами Оскара Питерсона, которую ему привезли из Стокгольма за большие деньги, и все сразу замолчали, чтобы в полной мере насладиться черной печалью.
Марат подошел к окну и открыл форточку. Пламя свечой метнулось прочь, увлекая за собой тени на потолке. Несколько снежинок влетело в комнату.
– Это Ангел, – сказала Алина. – Он рассыпался, не долетев до земли.
И все взгляды обратились к ней. Никому и в голову не могло прийти, что эта пацанка в шапке с помпоном может такое выдать.
Это были последние слова, сказанные ею в тот вечер. Она ушла к себе в угол и больше уже оттуда не вылезала до конца вечеринки. Хельга напилась, Боб вызвал такси и увез обеих подруг в снежную мглу.
Вообще таинственная гостья не произвела впечатления на компанию. Кроме фразы, сказанной с порога, и лихо выпитого стакана водки, никто ничего не запомнил. Была вроде такая Алина, а все равно что не была. Хотя Марат потом утверждал, что влюбился в нее с первого взгляда, то есть именно тогда, когда друзья отмечали сочельник по западному календарю.
На Новый Год он уехал в Суздаль уже с другой компанией, из прежней остался один Боб. Разговор зашел о знакомых девушках, и Марат вспомнил Алину.
– Ты тогда увез ее на такси. Где она живет?
– У Хельги на съемной квартире. Она, кажется, ушла из дома. Вроде бы поцапалась с матерью. Хельга говорит, что у нее в семье сложные отношения. Отчим матери изменяет направо и налево. Даже в дом баб водит. А мать терпит, потому что не хочет лишаться совминовских пайков, квартиры в Новых Черемушках и дачи в Барвихе, заливает горе коньяком и пилит дочку.
– Хельга ведь тогда упилась в стельку. 
– Да, лыка не вязала. Плюхнулась в кресло и задрыхла. Зато нам достался диван.
– Ты спал с Алиной?
– Что за вопрос, ты же меня знаешь.
– Знаю, что ты любишь вешать лапшу на уши.
– Никто не заставляет тебя верить.
– А вообще, как она тебе?
– На троечку, но ее отчим очень влиятельный человек.
***
В первый же вечер после праздников Марат купил в Елисеевском бутылку белого вина «Ахмета» и кило мандаринов и поехал к Хельге. Она снимала комнату в Останкино. Марат был у нее всего один раз – летом. Зимой все выглядело иначе, и он с трудом отыскал нужный дом. Дверь ему открыла Хельга. Из неаккуратно запахнутого халата выглядывал розовый сосок. Она поймала взгляд гостя, улыбнулась, но не смутилась.
– Какой сюрприз. А мы тут с Алиной как раз вспоминали твое мясо по-монастырски. Ужасно хочется есть. Ты что-нибудь принес?
– Вот вино и мандарины.
– Ладно, сойдет. Алина пошла в магазин за хлебом, надеюсь, прихватит сыра и колбасы. Будем пировать.
Марат хотел как-то объяснить свое неожиданное появление, но не нашел нужных слов, потому что и сам точно не знал, зачем пришел. Пусть Хельга думает, что его вдруг потянуло к ней. Спонтанные реакции присущи мужчинам. Он где-то читал, как одному китайскому мудрецу вдруг приспичило повидать друга. Много дней он шел к нему в горы, а когда наконец достиг его жилища, был поздний час, и он решил не беспокоить сон друга, а подождать до утра, расстелил циновку и уснул под деревом. Но когда он проснулся, то отправился в обратный путь. А тем, кто его спрашивал, почему он не постучался утром к другу, он ответил: «А уже не хотелось».
Алина вернулась с пакетом, где помимо хлеба, сыра и колбасы было две бутылки пива. Вид у нее был усталый, потухший, как будто она вернулась с ночного дежурства.
– А, это вы, – сказала она, будто сфотографировала. – Сейчас я сделаю яичницу с колбасой. Вы такое едите?
– Еще как.
Яичница глазунья ей не удалась – желтки растеклись по сковородке. Это было первое и последнее блюдо в жизни Марата, приготовленное Алиной. Через неделю она переехала к нему, и уже он сам заботился о пропитании своей возлюбленной.
***
Десять дней, целых десять дней он был самым счастливым человеком на свете. По утрам он готовил завтрак на двоих, хотя уходил на работу в девять, а она могла спать подольше, потому что у нее была сессия, и ездить в институт каждый день не было необходимости. Когда она приходила на кухню, все было готово – омлет, сырники, каша, хрустящие ломтики бекона, кофе, заваренный по особому рецепту с яичным белком для блеска в струе. Все это нужно было только слегка разогреть.
Марат звонил ей в одиннадцать:
– Как ты там? Все у тебя в порядке?
– Завтрак был как всегда супер. Где у тебя стиральный порошок – я хотела кое-что постирать.
– Не беспокойся об этом, малыш, я сам все сделаю. Садись за учебники и готовься к экзамену.
– Слушаюсь и повинуюсь, мой повелитель.
– Да, я сегодня приду пораньше, принесу к обеду что-то вкусненькое, тебе понравится. Если захочешь перекусить, то в холодильнике на верхней полке салями и сыр, на нижней – буженина. Только, умоляю, не перепутай ножи. Тот, что для хлеба, с белой ручкой…
Каждый раз, возвращаясь с работы домой, он заставал ее в одной и той же позе. Она сидела на тахте, поджав под себя одну ногу и что-то вязала. На вопрос, что она вяжет, отвечала: «Шарф для тебя». Но Марат так никогда и не увидел этого шарфа. На следующий день она распускала все, что успела связать вчера, и начинала сызнова. Результат ей был не важен, ей просто надо было чем-то заниматься, чтобы убить время до прихода Марата. Ни к каким экзаменам она не готовилась, потому что оформила академический отпуск. В дни, когда у нее якобы были экзамены, она шла в кино или ехала к Хельге с бутылкой вина. В доме Марата она чувствовала себя хомячком в клетке с барабаном, который все время надо было крутить, чтобы как-то оправдывать заботу хозяина.
Она бы с удовольствием осталась у Хельги, но та вдруг обзавелась постоянным хахалем – Рашид, наконец, разругался с Катериной в пух и прах и поселился у нее со всеми своими красками, холстами и мольбертом.
После работы Марат шел на улицу Горького, благо это было недалеко, и покупал на ужин что-нибудь особенное: компот из ананасов, сыр рокфор, устриц, которые тогда только появились в Москве и не пользовались спросом, и, конечно, бутылку сухого грузинского вина. Угорь Алине нравился, а устрицы не очень – жидковато как-то и безвкусно, ощущается только вкус лимона, соком которого их сдабривали.
За ужином они мало разговаривали. Пару раз Марат заводил речь о своей работе, но Алина всем своим видом показывала, что ей это не интересно. Он бы мог ей рассказать об охоте на крокодилов в Австралии, о загадках пустыни Наска, о выращивании пряных культур на приусадебном участке, но боялся показаться пустомелей. Она ничего не рассказывала о своем институте, об экзаменах, не делилась с ним своими планами на будущее.
Иногда ее прорывало, и она с жаром начинала говорить о том, какой подлец ее отчим и какая тряпка ее мать, о которую он вытирает ноги. Но когда Марат пытался подыскать слова сочувствия, у него получалось только «Да, это знаешь ли тяжелый случай». И она злилась, кидала вязание на пол и уходила в ванную плакать.
Вечер заканчивался прослушиванием пластинок. Алина хорошо переносила джаз, что дано немногим женщинам, которые предпочитают конкретную музыку и только делают вид, что им нравятся импровизации – эти звуковые кружева, эти узоры в калейдоскопе, потому что это в духе времени и нравится снобам. А Марат был как раз таким снобом. Он мог часами слушать Колтрейна, Тейтума или Гиллеспи и каждый раз открывать для себя что-то новое в их композициях, созвучное тому, что он чувствовал здесь и сейчас.
В последнее время его тянуло на блюзы. Эта музыка соответствовала состоянию его души. По натуре он был человеком достаточно холодным. Алина тоже не отличалась горячим темпераментом. Их любовные акты скорее напоминали соития супругов, проживших долгую совместную жизнь, чем экстаз юных любовников. Хельга предупреждала Марата, что ее подруга заводится с трудом, но ему было уже все равно, главное, чтобы она была подле него сегодня, завтра, послезавтра. Ему нужна была только она, и все, что не относилось к ней, сразу отошло на задний план – работа, друзья, брат и даже мать.
Но Алину это как видно не устраивало, даже рядом с нежным и заботливым любовником она чувствовала себя одинокой и заброшенной. Ее разъедала злость на весь мир, и в то же время она хотела  попробовать этот самый мир на зубок, получить все удовольствия, которых достойна юная привлекательная девушка, прежде чем залечь на дно в Чертаново.
На одиннадцатый день своего сладкого заточения она сказала Марату:
– Лисицын, что это мы целыми днями сидим дома, так ведь можно и заплесневеть в четырех стенах, может, выберемся куда-нибудь?
– Марат.
– Что Марат?
– Почему ты называешь меня по фамилии, когда у меня есть имя?
– Очень странное имя для русского человека.
– Мать говорила, что это имя придумал для меня покойный дядя. Я его не помню, он умер перед самым моим рождением. Он интересовался историей французской революции, и настоял, чтобы племянника назвали Маратом. Хотя на самом деле Марат – это вовсе не имя, а фамилия, а звали его Жан-Поль. Отцу было все равно, он работал в своем институте над каким-то особенным аппаратом для искусственного дыхания и очень уставал на работе. Мать хотела назвать сына Сережей, но уступила своему старшему брату.
– Бедный Марат, он плохо кончил, это ведь его женщина заколола, когда он принимал ванну? Он, наверно, ей изменял?
– Нет, она его убила по политическим соображениям.
– Ладно, Лисицын, так куда мы завтра с тобой пойдем?
Он повел ее в театр на Таганку, куда попасть было практически невозможно. Заплатил за билеты перекупщику, выгодно продав чеки Внешпосылторга, которые приобрел по случаю у танцора ансамбля Моисеева. По тем временам это был верх мужской доблести – сводить подругу на Таганку.
Алина была в восторге, и не потому, что ей понравилась постановка «Трех сестер». Она ей скорее не понравилась – было необычно видеть, что актеры больше разговаривают с залом, чем друг с другом. Понравилось ей то, что это легендарная Таганка, куда далеко не всякий может попасть, что вокруг нарядная публика и она ее частица, и, наконец, шампанское в буфете.
Потом они еще несколько раз сходили в театр, слушали джаз в Олимпийской деревне и пили водку-оранж. Тогда многие ездили туда специально, чтобы выпить водку-оранж. Водки в Москве было хоть залейся, а вот настоящий апельсиновый сок в жестяных банках водился только в избранных местах.
