ДЖУНГЛИ
В северных горах Индии жаркое летнее утро.
На границе пшеничного поля с диким лесом стоял одинокий мужчина и подолгу смотрел то в темноту под кронами деревьев, то назад на залитые солнцем злаки.
Он явно был в душевной нерешительности.
Через какое-то время мужчина резко отмахнулся правой рукой от пшеничного поля и, удерживая левой рукой длинный завернутый в тряпицу предмет, решительно шагнул в сырость и древесную скученность джунглей.
Мужчина был длинноволос, бородат и усат. На вид ему можно было дать лет сорок – от силы сорок пять. Но, присмотревшись к его походке, к тому, с какой легкостью и быстротой он отодвигал от себя мешающие ему при ходьбе толстые ветви кустарника, можно было предположить, что идущему не более тридцати лет.
Мужчина шел вглубь леса уверенно, явно осознавая конечность своего пути.
Однако, пройдя километров пять или шесть, бородатый мужчина почувствовал, что передвигаться по джунглям ему что-то мешает.
Он остановился и присмотрелся к себе.
Не только рубашка, но и галстук, пиджак и брюки были влажные от пота. Брюки к тому же еще в нескольких местах были разорваны нижними сучьями деревьев.
Путник усмехнулся то ли своей недогадливости, то ли своей забывчивости и быстро скинул с себя всю одежду.
Оставшись абсолютно голым, он душой и телом почувствовал глубокое облегчение.
Мужчина поднял с земли свою ношу и, недолго думая, извлек из тряпки длинный и широкий обоюдоострый кинжал, к ножнам которого был привязан тонкий кожаный ремень.
Подобрав сзади волосы, мужчина повесил на шею своё оружие и двинулся в путь.
Теперь движение вперед затруднялось тем, что мелкие ветви больно хлестали по плечам, ногам и груди. Но это еще полбеды. Трудность движения вперед заключалась и в том, что от прикосновения с корнями и упавшими ветками изнеженные обувью стопы ощущали жгучую боль.
Путник мог бы вернуться назад и обуться, но что-то в душе ему подсказывало, что делать этого не надо. Что-то ему говорило, что часа через три-четыре ноги привыкнут обходиться без обуви, и в будущем обувь будет только мешать.
Солнце подбиралось к зениту. Идущий по лесу человек почувствовал, что хочет пить.
Не отдавая себе отчета, бородач присел к земле и осмотрел траву у корней.
Затем почему-то медленно, крадучись, двинулся вправо от ранее намеченного им пути и шагов через двести упал на колени перед чахлым тоненьким ручейком.
Напившись, мужчина понял, что голоден.
Эту проблему путешественник решил быстро: он тут же у ручья отсек своим ножом от ближайшего куста немалую ветку бананов.
Бананы это хорошо, но надо думать и о серьезной пище. Чтобы можно было легче добывать съестное, человек после обеда вырезал себе длинное и острое бамбуковое копьё.
Копьё было необходимо ещё и для того, чтобы самому не стать для кого-то обедом. А такая возможность становилась всё более реальной: окружал путника уже настоящий, не прощающий ошибки и беспечности, лес.
А человек не прошел и половины намеченного пути.
Теперь вооруженный копьём и ножом голый и волосатый мужчина был похож на дикого лесного человека, правда, с белой, а не загорелой кожей.
Белый дикарь шел по джунглям осторожно, принюхиваясь и прислушиваясь.
К вечеру мужчина заметил, что его тело уже не испытывает боли от прикосновения джунглей.
В какой-то момент своего пути бородач почувствовал недалеко от себя запах живого мяса. Пахло не опасностью, а едой.
От трапезы у ручья прошло несколько часов, и мужчина вновь был голоден. Сказывалась людская привычка к трехразовому в сутки приему пищи.
Путник бесшумно и скрытно пошел на запах и вскоре за густыми ветвями папоротника увидел в десяти шагах от себя молодую, не знающую, какая опасность может исходить от человека, гарну.
