Вечер. Пошёл девятый час.
Бесконечные дневные встречи и переговоры не дали разобраться с документами днём. Раскрыв очередную папку, Николай утомлённо вздохнул.
Дверь в кабинет открылась. Вошла секретарша. С наигранной грустью обратилась:
– Николай Николаевич, вы снова задерживаетесь. Не желаете подкрепиться?
– Да… Спасибо.
Подойдя к столу, низко склонившись, девушка поставила поднос с кофе и бутербродом. Глубокое декольте открыло красивую грудь.
– Приятного аппетита.
Мило улыбнувшись, секретарша легко повернулась на высоких каблуках. Грациозно вышла из кабинета.
Отпивая кофе, Николай продолжил работу, делая нужные пометки и правки.
За папкой последовала новая кипа документов.
Вновь вошла секретарша:
– Николай Николаевич, ещё чашечку?
– Нет, Элеонора. Пожалуй, достаточно. Я заканчиваю.
Собрав посуду, девушка вышла в привычной завлекающей манере.
Проводив её долгим взглядом, шеф подытожил:
– На сегодня хватит. Пора. Наталья, должно быть, заждалась.
За дверью квартиры встретила жена. В повседневном халате, с туго затянутым узлом волос, равнодушным взглядом.
– Ужин на столе.
Неторопливо раздевшись, Николай прошёл в гостиную, без эмоций оглядел стол. Сел на привычное место. Недовольно пододвинул тарелку с салатом. Не вставая, дотянулся до хлеба. Неудачно взял вилку. Выскользнув, та упала на пол. Попытался быстро поднять, левой рукой угодил в салат.
– Я заменю, – Наталья взяла тарелку с салатом, взмахнув перед самым носом рукавом халата.
– Мне хватит второго, – недовольно проговорил муж.
– Что-то не так?
Ответа не последовало.
– Ты не хочешь со мной разговаривать?
– В офисе наговорился.
– Что-то случилось?
– Ничего. Ничего не случилось! – последовал раздражённый ответ.
Жена с тарелкой вышла на кухню.
Не доев, Николай, бросил на стол вилку, ушёл в свою комнату.
Последний год совместной жизни был невыносим. Раздражала любая мелочь: неуместная фраза, недовольный взгляд, несдержанный вздох. Последовал развод. Однако он не принёс удовлетворения. Прибавилось чувство опустошения, которое ничем не заполнялось. От одиночества отвлекала работа, но рабочий день неминуемо заканчивался, и приходилось возвращаться в неухоженную квартиру холостяка. Ужинал в ближайшем ресторане. К нему Николай успел привыкнуть и считался завсегдатаем, отчего к ужину для него приготавливали блюда под заказ.
Нового посетителя приметил не сразу. На третий или четвёртый день Николай обратил внимание на один и тот же силуэт, одиноко сидящий в углу. Это был немолодой мужчина крепкого телосложения с лицом, покрытым частыми глубокими морщинами. Они не портили лица, подчёркивали решительный волевой характер.
Погружённый в свои мысли, мужчина не торопился покончить с едой. Наоборот, казалось, он хотел, чтобы та не заканчивалась. Когда тарелка опустела, и иссякло содержимое небольшого графинчика, посетитель повторил заказ.
Николай задержал взгляд на неестественно укороченной кисти правой руки. Всмотревшись, обнаружил отсутствие пальцев на ней. Отведя взгляд от руки, наткнулся на взгляд незнакомца. Тот откровенно смотрел на него, как бы оценивая не только внешность, но и мысли. Изучение длилось недолго. Мужчина сделал выразительный кивок, приглашая за свой стол.
– Александр, – представился, протянув здоровую левую руку большим пальцем вниз.
– Николай.
– У вас неприятности?
– Скорее, да. После двадцати пяти лет совместной жизни я утратил семью.
– Пожалуй, столько же я шёл к своей цели, – задумчиво ответил сосед по столику, – только потерял несколько больше: и любимую женщину, и друзей, и работу, и возможность заниматься делом всей своей жизни.
Он что-то вспомнил, но тут же, словно сбросил тяжёлый груз, наполнил рюмки и предложил:
– За тех, кого с нами нет.
Не дождавшись, пока сосед осмыслит тост применительно к себе, решительно выпил.
– За тех, – негромко согласился Николай.
После недолгой закуски Александр поинтересовался:
– Как это получилось?
– Как у всех, – пожал плечами.
– А как у всех?
– Почувствовали, что не сошлись характерами, пониманием.
– Через двадцать пять лет? А до этого?
Николай задумался.
– До этого? Была первая встреча. Пылкая любовь. Взаимная страсть.
Отыграли свадьбу. Скоро появились малыши. А там: неустроенный быт, неудачная работа, ночные подработки, вечные долги. Пришлось напряжённо учиться. Заочный ВУЗ, новая работа, квалификации, переквалификации, новые должности, обязанности, пост исполнительного директора, ответственность за всё предприятие. Семья ушла на второй план. От прежних чувств и общих семейных радостей остались одни воспоминания. Потом и они забылись. Кое-как сближали дети, но те разбежались по семьям, а с ними ушли общие хлопоты и интересы. Так и растерялись, разошлись, значит. Сначала по интересам, потом по квартирам.
Вот так и получилось.
– Не весело.
– Не весело, – согласился, – а у вас?
