Межзвездное чк

Станислав Графов
ВСТУПЛЕНИЕ.

Скорняков садил короткими очередями - в бородатые и усатые хари.Людьми он их не считал. Тем более - рядом лежал Задорожный. Совсем близко - его картуз. Из вихрастой светлой головы паренька медленно вытекала кровь. Поперва алая, затем густевшая, она превращалась в темно-бурую, чернеющую лужу.

Еще один озверевший бородач упал - с кровавыми дырками на всю грудь. Он вырвался вперед и было приложился в Скорнякова из обреза. Но тот вовремя повел стволом "Шоша". На войне всегда все требуется вовремя. Еще минута, еще секунда, все, поздно. Погиб ты, пали твои товарищи.

Все равно, что в Румынии, когда по вине командующего фронтом ил еще кого из генеральской контры один полк ушел далеко вперед, а другой на левом фланге запоздал - вернее залег под пулеметным шквалом германцев. И те силами одной своей короткостволой батареи ударили сбоку по наступающим цепям и шрапнелью вымели их. От рот осталась одна треть.

Скорняков инстинктивно сжался - пролетела пуля. Обладатели харь, они же - сельская банда, поворачивали спины.  А его закружило и завертело. Аккурат когда побежал, пригнувшись,менять позицию.

На фронте так учили - иначе враг пристреляется. И не жить тебе.

Мелькнули звезды в черной накипи, лицо товарища Саши - промелькнула жизнь... А затем произошел обвал, точно в сон. И - защекотало в висках. Трава! Он лежал на лугу, но ни коров тебе,ни кузнечиков.

Необыкновенно тихо, только и всего!


ГЛАВА ПЕРВАЯ. ОЗАРЕНИЕ, ПУСТОШЬ...

Чекист Скорняков  пришел в себя. Тело болело, руки свело судорогой, но кончики пальцев горели изнутри живительным огнем. Вскоре множество невидимых игл стали жалить его, и тело вернулось к жизни. Он сел и осмотрелся.

Вокруг был незнакомый пейзаж. Густой низкий лес, холмы, уходящие за горизонт. Он опирался руками о серо-зеленый мох, который покрыл собой небольшую поляну, скорей проплешину среди разлапистых деревьев.

"Где это я? Вот так-так, прибыл, что называется, по назначению...

Он почесал крутой затылок и слегка отросшую щетину на подбородке.

-Что делать будем, товарищ Скорняков? - спросил он себя вслух и решил помедлить с ответом.

Во всяком случае, итак все было понятно. Необходимо было искать жилье и людей, чем он и намеревался заняться в ближайшее время.Тем более что на дальнем холме серели какие-то строения, если не огромные камни причудливой формы. Нужно проверить...

Он нетерпеливо встал, до хруста расправил плечи, оправил кожаную куртку. Потертую кобуру оттягивал наган, в кармане был дополнительный барабан с семью патронами. Это радовало. На всякий случай он вынул револьвер. Все впорядке, не заржавел. И неспеша двинулся в обход оврага, который потянулся на полмили налево. (Справа тянулся плотный желтоватый туман,  за которым угадывлись ближайшие деревья внизине и на холмах.) Хотя обрыв был некрутой, рисковать не хотелось. Кроме того, не нравился этот туман: будто наблюдает из него кто, изучает его. Кому такое по душе, когда разглядывают и не кажут глаз? То-то.
   
На американские ботинки с обмотками налипла рыжая пыльца от травы, в которой росли  "кувшинки" (так он прозвал растения, увенчанные наростами вроде шипов) Земля под травой была не то бурая, не то рыжая; одновременно она была рассыпчатой, словно состояла не из песчинок, а из крупных зерен. Но даже не это было главным. Небо над головой временами становилось похожим на свинцовый купол, и давило к земле.

   Тут он заметил металлическую трубу, что оказалась у него под ногами. Вернее часть трубы. Она выглядывала из земли.

***

...Внезапно произошёл выброс земли на покатом холме, поросшем редким лесом. Сперва в  летевших наверх и в стороны комьях показался серебристый конус или шар. Затем нечто блестящее и металлическое поднялось и выдвинуло манипуляторы, больше проходившие на суставчатые руки. Скорняков припал к земле и на мгновение перестал видеть и слышать. Его глаза щекотала травинка; они тупо смотрели вниз в полной темноте. "... Вроде не пил никогда запоем..."  И тут же ощутил - мерно колыхалась земля...

Существо тем временем осмотрелась и зашагало, высоко поднимая и сгибая суставчатые металлические конечности с овальными опорными плитами. Скорняков не видел и хорошо: когда существо осматривалась, во лбу у него светилась фиолетовым линза.

Зрелище было красивое и немного зловещее. Правильно, что не видел...

***

На ум пришла книжка, на обложке которой - блюдца на стальных изгибающих ножках. Из блюдец выходили длинные лучи, от которых дымился город.

А еще вспомнилось оперпункт губчк. Низенькое вытянутое здание, окрашенное известкой. Накануне туда привезли шестерых арестованных контриков, комх подозревали в кулацком мятеже. Скорнякову поручили с них снять показания. В оперпункте остался он и двое дежурных бойцов,  что меняли друг друга ("подчаски", как их окрестили). Один из них, Зотов, привел из арестной комнаты первого арестованного и положил перед Скорняковым записку начальника группы, их бравшей: "Самый подз., дор. стр-г.".

Читай-не читай, ясно, что да кто...

Скорняков повернул записку текстом к шершавой поверхности и уставился на арестованного. Высокий, статный, тот больше походил на учителя, чем на кулака. Бекеша, одетая на офицерский френч, хромовые начищенные сапоги, к которым не то что грязь - соломинка не пристала, выдавали офицера, выслужившегося из простых солдат. А скуластое хорошо выбритое лицо с закрученными усами и выскобленным подбородком - только подтверждали подозрение. В сопроводительном документе, что представляло из себя постановление об аресте, написанное химическим карандашом и украшенное печатью сельсовета с канцелярской закорючкой и косым крестом в виде росписей председателя и его заместителя, значилось, что все шестеро подстрекали местное население напасть на сельсовет и "путем смертоубийства правления и поджога оного свергнуть местную Советскую власть и вместе со всей губернской контрреволюцией проделать то же самое в губернии". Из всех шестерых напротив Евлампиев Пётр, сын Анисима, значился как бывший прапорщик и "егорьевский кавалер", середняцкого происхождения и самый подозрительный. Подозревался он ни много-ни мало как зачинщик и предводитель мятежа.