В один из выходных они поехали в Сокольники, кататься на лыжах. Лыжи взяли напрокат. Это были «дрова» с разболтанными креплениями. К тому же потеплело и снег прилипал к лыжам, так что бежать на них не было никакой возможности. Но вылазка все равно удалась. Устав бороться с вязким снегом, они сбросили лыжи и стали лепить снеговика. В конце концов у них получился то ли заяц, то ли медведь с заячьими ушами. А потом они набрели на зеленый домик с трубой, из которой в небо поднималась струя ароматного дыма. Оказалось, что это шашлычная. После прогулки на свежем воздухе у Алины разыгрался аппетит, и они с удовольствием съели по шашлыку, запивая мясо красным вином.
Заснеженный лес, уютное кафе на поляне, вино… От всего этого на Марата нашло вдохновенье и он рассказал Алине историю про женщину-фантома, которую однажды встретил на лыжне.
– Да, в ней было не меньше трех метров росту, ей-богу, – говорил Марат голосом ведущего детские телепередачи. – Мы тогда жили возле Лосинки. Надо было только перейти железную дорогу, и ты в лесу. Я часто ходил туда кататься на лыжах после работы, когда луна освещала поляны. Но в тот раз я пошел в лес утром. Накануне мы провожали одноклассника в армию, и я здорово набрался. Утром опохмелился пивом, но это не помогло, и тогда я решил пробежаться по лесу, выгнать из себя похмелье. Перебрался через насыпь, встал на лыжи, а они не скользят, подтаяло, вот как сегодня, а я натер их мазью на мороз. Еле-еле добрался до опушки леса и вдруг слышу сзади: «Лыжню!». Смотрю, а на меня летит нечто огромное синего цвета. Мне показалось, что это не один человек, а двое – один бежит, а другой сидит у него на плечах. Я хотел уступить лыжню, сделал шаг в сторону, но нога у меня подвернулась, и я бухнулся в сугроб, а мимо меня пролетело со скоростью электрички это нечто синее. И только когда оно уже меня миновало, я понял, что это женщина. И голос, который требовал, чтобы я уступил лыжню, был женский.
Перед тем как скрыться в лесу, она задела помпоном на шапке ветку дерева, нависшую над лыжней. Я поднялся, дошлепал до дерева и прикинул расстояние от лыжни до ветки, с которой она сбила снег – было не меньше трех метров. Я снял лыжи и поплелся домой. После второй бутылки пива мне стало легче.
– Лисицын, да ты у меня оказывается алкоголик, – расхохоталась Алина, – три метра, скажешь тоже. Самый высокий человек на планете живет в Финляндии, и его рост только 260 сантиметров. Это у тебя был алкогольный галлюциноз. Это бывает с похмелья. На самом деле ты тогда, может, и не ходил в лес, а тебе все это привиделось.
– Как привиделось, когда на мне были лыжные ботинки. – Марат был согласен на галлюцинацию, лишь бы она повторила «ты у меня». Для него это были не просто случайно оброненные слова, а почти признание в любви.
– Не расстраивайся, тебе уже не догнать эту женщину. В жизни происходит много такого, чего мы не можем объяснить. У меня однажды тоже была интересная встреча. Мы проходили  практику в больнице. Наше терапевтическое отделение было на втором этаже, а реанимация – на четвертом. Вот, значит, мы с Каринкой Арутюновой вызываем лифт. Люди, которые спустились, вышли, но одна женщина осталась. Я спросила ее, на какой этаж ей нужно, Она ничего не ответила, и тогда Каринка нажала кнопку с цифрой «2». Двери закрылись, но лифт не тронулся с места, а через некоторое время двери открылись и так повторялось три раза. Три раза двери закрывались и открывались. И тут мы обратили внимание на нашу спутницу. В общем, ничего особенного в ней не наблюдалось, если бы не выражение ее лица – в нем не было ни капли жизни, это была маска, не выражающая никаких эмоций. Четвертый раз мы не стали испытывать судьбу, вышли из кабины и решили подниматься на свой этаж по лестнице. И тут же двери лифта закрылись, и он ушел вверх. Нас после этого трясло весь день, мы решили, что встретились со смертью. А потом дежурная медсестра рассказала нам, что эту женщину часто видят в больнице. И каждый раз, когда она появляется, кто-то умирает в реанимации. Все думают, что она не в себе, но у нее есть пропуск в больницу, и ее впускают.
– Детские страшилки. Это, наверно была платная сиделка.
– Наверно, но нам тогда было по-настоящему страшно.
Марату стало страшно, когда он нашел в ведре для мусора ампулу из-под какого-то вещества. В голову сразу полезли мысли о наркотиках. Но спросить Алину напрямик, какие такие уколы ей прописал врач, он не решался. А вдруг его опасения оправдаются, и что тогда делать? Бросаться спасать? А если она не захочет спасаться, начнет врать, выкручиваться, и в конце концов постарается уйти, чтобы ее оставили в покое? Нет, надо действовать осторожно. Надо дать ей понять, что от этой зависимости можно избавиться, надо только захотеть. И он начал издалека.
– Слушай, я тут прочитал в «Здоровье», что некоторые лекарства, которые мы считаем безобидными, на самом деле могут стать вредными, если употреблять их слишком часто. Возникает эффект зависимости, и все такое.
– Лисицын, расскажи это своей бабушке. Я же все-таки медик.
– А ты уверена, что твои лекарства не такие?
– Я ничего такого не принимаю. Я здоровая, как лошадь.
– А инъекции?
– Это успокоительное. Мне один наш препод посоветовал, чтобы не нервничать перед экзаменом.
– Но сессия уже закончилась.
– Конечно, но у меня какое-то тревожное состояние. Мне все кажется, что где-то что-то происходит очень важное для меня, а я при этом не присутствую и не могу повлиять. Я чувствую себя оторванной от жизни, заброшенной, одинокой.
– Даже со мной.
– Мы с тобой оба какие-то заброшенные. Ни с кем не общаемся. Может, это я виновата, у тебя же так много интересных друзей и знакомых, с которыми ты перестал общаться. Это из-за меня? Тебе стыдно появляться со мной на людях?
– Как ты могла такое подумать, малыш? Просто для меня быть с тобой наедине самое большое счастье.
– Я даже Хельгу не могу уже навестить, потому что там поселился этот ее Рашид. Он хочет, чтобы я ему все время позировала. В последний раз, когда я у нее была, он заставил нас раздеться и написал картину  «Девушка со сливами и девушка с дынями». Он хочет ее представить на выставку в «Манеже». Разве у меня уж такая маленькая грудь. Да, небольшая, но красивой формы. Ты не находишь?
– Конечно, малыш, ты у меня самая красивая, – это «у меня» было для Марата пробным камнем. Если она примет это, как должное, значит, в их отношениях по-прежнему все в порядке. – И ты совершенно права, что нам нельзя прятаться от людей. Завтра же пойдем гости к Мильштейну, он хочет почитать друзьям свои новые стихи.
Боб собрал на свой бенефис разных людей. Были здесь и технари, вроде Марата, и немытая полупьяная богема, а также старшие товарищи по поэтическому цеху – лысый, как плафон светильника на бульваре, Смурнов, который, как говорят, читал стихи самому Пастернаку, и поэт-песенник Попиво;да с носом синим, как у законченного алкоголика. Были тут и женщины, большинство из которых перебывало в постели у Боба. Эти должны были обеспечить автору моральную поддержку на тот случай, если какому-нибудь умнику взбредет в голову сказать, что стихи говно.
Боб был в ударе, читал вдохновенно, и даже если рифма не лезла в размер, он загонял ее на место голосом, как обухом. Стихи были, главным образом, о любви и женщинам очень понравилось. Выпив вина, они наперебой лезли к нему целоваться мокрыми губами, и Алина не осталась в стороне. Она сказала поэту: «Ты замечательный» и поцеловала его в губы, и при этом, как показалось Марату, как бы невзначай, как бы в порыве вдохновения его рука скользнула по ее ягодице.
А потом все напились и целовали друг друга без разбора. А песенник Попивода зажал Алину в углу и что-то нашептывал ей на ухо, отчего она смеялась и закатывала глаза.
Когда потом, уже дома, Марат спросил ее, о чем это старый козел шептал ей на ухо, она махнула рукой.
– Ничего особенного – предлагал оральный секс.
–  И это, по-твоему, ничего особенного? Надо было дать ему по морде.
– Ну уж, и по морде. Пожилой, заслуженный человек, к тому же подшофе, может себе позволить флирт с хорошенькой девушкой. Ты, Лисицын, пуританин, можно подумать, что тебя воспитывали в монастыре.
Больше они к Мильштейну в гости не ходили, зато тот сам зачастил к ним. Он врывался в квартиру как ветер с улицы, принося с собой запахи хорошего парфюма и коньяка, не всегда с подарками, но всегда не вовремя. Однажды он заявился на ночь глядя с бутылкой шампанского и с Хельгой.
– Лисицын, приюти девушку на одну ночь. Хозяйка выгнала ее с квартиры за ****ство. Я бы ее устроил у себя, но ко мне приехали родители из Винницы. У них будет групповой инсульт, когда они увидят, с кем вожжается их сынуля. Один ее боевой раскрас чего стоит.
Пришлось Марату доставать с антресолей раскладушку и устраивать Хельгу на ночь. Но одной ночью, конечно, не обошлось. Слава богу, соседка по подъезду как раз решила сдавать квартиру. Но у Хельги не было денег, а ее хахали сразу испарились после того, как ее выперли из комнаты в Останкино. Так что, платить за квартиру пришлось Марату. Он рассудил, что это все-таки лучше, чем превращать свою квартиру в общежитие. Опять же будет веселее – Алине можно ходить в гости к подруге, не выходя из подъезда.
Но лучше бы он этого не делал. Вскоре после того, как Хельга поселилась этажом выше, снова объявился Рашид со своим мольбертом и красками, да и Мильштейн зачастил к ней в гости и, конечно, с цветами, и, конечно, с выпивкой. И теперь уже нельзя было разобрать кто у кого в гостях. По утрам Хельга приходила к Алине завтракать, а потом Алина поднималась к ней на седьмой этаж. И теперь, когда Марат возвращался с работы, он почти никогда не заставал Алину дома. Сразу поднимался к Хельге, где находил веселое общество в подпитии. И кого здесь только не было – безработные артисты, барды, свободные художники и даже школьники старших классов, мечтающие о карьере в кино. Кто-то пытался петь под гитару, кто-то молча накачивался спиртным, кто-то тщетно шарил на кухне в поисках еды. Все, что Алина притаскивала от Марата, эта голодная свора моментально сметала со стола.