– А у меня? Начиналось весело, романтично, даже азартно и по-молодому безрассудно. Я тоже был влюблён. В белокурую красавицу. – Улыбнулся. – Оксана была неуёмной непоседой, оптимистом. Любила всё новое и необычное. Она хорошо владела лыжами. Мы и познакомились на лыжне в подмосковных Сорочанах. Я очень захотел влюбить её в горы. Это моя стихия. На предложение поехать на Кавказ она сразу согласилась. А там… Не по разу прошли все спуски. Восторг неописуемый! Захотелось большего. Вышли на крутой высокий холм. Внизу – нетронутая белая гладь. Вероятно, из-за скального выступа посередине, его не использовали. Немного поколебавшись, всё же решились пройтись по целине.
– Была не была, – подтолкнул я подругу. – Поехали!
И мы поехали.
У выступа скалы вдруг заметил расползающиеся снежные трещины, услышал шорох и нарастающий гул. «Лавина», – промелькнуло в голове. Едва успел отвернуть вправо.
Волна снега, вонзившись в скалу, взметнулась вверх, и тут же мощный удар подхлестнул меня и отбросил в сторону. Белая масса в ореоле снежного облака пронеслась мимо, лишь задев меня своим краем. Сорвала лыжи. Под плотным снегом оказались ноги и часть туловища. С трудом выкарабкался из-под плотного наста.
Когда улеглась снежная пыль, осмотрелся. Пятиметровая скала превратилась в небольшой снежный холм. Вокруг – только снег. Обошёл холм, никаких признаков присутствия Оксаны, никаких следов. Увязая в снегу, рыскал вокруг. Безрезультатно. Внизу заметил серебристый блеск какой-то вешки. «Лыжная палка!» Побежал, скорее, покатился к ней. Добежав, ухватился, потянул. Тщетно. Словно замурована.
Голыми руками стал рыть спрессованную массу. Сперва обнаружил перчатку, затем рукав. По нему отрыл плечи и голову. Откопал всё тело, выволок его из ямы. Снег набился под ворот, в уши, нос, залепил глазницы. Расчистил. Ресницы не реагировали. Грудь не дышала. Заледеневшими пальцами не смог нащупать пульс на шее, но расстегнув ворот куртки, ощутил тепло тела. Начал делать искусственное дыхание «рот в рот». Одышка сбивала ритм, но, что было сил втягивал холодный воздух и вдувал его в лёгкие Оксаны. Спешил, боясь потерять лишнюю секунду, потерять любимую. Шептал, роптал, кричал:
– Ты слышишь меня?! Услышь же! – Заклинал: – Дыши, ну вздохни, наконец.
И так снова и снова, задыхаясь, делал новый вдох.
Веки вздрогнули. «Показалось?» Вновь прильнул к лицу. Вдруг губы разжались, и кончик тёплого языка обжёг рот. От неожиданности отпрянул и увидел недоумённый взгляд голубых глаз.
– Мне это снится? – спросила моя красавица.
– Уже нет, – ответил, чувствуя, что теряю силы. Рука подогнулась, и я упал навзничь.
– Что это было?
– Искусственное дыхание рот в рот.
– Нет, Сашка, это поцелуй в поцелуй. И совсем не искусственное. Дай ещё глоточек.
Приподнявшись, обнял свою Оксанку. Более страстного поцелуя не было в моей жизни.
Александр вздохнул, погрустнел, умолк, опустил голову. Наконец, выпрямился, разлил водку по рюмкам.
– Казалось, после этого мы никогда не расстанемся. Мне так казалось. Но моя белокурая красавица стала панически бояться гор. Она зареклась никогда больше не бывать там и запретила мне говорить и думать о них. Мои доводы распаляли её, доводили до ссор. Мы стали реже встречаться, пока не расстались совсем.
Но со своей мечтой я расстаться не смог.
– Мечтой?
Александр заметил вопросительный взгляд.
– Мечтой всей моей жизни. – Осмотрелся. Зал опустел. – А это не объяснить двумя словами. По-моему, нас ждут, – показал в сторону официанта.
– У меня квартира в соседнем доме. Может быть, продолжим? Разделите моё одиночество.
– Мне тоже не с кем делить своё, – согласился Александр, – возьмите всё необходимое.
Хозяин неторопливо накрыл стол, приготовил закуски, разлил водку.
После нескольких дежурных тостов, взглянув на беспалую руку, спросил:
– Как это случилось?
– Случилось? – переспросил собеседник, собираясь с мыслями. – Нет, не случилось. Закономерный итог. – Помолчал. – А вы когда-нибудь были в горах? – неожиданно с пылким задором поинтересовался.
– В юности по турпутёвке покорял Карпаты.
Ответ вызвал улыбку.
– Украинские Карпаты – высшая точка чуть более двух километров. Прогулка для подростков. И как вам восхождение?
– Ужасно утомительная прогулка. Я был не в восторге.
Александр с осуждением посмотрел на соседа.
– Покорение горной вершины – не прогулка. Чем выше планка, тем больший труд. Истинный альпинизм – это запредельные нагрузки до победы любой ценой. Ценой сил, здоровья, даже жизни.
– Зачем такие жертвы?
– Зачем? – недовольно переспросил гость. – Отвечу, если станете слушать.
– С большим интересом.
– Тогда слушайте.
Ещё в юности я был убеждён, что альпинизм – замечательное занятие, но не вопреки, а благодаря присущим опасностям. Меня возбуждало чувство прикосновения к пределу возможностей человека, к границе дозволенного ему. Началом всему послужила одна малоприметная книжица, попавшаяся мне в районной библиотеке. В ней была фотография Эвереста – самой высокой горы мира, заснятой с самолёта на высоте шести тысяч метров. Воображение юноши рисовало, как он, встав на гребень наивысшей точки земли, бесстрашно созерцает мир вокруг себя. Стал искать другие материалы о великане и, чем больше читал, тем больше заряжался своей идеей.