На это указывала записка, ниже постановления, сделанная рукой начальника опергруппы с его собственноручной росписью. Но если роспись еще можно было разобрать, то остальное был хитроумный шифр, которые и свои-то глаза не читали сразу. Не то, что чужие...

- Ну что, контрик, сознаешься что подбивал народ бунтовать... Свалить Советскую власть? - взял быка Скорняков.

Он положил обе руки на стол, стал сжимать и разжимать пальцы. Его учили, что люди не переносят частых движений, так как ищут покоя в нервозной обстановке. Одновременно подступала догадка: так поступали жандармы? А чем мы лучше?.. Пока еще подступала, не мучила.

То, что он услышал, еды не сорвало его с места, не подбросило под потолок:

- Я вам не контрик, милейший, а... Читайте, что у вас там записано.

Скорняков стукнул в сердцах кулаком и мгновенно успокоился. Видя такое успокоение, Евлампиев лишь усмехнулся:

- Моя вина не доказана, потрудитесь объяснить, почему приклеиваете обвинение в контрреволюции?

- Я вам не милейший, - отвечал ему Скорняков.Он терялся в догадках, как ему раскрутить подследственного. - Арестованный гражданин Евлампиев...

- Арестованный или задержанный? - глаза Евлампиева приняли скорбный вид, но в глубине играли веселые искорки.

Кулак чекиста повис над столом:

- Здесь следствие, вопросы задаю только я!

- Помилуйте, моя вина не доказана. Или представьте доказательства.

- Представить вам доказательства? - усы Скорнякова зловеще раздвинулись.

 - Что вам еще представить?

- На следствии полагается представиться...

Скорняков чуть не схохмил:

"Представляются только души упокойных". Но тут же сдвинул усы. Он так и не представился, а именно так устав ВЧК предписывал: подследственному в первую очередь называть свою фамилию и должность. Дабы явная или скрытая контра знала и трепетала, выдавая свое "подлыжное" нутро.

- Скорняков, уполномоченный оперпункта ВЧК, - произнес он, глядя мимо Евлампиева. - Я ваш следователь. Мне поручено снять с вас показания по делу о контрреволюционном восстании.

- Раз поручено, снимайте.

Скорняков задержал взгляд на выскобленном подбородке:

- Гражданин Евлампиев, не ведите себя так как при старом режиме. Прошу не забывать, я не ваш денщик и вы не ваше благородие. Отвечайте на все все вопросы по существу, да и нет. Рассуждать будете когда я укажу. А за малейшее нарушение от норм революционной законности я посажу вас в карцер на хлеб и на воду. Будете сидеть до тех пор, пока не слетит с вас спесь. Все понятно?

Он выложил это залпом, будто скомандовал батарее "пли".

-Все понятно, товарищ Скорняков.

- Гражданин... Гражданин Скорняков. Пока идёт следствие, я вам не товарищ. Да и вообще...

Скорняков хотел сказать, что таким старорежимным сволочам он вообще не товарищ, но промолчал. Надо было успокоиться основательно, чтобы не наделать глупостей.

- Что ж, готов ответить на всё ваши вопросы, товарищ... Виноват, гражданин Скорняков.

Скорняков подозрительно изучил выражение глаз подследственного и буркнул:

- Так-то лучше. А то милейший, товарищ... Вопрос первый, в каких сношениях вы находились со всеми доставленным сюда гражданами?

- Что значит, в каких сношениях? Виноват, мы односельчане, в добрососедских отношениях.

Скорняков усмехнулся - контрик явно вилял:

- Гражданин Евлампиев, я спрашиваю вас о ваших сношениях, о чем вы общались? Не уходите от прямого ответа.

- Я никуда не ухожу, всё время стою здесь.

- Подследственный... - кулаки Скорнякова сжались.

- Виноват, - глаза подследственного ушли под потолок

- Виноваты, но не в этом, - Скорняков встал, а потом сел. Желваки играли у него под скулами. - Повторяю, в каких сношениях... вы... с другими, с кем вас доставили?

- Извольте, в самых добрых сношениях. С гражданами, которыми меня, как вы изволили выразиться, потому как... - начал было Евлампиев, но, встретив суровый взгляд чекиста, заторопился: - О сельской жизни, о том, о хозяйстве, о сем...

- Только?

- Преимущественно...то...

- А если как следует подумать  вспомнить?

- О нынешнем политическом устройстве тоже были разговоры, - глаза бывшего прапорщика беспокойно забегали.

- О чем же вы говорили?

- О том, что нынешняя власть хочет заручиться поддержкой у бедноты, каковым только это и нужно, дабы имущество остальных селян себе присвоить, - скороговоркой выпалил Евлампиев. Его взгляд застыл в одной точке, будто сверлил отдушину в стене, за спиной чекиста.

Скорняков тем временем делал пометки химическим карандашом на сером листе ватмана, куда конспективно заносил показания. Слово "присвоить" он сократил до "присв." и подчеркнул два раза.

- С кем именно вы вели разговоры о "присвоить"?

- Этого я сказать не могу, отказываюсь. Если виновен в контрреволюции, доказывайте, предъявляйте обвинения. Но... Никого больше не потяну, - часто заморгал бывший прапорщик.

Рука чекиста с карандашом повисла в воздухе - над столом:

- Не можете или отказываетесь?

- И то, и другое.

- Где то и другое, там и третье, - размял пальцы Скорняков. -Подследственный, встать! - гаркнул он.

Евлампиев вскочил и вытянул руки. Но в следующий момент его глаза приняли осмысленный вид.

- Вы состоите в антисоветской организации?! - не давая передышки насел чекист.

- Да как вы смеете...

- Молчать! - стол едва не разлетелся от удара кулака. - Отвечать на вопрос, в глаза смотреть!

Лицо бывшего прапорщика окрасилось зеленым и красным, как ранний помидор:

- Я отказываюсь отвечать на вопросы. Вы говорите в недопустимом тоне.

-  Я знаю, как вести мне следствие,

 Скорняков отклонил голову и крикнул:

 - Задорожный!

В проёме двери мгновенное возникла вихрастая голова в суконном картузе
с жестяной звёздочкой. Завоняло луком, который Скорняков обожал с салом и под стопочку, но не дышать же им на всех!?

- Евлампиев, последний раз спрашиваю, - Скорняков вынул из кобуры наган, снял с предохранителя и положил револьвер перед собой: - Вы состоите в контрреволюционной организации?!

- Я  отказываюсь отвечать...

- Вы ее возглавляете!?

- Гражданин следователь! В который уже раз... едит твою налево...

