М.М.КИРИЛЛОВ
ЛОШАДИНЫЕ ИСТОРИИ
Рассказы
Конница, как в Гражданскую войну, образно говоря, пронеслась через всю мою жизнь. Оглянувшись в своё прошлое, я нашёл в нём немало воспоминаний о лошадях. Эти воспоминания частично уже упоминались мною вскользь в прежних моих рассказах, но сами рассказы-то были о другом. А «лошадиные истории», назовём их так, и сами по себе о многом говорят.
Лошадь я увидел впервые, когда мне было 4,5 года.Это было ранней осенью 1937 года в Тверской области. Тогда эта область называлась Калининской. Но я всё хорошо вижу и сейчас.
Телега скрипела и медленно ползла по дороге. Интересно было смотреть, как вода выплёскивается из-под колёс в дорожную колею. Я, мама, отец и мой братик Саша двух лет ехали от железнодорожной станции в деревню на отдых. А дом наш оставался в Москве, в Лефортово.
Вскоре показалась деревня: всего-то 3-4 дома. Она стояла на пригорке. Внизу, за кустами, виднелась речка.
Остановились у высокого крыльца дома. Меня ссадили с телеги, и мы вошли в дом. Дом был высоким, из брёвен, и почему-то на сваях. В Москве я таких строений не видел. Брёвна были тёмные от дождя. Лошадь с телегой отвели вглубь двора и распрягли. Она пила воду из ведра и жевала сено. Всё это я видел впервые. Вокруг стояла тишина, какой в городе никогда не было.
В доме тоже было тихо. Окна были меньше городских окон, к которым я привык, и в избе было темно. Горела керосиновая лампа. В то время электричества в деревнях ещё не было. Топилась печка. Смотреть, как огонь лижет и сжигает поленья, было очень интересно. Хозяева (друзья моих родителей), к которым мы приехали на отдых, угостили меня парным молоком и разрешили залезть на печку. Там было тепло и я, утомившись в дороге, быстро заснул. Накормили и Сашу. Он не слезал с маминых рук.
Проснувшись, я спустился во двор и отправился гулять. В глубине двора по-прежнему стояла лошадь. У сарая высилась большая поленница дров, заготовленная на зиму. В сарае виднелась корова.
Сразу за воротами шла дорога, ещё мокрая после дождя. Низко весели тёмные облака. Трава была скошена и убрана в стожки. Людей не было. Мне казалось, что я на краю Земли. В городе я всегда был среди детей. Рядом с нашим домом шумели трамваи и автомобили. По утрам гудели заводские гудки. По радио звучала музыка и привычной была громкая речь взрослых людей. А здесь всё как будто умерло.
Поодаль стоял ещё один дом, тоже на сваях, но и в нём никого не было. Ближе к реке виднелись как будто вросшие в землю ветхие низкие хозяйственные постройки и заборы. Речка, такая же чёрная, как небо, неслышно текла куда-то за деревню. Безлюдье. Скорее всего, это была не деревня, а хутор. Да и что я тогда в этом понимал. Но тоску и какую-то безысходность запомнил.
Побродив в одиночестве по дороге и вокруг дома, я подошёл к лошади, стоявшей во дворе. Лошадь была большой, сильной и красивой. Белая, а грива и хвост – рыжие. Прежде я никогда не видел лошадей, да ещё так близко, разве что на картинках в книжках. Конечно, то были лошади Ворошилова и Будённого – командиров Красной армии. Наших любимых командиров-героев.
Лошадь стояла спокойно, понуро опустив голову. Может быть, она спала. Меня привлёк её большой хвост. Я подошёл поближе. Хвост свисал почти до копыт. В волосах его запутались колючки и листья. Когда лошадь переминалась с ноги на ногу, хвост её слегка вздрагивал и раскачивался. Наблюдать за этой картиной было любопытно. Я погладил хвост. Волоски были жёсткие, и схватить их моими маленькими пальчиками не получалось. Тогда я стал дёргать их снизу. Дёрнул несколько раз. Лошадь не реагировала. Видно, ей не было больно.
В это время я услышал, как на крыльце вскрикнула мама. Вскрикнула и молча побежала по ступенькам вниз. Бегом пересекла двор, схватила меня и оттащила от лошади. Она так испугалась, что поначалу не могла говорить. Я, конечно, не понимал, что случилось. Лишь когда мы оказались в избе, она, прижимая меня к себе, немного поплакала, но меня не ругала. Она вообще меня никогда не ругала, а только разговаривала. Успокоившись, она объяснила мне, что лошадь могла меня лягнуть копытом и убить. Я лошадь дразнил, а она же не знала, кто стоит у неё за хвостом. Лошадь ведь не человек. Долго мы сидели тогда, обнявшись с мамочкой. На улице уже стемнело, а мы всё сидели и сидели.