Непальцы называют свою гору Сагарматха – Мать Богов, тибетцы – Джомолунгма, что означает Божественная Мать Жизни. Этим всё сказано. Эверест же – всего лишь фамилия сотрудника в конторе геодезической службы Индии. Его заслуга состояла в том, что он первым рассчитал высоту горы. Думаю, истинное имя гора приобрела за тысячи лет до рождения сэра Джорджа Эвереста.
Для воплощения мечты следовало долго тренироваться и терпеливо учиться альпинистскому ремеслу. Меня это не угнетало. Позднее я понял, что для достижения цели понадобится преодолеть не только себя, но и природу во всех её необычайно сложных проявлениях. При восхождении на высочайший пик, кроме умения и физической силы потребуется несгибаемая мощь человеческого духа. Но, чем недостижимей казалась цель, тем большее упорство она вызывала во мне, отметая всякое желание до конца своих дней грезить на мягком диване или прогуливаться по ухоженным асфальтовым дорожкам.
Вскоре у меня появились единомышленники, ставшие отличными друзьями.
С каждым новым походом на непокорённые вершины мы поднимали планку высоты. Эверест требовал не только больших сил и опыта, но и немалых денег. Отказывая себе во многом, мы собрали нужную сумму.
Наконец настал день, когда поступило разрешение на восхождение.
Началом пешего пути была отметка две тысячи восемьсот шестьдесят метров над уровнем моря – место расположения небольшого городка Лукла с аэропортом. Сюда альпинисты добираются на самолётах, вертолётах, лошадях, муллах и даже – велосипеде, как это было в тысяча девятьсот девяносто шестом году, когда один чудак доехал на двух колёсах от Швеции до Эвереста, в одиночку взошёл до отметки восемь тысяч семьсот сорок восемь метров и затем таким же способом вернулся домой. У него не хватило сил одолеть последние сто метров вершины. Для альпиниста-одиночки – это немалый подвиг. Опытный скалолаз помнил незыблемую истину: «При сильном желании можно подняться на гору, но главное состоит в том, чтобы вернуться с неё».
Не любой пилот осмеливается летать в тот аэропорт. Он имеет узкую взлётно-посадочную полосу длиной чуть более полусотни метров и считается одним из самых опасных в мире. Я бы добавил – и самым страшным. Но более удобного места для начала восхождения на Эверест нет.
Облетев гору, мы вдруг вонзились в стайку полупрозрачных облаков. За ними буквально перед самолётом возникла посадочная полоса с большим уклоном вверх. Испуг наступил, когда колёса самолёта ударились об асфальт, а впереди показалась огромная скала. Аэропорт вырезан в склоне горы.
Как только мы вышли, в самолёт спешно вошли пассажиры, и пилот сразу вырулил на полосу для взлёта. Даже в самые ясные дни окно полётов из-за сильных ветров и тумана открывается лишь на несколько часов или закрывается на несколько дней. В обратный путь самолёт покатился вниз по склону и успел оторваться от земли у самого обрыва.
Базовый лагерь располагался на высоте пять тысяч триста шестьдесят четыре метра. Эта точка и является началом восхождения. Путь до базового лагеря в среде альпинистов считается некоей прогулкой. Однако, начав путь от города первого апреля, к лагерю мы пришли только десятого. За это время, как понимаете, можно дважды покорить Карпаты.
Местный житель, выросший в условиях высокогорья, прошёл бы наш путь за два-три дня. Но нам требовался спокойный темп для привыкания организма к возрастающей разрежённости воздуха. Максимальная нагрузка составляла три-четыре часа пути в день.
В базовом лагере пробыли трое суток. За это время помощники-шерпы оборудовали первый лагерь – выше прежнего на шестьсот вертикальных метров и перенесли туда продовольствие, топливо для кухни, кислород и прочее. Остальные готовили снаряжение.
Каждый последующий лагерь оборудовался выше предыдущего приблизительно на те же шестьсот метров.
Четвёртый, последний лагерь, планировалось развернуть на отметке семь тысяч девятьсот двадцать. Высоту выше её альпинисты окрестили Зоной Смерти. Из него предстояло начать штурм вершины.
Уже в базовом лагере ощущался недостаток кислорода в атмосфере. Прогулка до палатки-столовой вызывала одышку. Стоило резко подняться, как начиналось головокружение. Сон стал беспокойным, прерывистым. Аппетит пропал. Все замечали, как начинали худеть. У кого-то возникали желудочно-кишечного расстройства, кого-то донимала головная боль.
В экспедиции участвовало одиннадцать альпинистов-покорителей и пять платных альпинистов из местного населения. Задачей местных были любые работы: переноска грузов, заблаговременная прокладка стационарных верёвочных перил на отвесных участках, помощь обессиленным и раненым и многое другое – по обстоятельствам. Местные альпинисты – это шерпы – народность, проживающая в Гималаях – неутомимые помощники, опытные скалолазы, адаптированные к высокогорным переходам.
Для лучшего привыкания к высокогорью мы поочерёдно помогали шерпам поднимать грузы вверх, затем возвращались обратно.
На третий день с местными пошли два самых молодых участника экспедиции. Один из них – Дима Набоков – по складу характера был очень подвижен и нетерпелив. Он пытался показать всем свою удаль и бесстрашие. Накинув объёмный ранец на плечи, Набоков пристроился в конец группы и пошёл следом. Видя перед собой несложный путь, он не пристегнулся к впереди идущему. Внезапно тонкий слой снега, прикрывавшего трещину в леднике, провалился. Дмитрий даже не успел вскрикнуть. Приземление оказалось трагическим. Когда спасатели вытащили альпиниста из глубокой расщелины, тот уже не дышал.