Последнее бывший прапорщик прошептал с бледным лицом и запавшим взором, но Скорнякову это пришлось по душе. Так-то оно лучше, когда по-свойски!

-Задорожный, - обратился он к вихрастой голове, - в карцер его, на хлеб и на воду. Да, - хлопнул он себя по лбу, - в чулане две лопаты. Снаряди подводу с лошадью, поедите на пустырь копать шесть ям, так что б, - он окинул взором статную фигуру Евлампиева, будто измерял, - так что б в самую пору...

- Есть, - неуверенно промямлил Задорожный, открывая дверь нараспашку: - Гражданин, пойдёмте.

Евлампиев молча смотрел перед собой. Его дыхание становилось то ровными, то прерывистым. Он перевёл взгляд на лицо Скорнякова. Его губы разжались:

- Эх вы, кого пугать вздумалось...

***

Скорняков некоторое время сидел. Он вслушивался в пустоту, которая открылась перед ним. Революция всё расставила на свои места. Кто друг, кто враг... Понятно, что буржуи и мироеды. Не на секунду не сомневаясь, парень стал задумываться, что враги тоже бывают разные. Человеческие и нечеловеческие... Он увидел перед собой  звездное небо и решил, что ему померещилось. Мотнул головой, потер глаза, затем виски.

Перед ним действительно возникло звёздное небо в форме треугольника, угол которого смотрел в потолок.

 Звёзды сияли серебряными,
золотистыми и даже синими красками, что делало из обитаемыми  на фоне угольной черноты. Скорняков сунул туда руку - ее приятно обожгло...

Он представил Евлампиева и сказал:

- Никто тебя не пугает, сопли не пускай ваше благородие, господин прапорщик. Если виновен, шлепнем. Невиновен, извинения и свобода. Но, нутром я чую, что виновен. Глаза твои тебя выдают. Так что поберегись! Мне партия доверила такое дело... Это вам, су-сю, мусью, можно было хвостом вилять да одолжение спрашивать. У нас - все сурово, все по Правде. За малейшее отклонение знаешь, что?

Он посидел некоторое время молча. Руки из заезд не вынимал. Тю, наука такая, кто бы поверил... Рассказать- не рассказать товарищам? Он сощурился, представил себе их лица. Если эта наука и впрямь здесь живет, может так статься - не ему одному она явилась.

"Ты кто? - спросил он у звезд. - Кусаться будешь? Что не контра, вижу. Хотя происхождение мне твоё неизвестно. Будь добра, ответь как на духу, вернее по совести, за народ ты, за рабочий класс? Что тебе о нашей революции известно, ты ее поддерживаешь?"

Спрашивал он спокойно, но внутри нарастало беспокойство. Хотя руке было приятно. Будто солнце грело, забираясь под кожу. Он ждал, что это солнце проникнет в растущее беспокойство и погасит его. Однако этого не происходило.

" Видать, сам должон я, - подумалось ему. Революционная совесть на что?! Только семечки грызть и контрой кого называть?! Так это поп сумеет, если попа научить. Должон... Или должен? "

Он обнаружил, что под звёздным треугольником лежит револьвер. И нехорошая мысль посетила его...

***

-Банда! - закричал мальчонка будто его собирались зарезать.

С разбегу он едва не сиганул в окно и сжался. Но больше от стыда, чем от страха - Скорняков погрозил ему кулаком. Затем молниеносно показал на уши и на рот.

- Соображать надо. А еще сознательный революционный боец, - прошептал он с укоризной.

- Виноват, дядя чекист, исправлюсь, - прошептал малец, потупившись.

Скорнякову ничего не осталось делать как самому потупиться. Он перегнулся за подоконник и сделал суровое лицо:

- Тебе чего?!

Глаза мальчонки стали как две пуговицы. Тогда Скорняков с теми  же глазами прошептал:

- Быстрее говори.

- А, ну это...
 
Далее малец сказал то,  о чем Скорняков и сам догадался: к домам арестованных -тьфу ты, задержанных! - давешней ночью подъехали всадники с оружием. Из разговора было ясно одно: пора кончать! Кого именно - не говорили, но было итак ясно. После чего маманя только под утро прилегла в обнимку с винтовкой. А отец мальца, председатель комбеда, вообще не сомкнул глаз - засел на чердаке с другой, а сынишку отправил в органы ЧК, в коих состоял как секретный сотрудник.

...Малец шпорил босыми пятками какого жеребчика, который мчался во весь опор в уезд. В картуз Ивана было зашито донесение на имя председателя уездного оперпункта, где коротко говорилось: "Ждем банду, у меня шесть человек. (Клякса.) ...не вернулись. Присылайте чон. Скорняков, заначузопр".
 
Скорняков залез на чердак и извлек пулемет " Шоша" с четырьмя дисками, с затвора которого вытер ружейное масло. Осторожно приоткрыл створки - осмотрелся. Будто ничего страшного. Жизнь как жизнь. На площади висит мутное облако. Ребята малые, как Митяй, гоняются в пыли друг за другом. А  те, что   постарше - бросают медный пятак: играют "в  ушки". Или в лапту...

На костыле пошёл Фадейка, с одним "егорием" на выцветшей гимнастерке - в храм божий на паперть. Уж его там ждут, ага! Орава нищих и богомольных старух зашикали, недовольно раздвинулись. На кой ты здесь сдался, кудлатый?! Фадейка тут же встал на освободившееся место. Его лицо (было понятно, хотя и далеко) тут же приняло страдальческое, но больше придурковатое выражение. Скорняков усмехнулся. Оно и понятно, умным много не подают... Кривляйся, и то - не выпросишь...

На паперть вышел сам поп - погрозил пухлым пальчиком... Все враз замолчали, потому что следом вышел молодец в поддевке, с увесистой дубиной. А за ним маячил второй - не меньше.
 
"...Фадейку надо бы приобщить к секретной работе, - подумал Скорняков, оглядывая вертикальный диск с рядами патронов, - но сперва распропагандировать... Тьфу, язык сломаешь, убедить в правильности наших илу... идей. Но об этом после, откуда сил взять против банды? Хоть арестованных вооружай..."

Он внутреннее посмеялся, посмотрел сквозь мушку сектора обстрела - поводил стволом. Ну, площадь вся как на ладони. А если они садами сунутся, младшие сотрудники свистнут - сразу поменяем позицию. Второе окошко прорублено. А вот если с двух сразу - хреновато... "Шоша" машинка неплохая, но темп стрельбы такой, что не обзавидуешься. Экономия боеприпасов, конечно, налицо, но атакующих обратит в бегство грохот очередей и количество трупов. Иногда, если состав не кадровый - фонтанчики пыли, которые рядами встают от пуль впереди толпы. Этого тоже боятся. Но самый леденящий страх - это раненые и еще живые. Это когда хотя бы один - или несколько таких хлюпиков - с воплями катаются по земле, и, вопя, окрашивают ее красненьким...