Мама неожиданно вспомнила, как, ещё в конце 20-х годов, находясь на студенческой стажировке на Урале, в городе Ирбите, пережила подобное же происшествие в детском доме. Она тогда училась в Педагогическом институте имени А.И.Герцена в Ленинграде на дошкольном факультете.
Она рассказала мне, что, зайдя как-то в спальную комнату девочек, она увидела в проёме открытого окна (а это был третий этаж дома) стоявшую безо всякой опоры малышку в одном платьице. Перед подоконником стоял стул, по которому девочка и забралась к окну. Увидев это, мама, по её словам, онемела и не могла голосом остановить ребёнка, перехватило горло. Она пробежала комнату и, поскольку руки её тоже не слушались, схватила девочку зубами за подол платьица и стащила её к себе на руки.
Она пояснила мне, что за маленькими детьми нужно всё время смотреть, не ухаживать, а буквально ходить рядом. К тому времени прошли уже несколько лет, но мама рассказывала мне об этом с таким волнением, словно это было только вчера.
Конечно, я проникся её тревогой и заботой обо мне и потом так близко к лошади уже не подходил. И всё-таки, лошадь была очень красивой. Позже я мечтал иметь своего собственного жеребёнка и даже рисовал его.
Что я тогда знал о своей маме? Почти ничего. Просто мы были с ней одно целое. Так было и всю последующую жизнь. Мама есть мама. А тогда ей было всего 30 лет (а отцу – 33). Перед самой войной у нас родился ещё один братик – Вовочка. Много позже я понял, что наша мама, как, наверное, многие мамы, - святая.
Мы погостили в той деревне ещё несколько дней. Распогодилось. Поднялось небо, посветлели стены изб, высохли лужи на дороге. Мы ходили в лес и собирали грибы. Спускались к речке, но не купались, так как вода была холодна. Надышались вдоволь перед возвращением в задымлённую Москву.
Пришло время, и мы уехали на станцию на той же лошади, запряжённой в ту же телегу. Отвозил нас хозяин. Хвост и копыта лошади были рядом, но, сидя с мамой, я уже ничего не боялся. Вот такая была моя первая «лошадиная» история.
22 июня 1941 года началась война. В конце июля нас отправили в эвакуацию за Урал. И уже 10 августа утром мы приехали на станцию под названием Мишкино. Это был районный центр Челябинской области. Оказалось, что это и есть конечное место нашей эвакуации. Нас выгрузили на привокзальном перроне. Какое-то время мы сидели посреди своих чемоданов и узлов. На станции был кипяток, крестьяне продавали горячую варёную картошку. Старший по нашему поезду что-то согласовывал с местными властями, распределял прибывших по сёлам - местам их последующего жительства. Подгоняли телеги, запряжённые лошадьми. Их было много. Вся привокзальная площадь была ими полна. Для городского московского мальчика это было в новинку.
На телегах была настелена солома. Наш обоз состоял из полутора десятков телег. Наконец, часам к 6 вечера мы тронулись, каждая колонна по своему маршруту.
Ехали медленно, так как на телегах уместились не все, а только женщины с маленькими детьми и вещи. Какое-то время я шёл пешком вместе со взрослыми. Потом подсаживался к маме, менялся местами. Я же был ещё маленький, только что окончил первый класс. Ехали долго, наверное, километров тридцать. Когда въехали в деревню, было уже совсем темно. Остановились на площади. Вокруг нас молча стояли местные женщины в платках, ожидая команды председателя сельсовета по нашему размещению. В домах кое-где был виден свет от керосиновых ламп. Нас -- маму и детей, из коих я был старшим, отвезли на край села и разместили в одной из изб.
Здесь мы жили до конца декабря.Я пошёл в школу. Жили трудно, голодали. Младшему из нас, Вовочке, было только три месяца, мама кормила его грудью. Лошади в селе стали частыми нашими спутниками.
В октябре мы стали мёрзнуть в нашей горнице. Она отапливалась печкой, встроенной в стену из прихожей. Узнав об этом, председатель выписал нам сколько-то кубометров дров, дал телегу с лошадью, и мы, в том числе и мама, прихватив нашего соседа восьмиклассника и оставив Вовку на хозяев, поехали в осинник за селом. Деревья были уже спилены, но их нужно было погрузить на телегу и закрепить верёвками. Навалив стволы деревьев на телегу, и кое-как привязав их, мы тронулись в обратный путь. Саша, конечно, уселся наверху. Не проехали мы и пяти метров, как укладка развалилась, и бревна, а с ними и Санька, посыпались с телеги. Слава Богу, Санька не ушибся. Пришлось загружаться вновь, но уже более удачно. Довезли до избы и сложили у крыльца. Это был наш вклад в отопительную систему. А ведь нам с мамой их ещё нужно было распилить и поколоть.