Вот так всё началось. – Александр глубоко вздохнул, выпил не закусывая. Не спеша продолжил:
– Итак, к наивысшей отметке в восемь тысяч восемьсот сорок восемь метров альпинисты начинают путь с высоты пять тысяч триста шестьдесят метров над уровнем моря. В остатке – менее трёх с половиной. Всего-то на полтора километра выше исхоженных вами без всякого снаряжения Карпат. Но девятьсот тридцать метров из них приходится на Зону Смерти, которую не каждый пройдёт с самым современным оснащением, опытным руководителем, лучшим проводником. – Александр остановился, размышляя с чего начать рассказ о восхождении.
– Чем так страшна эта зона? – поинтересовался Николай, воспользовавшись паузой.
– Тем, что там невозможно жить ни единому живому организму. На её преодоление в обе стороны отводится один день. Каждый последующий час – это ускоренный путь к смерти. Судите сами: содержание кислорода в воздухе в три раза меньше нормы, мороз под шестьдесят градусов, ледяной ураганный ветер до двухсот километров в час, внезапный ледопад, интенсивное солнечное излучение, угол уклона до девяноста градусов и критическое истощение сил.
Тринадцатого апреля – не правда ли, настораживающая дата? – перед самым рассветом, мы впервые оставили базовый лагерь. Расстояние до упомянутой зоны следовало пройти за месяц. Два с половиной километра за месяц! В этом отличие вертикального перехода от горизонтального в условиях высокогорья.
Первым делом следовало преодолеть ледник, который окаймлял лагерь. На нём зарождались огромные ледовые лавины, готовые в любой момент сорваться вниз. Никакие признаки не подсказывали приближения опасности. Исход определял случай.
При первом восхождении трёхсотметровый ледник напомнил о себе большой глыбой, пронёсшийся мимо нас. Но он лишь предостерёг. Ледник не был гладким, нам приходилось проделывать извилистый путь по вертикальному лабиринту голубых наростов, напоминающих сказочные сталагмиты. Любуясь безмолвным пейзажем, мы поднимались, забыв о недавнем страхе.
Через четыреста вертикальных метров верёвочные перила привели к подножию гигантского опасно нависающего ледяного нароста величиной с двенадцатиэтажный дом. Он висел над нашими головами, закрывая часть неба, отклонившись от вертикали на тридцать градусов. На эту уродливую башню предстояло вскарабкаться. Все понимали, что безопасность зависит от скорости подъёма. Я быстрыми движениями устремился к гребню, но поскольку акклиматизация только началась, быстрыми мои движения можно было назвать с большой натяжкой. Через каждые четыре-пять метров приходилось останавливаться, прислоняться к перилам и отчаянно втягивать в себя колючий разрежённый воздух.
Ледяной гигант не обрушился. Я успешно добрался до верхушки и плюхнулся на неё, задыхаясь от перенапряжения.
Ночевать в первом лагере не пришлось. Преодолев опасный ледник за пять часов, словно играя со смертью, вся группа вернулась в базовый лагерь. Организм не был готов к новой высоте, это чувствовал каждый. Разламывающая боль в висках доводила до тошноты. Выручали таблетки, которыми щедро снабжал медик лагеря. Видя это, руководитель экспедиции, он же старший проводник Андрей Батицкий, отвёл двое суток на отдых. После него мы повторили акклиматизационный переход в первый лагерь. В этот раз дыхание не было таким тяжёлым, как прежде. Оставался лишь страх быть раздавленным льдиной. Её неустойчивое положение внушало надежду, что за два дня отдыха она обрушится. Но глыба продолжала висеть на прежнем месте. И вновь я, что было сил, поторопился поскорей добраться до её верхушки, и снова, обессиленный, распластался на ней.
В первом лагере пробыли два дня. Затем было решено совершить восхождение ко второму, а оттуда через три дня пребывания вернуться в базовый. Этот план не вызывал восторга. Радовали только дни отдыха.
По пути ко второму лагерю я заметил два странных тёмных холмика, присыпанные снегом. Подойдя ближе, опешил. Это были полувысохшие трупы. Из-под снега торчали оголённые черепа. «Почему их путь прервался так рано?» Разрежённый воздух вызывал отёки мозга и лёгких. Возможно, это и погубило альпинистов, решивших поскорей справиться с задачей. Во втором лагере к прежним неприятным ощущениям прибавилось состояние, напоминающее глубокое похмелье.
– Не утомляю подробностями? – уточнил Александр.
– Продолжайте. Впрочем, лёгкая пауза не помешает. Мы совсем забыли о столе.
Вскоре рассказ продолжился:
– Двадцать седьмого апреля мы уже смогли пройти из базового лагеря до второго за один день. Передохнув сутки, двинулись к третьему – на высоту семь тысяч триста метров.
С семитысячной отметки начались основные трудности. Внезапно налетел сильный ветер. Он поднимал громадные вихри снежной пыли, которые волнами спадали с горы, покрывая одежду слоем изморози. Защитные очки покрылись ледяной коркой, ограничивающей видимость. Температура воздуха опустилась до минус сорока. Я ощутил потерю чувствительности в ногах. Пальцы рук не слушались. В таком состоянии идти дальше было опасно. Чуть выше семитысячной отметки обнаружил небольшую наклонную площадку для отдыха. Там меня нагнал проводник Григорий Стоцкий и сообщил, что по радио поступила команда на запрет дальнейшего подъёма.
Спустившись в лагерь, мы узнали, что один из наших товарищей обморозил верхние фаланги пальцев рук, другой – пальцы ног, третий – Денис Чекалин – серьёзно застудил гортань. Он сильно кряхтел, едва говорил, с трудом мог глотать тёплый чай. Тяжело было видеть его мучения.