Прошла девица в платочке - гордо, как пава, - цокая сапожками. И Скорнякова охватила лёгкая тоска, которую он выгнал прочь. Он вспомнил Сашу, свою знакомую. Про таких говорят - воздыхательница. Но он упорно не считал ее женщиной, вернее девушкой, называя по себя не иначе как "товарищ Саша". Или, когда она грозилась заполнить весь его мир, "товарищ Садовская". При этом он морщил переносицу, от чего казался себе суровей. Но на деле выглядит как плохой комедиант в опере.
 
Но это была ерунда, так житейские хлопоты Необходимо было одолеть банду.

Скорняков смотрелся сквозь мушку прицела. И ахнул! Вот оно решение! По улице шли трое германских пленных: в куцых серых мундирах и плоских бескозырках с малюсенькими кокардами.  В Губернске был лагерь, куда с начала Империалистической их свозили. Сейчас оставалось несколько сот, остальные уехали в "фатерлянд". Оставшийся по разным причинам не торопились. От кого-то уже ушла жена к соседу. Кто-то мог предстать перед судом или следствием. А кому-то было просто интересно, что из этого получится - из того, что затеяли русские крестьяне и рабочие...

Одно успокаивало - немцы не могли шпионить  на беляков и на бандитов всех мастей. И  на свой имперский штаб тоже вряд ли. В Германии была революция и неразбериха. Их буквально силой выдавливали в "фатерлянд", давая скудное содержание и паёк, который иногда состоял из воблы и сухарей. Поэтому жили они за счёт местного населения, занимаясь ремеслами либо выполняли работу для одиноких солдатик: поправить забор, подлатать крышу. А кто-то обжился настолько, что стал в этих домах за своего - заместо убиенного им или  его соплеменниками хозяина.

Скорняков свистнул. И вскоре - стоял на заднем дворе перед тремя пленными, которые и не тянулись, но казались высокими и с иголочки.

- Товарищи говорят по-русски? - он протянул им кисет.

- О, данке, мал-мал, - закивал самый и ладный, отсыпая на ладонь горстку. - Как и есть, папир, битте?!

Он пошевелил усами и пальцами.

- А, бумагу...

Скорняков достал обрывок старой газеты. Вскоре всё трое задымили.

- Какой у вас дел, вас иста?

Высокий пускал дым кольцами и смотрел немного свысока, хлопая светлыми ресницами. Ни дать- ни взять, унтер или фельдфебель. Судя по тому, как жались и смотрели те двое. У них даже в плену, даже при всеобщем хаосе - дисциплина. Умеют сохранять, черти!

А немец в свою очередь пытался определить, кто перед ним. Красная жестяная звёздочка на фуражке и наличие потертой кобуры с наганом ничего ещё не говорили. Но и наглеть не следовало, а вдруг "руссише полицаюл"?

- Ви есть шуцман? - осторожно поинтересовался он и сделал такую гримасу, что чекист сразу всё понял.

Пришлось согласиться - сквозь отвращение...

-... О , ми в политический ситуаций не есть "мегать"...  Найн, мешаться, - вскоре говорил статный, которого звали Курт Рихард.

Он действительно был унтер до 1915 года, но и в плену остался таким. Те двое стали тянуться в такт его словам. Чем больше он говорил - тем больше тянулись.
 
- Товарищ Курт...

- Что есть товари-т-щ? - широко раскрыл васильковые глаза немец.

В ответ на это Скорняков сперва показал себе и ему пальцем на грудь, затем тряхнул его за плечо. Потом крепко пожал руку, чтобы тот не упал.

- А, камрад? Я, гуд, Ферштеен !

 Немец заулыбался и сам тряхнул его за плечо. " Надо же, сильно! " - признался сам себе чекист, прирастая к земле.

Через час они договорились. Немец быстро понял, какой угрозой для него и его товарищей может стать "банден", особенно если захватит всю губернию ("... Не видать тебе твой Фатерлянд как своих ушей!") Не особенно немцу понравилась перспектива быть ограбленным, избитым и убитым. Да и другим "камараден" также, он был уверен.

- Так, абер, я есть понимайт. Ви хотеть оказать, как есть абвер ваш власть?

- О, так есть! - машинально ответил Скорняков.

Курт кивнул:

- Хорошо, гут. Я не есть против, эти... Цвай камараден... Тоже!

Он указал на своих спутников, которые стояли навытяжку.

***

Никитка мчался аллюром на круглом жеребце, колошматя его пятками. Грудь жгло нетерпение: когда же? В Губернске он до этого бывал с санными и сенными обозами. И ждал что засияют раззолоченные маковки церквей и соборов. (Хоть и не верил дядя чекист в Бога, предпочитая совесть да Правду, но - красиво!) Следом тянулось мучное облако пыли, словно гнался кто-то.
 
Когда мчался через лес, кусты справа раздвинулись - вышло трое. Военные, при винтовках. Наметанный глаз Никитки ещё издали схватил - лица худые, заросшие. Гимнастерки и защитные рубахи обтрепанные, все в репьях; обмотки волочатся по земле - того гляди, наступят и рухнут-свалятся... На переднем, в жару высилась мерлушковая папаха. Ни кокарды, ни звездочки...

- Эй, малец, стой! - вознес он костлявую руку. - Слышь что скажу?!

Так как мальчик скакал и не думал натягивать уздечку - потемнел, стянул с плеча винтовку:

-Слышь, что старшие говорят?! - неуверенно потянул сосед с рыжей щетиной и сделал то же.

КРА-А-АК!!!

Рука вожака медленно передернула затвор. Это показалось Вечностью.Это растянулось в Вечность.

-А ну стой, чертёнок!Сука мелкая...

Каурая ветром понеслась мимо - костлявых едва не сдуло. У всех в глазах потемнело; под веками запрыгали красные круги. Поэтому когда вожак вскинул винтовку и дрожащей рукой совместил прикольную планку - рыжий поддел ее снизу своей:

- Не надо так, Семён! Не по божески это, не по христиански!

Семён сплюнул:

- А убивать на фронтах по христиански?! Боженька хренов... Где ты, гад ползучий?!!

И смачно плюнул в небо.