В начале декабря было два события в нашей деревенской жизни. Первое: я заболел ангиной. Пришлось просить председателя сельсовета отвезти меня в участковую больницу, к врачу. До больницы было километров пять, ехали на санях, закрытые тулупом. Лошадь шла бодро Меня осмотрели, назначили лечение и отвезли домой. Так здорово было ехать на санях! Я быстро поправился.
А второе событие могло оказаться более серьёзным. Бригада молодых парней-колхозников на пяти санях, запряжённых лошадьми, отправлялась в дальний лес за дровами. Мы упросили их взять с собой и нас с братом Сашкой. Сели в последние сани. И помчались. Ночь. Светила луна, снег из-под полозьев серебрился. Огни деревни быстро удалялись. И тут мы вспомнили, что ничего не сказали маме. Надвигался лес. Стало жутковато. И мы, чуть замедлили сани, спрыгнули с них и повернули в деревню по санной дороге. С километр шли. Боялись волков. Пришли домой, мама ещё не успела испугаться. Ну ладно, Санька. А я-то, старший брат, на которого так надеялись и отец, и мама!
27 декабря за нами приехал отец! К этому времени из Москвы в Петропавловск-Казахстанский эвакуировали и его оборонный завод. Это было в пятистах километрах от Челябинска, и он смог нас забрать к себе.
Радость была такая, что я сейчас ничего вспомнить не могу. У нас было полдня на сборы. Я попрощался с учительницей, оценки у меня за полгода были отличные, и мне выдали справку. Собрали вещи в мешки, которые привёз отец. Попрощались с хозяевами и соседями, сели в сани с глубоким дном, закутались в хозяйские тулупы, чтобы не продуло по дороге. Отвозил нас всё тот же председатель до самой станции. Очень хороший, честный, человек. Если бы не он, мы бы в эти полгода могли не продержатся. Мама говорила, что он и есть советская власть – и по должности, и по совести.
Так закончилась вторая моя «лошадиная» история.
Жизнь нас взрослила, но мы упорно оставались детьми. Играли, как все дети. Я ходил в школу.
В Петропавловске мы жили в частном доме с земляным полом. Собирали всякие тряпки или вещички и обменивали на свистульки («уди-уди»), когда приезжал старьёвщик с повозкой на лошади. Рядом с лошадью бегал её жеребёнок. Мы его кормили кусочками чёрного хлеба, травой и ласкали. И это ему нравилось. Он играл с нами, как играет и всякий человеческий ребёнок. Тут–то я и вспомнил о своём первом знакомстве с лошадью и её рыжим хвостом в своём раннем довоенном детстве.
Мы любили рисовать. Я рисовал лошадей или головы лошадей и мечтал иметь собственного жеребёнка. А Саня рисовал танки и стреляющие пушки.
Так моя «лошадиная» история получила дальнейшее продолжение.
После возвращения из эвакуации наша жизнь существенно изменилась. Москву в начале 1943 года немцы перестали бомбить, она вновь стала многолюдной, было много военных, возили пушки. Было много раненых в госпиталях и демобилизованных. Заводы, в том числе отцовский завод, работали. Встречались нищие, бомжи и цыгане. Тогда только что завершилась Сталинградская битва.
На улицах появилась конная милиция – у вокзалов, стадионов во время футбольных матчей и у отделений милиции. Это было вызвано ростом бандитизма в городе. Кони были откормленными, видно, их хорошо содержали.
Это напомнило мне рассказ моей бабушки, Аграфены Семёновны, услышанный мною ещё перед войной. Как её, молодую работницу картонной фабрики в Петербурге, во время разгона рабочей демонстрации в 1902 году, жандарм прямо с лошади избивал ногайкой. Конная охранка – метод подавления.
Бабушка и дедушка умерли от голода в период ленинградской блокады, в 1941 и, соответственно, в 1942 годах.
В июне 1946 года отец сказал, что лето мы, дети, поживём в деревне, в Калужской области, у родителей его старого товарища. Там будет речка, лес, где много земляники. Это поможет нам со здоровьем. Я посетил маму, рассказал ей об этих планах на лето. Она уже 4 года тяжело болела и лежала в туберкулёзной больнице. Когда я уходил из палаты, она улыбалась и, приподнявшись, махала мне рукой.
Деревня, в которую мы приехали в кузове грузовой машины из Москвы, именовалась Троицкое. В доме мы обедали, в амбаре спали.