Моральный дух команды значительно упал. Тем не менее, на следующий день, невзирая на непрекращающийся ветер, решено было повторить переход в третий лагерь. Все, кроме Дениса, в назначенное время начали восхождение.
Поход сопровождался постоянной ломотой во всём теле. Теперь она не проходила.
После достижения третьего лагеря мы поэтапно вернулись в базовый. Только после этих челночных процедур план акклиматизация был завершён.
Я фактически сжёг весь свой подкожный жир и потерял около десяти килограммов мышечной массы. Проблемой стал донимающий сухой кашель. Подобное состояние испытывали и другие члены команды. В тех условиях это было обычным явлением для европейцев.
Во время пятидневной передышки все лечились, как могли, насильно заталкивали в себя максимальное количество калорий.
Седьмого мая, в половине пятого утра, мы начали стремительный подъём. Следовало за три дня добраться до четвёртого лагеря и на следующий день ринуться на штурм пика.
Сразу за нами из базового лагеря вышла ещё одна группа. Она состояла из англичан. В отличие от нашей, в её состав входили: коммерческий клиент – популярный общественный деятель Том Блэк и альпинист-репортёр Грэм Харрисон, освещающий поход. Радиооборудование для его работы переносил специально нанятый шерп. Репортёр во всех деталях освещал трудности восхождения и героизм покорителей, в первую очередь, известного клиента. Из каждого лагеря Грэм отправлял развёрнутые сообщения. Его репортажи транслировались по телевидению. В ответ приходили восторженные отклики зрителей со всех концов страны. Казалось, Англия жила лишь одним событием – восхождением на Эверест. Попутно репортёр рассказывал об успехах своей команды и неудачах русских.
Отличием преодоления пути в этот раз было то, что идти приходилось непрерывно, несмотря на яркое дневное солнце, которое пронизывало палящими лучами. Прежде мы избегали дневных переходов. Я заталкивал под шапку охапки снега и на пределе возможностей торопился в тень. Утренний же холод пронимал до косточек.
Перед ночёвкой в третьем лагере нам выдали баллоны с кислородом. После этого кислород стал нашим постоянным попутчиком. Выход в последний лагерь был назначен на четыре сорок утра.
Как и накануне, сон не задался. Поднялся вялым и неуверенным в себе. Растопил лёд, взбодрился крепким чаем, съел несколько галет. Выйдя из палатки, обнаружил, что группа начала восхождение.
Некоторые члены команды двигались очень медленно, приходилось обгонять их, растрачивая лишние силы. К стартовой площадке, на высоту семь тысяч девятьсот двадцать метров, я добрался к часу дня. Это было одиннадцатое мая – канун главного рывка к вершине. Участок под лагерь представлял плато из «бронированного» льда. Из-за клиновидного контура скалы, ветер здесь дул гораздо сильнее. Достигая ураганной силы, он сметал всё на своём пути, оставляя скалы и лёд совершенно голыми.
Погода резко ухудшалась. Устанавливать палатки пришлось при штормовом ветре. Перекусив, забрались в спальники. Где-то через час, перекрикивая вой ветра, снаружи кто-то хрипло прокричал:
« Впустите меня быстрее, я больше не могу!»
Расстегнул полы. В палатку ввалился обледеневший Эдуард Батурин, отставший от группы. Его била неудержимая дрожь, координация нарушена, он едва мог говорить.
Я понял, что, если в ближайшее время ветер не ослабнет, то восхождение будет прекращено.
Накануне сердобольные шерпы создали в лагере внушительный запас из пятидесяти канистр кислорода. Это сто пятьдесят килограммов. Однако его хватало лишь на одну попытку восхождения.
К вечеру ветер внезапно стих. Из соседней палатки послышалось: «Восхождение в полночь. Готовность к половине двенадцатого!»
За двадцать минут до полуночи я надел кислородную маску, включил налобный фонарь и вышел в темноту к своей группе. Позади увидел англичан. Используя момент, они стартовали за нами, чего не должны были делать, ведь на узких подъёмах и обратном пути большое количество людей могло создать заторы.
Через три часа после выхода измождённый Батурин отступил в сторону, пропуская остальных. Ясно стало, что он решил вернуться. И всё же поравнявшись с замыкающим Батицким, он вновь стал в строй и продолжил восхождение.
Вскоре впереди идущий Стоцкий объявил, что мы слишком далеко ушли вперёд, и следовало ожидать остальных. В ночных условиях держаться поблизости друг от друга было незыблемым правилом.
Через полчаса нам позволили продолжить восхождение. А через полтора часа я достиг юго-восточного гребня. Солнце вышло из-за горизонта. Как сейчас помню, высотомер показывал восемь тысяч четыреста тринадцать. Выживание в Зоне Смерти в немалой степени зависит от скорости передвижения, но мне запретили подниматься выше, пока вся группа не соберётся. Пришлось ждать почти два часа. Задержка бесила. Наконец, Батицкий дошёл до нас и дал разрешение на дальнейшее восхождение. Я решительно двинулся вперёд, но где-то через сто пятьдесят метров упёрся в нескольких обогнавших нас англичан. Приходилось ждать, когда очередной альпинист преодолеет участок провешенного верёвочного перила, и только затем можно было пристегнуться следующему человеку. Толчея позади возрастала с каждым вновь прибывающим. Наконец, я подошёл к перилам и, преодолев их, вышел к двенадцатиметровой почти вертикальной скале. Пропустив вперёд Стоцкого, двинулся за ним. Наверху скалы сменил опустевший баллон на полный и понял, что его может не хватить для спуска к южной вершине, где оставался последний запас кислорода. Своим опасением поделился с Григорием. Он позволил опередить его. Заодно я обошёл англичан, ожидавших отстающих.