***

Скорняков (пока Семенов дежурил на чердаке с пулеметом) шел по мощной улице вдоль каменных домов. Затем свернул в проулок, где гвозди ботинок уже царапали сперва деревянный, потемневший и подгнивший настил, затем - простую землю. Это была окраина, где народ разводил огороды, кур да гусей. Только свиней не пас, кто по богаче.
 
По пути на него недобро зыркнул здоровый дядя с телеги, заваленной мешками. Под стать хозяину здоровенная лошадка везла этот ценный груз. В другое время Скорняков положа руку на кобуру, преградил бы дорогу: " Гражданин, вот мой мандат - чрезвычайная комиссия! Показывайте мешки, что везём? " Но сейчас было не до этого. И Скорняков пропустил мимо себя этого нахала с поклажей; явного перекупщика, ведущего муку, купленную по грабительской цене у односельчан. Мироед, одним словом. Стрелять таких...

Но - чу, он уже пришел.

Дом был как дом. Деревянный, добротно сбитый; с резными наличниками и карнизами. Огорожен высоком забором, который подпирал массивные ворота, окованные по краям железными лепестками. (Они всегда были наглухо затворены.)  Купец 1-й гильдии Абросимов  не пожелал делиться с новой (то бишь народной) властью награбленным у народа же добром. После того, как вышел декрет об отмене сословий, он живенько вывез себя из Губернская. Заодно- отсюда распорядился увезти мануфактуру и прочее рожь с пшеном. Темной ночкой лихие парни с квадратными харями принялись шибко грузить на подводы тяжёлые холщовые да парусиновые кули. Но бдительные - революционные и не очень - граждане с гражданами быстро забили тревогу. Кто-то кинулся на молодчиков (двое кинувшихся получили смертельные пули), а кто-то в ревком, где дежурил (надо ж такому!..) товарищ Скорняков. И ничего - отбили. Одного молодчика он сам подстрелил, двух других забила озверелая толпа, а троих все ж удалось повязать и запереть в холодную.

Скорнякова тогда всем ставили в пример и вскоре, как и только партия потребовала, мобилизовали в ЧК. (В смысле, конечно, не его лично потребовала; таких как он, верных и на голову смышленых.) Скорняков, правда , засомневался в своей годности. "... Рассудите, товарищи, раз не мог призвать к революционному порядку толпу и попустил... тьфу, допустил самосуд, какой из меня чекист? Курам на смех..." - сказал он на заседании ревкома. Но его голос сперва потонул в в гомоне. Товарищи наперебой кричали, что как раз он и подходит - кому  ж   и ш о?! И ещё... А потом - раз и два! - случился обвал. Шум обвалился в тишину. Председатель ревкома, прямой и сухой Загоскин, только глазом моргнул и все успокоилось. Воспаленные от бессонницы и внимания два десятка глаз уставились на него. И - прозвучал тихий, сухой приказ:

"Партия решила, исполняй. Партийная дисциплина, сам знаешь. И  вы, товарищи..."

Этот приказ расставил все на свои места. Пару минут назад хотелось спорить и не соглашаться. Сейчас отпало желание допустить обратное. Посмотреть косо, сплюнуть, выйдя отсюда... Будто был мост: хороший, добротный, но - на гнилых сваях. Теперь сваи заменили, тревога мигом ушла.

"А что ж до этого, сами не могли?" - кричали в нем уже после, перед сном. Но он мигом успокоил себя: перед ним, в лучах частых морщин, возникли глаза Загоскина. Он как будто видел всех изнутри. Будто и не спал вовсе.

"...Про таких говорят, пожертвовал собой во имя революции!" - вспомнил Скорняков чьи-то слова. Но только чьи?.. И ощутил себя двойственно. Восхищение и дрожь. Небольшое сомнение. Жертва... Перед глазами тут же возникла мощная рука с широченный ножом. Взмах; полилась кровь. Ну, понятно, кровь буржуев и всяких богатеев. А обманутых ими? Ведь их тоже придется...

... Скорняков огляделся и громко стукнул в ворота. Потайная створка открылась. На него уставились два глаза поперек волосатой переносицы. Недолго задержались на нем. И вот уже - звяк,звяк! Калитка в воротах распахнула свою шёлку в которую он чудом протиснулся.

Двор как двор, уставлен телегами. Амбары закрыты на кованые замки. В конюшне ржут лошадки: это которых у Абросимова отбили. А над резным крылечком кумачовый стяг с большими белыми буквами - масляной краской: "КОММУНА ПРОЛЕТАРСКОГО ДУХА И МИРОВОГО СОГЛАСИЯ".

Вот так - нам много не надо...

Хотелось снять шапку и перекреститься. Но Скорняков назвал себя дураком и затоптал американским ботинками по ступенькам. И вот он уже в горнице, где такие же полотнища, но с другими лозунгами:

"КОММУНА ВНЕ ГОРДЫНИ!"
КТО ХОЧЕТ БОГАТСТВА,
ТОТ ПАРАЗИТ!
ОТДАЙ СВОЕ КОММУНЕ И БЛИЖНЕМУ!
УСПОКОЙ РОПОТ СОВЕСТИ - НЕ ТРЕБУЙ ЛИШНЕГО!"

И - висели картины, писанные маслом по холсту. В золотом багете. На них пролетарии и крестьянство шагали по зелёному лугу и по радуге, которая вела прямиком солнечному диску. Другие смело шли по реке. А у третьих вырастали крылья и они летали... И все под ними казалось маленьком: реки, леса и церковные купола.

- Ничтожная жизнь.

- Что?

-Ничтожна пред древом познания и духом свободы.

Говоривший был широк в плечах, хоть и ростом низок. Бывший поп, с первых дней революции заговорил о пришествии Христа. И - неминуемо сложил свой сан, расстригся. Так отец Кондрат стал просто Кондрат Мигунов сын Никифора. А для. таких как Скорняков ещё и - товарищ Мигунов. Потому как верил в основные лозунги революции и горячо поддерживал их словом и делом.

- Садись, власть народа, кушай чай, - широкая длань с плоскими ногтями указала на стул с гнутой спинкой.

Сам хозяин, он же председатель коммуны, уселся на колченогий табурет. Казалось, кинь его со всего маху - земля под ним разобьётся на мелкие осколочки.

Придвигая к Скорнякову фарфоровый прибор, он двинулся к кранику самовара жестяную солдатскую кружку.

- Давайте меняться, товарищ Мигунов, - поднял бровь чекист. - Вашу кружку на нашу чашку...