Обладатель копья мог сейчас же легко добыть себе ужин. Но всей антилопы ему было много, а отдавать остаток туши падальщикам охотник не хотел, Белый дикарь не любил питающихся мертвечиной.
И мужчина не поднял копья.
«В конце концов, – подумал он, – охота только началась».
Но то ли с непривычки, то ли день выдался неудачный, только охотнику сегодня не везло: на его пути дичь больше не встречалась.
Поэтому он утолил вечерний голод пригоршней земляных орехов.
Настало время подумать о ночлеге.
Хотя лесной зверь не тревожил ни слуха, ни обоняния, Белый дикарь не решился ночевать на земле, на мягкой траве, растущей под деревьями.
Он предпочел для ночлега высокие и густые ветви баньяна, обязательно подальше от ствола.
Подниматься вверх по ветвям дерева сильным рукам отлично помогали ноги без обуви.
Достигнув намеченного места ночлега, мужчина передвинул несколько лиан, создав таким образом нечто, похожее на гамак; улегся, поправил на груди свой нож и тут же уснул.
Белый дикарь от дневной усталости и нервного напряжения, вызванного неудачей в часы вечерней охоты, крепко без снов спал. Но дважды за ночь он быстро просыпался. Первый раз его разбудила хлопаньем своих крыльев какая-то ночная птица, второй раз – шуршание травы внизу: видимо, по своим делам побежала лесная мышь.
Только погасла на небе последняя звезда, мужчина проснулся.
Вчера, прежде чем уснуть, путник решил, что с первым лучом солнца он должен осмотреть всю местность. Поэтому он после сна не стал сразу спускаться на землю, а, напротив, начал подниматься по ветвям дерева на второй, более высокий, уровень лесных зарослей.
Там ветви и стволы были не так сильно сплетены, и сквозь них можно было увидеть лежащую внизу долину, окаймленную со всех четырех сторон холмистыми лесами.
Почти посередине долины, блестя серебряной чешуей, извивался змеёй тоненький приток Ганга.
Название потока Охотник не знал, но хорошо помнил, что за этим широким ручьём полдня пути до конечной его цели.
Белый дикарь легко с нижних ветвей баньяна спрыгнул на землю и пошагал к воде, зная, что именно там он обязательно утолит и голод, и жажду.
Охотник оказался прав.
Не успело солнце подняться над восточными холмами на ширину ладони, как Белый дикарь, сидя на берегу потока, разрывал своим ножом и зубами влажную розовую плоть пойманной им мускусной крысы. Сырое тёплое мясо без соли, перца и всяких других специй было удивительно вкусным.
Насытившийся Охотник посмотрел на солнце.
Оно висело точно над правым возвышением двугорбого восточного холма.
«Очень хорошо, – подумал Лесной человек, – мне теперь надо опереться левым плечом на солнце и идти, не сворачивая, вперед. Когда солнце станет светить мне прямо в глаза, я окажусь на окраине нужного мне леса».
Охотник отправился в путь.
Сытость, нежаркое утреннее солнце, тишина, разлившаяся в долине, отсутствие опасности (видимо, серьезный зверь побаивался иметь дело с человеком), ощущение свободы и какая-то детская в душе веселость от скорого окончания путешествия – всё заставило Охотника погрузиться в потаённые, прежние мысли.
И Белый дикарь расслабился, перестал читать лесные знаки.
Уже давно солнце не било Охотнику в лицо, поскольку он давно покинул долину. Уже Белый дикарь давно вновь шел по джунглям. А сердце человека то ли от близости могучих деревьев, то ли от близкого окончания пути по-прежнему радостно млело.
…Вдруг Охотник в мгновение ока прижался спиной к стволу ближайшего дерева, левой рукой быстро перехватил поудобнее копьё, а правой сжал рукоять кинжала: он почувствовал, что из-за густого кустарника, что рос впереди, на него смотрит нечто очень большое и очень сильное, потому очень опасное.