Марату катастрофически не хватало денег, чтобы жить на два дома. Шапочный бизнес приносил все меньше дохода. Рынок был перенасыщен, к тому же пыжик вышел из моды, а за волчьими шапками нужно было ехать в Казань. Но, чтобы там закупить партию шапок, опять же требовалась некая сумма денег, которых у него не было. И тогда он решил рискнуть – позвонил Топилину, который был завсегдатаем бегов и знал наездников.
– Старик, – обрадовался Топилин, – наконец-то ты созрел для игры. Ты себе представить не можешь, насколько это увлекательно, насколько красиво, насколько благородно. Это как дуэль – или пан, или пропал.
– Мне деньги нужны.
– Ипподром именно такое место, где люди становятся богачами в одночасье. Пришел, увидел, победил – это не про полководцев, это про игроков. Да ты знаешь, что за люди ходят на бега – Аксенов, Броневой, Ширвиндт с Державиным… Какой суммой ты располагаешь?
– Ну, сотню рублей могу наскрести.
– Неплохо, старик, теоретически на рубль можно выиграть тысячу. Так что, считай сто тысяч у тебя в кармане. Нужно только знать, на кого ставить.
– Я думаю, ты мне посоветуешь.
– И правильно думаешь. Я всех наездников знаю, а с некоторыми дружу. Сына Попельнухи я в английскую школу устроил, а у Ратомского я на свадьбе гулял. Это знаешь, не хрен собачий…
– Так ты скажешь на кого ставить?
– Конечно, старик, давай в воскресенье, часов в десять, встретимся в метро на станции «Беговая» Только ты сейчас, пока я на работе, позвони ко мне домой и скажи жене, что в воскресенье, я непременно должен быть на симпозиуме по патентоведению.
– Хорошо.
Здание ипподрома поразило Марата своей пышностью, настоящий дворец с колоннами коринфского ордера, с потолками, расписанными в греческом стиле, бронзовыми люстрами и картинами на темы коневодства.
– Что ты удивляешься, здесь бывают большие люди, сам Леонид Ильич наезжает иногда. Только он не играет, просто любит лошадок. Как-то поставил рубль, выиграл три и был страшно доволен. Новичкам вообще везет, так что, не сомневайся, а чтобы уж наверняка было, посоветуемся с экспертом. Ты пока займи столик в ресторане, а я за ним сбегаю. Вот посмотри программку.
До заездов было еще порядочно, и свободных столиков в ресторане было сколько угодно. Марат выбрал тот, что у окна и стал читать программу бегов. В первом забеге лучший показатель резвости был у Азимута. «Вот на него и поставлю», – решил Марат. Но Топилин смеялся до слез, когда он ему об этом сказал:
– На «фонаря» ставят только профаны. Тут главное не резвость лошади, а резвость наездника. Вот он все знает, – Топилин подтолкнул к столику здоровенного мужика в рабочем комбинезоне. Это Парфеныч, он служит на конюшне, ему виднее. Ты закажи бутылочку коньяка для разбега, а то он на трезвую голову плохо соображает.
Парфеныч оказался глухонемым, но пить был здоров, почти всю бутылку выхлестал один, наливая коньяк в фужер.
– А теперь, – сказал Топилин, доставая из кармана ручку. – Парфеныч нам укажет победителей каждого заезда.
Парфеныч почти не глядя поставил галочки в программке напротив своих фаворитов и ушел.
– Еще по рюмке и пойдем делать ставки, –  сказал Топилин. – Начнем по малой. Кстати, у тебя не найдется для меня чирика до получки? А то жена, зная мою страсть, ограничивает меня в карманных расходах.
Ставки были сделаны на первые пять заездов и друзья заняли места на трибуне. Зрелище Марата не впечатлило. Все лошади для него были «на одно лицо», а наездники отличались только по цвету камзолов. К тому же ни один из фаворитов Парфеныча не выиграл заезд.
– Старик сегодня сбоил, – вздохнул Топилин. – Видно не допил. Давай поставим на «темную», Ну, хоть на Зодиака.
– Нет, – сказал Марат, – я больше не играю.
Дома его ждал сюрприз – Алина исчезла. Никакой записки нигде не было. У Хельги никто не знал, куда могла деться Алина. Там все были уже пьяны в стельку. В прихожей на полу валялись осколки разбитой посуды, в ванной кто-то блевал. Боб с трудом вспомнил, что она заходила утром и о чем-то разговаривала с Попиводой, а потом он уже ничего не помнит, потому что пришли грузины и принесли бутыль чачи. Хельга припомнила, что Алина была чем-то очень расстроена и пыталась с ней поговорить с глазу на глаз. Но тут явились эти грузины с киностудии и пошло-поехало. А Рашид сказал, что она взяла у него проездной на метро.
Первое, что пришло Марату в голову, ехать к поэту-песеннику и набить ему морду, потому что, если она даже и не к нему ушла, у него все равно должно быть рыльце в пушку. Но где его искать? Боб не знал его адреса, знал только номер телефона. Марат звонил по этому номеру весь вечер, но никто не подходил. «Конечно, – думал Марат, – если она сейчас у него, то им сейчас не до телефонных звонков». С утра он продолжал названивать по тому же номеру с тем же эффектом, пока не пришел Боб. Видок у него был еще тот, как будто провел ночь в ментовском «обезьяннике» в обществе бомжей и шлюх. А собственно, чем эта публика, что день и ночь ошивается у Хельги, лучше завсегдатаев «обезьянников»? Те же бомжи и шлюхи, только с амбициями.
– Пиво есть?
– На кухне, в шкафчике аспирин.
Боб проглотил таблетку, запив ее компотом, рыгнул и спросил:
– Ты звонил песеннику?
– Звонил. Но телефону никто не походит. Может попробовать найти его адрес по справочнику Союза писателей? У тебя он есть?
– Не нужен никакой справочник. Попиво;да на даче в Фирсановке.
– Ты знаешь, где это?
– Ага.
– Ну, так поехали.
– А пиво?
– По пути возьмем.
В киоске на Ленинградском вокзале они купили две бутылки «Жигулевского». Одну Боб вылакал, не отходя от прилавка, другую сосал в электричке, поглядывая на веселых лыжниц.
– Смотри, Лисицын, сколько красивых девчонок вокруг. Вон та, в голубом свитере, ну чем не Марина Влади?  Смотри, она с тебя глаз не спускает, а ты ведешь себя как олух. Далась тебе эта Алина.
– Заткнись, а то получишь в лоб.
– Скажи мне честно, как на духу, как другу, ты и вправду ее так любишь или вцепился в нее, потому что у нее отчим большая шишка?
– Причем тут отчим, она его знать не хочет.
– Это все игра, Лисицын. Она просто мажорка, которой вздумалось поиграть в Золушку. Ты знаешь, кто ее сосед по подъезду? Может быть Внук Буденного, а в бассейн она ходит с Косыгиным-младшим  и юным отпрыском Громыко, а на даче она играла в теннис с дочкой Фурцевой. Она наиграется и вернется в свой круг, а ты останешься у разбитого корыта с разбитым сердцем.
– Я не могу тебе объяснить, потому что и сам не понимаю, что со мной происходит. Круг ее знакомых… Это, наверно, часть ее шарма, но если даже она навсегда порвет с отчимом, я все равно от нее не отступлюсь.
– Понимаю, любовь зла. Но какой-то шанс, что она порвала не навсегда, все равно останется.
В пристанционной палатке они взяли бутылку водки. Боб сказал, что если прийти к песеннику с пустыми руками он не станет разговаривать. Его дача располагалась на краю поселка, здесь улица кончалась, и начинался густой еловый лес. Припорошенные снегом ели стояли сплошной стеной.
Все это напоминало декорацию какого-то фильма. Сказки или детектива. Скорее детектива. Дача выглядела заброшенной – окна забиты досками крест-накрест, но дорожка от калитки до крыльца была расчищена.
– Звонка нет, надо стучать. Если он дрыхнет, то лучше ногами, – сказал Боб.
Но стучать не пришлось, дверь распахнулась, и на порог вышел, нет, вывалился небритый заспанный поэт в рваном свитере и в валенках.
– Как я рад вас видеть, а то лежу и думаю, что вот, если бы у меня был джин на посылках, я отправил бы его в магазин. Сбегайте в палатку, а я пока картошечку пожарю.
– Не надо никуда бегать, у нас все с собой, – сказал Боб.
– Ну, тогда милости просим, чуваки, – сказал песенник и почти силой затолкал гостей в дом.
Марат обшарил глазами комнату – никаких признаков присутствия женщины видно не было. Всюду валялось какое-то старое тряпье: одеяла, ватники. Пустые бутылки самого разного калибра занимали целый угол. На столе стояла глиняная миска с солеными огурцами. Типичная нора сильно пьющего холостяка. Значит, зря ехали. Разве что, он знает, где ее искать.
– Мы к вам, собственно, по делу, – начал было Марат, но хозяин его перебил.
– Нужна песня? Это, пожалуйста, только деньги вперед или хотя бы аванс, а то вот заказали гимн стройотрядов, а платить некому.
– Суки, – сказал Боб. – Плюнуть в душу поэту всякий норовит, а когда он застрелится, слезы льют, цветы на могилу носят.
– Вот-вот, и я про то же.
– Девушка, с которой вы вчера вечером разговаривали у Хельги, пропала. Не могли бы вы припомнить, о чем была речь, – взял быка за рога Марат.
– Это, та клюшка, которая все время вяжет, и строит из себя наследницу престола? Так ей деньги были нужны. «Все что хочешь,  – говорит, – сделаю. Деньги позарез нужны на операцию». Какая на хрен операция, у нас же медицина бесплатная. Наркоманка, наверно.
В город вернулись, когда на улицах уже зажглись огни. От паленой водки у Марата разболелась голова, и он вспомнил, что ничего не ел со вчерашнего вечера. Достал из холодильника копченую грудинку, отрезал ломтик, положил на хлеб и тут заметил, что резал хлеб ножом для мяса. Крепость, которую он складывал по кирпичику всю жизнь, разрушилась от одного пинка женской ножки тридцать шестого размера. Чтобы как-то прийти в себя он перемыл уже мытую посуду, потом перестирал стираное белье, но это не помогло. К мысли о том, куда могла подеваться Алина, прибавилась другая – зачем ей понадобились деньги. И эти две мысли грызли его мозг до тех пор, пока усталость не взяла над ними верх.
***
На следующий день он составил план поиска беглянки. В нем пока был только один пункт. Но исполнить его было не так просто. Он, конечно, знал, что ее мать живет в доме Совмина в Новых Черемушках. Он догадывался, что фамилия у нее скорей всего такая же, как у дочери – Чебышева. Но квартира-то наверняка записана на имя мужа, а его фамилии он не знал. Так, что справочное бюро отпадало.