В деревне нам, детям, было очень хорошо. Мы купались в речке, которая была рядом, в конце огорода, и ловили в ней раков. Мы катались на колхозных лошадях верхом, учились ездить на чьем-то велосипеде, собирали землянику целыми корзинами.
Скакать на лошади без седла лёгкой рысью, не давая ей, потной после работы, остановиться на переправе и пить холодную речную воду, было не просто. Но мне удавалось и проскочить речку, и не свалиться. Но попу свою я, конечно, отбил, лошадь же была без седла. Я заметил, что лошади хорошо отличают тех, кто был груб с ними, и как-то раз ударила конюха мордой по голове. Еле жив остался.
Санька в деревню приехал на полмесяца позже. Запомнилось, что он, въезжая в деревню, сидел на лошади, запряжённой в телегу с вещами. Санька оставался Санькой.
В августе этого же года наша мама умерла. Мы узнали об этом ещё будучи в деревне.
В конце сентября (это был уже 1947 год, и я уже учился в 8 классе Шереметьевской школы под Москвой) нас на один день сняли с уроков и отправили в местный колхоз. Шли пешком километров 5 в сторону Клязьмы. Дали задание: собрать морковь с целого поля. Перед этим лошадь с плугом прошлась по грядкам. Морковь собирали в корзины. Баловались, носились, хохотали по пустякам, но задание выполнили. Приехали лошади с телегами, морковь погрузили и вывезли на усадьбу колхоза. И сами строем и с песнями отправились туда же. Всем хотелось есть. Нас ждали: в большом зале правления уже стояли столы. Женщины-колхозницы угостили нас свежим молоком с хлебом. Ограничений не было. А главное – очень благодарили за помощь: в колхозе после войны не хватало рабочих рук.
Мои «лошадиные истории» в этот, в основном детский и юношеский периоды жизни, в общем-то на этом и закончились. Но не могу не вспомнить маршала С.М.Будённого, которого я увидел на Садовом кольце в Москве, руководившего какой-то легкоатлетической олимпиадой. Это было осенью 1946 года. Спортсмены бежали, а он стоял на трибуне. Лошадей, конечно, не было, на зато был сам Будённый – знаменитый комдив 1-ой Конной...Видимо, он был и почётным гостем этого праздника. Одни усы его чего стояли!
Все мы смотрели и не раз такие фильмы, как «Чапаев», «Кубанские казаки», «Неуловимые мстители», «Офицеры». Великолепные сцены кавалерийских атак. Незабываемые картины. Но мне довелось наблюдать конные скачки и в действительности. Это было на ипподроме в Пятигорске, где летом 1975 года проходили Всесоюзные соревнования. Я был там с сыном Серёжей. Музыка, трибуны, лотереи, мороженое и бешеные скачки – в колясках и верхом. Мастерство наездников и выучка спортивных лошадей-красавцев были на высоте. Давно это было, а осталось в памяти.
В Саратове, где мне пришлось служить в последние годы, на высоких холмах, что у Кумысной поляны, над родником, частенько паслись стреноженные кони из местного монастыря. Приволье. Лошади хорошо смотрелись на фоне зелёно-бурой травы и высокого голубого неба. Я не раз ходил туда с внуками Димой и Мишей.
А под горой далеко к горизонту, за шоссе и железной дорогой, чернел разноцветными крышами беспорядочный частный саратовский Шанхай. Простор на десяток километров, до самой Волги! Не хотелось уходить.
Завершает серию моих воспоминаний подсмотренная мною однажды в санатории в Черемшанах, что под Хвалынском, картина практически человеческого общения лошадей. Известно же, что среди их бегущей пары, запряжённой вместе, всегда есть коренная и ведомая. Но тянет-то одна. Потом они меняются ролями. Словно договариваются между собой и берегут силы. Пока одна работает, другая «отдыхает». Как люди. Конюхи наверняка это знают.
Так, что же я увидел в Черемшанах?
Вечерело. На взгорке за прудом стояла пара стреноженных лошадей. Они выделялись на фоне солнечного заката, и видно было, как одна из лошадей кладёт голову на гриву другой, и они в этой своей ласковой позе так и стоят часами неподвижно, меняясь лишь иногда и постепенно погружаясь в ночную тьму. Им было хорошо. Подумалось, что если бы и среди людей почаще возникала бы такие же поразительные нежность и умиротворение.
Трудно что-либо добавить к этому в заключение. Существует грубоватое, но верное выражение – «пашет, как лошадь». Это о людях - трудоголиках. И я всю жизнь пахал как лошадь, так же, как мои родители и учителя. И прожил счастливо. Всё-таки прав был В.В.Маяковский, когда писал: «Все мы немножко лошади». А как Вы думаете?
Г. Саратов, март 2019 года.