Кондрат усмехнулся - короткая борода разошлась вениками в обе стороны:

- На то и служение Великой идее - скромность! Кто ее блюдет, тот и служит.

И - открыл медный краник из которого зажурчала ароматный напиток. Сперва в свою кружку, не как принято.

"Вона как, на спесь проверяет... Хитёр бобер!"

И - приблизил чашку гостя. В нее полился чай.

- Ну а если кто нахальный? Возьмёт да и обидеться? Вспылить?

Кондрат беззвучно рассмеялся:

- Значит слаб наш дух, коли сюда пришел.

- Так-то вот, - подпёр кулаком шею чекист. - Только ныне другое нахальство заявилось...

-Банда, про то ведаю.

Кондрат дождавшись пока Скорняков отопьет, отпил из своей кружки. Вытер усы. Его глаза из голубых стали прозрачными.

- А что есть банда? - его ресницы округлились. - Сборище овец негодных. От общего стада отбились. Либо сами ушли, либо их изгнали.
Скорнякова тихо качнуло вперёд:

- Народ не стадо.

- Несознательный народ...

Скорняков закрыл и открыл глаза. Вспомнил, как толпа несмотря на его призывы, брань и даже выстрелы забивала этих троих. Вопрос, можно было их спасти (?), стоял перед ним и сейчас.

Он кивнул- глаза Кондрата засветились:

- Революция это тонкий инструмент. Освободил с двойной, тьфу... Виноват, с его помощью -  народ от векового гнета. А кто сказал, что народ понимает и принимает свободу?
 
- Народ поддержал революцию.

- Не везде. И по-своему. Народ это стихия: у него в головах ветер. Добро от господ - в закрома свои. Тех,  кому завидуют, учесть рабов.

- Рабство мы отменили.

- Вы да. А народ понял это по-своему. Загляни в глаза тех,  кого видишь. Загляни в себя.

- А в тебя?..

С минуту они сидели молча.

- Хорошо, - сказал Кондрат. - Что видишь во мне?

Отпил из кружки и пробуравил его насквозь. До самых пяток.
 
"А я так не смогу..."

Скорняков лишь передёрнул плечами. Стал отводить и снова направлять глаза в лучистые точки пред собой.

- Говори.

- Что говорить? Вижу хороший дух, но неустойчивый. Народ не презирающий... Но доверия...

-Доверчив бывает тот, кого под нож ведут.

- Но народ весь... нельзя так!

- А можно думать, будто все виды народе стали свободны? Что, господа все - в прошлом?

-Классовая борьба идёт.

- А если так, значит обманутых много. И прислужники господ, тоже... Как волки в овечьих шкурах будут являться.

Скорняков сорвался с места и зашагал. Снова сел. Сжал и разжал кулаки.

- Ну, и горяч твой дух!

- Так и есть.

- А коли так...

***

Вокруг головы статного гиганта стало собираться сиреневое сияние. Оно проникало в мозг. Рука Скорнякова нащупала клапан кобуры, рванула наверх. Бессмысленные в общем-то действия... Он уже не видел ничего перед собой - лишь один свет.  Как вдруг...

Лопнуло что-то,  со звоном, с треском.

В следующий момент он открыл глаза. Рука его силилась жать на спусковой крючок, но не сняла наган с предохранителя. А гигант уже не светил своим лучом. Он  был безголовый и никому не угрожал. Их его плеч торчали обломки, курился дымок и прыгали искры.

Руки гиганта ещё двигались, а ноги продолжали раскапывать землю. Но длилось это недолго. Вскоре металлический дурак накренился и рухнул оземь. Но - невероятно тихо и мягко. Будто погладил, а не ударил землю.

Будто башку ему снёс десятидюймовый снаряд.

"Вот тебе, товарищ, и наука!"

Он дождался, пока гул в голове стихнет. Сунул наган в кобуру, закрыл ее и наконец встал. Было невероятно тихо.

-Заснули все что ли?

Он осмотрелся и нетвердо зашагал к металлической трубе. Вдоль нее и решил идти.

***

Шел, а труба тянулась вперёд. Мысли одолевали его: стальной болван сам взорвался? Да не может быть. Или ему голову снесли девятидюймовым снарядом? Хм...  Тоже не может быть. Выстрел, раскатистое эхо. Ничего этого не слышал он. Обычно с запозданием, но - эхо приходит. На этот раз его вообще не дождался.

Выходит, если и стреляли, то - из чего-то беззвучно. Так, стоп! У стального болвана - беззвучное, у его противника, стало быть... Эх-ма, надоть разобраться. Установить первопричину, как говорится.

На всякий случай он обернулся. Посмотрел сквозь  треугольные желтовато-серые листья. Их заросли сгущались, обступали его со всех сторон. Если у них тут война, то - почище нашей будет. Только как у них с классовой борьбой?

Он остановился, прислушался. Сердце звонко гудело, прыгая в груди. Тук-тук, звяк-звяк...

Звучали два голоса. Один настырно убеждал: в мире нет ничего, кроме "кормовой" борьбы! Остальное придумали буржуи и прочие кадеты. Второй, тихо запинаясь, допускал: людей - как мух. На вид - все такие одинаковые, не отличить. На деле, все такие разные!

В этом было не зерно - гора истины. Иной раз враг протягивал руку. Все равно как немец или австрияк - на братании. Когда ходили через проволоку, не взирая на лай пулеметных очередей; узнавали, что ни тот, ни другой тебе ни враг. Враги... Хм. Опять - таки буржуи, стравившие народы в братоубийственной бойне. А буржуй он везде одинаков. Даже в Африке... (Скорняков представил, как сидит тамошний буржуй на пальме и банан грызет, либо из кокоса попивает - замутило... Голодной смертью кончить не улыбалось.)

"И все же делим мир на буржуев-паразитов и трудяг, - подумал он весело. - Наш классовый подход куда более прост и понятен?! Далеко не надо ходить: кто из мира буржуев к нам, в большевики, пришел, все у него получится. При условии, если откажется...

"... От несправедливо нажитого", - застряла в горле.

Из зарослей треугольных листьев, что вздымались по сторонам, донёсся тихий звук. То ли шепот, то ли стон. И сами листья... Казалось, они зашевелились. Проснулись и потянулись в его сторону, как живые существа, все это время скрытно запоминавшие его запах и прочие, особые приметы.

В то же самое время он качнулся и едва не сел. В затылок его точно толкнул невидимый кулак. Был он одновременно крепким и мягким, а также изучал сильное тепло. Вскоре Скорняков понял - он и не один на этом "острове".