В той жизни, откуда Алина пришла, у нее наверно были знакомые, которым был известен ее адрес, Но по какой-то причине Алина их с собой не захватила и никогда о них не рассказывала. Вот разве что вскользь упомянула какую-то Карину, но ее фамилия, к сожалению, вылетела у него из головы. Кажется на «А», кажется армянская, что то вроде Амбарцумян или Аветисян.
Это была, пожалуй, единственная зацепка, но как найти эту армянскую подругу? Можно, конечно, пойти в деканат и спросить ее телефон или адрес, там должны знать. Но сейчас каникулы, и в деканате может никого не быть. А если и есть, то как представиться? Братом, дядей из Еревана… Внешне, конечно, Марат мог сойти за армянина. Но чего ради помогать какому-то дяде искать племянницу, если он даже ее фамилии не знает. Не проще ли поехать в общежитие мединститута и поспрашивать ребят с ее факультета. Может, кто и знает, где живет эта Карина.
В общежитии медиков Марату повезло – первый попавшийся студент знал Карину Арутюнову. И жила она как раз в общаге, вот только на каникулы студенты обычно разъезжаются по домам, и неизвестно можно ли ее сейчас застать на месте.
И опять Марату повезло – Карина никуда не уехала, потому что подрабатывала в больнице ночной медсестрой. Это была видная девица восточного типа с высокой грудью и выразительными глазами. И Марат про себя отметил, что рядом с ней Алина наверно казалась неуклюжим подростком.
В комнате, рассчитанной на четверых, она была одна, остальные разъехались кто куда и никто не мешал Марату разговорить эту восточную красавицу. Выведать ему удалось немного, но то, что он узнал, пролило новый свет на поведение Алины. Оказывается, она никакие экзамены не сдавала, потому что перед самой сессий она неожиданно перестала посещать занятия и в конце концов ушла в академический отпуск по состоянию здоровья. И вообще она в последнее время вела себя странно – замкнулась, перестала общаться с однокурсниками, может, у нее и вправду был нервный срыв. Ведь она живет с отчимом, который, по словам самой Алины, издевается над ее матерью и даже руки распускает. Спохватившись, что слишком многое рассказала незнакомому человеку про свою подругу. Карина вдруг замолчала, но домашний адрес Алины все-таки дала.
Если она вернулась в семью, то будет нелегко ее снова заполучить, по крайней мере, до следующего семейного скандала. Но Марату почему-то казалось, что она находится где-то в другом месте, и мать может знать, в каком именно. Но чего ради ей раскрывать этот секрет постороннему человеку, даже если он производит хорошее впечатление, даже если она про него знает от дочери? Раз она от него сбежала, значит, не желает с ним жить, и тогда чего ради раскрывать ее планы? А если представиться старостой группы, или даже секретарем комсомольской организации факультета, который интересуется обстановкой в семье члена коллектива?  Мол, были сигналы, вот я и решил проверить. Звучит, конечно, дико, но правдоподобно. Общественность ведь любит совать свой нос в личную жизнь людей, и это уже никого не удивляет.
– Вы к кому? – спросил вахтер, подозрительно осматривая гостя.
Марат знал, что выглядит вполне респектабельно, а напускная подозрительность вахтера – это для того, чтобы уважали, чтобы чувствовали, что и он не последний винтик в системе управления.
– В сто тринадцатую квартиру,  к Эльвире Николаевне, – сказал Марат, и, не задерживаясь возле стража, прошел к лифту.
Эльвира Николаевна была удивлена приходом гостя. Какой еще нервный срыв?.. Новый год они встречали с друзьями в «Арагви», и Алина веселилась, как ребенок, всем женщинам наклеила усы из бумаги, а мужчинам накрасила губы помадой. Было очень смешно. А на следующий день она уехала в подмосковный дом отдыха. Сама попросила у Виктора Петровича путевку, сказала, что там ей удобнее готовиться к экзаменам. И правда – все экзамены сдала на «отлично». Вы же, наверно, сами знаете.
– Конечно, но все-таки мне показалось, что ее что-то беспокоит. Она в последнее время какая-то нервная.
– Возможно, поссорилась со своим мальчиком.
– А кто этот мальчик? Вы его знаете?
– Он живет в соседнем подъезде. Фамилия Щербина вам ничего не говорит?
Марату ничего не говорила эта фамилия, но, раз живет в соседнем подъезде, значит, не простой мальчик, а сынок высокопоставленного папы. И моментально нарисовалась картина: ссора с мажором, нервный срыв, академический отпуск, переезд к Хельге… Кстати, надо бы спросить Хельгу, как они познакомились. Может, тут кроется ключ к истории ее побега. Но это потом, а сейчас надо бы съездить в этот совминовский дом отдыха или проверить вариант с мажором.
Прежде чем бросаться на поиски, Марат обсудил ситуацию с самим собой. Логично было бы ей вернуться домой и помириться с соседом. Они из одной стаи, из стаи птиц высокого полета, их связывают общие интересы. Но до сих пор ее поступки не поддавались логике: какого черта она ушла из дома, ни с того ни с сего взяла академку, поселилась в притоне у Хельги, вроде бы осела  у него в доме, и вот пропала, не оставив и следа.
Нет, мажора, пока можно оставить в покое, а вот насчет дома отдыха надо посоветоваться с Бобом. Туда надо еще как-то проникнуть, ведь такие объекты очень строго охраняются, а Боб обладает удивительной способностью проникать в такие места. Он легкий, обаятельный и к тому же у него есть «запорожец», а в совминовские «Лесные дали» иначе как на машине не добраться.
Марат пообещал ему достать настоящие американские джинсы и Боб согласился ехать с ним за город, он бы и так согласился, но тогда его пришлось бы долго уламывать, а у Марата на это уже не было душевных сил, поиски беглянки достаточно истрепали его нервы.
Поэт Мильштейн работал приемщиком в мастерской по ремонту бытовой техники. Он повесил на дверь табличку «Закрыто» и завел машину.
– Не понимаю тебя, Лисицын, хоть убей, не понимаю. Кругом столько парной телятины, а ты вцепился в кость, как глупый щенок.
– Не твое дело, лучше на дорогу смотри. Вон менты вышли на охоту, а у тебя фара разбита.
– С меня взятки гладки. Тут как-то меня один тормознул, говорит: «Вы ехали на красный свет». – «Ну, да, а как я его мог видеть из-за автобуса. Он прет, а я за ним. Кто ж знал, что он свернет, а я выеду на перекресток». – «А кем вы работаете?»  – «Я поэт». – «Поэтов я знаю, их по телевизору показывают. Михалков, Евтушенко, этот, как его… слепой, а вас я не знаю». – «Ладно, могу стихи почитать, и прочитал из Пригова: Он жизнь предпочитает смерти / И потому всегда на страже / Когда он видит смерть и даже / Когда она еще в конверте /О, как ее он понимает / Как чувствует ее плечом / Ежесекундно и причем / Плеча он не отодвигает. Ему понравилось, отпустил меня с богом, сказал; «Все-таки будьте внимательнее, берегите себя,  поэтов у нас так мало – Михалков, Евтушенко, этот слепой и вот вы».
– Ну, не мент, так какой-нибудь жлоб на самосвале раздавит. Смотри на дорогу.
– Был такой случай. Ехал я, значит, где-то возле Тайнинки, у меня там клевая чувиха жила – портниха,  смотрю, за мной пристроился КамАЗ. Я на газ, и он на газ. Я сбрасываю скорость и он тоже, а между нами метров пять не больше. Я этому мудаку на КамАЗе показываю – я пропущу, а он скалится. Рожа бандитская: нос картошкой, челка, на руке татуировка, что¬-то вроде «Хрен тому, кто выдумал тюрьму». Я вправо, и он вправо, я на газ, и он тоже. Вот-вот раздавит меня к чертовой матери. И тут я не выдержал, высунулся в окно и крикнул ему: «Еврей». Он так охренел, что крутанул руль вправо и въехал в кювет.
– Давай сегодня без приключений. Смотри на дорогу.
Лучше бы Марат этого не говорил. Теперь Боб высматривал в толпе на переходах девушек и обсуждал их достоинства и недостатки.
Но вот они выехали из города. На Минском шоссе было мало машин, а людей и вовсе не было. Боб перестал болтать и размахивать руками, и Марат вздохнул, наконец, он мог сосредоточиться на своих мыслях. Зачем все-таки Алине понадобилось все это затевать: академка, побег из дома и это исчезновение из его квартиры? Такое впечатление, что ее кто-то преследует, и она бежит от преследователя, скрывается. От невыносимой обстановки в доме отчима, от полоумного мажора или от себя? От своих комплексов, которых у нее полно. Надо ее разыскать и узнать все из первых уст. Сесть рядышком, обнять ее и спросить прямо: «Милая, что тебя грызет? От кого ты бежишь? Чем я могу тебе помочь?» Да, конечно, было бы хорошо обнять ее, защитить надежной рукой, но сперва надо ее найти.
А найти ее оказалось не так-то просто. На КПП дома отдыха дежурили бездушные вояки. Главный, в чине лейтенанта, не шел на контакт, и все попытки Мильштейна его разговорить, разбивались, как о каменную стену, о короткое «не положено». Навещать отдыхающих без их предварительного разрешения «не положено», звонить с КПП в администрацию, чтобы хотя бы узнать здесь ли отдыхает такой-то, «не положено», даже ставить машину возле КПП «не положено».
– Что будем делать? ¬– спросил Марат, когда Боб отогнал свой «запорожец» от шлагбаума на порядочное расстояние.
– Где-то должен быть въезд для служебного транспорта. Попробуем протыриться на территорию через него.
– Думаешь, там нет охраны?
– Думаю, есть, но почему бы не попробовать? Знаешь анекдот про еврея, который покупал дубленку... Представь, в ГУМе «выбросили» дубленки, очередь на километр. Изя пробивается к прилавку «только спросить» и спрашивает у продавца: «А Героям Советского Союза можно без очереди?». Тот ему выписывает чек и говорит: «Платите в кассу». Ну, Изя платит, и идет с покупкой на выход. И тут человек из очереди его спрашивает: «А вы что, действительно Герой Советского Союза?» – «Нет, конечно, просто  спросил». Давай покружим немного, поищем «черный ход».
Этот самый «черный ход» находился примерно в километре от «парадного». Внешне он ничем отличался – та же будка охраны, тот же шлагбаум. Боб не стал подъезжать близко, а припарковался на обочине лесной дороги, которая вела к КПП.