Предстояло сделать решающий рывок.
На последних метрах возникло состояние, что нахожусь под водой, и жизнь вокруг замедлилась. Постарался ускорить движения, но ощущение не прекратилось. В этом сумбурном состоянии утратил способность соотносить расстояние и время, помнил одно: взбираться, карабкаться вверх, невзирая ни на что. Так я оказался на небольшом ледяном пятачке, отмеченном обломком алюминиевого шеста. Поднял взгляд: выше – только небо. Встал во весь рост. Подо мной плыли облака. Согласитесь, стоять над облаками – это круто! Казалось, не они движутся мимо, а я лечу над ними и всем миром. Далеко внизу располагались другие горы. До горизонта простиралось Тибетское плато – необозримое пространство безлюдной земли. Свершилось!
К этому моменту я не спал более двух суток. Вся еда, что смог осилить за последние три дня, состояла из миски куриного бульона, стакана чая и пачки галет. Несколько недель сильнейшего кашля надорвали грудную клетку, и обычное дыхание превратилось в муку. В таких обстоятельствах не ощущалось ничего, кроме холода и усталости. Я понял, что достиг цели, которой жаждал с детства, однако восторженные чувства иссякли вместе с силами. Ощущение победы меркло перед пониманием того, что впереди лежит длинный, полный опасностей спуск. Мысли не покидала истина: «При сильном желании можно подняться на гору, но главное состоит в том, чтобы вернуться с неё живым».
Моим прежним намерением было «разрядить» весь фотоаппарат на снимки с вершины, но щёлкнув несколько раз в сторону появившегося на фоне бесконечного пространства проводника, я поторопился начать спуск.
У ледяной ступени столкнулся с альпинистами, столпившимися у единственной верёвки, по которой можно было подняться или спуститься. Последовала вынужденная остановка. Затем я увидел, что к ступени подошла ещё одна группа. В результате этого пришлось просидеть на ступени более часа. К началу спуска мой кислород закончился. Высоко в тропосфере, на высоте восемь тысяч восемьсот сорок восемь метров, в мозг поступало так мало кислорода, что мои умственные способности снизились до уровня дошкольника. Преодолевая усталость и деревенея от страха, я начал спускаться, но в пятнадцати метрах от тайника с кислородом верёвка закончилась. В своём состоянии я не решился идти дальше. Догнавший меня проводник понял причину задержки и отдал свою ёмкость с остатками кислорода. Стоцкий не раз поднимался на вершину, мог продолжительное время обходиться без подпитки. Это помогло мне дойти до тайника. После подключения полного баллона продолжил спуск.
Вскоре пошёл снег. Он становился всё гуще. Трудно было различить где заканчивается край горы и начинается небо. Оступившись на краю гребня, можно было бесследно исчезнуть навсегда. Снег скрыл прежние следы. Стоило большого труда выискивать ориентиры, сохранять правильное направление движения.
Под вечер к снегопаду прибавился ураганный ветер. Я был рад, что самый трудный участок преодолел до его начала и совсем не задумывался об участи оставшихся позади. Обвернув верёвку очередного перила вокруг руки, чтобы не выронить, сквозь ураган продолжил спуск.
И вот появилось знакомое чувство удушья – знак того, что иссяк последний кислород. Теперь маска только мешала, я сбросил её. Одышка усилилась, движения замедлились. Приходилось часто останавливаться. Вследствие кислородного голодания стали появляться необычные видения и ощущения: то видел себя со стороны в необычной одежде, то, при низкой температуре окружающего воздуха, чувствовал непонятный жар. Пальцы рук окоченели и плохо действовали. На исходе дня, сквозь снежную пелену заметил долгожданные палатки. До лагеря оставалось около шестидесяти вертикальных метров. Но сил идти не было. Как только присел, навалилась лень, сковывающая волю к дальнейшим действиям. Я уговаривал себя подняться через минуту, но оставался сидеть.
Мой «краткий» привал продлился около часа и был прерван появлением Эдуарда Батурина. Его щёки покрылись коркой изморози, один глаз обледенел. Говорил он невнятно.
«В какой стороне палатки?» – пробормотал Эд, неистово спеша добраться до укрытия.
Я указал ему направление, предупредив о крутом ледяном склоне.
«Давай спущусь первым и принесу страховочную верёвку, чтобы мы спустились в связке», – прокричал я вдогонку. Но Батурин не стал слушать и начал спуск самостоятельно. Через минуту он потерял точку опоры, шлёпнулся на спину и понёсся вниз по льду. Невероятно, но, упав, он поднялся и, пошатываясь, пошёл вперёд. Через несколько секунд густой снег скрыл от меня удаляющийся силуэт.
Сбросив рюкзак вниз, я начал спускаться вослед. Понадобилось пятнадцать выматывающих минут, чтобы преодолеть этот короткий путь. У основания ледника неловко поскользнулся и упал на правую руку. Все устремления были направлены к палатке, где можно было укрыться от ледяной дроби и неистового ветра, расслабить мышцы и нервы стиснутые в единый комок. Поэтому к боли в кисти руки отнёсся равнодушно.
Ввалившись в палатку, ощутил насколько был изнурён и опустошён.
Утром следующего дня кто-то резко растормошил меня. Это был Григорий
«Нет Батурина, – сообщил он. – Ты не видел его?»
«Он спустился в лагерь передо мной».
«Ни в одной палатке его нет».
Обеспокоенный, я вылез из спального мешка и начал поиск. После ночёвки способности правой руки стали ограниченными, периодическая боль в пальцах сковывала движения. Батурина действительно нигде не было. Я вновь и вновь вспоминал последние минуты до того, как потерял его из вида. Подойдя к месту, куда он свалился, начал восстанавливать маршрут возможного пути. После падения ему оставалось около двадцати метров пройти вправо, чтобы дойти до лагеря.