"И все же, где я? - пытал он сам себя. Но делал это не больно, скорее требовательно и жестко: - Если на острове или какой иной, незнакомой мне земле - кто меня так?  Не мог я сам, даже не помню, как я спал иди сюда добрался. И о прошлой жизни... Провал! Точно помню,  как пил чай и о чем говорил с Кондратом. Только это... Что было до этого, тоже могу вспомнить. А что было после того, как  речь зашла о классовой борьбе и о классовом подходе... Убейте, не помню! Убивать конечно, не надо... Я им не дам себя... никому убить не дам, кроме своей революционной совести и своих товарищей. Но я не помню ничегошеньки, что было с этой точки. И это - факт. А против факта никуды не попрешь. Факт можно победить другим фактом. Только так!"

Он почувствовал себя уверенно и зашагал как ни в чем не бывало. А сзади, по линии горизонта, полыхнула металлическая точка, которую он не заметил.

Вскоре путь вдоль трубы привел его к возвышенности, поросшей высокой "кувшинкой", почти в человечий рост. Треугольные листья здесь поредели и смотрелись редко на своих тонких, скрученных стеблях. (Они явно были живые: приближающегося Скорнякова они словно рассматривали, поднимаясь на стеблях и шевеля мясистыми короткими отростками на тыльной стороне.) А строго перед ним темнел, поросший шелковистой травой, треугольник - вход, куда тянулась труба.

Крыжов от такой неожиданности встал. Осмотрелся. На всякий случай сунул  наган за пазуху и, держа руку на яловом шнуре, подступил ближе:

- Ох, тут и порядочки!

Хотелось войти, но что-то удерживало. Или кто-то. Словно пара или больше глаз следила за ним из тьмы. А их хозяева прикидывали, каков он на вкус и цвет.

Крыжов не желал, чтобы его так "прикидывали". Потому не стал никому угрожать и прочих глупостей не изрёк. Лишь сложил ладони рупором и, поднеся к губам, произнес:

- Товарищи, здрасьте вам! Виноват, приветствую! Никаких злобных намерений не вынашиваю. Как попал сюда к вам, не ведаю. Хочу узнать и, если прикажет моя революционная совесть, принести здесь пользу с вашего позволения. А не дозволите, прошу способствовать моей отправке в Губернске, что в РэФэСэЭре. Такие вот дела... Что скажите?

Ответ он услышал- им оказалось продолговатое молчание.

-Значится не доверяем. Или вас нет, попрятались так, что и не вспомним, - подытожил Крыжов.

Он сделал осторожный шаг, держа перед собой наган. Краем глаза он видел, в зарослях что-то переместилось. Затем сами треугольные листья едва заметно колыхнулись. Ага, наблюдают. Или кажется... А когда кажется... Его рука сама сделала движение, пальцы слились щепотью. Тьфу, потом себя поругаю.

Он раздумывал, сделать шаг в ту сторону, где происходило движение, или - двигаться самому вперёд? Или выждать, затаиться? Он мог выдать главный козырь - осведомленность. Но и оставлять свой тыл наобум Господа Бога он не мог. Поэтому сделал шаг под свод пещеры и затаился там.

Наблюдать пришлось в обе стороны. (В темной глубине то ли слышался, то ли мерещился шорох.) Наконец где- то снаружи послышался шелест; затем почудились мягкие шаги, словно приближалась кошка. И - запахло или завоняло будто от старой шинели или полушубка. Что-то бурое мелькнуло метрах в двадцати за каменным выступом. Скорняков присмотрелся и обомлел: это была рука, где угадывались пальцы. Только были они с довольно неприятными продолговатыми когтями, которые владелец руки не намеревался стричь. Для чего или почему - у него стоило спросить... Как и наличие шерсти по всей конечности и, судя по всему, по остальным частями тела.

Существо почти неслышно дыша, приблизилось шагов на пятнадцать. Скорняков ещё сильнее вжался в стену. Рука с наганом минуту назад подрагивать от натуги, но теперь слилась с металлическими частями.

*   *   *

Экипаж патрульного бота заметил, снижаясь, фигурку в коже, которая своим коричневато-рыжим рисунком и запахом оберегала обладателя от хищных кустов альтеи*. Трава в этом атоне** была на редкость агрессивная. Излучение двух планет, что максимально сблизили свои орбиты  (из одной траву завезли, на другую ее завёз ещё кто-то)  были причиной набухание тычинок. Они мгновенно раскрывались, реагируя на целиком обнаженное нежное тело, выстреливая десятком отравленных шипов. И - лишь угрожающе показывали их, разводя листья в стороны, если в зону их поражения ступало существо с грубой закаленной кожей.

Все зависело от нежности или грубости. Растения не терпели первое и не прощали второе, будто когда-то были своими жертвами и теперь незаслуженно им мстили.

- Концепция преднамеренной безопасности, - огласил свое заключение Орион, склоняясь над пано управления; растопырив семипалую ладонью он, шевеля сиреневыми пальцами, вел бот между холмов с каменными кручами. - Появление незнакомого объекта заранее оценивается как потенциальная опасность вследствие... Эм-м, им-е...

- ... Того, что объект сам незнаком со средой своего вторжения и может нарушить правила карантина, - почти дословно закончил Гельтер. - Ты пытаешься читать наизусть, представляя строки в воздухе - прямо перед собой. Лучше всего оживить внутренний кристалл...

Он тронул коротким сиреневым пальцем сиреневый лоб.

Эльтер промолчал. Он сидел в куполе штурмана, что возвышался над кабиной, и через кристалл усиления рассматривал окрестности. Именно он заметил существо в коже. И сразу же выдвинул гипотезу: это - развившееся до половинчатой ступени разума полуживотное создание. Возможно , повторение эволюции, которая накрыла своим коконом их вид. Правда у них у всех сперва вылезла бурая шерсть, а затем они стали за едой ходить между хищных растений. И только по прошествии десятка эльнов***, когда был найден Прозрачный саркофаг и извлечены кристаллы, удалось помимо речи и первой письменности получить доступ к научным знаниями Неведомых...

Переживая за объект исследований, они едва не лишились жизней. Из недр возникло ТО, что они искали... Хотя, впрочем, по порядку.

Сперва недра вспучились, потом их раскидала в разные стороны голова (она же купол) пилотируемого разведчика-автомата. Он вышел наружу, выпустил поисковые и боевые манипуляторы. Затем, поймал в Кристалл "кожаного" человека и принялся изучать его.

Опасности для него он не представлял. Опасность заключалась в нем самом. Эльтер с ужасом представил что бы случилось , пролети их бот секундой позже... А что случилось бы, не окажись кожаного в нужном место в нужное время?