– Будем ждать кого-нибудь из обслуги. Доставай свои бутерброды. Ни за что не поверю, что из-за любви ты потерял уважение к хорошей ветчине и сыру.
Боб достал из портфеля бутерброды и термос с горячим чаем, но перекусить они не успели – на дороге показался фургон, который направлялся в сторону дома отдыха.
– На ловца и зверь бежит, – сказал Боб. – У тебя есть купюра покрупнее? Выйди и помаши ей перед фургоном.
Десятки хватило, чтобы шофер притормозил,
– Товарищ, – тут же взял его в оборот Боб. – Вот у этого человека. – он кивнул в сторону Марата, который все еще держал в руке мятую десятку,– жена с богатым хахалем сбежала. Мы, думаем, она скрывается в этом доме отдыха, но нас туда не пускают. Помоги, будь человеком.
– Вот шалава, – шофер сдвинул кепку на лоб и почесал затылок, – убить суку мало.
– Убивать мы ее не будем, – сказал Боб. – Кто будет детей обихаживать, если мы ее убьем, а поучить придется. Ты только нас провези на территорию.
– Ладно, мужики, полезайте в фургон, там у меня продукты. Вы спрячьтесь за ящиками. На кухне у меня знакомая работает. Она вам скажет, где искать шалаву. Только, чтобы на территории никаких скандалов.
– Спасибо, товарищ.
В фургоне воняло тухлой рыбой. Кроме ящиков с яблоками, здесь были лотки с синими тушками кур и коробки с консервами. Рыбы видно не было, но воняло ей ужасно.
– Тухлятиной кормят, – сплюнул Боб. – И здесь воровство. Никакого уважения к сильным мира сего.
Знакомая шофера не проявила женскую солидарность, и позволила друзьям взглянуть из кухни в столовую, где обедали отдыхающие. Алины среди них не было.
На обратном пути повалил снег, да такой что и за десять метров ничего не было видно. Боб включил фары и снизил скорость. Домой Марат попал только под вечер. В комнате горел свет. «Вот жопа, – подумал он, – забыл выключить». Никогда, никогда он не забывал перед уходом выключать свет, газ, выдергивать вилку от утюга. И на этот раз ему не пришлось упрекать себя в неаккуратности. В комнате на диване сидела Алина, поджав под себя одну ногу, и вязала на спицах. Ее сумка с вещами стояла посреди комнаты на полу.
– Приготовь что-нибудь по-быстрому, – сказала она, улыбнувшись ему своей загадочной улыбкой. – А то очень жрать хочется.
– Рыбу под маринадом будешь?
Она вела себя так, как будто они расстались несколько часов назад, и он потакал ей – не спрашивал, зачем она сбегала и где была всю неделю. Боялся неосторожным словом нарушить зыбкое равновесие. Пусть лучше она сама все расскажет, не сейчас – потом, пусть расскажет сама, если сочтет нужным. А сейчас нужно делать вид, что ничего особенного не произошло, ну, отлучилась куда-то на недельку и забыла предупредить. С ним такого никогда не бывало, а с другими наверно бывает. Ничего страшного, перемелется – мука будет.
Она заговорила, когда они легли в постель и потушили свет.
– Я беременна, – сказала она.
Обрывки мыслей, беспорядочно бродивших в голове у Марата, мгновенно построились в радужную пирамиду, и на ее вершине вспыхнула звезда.
– На восьмой неделе, – сказала Алина и всхлипнула, как будто хотела заплакать.
Марат крепко прижал ее к себе, но пирамида рассыпалась и звезда погасла.
– Ты хочешь оставить ребенка.
– Ты что сдурел, Лисицын? Мне только двадцать три года, я еще пожить хочу.
– Тебе нужны деньги на аборт?
– Ну, конечно, ведь восьмая неделя, ты пойми, еще немного и будет поздно.
– Я достану, возьму взаймы.
– Ты прелесть, Лисицын, я в тебе никогда не сомневалась. Послезавтра деньги будут? Я уже договорилась с врачом.
– Да, – сказал Марат.
Мысленно он уже продавал свой немецкий проигрыватель, коллекцию винила и исландский свитер. Ему страсть как хотелось спросить, от кого она беременна, но он боялся неосторожно оброненным словом разрушить то, еще оставалось от пирамиды. В конце концов, разве это так важно, ведь она сейчас с ним, а не с тем.
Продавать проигрыватель не пришлось. Боб согласился дать денег взаймы. Три дня после аборта Марат ухаживал за Алиной как за тяжелобольной – варил ей куриный бульон, пек ее любимые пироги с капустой, бегал в аптеку за успокоительным, а потом она ушла. Ей нужно было домой, потому что срок ее путевки истек. Она сказала: «Не расстраивайся, Лисицын, я буду приходить к тебе каждый день, как на занятия, кроме субботы и воскресенья». Они и приходила, но только не к нему, а к Хельге, где богемная жизнь била ключом. Там появились новые персонажи – актер областного театра Герман и старшеклассник Артемка.
Из-за этого Артемки у Хельги были неприятности. Его родители, узнав, где пропадает их сын, написали заявление в милицию с просьбой принять меры – прикрыть притон. Пришел участковый, но меры принимать не стал, только выгнал Артемку и остался ночевать у Хельги. Каждый раз, когда Марат возвращался с работы, он заставал дома  только пустой холодильник. И это, вроде бы, было в порядке вещей для всех, кроме Боба. Того бесила уступчивость друга. «Неплохо устроилась эта твоя…» – говорил он Марату. – «Еще слово, и я дам тебе в морду», – злился Марат. Но это слово так и не было произнесено, вместо этого Боб сказал: «Если уж ты настолько жить без нее не можешь, женись на ней». И это стало для Марата сигналом к действию. На следующий день он отпросился с работы пораньше, чтобы застать Алину, и с ходу сделал ей предложение.
– Ты что рехнулся, Лисицын, какая из меня жена?– ответила она, но тут же смягчилась. – А, впрочем,  в этом что-то есть. Надо будет подумать.
Думала она, надо сказать, недолго, уже три дня спустя она пригласила его к себе домой, правда, не в качестве жениха, правда не его одного, а всю развеселую Хельгину компанию, кроме Артемки и участкового.
Ради такого случая Марат надел свой английский пиджак в клеточку и бордовый галстук. Спрыснул платочек одеколоном «О'Жен» и небрежно засунул его в нагрудный карман.
Все пришли с цветами, а Марат еще и с коробкой шоколадных конфет. Мать Алины встретила его, как старого знакомого.
– О, Марат, как хорошо, что вы пришли.
– Когда это ты здесь успел отметиться? – прошипела ему на ухо Алина, и больно пхнула его локтем под ребро.
Но это был, пожалуй, единственный случай за весь вечер, когда она вела себя агрессивно. В остальном она была олицетворением гостеприимства – угощала всех шампанским и бутербродами с икрой, играла на рояле и пела дуэтом с Хельгой под гитару «Миленький ты мой», в упор глядя на Марата. В общем, вечер удался, совсем бы удался, если бы Рашид, который притащил с собой водку, не блеванул в туалете.
Все уже собирались расходиться, когда появился хозяин дома. Это был довольно молодой еще человек, ну, может, лет на пять старше Марата, но уже с сановным брюшком и с плешью на затылке.
– Это Виктор Петрович, – представила отчима Алина. – А это мои новые друзья.
– Друзья, да вы никак собрались уходить. Это что за вечеринка, которая заканчивается в одиннадцать часов?  А танцы? – остановил гостей хозяин дома
Гости как будто только этого и ждали. Откуда-то появилось вино, свечи, рояль был сдвинут в угол и начались танцы.
Виктор Петрович пригласил Хельгу, и она повисла на нем, как старое пальто на гвоздике в чулане. Актер Гера в духе амплуа героя любовника охмурял хозяйку квартиры, а Марат, оттеснив малость протрезвевшего Рашида, завладел, наконец, вниманием Алины.
– Как ты думаешь, я понравился твоей матери?
– Ты просто создан для того, чтобы покорять женщин бальзаковского возраста.
– А твой отчим совсем не старый, а занимает высокий пост, кстати, какой?
– Он заведует канцелярией Совмина.
– Теперь понятно, почему у вас такая квартирка. Сколько комнат?
– Шесть, а есть еще дача и персональная «Волга». Еще что тебя интересует?
– Только одно: когда ты дашь ответ на мое предложение?
– Поговори с матерью, и  если она согласится, я перееду к тебе. Для начала просто попробуем пожить вместе.
***
Мать уговаривать не пришлось. Она согласилась, и Алина снова воцарилась в доме Марата со своим вязанием и бесстрастной миной на лице. Теперь ей некуда было ходить развлекаться, потому что Марат перестал оплачивать квартиру Хельге, и хозяйка ее выгнала. Она поселилась в мастерской у Рашида, но это было у черта на куличках, в Немчиновке. Нельзя сказать, что жених с невестой стали домоседами, нет, они ходили в театры, в кино, на каток, но Алина все время была чем-то не довольна – актеры в театре играли плохо, фильм – дрянь, на катке она натерла ногу. А в один прекрасный, то есть, конечно, ужасный для него день, Марат вернувшись с работы не застал невесту дома и ее вещей тоже. Она опять ушла, не оставив записки. То, что она не просто ушла, а ушла именно от него, Марат сразу понял. Подсознательно он все время ждал этого, хотя внешне их отношения нельзя было назвать натянутыми, она принимала его ласки, рассказывала ему о своих планах. Она уже решила, что попытается досдать пропущенные экзамены. Это сложно, но деканат наверняка пойдет ей навстречу, потому что ей нельзя не пойти навстречу, и непременно устроится дежурной сестрой в детскую больницу, потому что она любит детей и знает к ним подход. Но какая-то необъяснимая тяжесть порой ложилась на сердце Марата, и тогда ему казалось, что Алина уйдет или уже ушла, и он спешил домой, чтобы убедиться, что это не так. И все-таки она ушла, оставив после себя только запах духов «Эсти Лаудер», которые он ей подарил.
В отчаянии он бросился к Мильштейну. Тот снимал комнату в коммуналке на Чистых прудах. Его жилище представляло собой склад самых странных вещей: самовар, уличный фонарь, манекен без ног и головы, и всюду книги, книги, книги – на столе возле пишущей машинки, на подоконнике и на полу.  На сей раз Боб не выказал никакого сочувствия другу, сказал: «Напейся», и предложил сходить с ним на хоккей. И тогда Марат кинулся к Алининой матери. Та его пожалела, но сказала, чтобы он не слишком беспокоился по поводу пропажи невесты. Она и раньше исчезала на два-три дня, а то и на неделю, а потом возвращалась как ни в чем не бывало.