«А что, если Эдуард не свернул направо?» – пронзила мысль. В его состоянии это не исключалось.
Пройдя по прямой, я обнаружил отвесный ледяной провал. За кромкой зияла огромная пропасть. Осторожно подойдя к краю, разглядел слабые следы от остриёв кошек, которые ушли в бездну. Позднее мне стало известно, что обледеневшая маска Батурина не позволяла ему полнокровно дышать на высоте около восьми с половиной тысячи метров. В экстремальных условиях с ограниченным кислородом он провёл более десяти часов. На обратном спуске ребята помогли привести маску в порядок, очистив клапан от наледи, но силы Эда иссякли, мозг потерял возможности правильно мыслить. Батурин победил гору, но оставить её не смог.
Сообщив Григорию о результатах поиска, я узнал, что до сих пор не пришёл наш руководитель. Андрей в команде шёл замыкающим, контролировал обстановку, помогал отстающим. Его радиостанция не отвечала. Вероятно, ураган и снег застали Батицкого в самый неподходящий момент.
Я был просто подавлен фактами случившегося, чувствовал себя совершенно разбитым физически и морально.
После ночи, проведённой на высоте семь тысяч девятьсот двадцать метров без кислородной поддержки, многие были обессилены и измождены. Все понимали, что пока мы не получим хоть немного кислорода, состояние будет только ухудшаться. Я пытался найти баллон с несколькими глотками подпитки, но все они были пусты. Надвигающаяся гипоксия вместе с тяжёлой усталостью обострили ощущения тревоги и отчаяния. Уединившись в палатке, ждал развязки.
В это время руководитель второй команды направил двух альпинистов – медика и крепкого шерпа – на поиск своего человека. Персональный проводник, который в самых трудных местах буквально тащил на себе клиента – Тома Блэка, ночью вернулся без него. Как потом рассказали, в темноте в условиях ураганного ветра он не смог спустить того по ледяному склону. Проводник был на пределе истощения. В полуобморочном состоянии он добрался до палатки и впал в забытьё.
На небольшой площадке, под валуном, англичанин и непалец обнаружили два тела. Ветер просто ревел над седловиной. Вероятно, альпинисты укрылись там от непогоды. Оба тела были частично занесены снегом, наружу торчали только руки и ноги. Рюкзаки валялись в стороне. Первого удалось узнать, очистив лицо от пятисантиметрового панциря льда. Это был Том, не подающий признаков жизни. Голова второго покрылась толстой коркой изморози. Это был Анатолий Арбатов. Однако Анатолий был жив. Арбатова согрели, оказали посильную медицинскую помощь, но вынести не смогли.
Детали этого происшествия тотчас ушли в эфир.
До утра следующего дня погода не унималась, но задерживаться в лагере без кислорода было нельзя. Оба руководителя, нашу группу возглавил Стоцкий, просто силой выгнали обессиливших альпинистов из палаток и направили в нижний лагерь. Двух самых опытных и сохранивших силы оставили на месте в надежде на скорое улучшение погоды, чтобы попытаться стащить Арбатова, если тому удастся выжить.
Когда мы спускались по индивидуальным верёвкам, послышался рокот и сверху обрушился поток льда и камней. Все прижались к скале. Поток прекратился. Но, как только возобновили движение, несколько «задержавшихся» камней пронеслись между нами. Один из них угодил в затылок Николая Трошина. Камень с виноградину, но звук был такой, словно ударили бейсбольной битой. От черепа откололся кусок размером со спичечный коробок. Николай тут же потерял сознание.
Все обречённо переглянулись, и только Стоцкий, превозмогая усталость, полез вверх, чтобы оттуда спуститься вдоль верёвки Трошина. Ветер раскачивал безжизненное тело. Григорий скрепился с погибшим. Спарка и порывы ветра затрудняли пробивку кольев. Обе верёвки приходилось стравливать поочерёдно, зависая на одной из них. Вдруг плохо пробитый кол вырвался, тяжёлая спарка, сорвавшись, зависла, отделившись от скалы. Мы замерли. Все поняли, что вместе с Трошиным могли потерять и проводника.
Стоцкий выдохся до предела, понял, что вместе не спуститься. Открепившись от Трошина, с трудом продолжил спуск.
Коля остался там. Больно было смотреть на оставленного на верёвке товарища.
Вскоре погода стала налаживаться. В конце дня добрались до лагеря.
Поздно вечером пришли оставленные на верхней площадке. Они привели Анатолия. Невероятно, но он выжил и был в состоянии переставлять ноги. Обмороженные руки торчали словно колья.
На следующий день, изнемогая от усталости, все, кроме обессиленного Арбатова и сопровождающих, спустились во второй лагерь. Ветер полностью стих. Я уже не дрожал от холода и не опасался обморожения. Ушло ощущение, что жизнь висит на волоске. Под лучами палящего солнца тело стало сильно потеть. Боль в руке усилилась.
Полтора часа спустя по радио сообщили: «Спускаемся вниз. До темноты доставим Арбатова». Речь не шла о мёртвом теле. Анатолий просто не захотел умирать.
Во втором лагере находилась бригада медиков. Появилась надежда на спасение.
Врачи изумились, обнажив руки и ноги пострадавшего, которые выглядели, как глянцевые и тускло блестели, словно помутневший фаянс. Медики оттаивали обмороженные конечности более трёх часов.
Утром прибыл спасательный вертолёт. Он доставил больного в военный госпиталь, где ему была оказана квалифицированная медицинская помощь. Помощь состояла в том, что руки и ноги альпиниста превратились в обрубки.