Зато он понимал, что автомат- разведчик (предположительно с планеты ОРС) скорее всего управляем дистанционно. Слишком уж произвольны были его движения и осторожны паузы между ними. Через Кристалл явно кто-то наблюдал: либо с борта космолета-разведчика, либо с космической станции. Там явно подбирали классификацию "кожаного".

...Автоматы-разведчики залетали на Экран давно. Это были чаще всего примитивные шары или коробы модели "Ся" - из железа с загорающих  индикаторами и прочими объективами и отдушинами. Многие обладали системой уничтожения; немногие - самообучением и воспроизводством. Последних было совсем чуть-чуть, и это было понятно. Тот, кто воспроизводит себя и учит этому машины, вряд ли будет по пустякам отнимать жизнь...

***

Однако владелец руки, не собиравшийся стричь ногти, стоял неподвижно. Он словно врос в землю. Скорняков слышал его тяжёлое, приглушённое дыхание и сам затаился. Было не страшно, но осторожность не помешает.

Скорее всего человек наблюдает за ним давно. Но что мешало ему подойти раньше? Стах?.. Скорняков на секунду представил себе железную машину, у  которой разлетелась голова. Примерно при таких обстоятельствах: сидит он на чердаке оперпункта, ведёт наблюдение. Вдали над шапкой леса появляется  ОНО. НАВОДИТ СВОЙ ЛУЧ... А с колокольни пронзительно визжит звонарь Яшка Рябой. В ужасе мечутся бабы: "Банда! Убивают!" Контрреволюция, мракобесие, бред... 

Контрреволюционный бред.

"А ПОЧЕМУ тогда мракобесие? - прозвучал в нем его голос. - Мрак и бесы... Если одному другому присобачить, так и выходит.  Здесь смысл, которого мы не понимаем. А надо понимать!"

Он порывисто кивнул сам себе. И тут же поймал себя на мысли, что надо выйти. Это было в нем давно - с каких-то давних времён. Будто он уже побывал здесь, или подобное случалось с ним раньше, о чем он забыл. И если сейчас не выйти и спрятаться - он забудет снова. И вспомнит ли на этот раз?..

Он решительно крутанул ус и занёс было ногу в грубом американском ботинке. И тут же опустил ее. В голову принялась бить спасительная свая, от которой приятно зашумело внутри. Скорнякова окутало ласковое тепло, от которого сразу стало все понятно. Как же я сразу, хм... Он же ждёт, что я войду в этот провал!  А сам не входит!  Не меня боится - того, что внутри...

Чекист перевел дыхание. Его гнали в ловушку. Теперь ждут, что сам зайдет. А это, хм-гм... Рассчитывает, что ему перепадёт от добычи. Мало ли что тут едят..  Или - эксплуатируют!

Но выяснить не мешает.

По идее загонщик должен уже занервничать. Криков и прочей возни не наблюдается. Либо уходить ему пора, либо заходить. А он все стоит как вкопанный. Дела... Чекист оглянулся во тьму. То ли ему померещилось, то ли там действительно в глубине блеснули. Белесые огоньки... Ведьмы что ли - жгут свои снадобья; не зубы же так блестят? И на кошачьи глаза не похоже.

Он чуть было не перекрестился. Неприятный холодок побежал по нему на тонких кривых ножках. Хотелось его поймать, накостылять так... Он понял, что это мысли сбивают набекрень и остановился. Такое уже было с жандармами: в уютном просторном кабинете с фикусом, где из золотого багета на него смотрел государь император, а от стола с массивным прибором отделился высокий пружинистый человек. У него было тонкое лицо, сплюснутый нос и хитрые пронизывающие глаза. Когда они проникли вовнутрь, мысли Скорнякова спутались. Он забыл свой вчерашний день, стал перебирать все от рождения. И понял - не надо беспокоиться. "Нос" ждёт, что он забудет все и потеряет ход своих мыслей. После этого "нос" навяжет ему даже не свои - мысли своего начальства. И тогда - пиши-пропало...

Скорняков выдохнул. Света и тепла в нем прибавилось. Тогда он прижал наган к бедру и сделал шаг.

То, что он увидел, поразило его, но не испугало. Скорее он ощутил жалость. Перед ним стоял совершенно голый мужик, густо заросший темно-бурым волосом, сквозь который виднелось немытое, бронзовое от загара тело. Глаза были похожи на человеческие, но были слишком круглые и навыкате. Они выражали смесь любопытства и страха. Непонятно, чего больше?

И как к такому обращаться? Не "товарищ" же?

Хоть бы прикрылся что ли...

Скорняков стараясь смотреть существу ( Скорняков у хотелось сказать - "загонщику")  прямо в глаза, приветливо ему подмигнул:

- Наше вам! Из каких будете?

Ниже пояса он не смотрел. Но к стыду и к собственному удивлению - тянуло. Внушали зависть размеры и то, как  э т о  у них свободно. И особы женского пола, могет быть, тоже и также - стеснений не испытывают.  Одновременно это внушало гадливость. Прямо так и ходят, никого не стыдясь?! Или у них только началось: ПРЕВРАЩАЮТСЯ обезьяны в людей согласно теории Чарльза Дарвина?

А, ну тогда все понятно...

КОНЕЧНО ещё живы звериные инстинкты, об этом он читал. Надо бы по сторонам смотреть, что б не съели.

- Ну если так у вас, значит есть меня не будешь? Иначе смотри, - чекист показал наган, - пристрелю или пугану!

Загонщик стал пятиться, затем медленно приседать. Скорняков сам того не замечая, сделал шаг вперёд. И загонщик стал сгибаться всем телом к земле. Это происходило суть быстрее. И чекист, заворожённый этими движениями, отряхнул липкую паутину. На него собираются прыгнуть! Сомнений быть не может!!!

Он сделал шаг назад и медленно спустил рычажок предохранителя. Может одумается? Или я не прав?..

Глаза у существа стал западать, в них появилась тьма. Затем - знакомый блеск. Ага, ошибки быть не может! Приготовились!

Он уже ясно видел пучки мышц на руках и ногах присевшего. Как вдруг...

СЛОВАРЬ.
*Трава, реагирующая на страх и агрессию активной защитой, которая травмирует и помогает понять уровень собственных недостатков.
**Местность, которая оказывается в поле зрения - до горизонта.
***Эпохи, которые по временной протяженности учитываются как произвольные отрезки  (временные единицы или носители), в соответствии с решением тех, кто их учредил и занимал в них главенствующее положение.