– Я сначала тоже сильно переживала, приглашала психиатра, – сказала Эльвира Николаевна. – Он объяснил, что это возрастное, что это болезнь, которая называется дромомания. Это, когда человека вдруг куда-то начинает тянуть, когда ему невмоготу оставаться на месте и он убегает, куда глаза глядят. А когда приступ проходит, он спокойно возвращается. Психиатр сказал, что это со временем пройдет. Но, видите, пока не проходит.
– А где она может быть?
– У подруг. У нее много школьных подруг и друзей по даче. Вы, главное, не волнуйтесь, и пытайтесь ее искать, это на нее плохо действует. Приступ должен пройти сам собой. Она скоро вернется, вот увидите.
И правда, она вернулась через три дня, со всеми своими вещами и вязанием. Тихо вошла, открыв дверь своим ключом, когда Марат мыл посуду на кухне, разделась и заняла свое место на диване. Он даже не удивился, когда ее увидел, подошел и обнял ее, как обнимают человека, чтобы его утешить, как обнимают больного.
– Чем можно отравить человека, чтобы ничего за это не было? – спросила она, положив голову ему на плечо.
– Бледной поганкой, – рассмеялся он, но для этого нужно дождаться лета. Бледные поганки в теплицах не выращивают.
–Я серьезно, у тебя же есть опыт, ты ведь отравил соседа-алкоголика, когда тебе понадобилась его комната.
– Кто тебе это сказал?
– Хельга.
– Она дура, никого я не травил, просто по неосторожности оставил на кухне бутылку с денатуратом, а тот ее выжрал.
– А если человек не пьет денатурат?
– Перестань говорить глупости, Зачем нужно кого-то травить?
– А как иначе поступить с человеком, который растоптал жизнь двоих людей?
– О ком ты говоришь?
–  Об отчиме. Мать сходит с ума, а он изменяет ей с Хельгой. Я приехала к ней, а он там в одних трусах, сидит на кухне и глушит коньяк. А, думаешь, от кого я была беременна?..
– Отчим?
– Да, отчим, – сказала, нет, выкрикнула Алина, оттолкнув Марата.
Он был ошеломлен, подавлен, убит и в то же время почувствовал нечто такое, что отдаленно напоминало облегчение. Значит, отчим… Негодяй, мерзавец,  думает что, если он занимает высокий пост, то все ему позволено, раз он такой крутой…. Но все-таки это не какой-нибудь папенькин сынок. У Марата как-то не получалось ревновать ее к отчиму, а вот к молодым мажорам он ее ревновал.
– А если написать письмо в его парторганизацию, – сказал он.
– Лучше этого не делать, Если его турнут с работы, то пострадает вся семья. Но пригрозить не мешает. Попробуй застать его у Хельги. Он там бывает по субботам.
Всю неделю Марат обдумывал, что скажет Виктору Петровичу. А когда приехал к Хельге в Немчиновку, весь его отрепетированный монолог рассыпался на междометия. Он представлял себе, что найдет его в том состоянии, в каком его застала Алина, то есть, в трусах на кухне за бутылкой коньяка. Вот тут бы он ему и сказал все, что о нем думает, вот тут бы он его и прижал к стене. А этот селадон встретил его в твидовом пиджаке и при галстуке, и у Марата получилось только:
– Ох, вот не думал застать вас здесь.
«А какого черта ты сюда приперся, может, соскучился по Хельге или заблудился в тумане как ежик из мультфильма, – мысленно ругал себя Марат. – И как теперь выйти из этого дурацкого положения?». А вслух сказал:
– А вообще-то я хотел с вами поговорить.
– Ну, так говорите, в чем дело?
–Мы с вашей падчерицей Алиной решили пожениться.
– Совет да любовь, как говорят в народе.
– Она очень переживает за свою мать, говорит, что вы обижаете Эльвиру Николаевну. Нам с Алиной очень бы не хотелось… то есть нам бы хотелось, чтобы вы вели себя с ней как порядочный человек.
– Это как?
– Хотя бы без рукоприкладства.
– Да я ее пальцем не тронул. Это Алина вам сказала, что я ее бью, а она вам не сказала, что я пью кровь младенцев? Молодой человек, не будьте таким наивным, она больна, как и ее мать. У меня от них житья нет – с утра до вечера истерики.
– Так разведитесь, и дело с концом.
– Она мне не дает развода, говорит, если  я подам на развод, она меня с говном смешает. И смешает, будьте спокойны. Она это умеет. Шантаж – это оружие, которым она владеет в совершенстве. И женила она меня на себе с помощью шантажа. Однажды застала меня в постели с Алиной, и поставила условие: если я на ней не женюсь, то напишет на меня в ЦК и в прокуратуру. И что мне оставалось?.. Дело в том, что тогда Алине не хватало двух месяцев до совершеннолетия.
– Вы любите Алину?
– Да кто вам сказал? Тот раз был первый и последний.
– И с тех пор у вас не было с ней… близких отношений?
– Нет, конечно.
– Извините, кажется, я чего-то не понимаю, – сказал Марат, и уже хотел уходить, но Виктор Петрович его остановил.
– Куда же вы? А выпить за взаимопонимание….
***
Марат не сказал Алине о своей поездке в Немчиновку. Он понимал, что кто-то врет, но не понимал, кто. Некоторое время все катилось по наезженной колее – они старались проводить время весело: ходили в рестораны, на концерты, в театры, катались на лыжах в Подрезково. Через знакомых Марат достал пропуска в Дом кино на закрытые показы. Как-то раз позвонила Эльвира Николаевна и пригласила их в гости на день рождения Виктора Петровича. И, странное дело, Алина не только не противилась встрече с ненавистным ей отчимом, но с энтузиазмом встретила предложение Марата вместе поискать подарок для него. Марат хотел купить ему шарф, в ГУМе как раз «выбросили» бельгийские мохеровые шарфы, но Алина предложила съездить в Немчиновку и купить у Рашида картину «Девушка со сливами и девушка с дынями». Со времени последней поездки в Немчиновку в мастерской многое изменилось – появился телевизор, магнитофон «Грюндиг», фарфоровая посуда, на Хельге был дорогой шелковый халат. Она расцеловала Алину и увела наверх пошептаться и покурить – у нее были американские сигареты «Салем». Рашид был по своему обыкновению пьян, но не в отключке, как в тот раз, когда Марат встречался с Виктором Петровичем. Он неплохо ворочал языком и мозгами, потому что запросил за картину без рамы немыслимую цену – пятьдесят рублей.
– Я хотел ее выставить  в Манеже.
– И ты полагаешь, худсовет пропустит бы эту порнографию?
– Что ты понимаешь в живописи? Это не порнография, а гимн женской красоте. Вот смотри: девка с маленькими сиськами – это же апофеоз юности, весны. А эта с «дынями» – зрелость, пора сбора плодов.
– Хорошо сказал Марат, – сорок, если подыщешь приличную раму.
Алина была довольна покупкой, хотя картина ей не нравилась, слишком уж она на ней проигрывала статной, пышнотелой Хельге. Дорога от мастерской до станции шла мимо пруда, где был устроен каток. Динамик оглашал окрестности лирической песней.
Вьется легкий вечерний снежок,
Голубые мерцают огни,
И звенит под ногами каток,
Словно в давние школьные дни.
Вот ты мчишься туда, где огни,
Я зову, но тебя уже нет.
–  Догони, догони! –
Ты лукаво кричишь мне в ответ.

Но желающих куда-то гнаться, звеня коньками, не было, зато возле палатки с пивом стояли люди и сдували пенные шапки с янтарных кружек. Это был островок жизни среди замерзшего, укутанного снегом дачного поселка, медленно погружающегося в синие сумерки, и Марату вдруг так захотелось к нему причалить, что ноги сами понесли его к палатке.
– Ты куда? ¬– всполошилась  Алина.
– Пойдем, пропустим по кружечке.
– Холодное на морозе…
– А мы попросим, чтобы нам подогрели.
У продавщицы в палатке оказалась электроплитка, на которой грелся чайник с пивом, она по желанию клиентов разбавляла холодное пиво  горячим.  Выпив по кружке теплого пива, они развеселились и дурачились всю дорогу до станции, кидались снежками, толкали друг друга в сугробы. Алина раскраснелась, ее вязаная шапка сбилась на бок, и Марат вдруг увидел, как она хороша, что у нее рот очертаниями напоминает лепесток розы, выразительные глаза, и в память моментально выдала слова песни, услышанной на катке.
Мы несемся навстречу огню,
           И коньки подпевают, звеня.
           – Догоню, догоню!
           Ты теперь не уйдешь от меня!
***
Празднество у Виктора Петровича, как и подобает чиновнику высокого ранга, было обставлено с особым шиком. Стол ломился от яств, дамы были в вечерних платьях и хороших духах, и музыка тоже была на уровне – никакой эстрады, только джаз. Дэйв Брубек – определил Марат.
Хозяин встретил его дружеским похлопыванием по плечу, почти по-свойски, почти по-родственному, и даже перешел на «ты».
– Пойдем, – сказал он, – Я тебя представлю Сысуеву. – Он не последний человек в аппарате Академии наук. Тебе надо обрастать связями.
Помимо Сысуева, тут были и другие важные гости, и хозяин представил Марата всем по очереди: «Без пяти минут зять». Марат не возражал, но ему было неловко за эти «пять минут».
Пожилой джентльмен восточного типа, в усах предложил ему выпить виски. Это был хороший сорт, не чета тому, который изредка «выбрасывали» магазине в Столешниковом переулке.
– Из «Березки», – с уважением заметил Марат.
– Бери выше, дружок, – сказал усатый. – Из Эдинбурга.
Эльвира Николаевна была под хмельком, не то чтобы сильно, но это все-таки бросалось в глаза – двигалась как-то неуверенно, шутила невпопад и смеялась чересчур громко. Марату показалось даже, что она пьяна. А когда Алина дарила виновнику торжества свой подарок, она залпом выпила почти полный бокал коньяка и громко сказала:
– Он повесит эту мазню в спальне, и у нас будет любовь втроем.
– А что, – сказал Сысуев, – это теперь модно на Западе. В Швеции, например, это в порядке вещей.
– Они там с ума сходят. Слава богу, у нас этого нет, – сказала носатая дама в фиолетовом.
– А Маяковский, – возразил усатый.
– Вот и застрелился, дурак, – припечатала фиолетовая.
Весь вечер, Алина держалась рядом с Маратом, как будто искала защиты, как будто чего-то боялась. И Марат понял, чего она боялась, когда в прихожей раздался звонок и Виктор Петрович ввел в зал разряженную в пух и прах Хельгу.