Вот и всё.
Александр закончил рассказ, осмотрел комнату, будто вспоминая где он.
Мрак за окном посветлел. Осмысленный взгляд задержался на пустой рюмке.
Николай налил до краёв.
Тяжело вздохнув, рассказчик подытожил:
– Из одиннадцати членов нашей команды вернулось только семеро, два из выживших остались инвалидами. Знаете, какие чувства испытывали победители? – спросил он в раздумии. – Оказавшись в безопасности, освободившись от гнетущего напряжения предыдущих дней, они плакали о своих погибших товарищах, плакали от счастья, что остались живы, плакали, потому что чувствовали, как ужасно выжить, когда друзья погибли.
В промежуточном аэропорту вертолёт с альпинистами обеих групп окружило множество журналистов и репортёров. Они желали услышать подробный рассказ о всех приключениях раньше остальных. Но события и страдания, свидетелями которых нам довелось стать, нелегко было вспоминать и пересказывать.
Затем последовали более тяжёлые интервью на родине, а потом – прогон сквозь строй суровых представителей членов управления федерации альпинистов.
По окончании эпопеи, победителей охватила такая депрессия, что выживание потеряло всякий смысл. Некоторое забытьё приносило спиртное. Но даже через притуплённые чувства пробивались обида и стыд.
Чувства при встрече с родными погибших угнетали ещё сильней. Мы видели несчастные лица, горькие слёзы, боль и отчаяние. Как оправдаться перед теми, чьих мужей не смогли вернуть? Все ощущали себя слабаками, виновными во всех бедах. Пятно позора, оставшееся у меня на душе, было не из тех, что смываются, словно грязное пятно с рук. Теперь я ясно осознал, что, кроме погибших, Эверест погубил много счастливых семей, непоправимо подорвал здоровье родных погибших.
Необъятная душевная скорбь о тех, кого больше нет, горе жён и детей разрушенных семей, затмили собственные физические боли. Свои проблемы стали безразличными. Воспаление кисти не проходило, но было не до неё. Лечила водка.
Когда вмешательство врачей стало неизбежным, выяснилось, что суставы безвозвратно разрушены, а воспаление прогрессирует. Четыре пальца отсекли.
Какой прок от руки без пальцев? Только – оттолкнуть кого-то или взять под руку. Да некого. Друзья ушли, подруг не сберёг. – Александр горько улыбнулся. – Мечта сбылась.
Здоровой рукой он приподнял пустую бутылку – убедился, что там ничего не осталось. Не прощаясь, тяжело встал, вышел за дверь.
На полу остался конверт, который, вероятно, обронил гость. Николай решил что вернёт его при следующей встрече. Однако встречи не произошло. Он вновь и вновь приходил в ресторан, искал глазами Александра, но – тщетно. Возможно, тому стало стыдно перед новым свидетелем его неудач, а, может быть, выговорившись, он нашёл силы обрести себя и вернуться в жизнь из тяжёлого похода длиною в двадцать пять лет.
В тот вечер Николай засиделся в ресторане допоздна. Раскрыл забытый Александром конверт. Там лежали сложенный лист бумаги и фотография всех членов экспедиции перед походом с подписью имён и фамилий. Погибшие – обведены чёрным. Развернул лист:
Асфальт, бетон, переулков гроты,
Покоем стиснут, достатком сыт,
Квартиры-соты, теснят заботы
И душу давит налипший быт.
А мне бы в небо по острым скалам,
Чтоб не терзала покой-тоска.
Заброшу будни куда попало –
И ввысь по кручам за облака,
Не отступая, не уступая,
С судьбой играя на всё, что есть.
И не пасуя, дойду до края,
Где банк – победа, а ставка – честь.
Достал вершину, небес напился.
…И нет мечты. Ухожу ни с чем.
Как грешный ангел с небес спустился,
Понять не в силах – зачем.
Расплатившись, Николай передал официанту конверт с просьбой вернуть, если Александр придёт.
Глядя в тёмный угол зала, где произошло знакомство, Николай ясно увидел перед собой огромный Эверест, затем движущуюся группу альпинистов в начале восхождения – бравых, весёлых, крепких мужчин. Ему отчётливо представились: виновато улыбающийся в инвалидной коляске Анатолий Арбатов, провалившийся в расщелину молодой Дмитрий Набоков, безжизненно повисший на верёвке от удара шального камня Николай Трошин, занесённый снегом Андрей Батицкий, сорвавшийся в бездну Эдуард Батурин. Он увидел осунувшееся усталое лицо Александра, который тяжело встаёт из-за стола, поворачивается к выходу, пошатываясь, уходит в полумрак коридора.
Николай обвёл взглядом зал. Зал пуст. Задумчиво повторил услышанную фразу:
– При сильном желании можно подняться на вершину, но главное состоит в том, чтобы…
Николай встал, угрюмо пошёл к выходу. Не доходя до двери, остановился, вынул из кармана телефон, набрал номер.
– Алло… Алло… Вас слушают… Это… Николай, это ты? Что-то случилось?
Подобрав нужные слова, Николай, наконец, ответил:
– Пожалуй. Ты помнишь, Наташка? Мы долго-долго шли рядом.
– Я всё помню.
– Наверное, мы заблудились в пути.
Молчание.
– …А знаешь, что самое главное? …Главное – вернуться. …Я жду тебя. …Очень жду.
Николай повернулся в сторону официанта. Заметив это, официант подошёл.
– Снимите заказ столика. – Отвернулся, чтобы уйти.
Официант вдогонку:
– На завтра?
Ответил не останавливаясь:
– Навсегда.