– А вот и вторая одалиска с картины, – объявил Виктор Петрович, как конферансье  объявляет выступление артиста. – Вы может быть, ее помните по замечательному фильму «Водрыв».
И тут случилась безобразная сцена, которую Алина потом не могла вспоминать без слез.
Эльвира Николаевна, которая задремала было за столом, тяжело поднялась и пошла навстречу гостье.
– Зачем ты привел эту ****ь?  Я тебя спрашиваю, зачем ты привел эту ***** в наш дом, – закричала она, когда Виктор Петрович попытался встать на ее пути.
Но она его оттолкнула и влепила Хельге пощечину, та в свою очередь в кровь разбила ей губу. Женщины схватились и стали драть друг на друге одежду. Виктор Петрович хотел их разнять, но жена плюнула ему в лицо кровавой слюной. Мужчинам все же как-то удалось их растащить и выпроводить Хельгу. Боевой пыл Эльвиры Николаевны сразу спал, и она залилась слезами. Женщины пытались ее успокоить, кто-то гладил ее по плечу: «Успокойтесь, милая, мужики все такие, они не стоят наших слез», кто-то капал валерьянку в бокал из-под вина, кто-то совал ей под нос ватку с нашатырем. И только когда рыдания перешли во всхлипы, гости потянулись за пальто и шапками.
– Ты тоже иди домой, – сказала Алина растерянному Марату, – а я пока побуду с матерью. Ее нельзя оставлять одну в таком состоянии.
– Так, может, я…
– Нет, иди, я приеду завтра.
***
Но она не приехала, ни завтра, ни послезавтра. Зато явился Виктор Петрович, без галстука и в несвежей рубашке, с чемоданчиком в руке. Он пришел как раз, когда Марат собирался идти на работу.
– Простите, Марат, не могли бы вы приютить меня дня на два, – он опять перешел на «вы», – У меня в доме сейчас творится такое… Надо перекантоваться где-то пару деньков, пока жена не успокоится. Ей сейчас лучше побыть одной.
– Как одной, а Алина разве не с ней?
– Алина уехала в тот же вечер.
– Куда?
– Вы же знаете, она никогда не говорит, куда и зачем уходит. Да вы не волнуйтесь, она вернется, она всегда возвращается. Эльвира почему-то считает, что это заболевание. Ей так удобно оправдывать ее побеги. А я думаю, что это никакая не болезнь, а просто распущенность, дурит девка вот и все.
Виктор Петрович достал из чемоданчика бутылку коньяка «Remy Martin» и баночку красной икры.
– Мой шеф предложил мне уйти в отпуск. Наверно ему доложили про скандал, и он хочет, чтобы свидетели забыли о случившемся, но они не забудут, поверьте мне, и первыми бросят в меня камни, как только почувствуют, что кресло подо мной шатается.
– Но это же ваши друзья…
– Это оборотни.
– Ладно, оставайтесь. Суп на плите, котлеты в холодильнике. Если захотите себе что-нибудь еще приготовить. не стесняйтесь все продукты, которые найдутся в доме, в вашем распоряжении, только… Только прошу вас не путать ножи. Тот, что для хлеба, с белой ручкой, для мяса – с черной, для рыбы – с синей, а для всего остального – с зеленой.
– Конечно, я люблю аккуратность.
Оказалось, что он еще и готовить любит. Особенно ему удавались блюда восточной кухни, потому что он был родом из Ташкента и вырос на плове, шурпе и мантах. Баранину для плова он всегда покупал в гастрономе на Лубянке, а рис, лук и морковь – на Центральном рынке. Морковь нужна была особая – желтая, которая оказывается, в Подмосковье не растет. Плов он начинал готовить с утра, а вечером, когда Марат возвращался с работы, угощал его своим кулинарным шедевром.
«Зачем тебе Алина, если у тебя есть Виктор?», – шутил Боб, который всегда, когда в доме готовился плов, был тут как тут. Он приносил выпивку, и начиналась холостая пирушка с задушевными разговорами обо всем. То есть, разговаривали   Боб с Виктором Петровичем, а Марат слушал, изредка подбрасывая какой-нибудь вопрос, если чувствовал, что беседа затухает. Разговоры отвлекали его от навязчивых мыслей о том, где сейчас Алина и с кем.
Как-то он спросил Виктора Петровича не может ли она скрываться у того самого соседа по подъезду, о котором как-то упоминала ее мать.
– Это у Валерки-то? Да нет, это было мимолетное увлечение, дачный роман. К тому же он сейчас на Кубе. Отец устроил его в наше торгпредство в Гаване.
– Так, у вас есть дача? – воодушевился Боб, – И почему мы туда не едем? Плов на природе гораздо вкуснее.
– Не моя – государственная, как и все, что у меня есть – небольшой домик в Барвихе. Мы сейчас туда редко ездим: Алина выросла, и у нее своя жизнь, Эля меня одного туда не отпускает, а отдыхать вместе с ней у меня нет желания – чуть что – скандал. Развода она мне не дает, а жить с ней нет больше сил.
– Ну, так поедем в Барвиху, пока вы вольный казак, устроим пикник, – предложил Боб. – Можно захватить с собой Хельгу с ее клоунами.
– Ну, что ж, – можно и съездить. – Только чтобы без эксцессов, там, знаете ли, всюду глаза.
Хельгу искать не пришлось. Она тайно навещала Виктора Петровича, когда Марат был на работе. Время от времени он находил в квартире следы ее присутствия – заколки невидимки, окурки от сигарет со следами губной помады, запах от ее духов «Быть может»  в прихожей. Боб пригласил на пикник свою новую подругу Ларису из Библиотеки иностранной литературы. И они впятером отправились в Барвиху.
Госдача оказалась скромным коттеджем под номером «23» среди леса, огороженного штакетником. На свежем снегу не было человеческих следов, ведущих к дому, но из трубы на крыше вился синий дымок и пахло гороховым супом.
– Кто-кто в теремочке живет? – пошутил Боб.
Но Виктору Петровичу было не до шуток.
– Спрячьтесь пока за елкой, а я схожу на разведку. Это может быть Эля, и тогда лучше не нарываться на скандал.
Эльвиры Николаевны в доме не было. Там была Алина и долговязый юноша с прыщами на подбородке. В кастрюле на электрической плитке булькал суп.
– Артемка! – удивилась Хельга. – Что ты здесь делаешь?
– Мы Алиной решили, что нам надо жить вместе. Мы любим друг друга, – сказал юноша нарочитым басом.
– Алина, что несет этот молодой человек? Тебя привлекут за совращение малолетнего, – сказал Виктор Петрович.
– А когда ты меня совращал, ты не думал об ответственности?
– Ну, он же еще ребенок, – попробовал ее урезонить отчим.
– Он мужчина, вы все говно.
– Стоп, – сказал Боб, – Давайте выпьем для начала, пожарим шашлыки, а потом все обсудим без нервов.
– Пожалуй, – согласился Виктор Петрович.
– Артемка, принеси стаканы, – сказала Алина.
– Вот и ладненько, – поддержал ее Боб и выставил на стол спиртное.
Марат молчал. Он был даже молчаливее Ларисы, которая может быть вообще не умела говорить. А он умел, но молчал. У него в голове не укладывалось, как это Алина, его Алина, могла его променять, на этого прыщавого молокососа. Ну, ладно мажор из соседнего подъезда или Виктор Петрович, но школьник... И это после того как он потратил столько души на то, чтобы ее приручить.
– Счастливо оставаться, – сказал он, наконец, и вышел на мороз. Зачем теперь все это – вино, шашлыки, пустые разговоры. Сейчас выпьют, закусят и станут обниматься.
Он уже дошел до калики, когда услышал незнакомый голос.
– Постойте, я с вами.
В электричке они оба молчали, каждый думал о своем. Марат пережевывал свою обиду. А Лариса… Кто знает, о чем она думала, может, о том, что хорошо бы купить новые сапоги, вон такие, как у той девушки в серой дубленке, а может и вообще ни о чем не думала, глядя на пробегающие за окном елки по колено в снегу. И только тогда, когда они вошли в метро, Марат сказал:
– Мне в Чертаново. Вы со мной?
– Да, – сказала Лариса.
А в апреле, когда снег растаял, и по лужам запрыгали солнечные зайчики, она перевезла к нему свои вещи.
***
Лариса оказалась полной противоположностью Алины. Она делала все, чтобы Марат мог сказать «моя Лариса» – пылесосила даже под кроватью, не путала ножи, готовила первое и второе, не забывая  и о десерте, гладила после стирки носовые платки и даже носки. Она не умела вязать, зато шила, как настоящая портниха, и Марата научила шить, и когда в стране началась перестройка, они вместе наладили пошив модных курток из кожаных мячей. С ней Марат обрел, наконец, душевное спокойствие и целиком посвятил себя семье. Он ушел из своего института, и зарабатывал всеми возможными способами – наладил поставку волчьих шапок из Казани, купил старую машину и возил выручку кооператоров в банк. Говорят даже, что видели, как он торговал цветами возле метро, но никто не мог доподлинно сказать, возле какого.
Они уже собрались делать евроремонт, когда к ним пожаловала его мать. Она кивком поздоровалась с сыном, не раздеваясь, прошла на кухню, по-хозяйски осмотрела ванную и туалет. Ларису, которая в комнате смотрела телевизор, она как-бы не заметила, зато телевизор привлек ее внимание.
– Я смотрю, ты купил цветной телевизор и стиральную машину, и холодильник у тебя новый – двухкамерный. Поздравляю. Но, надеюсь, ты не забыл о своих семейных обязанностях, надеюсь, ты помнишь, что это не твоя квартира.
– Да, – сказал Марат, хотя и не понимал, почему это его квартира вдруг оказалась не его. Но возражать матери он не решался, перед ней он терял волю как кролик перед удавом.
– Хорошо, что не забыл, – сказала мать, – хорошо, что эта квартира тебе досталась благодаря завещанию моей сестры. Ну, вот и пришла пора расплатиться по долгам. Ты ведь знаешь, что Саша женился на Оксане, и они ждут ребенка?
– Конечно, – брат ему звонил, приглашал на свадьбу, но тогда ему было не до торжеств, тогда он по уши погряз в отношениях с Алиной. К тому же у него с братом не общих интересов и они почти не общались, слишком велика у них была разница в возрасте.
– Но эта его Оксана оказалась непорядочным человеком. Она говорит, что я отравляю им жизнь. Я бы ее, конечно, поставила на место, но Саша очень переживает, он и слышать не хочет о разводе. Ну, бог им судья, а я решила, что перееду сюда, а ты пока поживешь с ними. Они согласны предоставить тебе маленькую комнату.
Марат уже хотел сказать: «Да, мама», но тут Лариса выключила телевизор и сказала:
– Вот уж нет. Марат тоже имеет право на личную жизнь, мы отсюда никуда не уедем.
– Кто это? – мать сделала вид, удивлена тем, что мебель заговорила.
– Это… – замялся Марат.
– Это его жена, – сказала Лариса, подошла к Марату, и положила руку на его плечо, как будто его застолбила, как будто предъявила права на этого мужчину. – И мы никуда не уедем из этой квартиры, а вам лучше бы найти общий язык с невесткой, чтобы Саша не расстраивался.
– Ах, вот оно что… Не думала я, сынок, что ты позволишь какой-то… Какой-то прошмандовке так разговаривать с матерью. Что ты молчишь?
Марат молчал, впервые в жизни он почувствовал, что беспредельная власть матери над ним кончилась, что он больше не тот забитый пасынок, которого она ни в грош не ставила, но все еще молчал, потому что не находил нужных слов, чтобы выразить свое новое состояние. По сути, он сейчас скинул с себя природное ярмо раба, но горечь утраты мешала ему высказать это.
Так и не дождавшись от сына ответа, мать ушла, Хлопнув дверью так, что с вешалки в прихожей упала его шапка, и он не бросился за ней, чтобы просить прощения, а только крепко обнял Ларису, словно хотел сказать: «Теперь-то уж никто нас не сможет разлучить».
А в апреле, когда снег растаял, и по лужам запрыгали солнечные зайчики, они поженились. Свидетелями у них  были Боб и Хельга. Вместе с ней пришел и Виктор Петрович. Эльвира Николаевна наконец-то дала ему развод. После его развода они с Хельгой поселились в Медведково, где у него было собственное жилье. Его, конечно, поперли с должности после того, как Алина пожаловалась в ЦК на его аморальное поведение, и отобрали служебную квартиру и дачу. А сама Алина чуть не попала под суд, когда на дачу в Барвихе нагрянули Артемкины родители с милицией. Избежать суда ей помог тот самый участковый, который приходил к Хельге, когда та жила в Останкино. В благодарность за его заступничество Алина осталась с ним.
 
***
Квартиру в Чертаново им все-таки пришлось отдать матери, но только по собственной воле. Саша слезно просил об этом брата, говорил, что мать невзлюбила его жену и хочет их развести, а у них скоро родится ребенок. «Ты пойми, Марик, она ведь залюбит ребенка, как всю жизнь залюбливала меня, – говорил он, просительно в лицо Марату своими глазами цвета хмурого неба. – Тебе хорошо, ты живешь отдельно, а мне приходилось в одиночку тащить груз ее любви. Она ведь не давала мне шагу ступить самостоятельно. Я должен был есть, только то, что она считала полезным. Однажды по дороге из института я купил гамбургер в «Макдоналдсе», так она его скормила соседской собаке. Она заставляла меня носить пальто с меховым воротником. Ты представляешь, пальто с бобровым воротником, какие и пенсионеры-то уже не носят. Она сама выбирала с кем мне дружить, как развлекаться, какую музыку слушать…Я до сих пор закупаю продукты по ее списку, и до сих пор докладываю ей куда иду и зачем». – «Она тебя любит чудак, а ты этого не ценишь. Еще не известно, кем бы ты стал без ее опеки, помнишь, как тебя хотели судить за кражу марок на Кузнецком мосту. И сидеть бы тебе в колонии, если  б не мать. А том случай с таксистом, которого вы били ногами всей пьяной компанией? Кто заплатил этому таксисту, чтобы он забрал из милиции жалобу? Она ведь тогда продала свою шубу, чтобы тебя отмазать». – «Ну да, спасибо ей огромное, но теперь-то я взрослый человек и хочу, наконец, жить своим умом».
Марат пошел навстречу брату, и переехал к Ларисе, к черту на кулички, в Бирюлево. А вскоре они набрали нужную сумму, на первый взнос и купили двухкомнатную кооперативную квартиру ближе к центру, не намного, но все же ближе.
И тут он вспомнил, что тетка помимо комнаты завещала ему какой-то дом в деревне, в Новгородской области, на полпути из Москвы в Ленинград. И вот они с Ларисой поехали смотреть этот дом. Ехать нужно было на поезде до Боровичей, а оттуда еще на автобусе километров двадцать. Дом был старый, черный, покосившийся на один бок, но еще крепкий. За домом был огород, который спускался к речке. Но председатель сельсовета сказал, что огород колхозный и пользоваться им могут только колхозники.
– А дом ваш, живите на здоровье, только его нужно привести в порядок. Вот угол просел, рамы нужно врезать новые, а так еще сто лет простоит.
– В деревне есть люди, которые могут помочь?
– Какое там. Тут у нас бригада чеченцев ферму строит, сходите к ним, может, договоритесь.
Чеченцы отказались, они достраивали ферму и собирались домой. И тогда Марат решил просить о помощи друзей. Боб, тот сразу согласился, проводить отпуск в пыльной Москве ему не светило. Он прихватил с собой Рашида и Топилина, и прикатил в деревню на своем «запорожце». Виктор Петрович и Хельга приехали на автобусе. Встречу, как полагается, отметили. Марат организовал вечеринку в стиле кантри. Пили местный самогон, сдобренный малиновым сиропом из сельпо. Нашлись в деревне и свежие яйца, и сало, соленые огурцы и квашеная капуста.
– Все экологически чистое, – потчевал гостей Марат. – Вы таких продуктов в городе сроду не видели. Только я вас умоляю, режьте сало вот этим ножом, а хлеб – этим, и не бросайте окурки на пол – это все-таки дом, а не сельский клуб.
На следующий день приступили к работе. Собственно работали то только Марат с Виктором Петровичем, а остальные развлекались на речке. Рашид не расставался с этюдником, Топилин с удочкой, а Боб обхаживал Хельгу. К полудню они сильно проголодались, и Марату пришлось открыть консервы. Зато на ужин был настоящий узбекский лагман, в исполнении бывшего чиновника совмина. Ради этого Боб ездил за бараниной в соседнее село. И вот, когда пир был уже в разгаре, дверь со скрипом приоткрылась и в щель просунулась мятая физиономия замшелого мужичонки.
– Доброго здоровьичка, – сказала физиономия. – А я тут шел мимо, дай, думаю, загляну к дачникам, справлюсь, не нужно ли чего подмогнуть.
– Заходите, садитесь за стол, – пригласил нежданного гостя Марат.
Тому два раза повторять приглашение не надо было.
– Спасибочки, – сказал он, принимая из рук хозяина стакан самогона. – А вы тут это, надолго обосновались.
– Навсегда, отец, – сказал Марат. – Этот дом мне тетка завещала. Так что будем соседями.
– Ага, – сказал гость и вылакал содержимое стакана, некрасиво, не по-мужски. – Вы так думаете.
– Что значит думаю, так оно и есть. – А вот Будылиха так не думает, она считает, что Веруня оставила дом ей. Она ведь Веруне этот дом отдала взамен коровы, вроде как не насовсем, а попользоваться, потому как ее-то сгорел.
– Ну, это ты отец брось, по всем документам этот дом принадлежал тетке, а она его завещала мне. Мы в сельсовете проверяли.
– Так то оно так, но с Будылихой вам надо вопрос решить, а то как-то не по человечеству получается.
Слова деревенского гостя Марат всерьез не воспринял, но на следующий день работы не было, потому что новые рамы, заказанные в райцентре, еще не подвезли и он все же решил сходить к Будылихе, не насчет дома, конечно, а просто по-соседски проведать старуху. Купил в сельмаге двести граммов пастилы и пошел. Старуха оказалась и не старухой вовсе, а мужеподобным существом в кирзачах и с папироской в зубах. Жила она вместе с полной, очень белой и очень тихой женщиной, которая все время возилась где-то за печкой и вышла только тогда, когда Будылиха ее позвала.
– Выдь, Анюта, тут тебе гостинец принесли.
Анюта приняла кулек с пастилой и снова скрылась за печкой.
– Стесняется, – сказала Будылиха. – Больно деликатесная особа. А ты, стало быть, Верунькин  племяш.
– Да, – сказал Марат. – Вот пришел по-соседски познакомиться.
– А что тут с говна пенки сымать, тыщу даешь и живешь спокойно.
– Но это мой дом.
– А кто ты такой, тебя тут никто не знает, спалят избу и все дела. Вон в соседней деревне зимой три дома сгорело – туристы из Ленинграда подожгли, а все потому, что присмотра не было.
– Вы хотите сказать, что за тысячу вы могли бы зимой присмотреть за домом.
– Я говорю, вы везде, а мы нигде, а это стоит денег.
 Одной тысячей, конечно, не обошлось, на другой день пришел электрик и сказал, что по плану, как раз через этот дом должна пройти высоковольтка, и, что он может сделать так, что линия пройдет стороной, но для этого нужно дать кое-кому на лапу. Марат дал. К сентябрю дом был готов для жизни. Осевший угол подняли домкратом и подложили под него дикий камень, рамы заменили, печь побелили, крыльцо подлатали. Перед отъездом Марат опробовал новый замок, шведский с секретом. А зимой дом сгорел.
Строить новый дом Лариса не хотела, но вот у них родилась дочь и возникла необходимость в загородном доме. На сей раз Марат решил строиться с нуля, и в цивилизованном месте, где жили одни дачники, чтобы уж никто не мог посягнуть на его собственность. К этому времени он уже обзавелся «жигулями» и езди на стройку чуть ли не каждый день. Подолгу обсуждал с бригадиром качество стройматериалов, и чуть ли не с лупой проверял работу плотников. Дача не давала ему спать даже по ночам. Как-то он проснулся среди ночи оттого, что ему приснилось, что монтеры неправильно сделали проводку и теперь может случиться короткое замыкание, В другой раз ему не давала уснуть мысль, что надо бы крыть крышу не железом, а черепицей. Он был одержим своей дачей, и когда она наконец была готова, он пригласил друзей три дня праздновали новоселье. Целых три дня вино текло рекой, и Марат с Ларисой баловали гостей блюдами итальянской кухни.
Он был счастлив целый год, Даже зимой он иногда приезжал в свой загородный дом, затапливал камин, готовил ужин откупоривал бутылку красного вина и посиживая в кресле читал журналы. Он разбился на восемьдесят третьем километре шоссе Санкт-Петербург – Москва, его вынесло на встречку, после того, как у машины, которая шла впереди, отвалилось переднее колесо. Он мчался в Москву со скоростью сто двадцать километров в час после того, как ему на мобильник позвонила Хельга сказала, что участковый поскандалил с Алиной и пырнул пырнул ее ножом в живот.
На похороны приехали все его друзья и даже брат с матерью. Не было только Мильштейна. Он уехал в Америку и открыл там собственное издательство.