Страха Белый дикарь не испытывал, он просто приготовился к схватке.
И тут совершенно непредумышленно Лесной человек вслух произнес давно забытые слова:
– Мы с тобой одной крови, ты и я.
За ветвями кустарника сначала послышался приглушенный хриплый смех, а потом тихо прозвучали с плутоватой интонацией слова:
– Давно бы так. Я вижу, ты совсем потерял нюх, Лягушонок, изрядно постаревший Лягушонок. А я заметил тебя сразу, как ты переплыл ручей.
Из-за куста показалась огромная голова питона.
– Каа! – весело прокричал Лесной человек. – Дорогой Каа! Как я рад тебя видеть.
И Человек обнял змея.
– И я рад тебя видеть, Маугли, – прошипел Каа. – Соскучился по своим друзьям и пришел навестить нас?
– Нет, я пришел насовсем. Я вернулся в свой лес.
Питон, будто обнимая, свился кольцом вокруг человека и прижался своей чешуей к теплому телу.
– Тебя прогнала твоя стая, Маугли? – спросил змей.
– Нет, Каа, уход от людей и возвращение в джунгли – моё личное свободное решение. Расскажи лучше, какова твоя охота, как поживает Балу, Багира? Кто сейчас вожак стаи?
Каа молчал.
Маугли помнил, что старый питон никогда не спешил с ответом, и потому терпеливо ждал.
– Пять сезонов дождей назад Балу умер, – наконец, тихо прошипел Каа, и вновь замолчал.
Молчал и Маугли.
– Багира, – после паузы заговорил змей, – эта старая кошка, как и в былые времена, ловка, сильна, умна и хитра, значит, – опасна. Редкий зверь решится зайти на ее тропы. Да-а-а… Меня ты сам видишь, скажу, что, несмотря на возраст, у меня есть еще силы в мышцах; стало быть, и охота моя пока что удачна. Твоё племя сейчас водит по джунглям молодой волк. Ты его не знаешь, он родился, после твоего ухода к людям. Но он не вожак стаи, он считается первым волком после вожака. А вожак по-прежнему – ты. Когда ты покинул лес, так решила вся стая. Твое место на Скале Совета ни один волк и по сей день не смеет занять. И молодых волчат старые волки, еще помнящие тебя, воспитывают на твоем примере. Учат, что волк должен быть силен, как тигр. Должен, как Маугли, быть сильнее тигра. И, если надо, победить тигра, как когда-то Шер-хана победил Маугли. Молодых волчат старые знающие тебя волки учат, что каждый, считающий себя волком, должен быть, как Маугли, мудрым, справедливым и добросердечным.
Теперь, Лягушонок, ответь мне: почему ты решил вернуться в джунгли?
Человек погрузился в глубокую думу.
Долго молчал Маугли, наконец, он заговорил:
– Человек, пришедший в волчью стаю со временем становится волком потому, что волчья стая приняла его равным другим волкам.
Волк, оказавшись в человечьей стае, никогда не станет человеком, потому что стая людей ни за что не признает волка равным своим соплеменникам.
Я ответил тебе.
Но это не всё, что я хотел и должен тебе сказать.
В двух словах, – я вернулся в джунгли, потому что познал законы людей.
А если рассказывать подробно… Тогда, Каа, слушай.
Ты знаешь, что ушел я из леса потому, что всем сердцем хотел примкнуть к стае людей, потому что хотел жить среди людей и по законам людей. Потому что я хотел стать человеком.
И я пришел к людям.
В человечьем племени я прожил целых десять лет.
Все эти годы люди изучали меня. Измеряли линейками, гирями еще чем-то, смотрели в мой в рот и нос, лезли в уши и в глаза, кололи иглами, высасывали кровь. Порой возили на показ другим людям, – в клетке.
Всё это я – вольный волк – стойко терпел.
Терпел, потому что передо мной была цель – стать человеком. Я знал законы джунглей, теперь мне предстояло изучить законы людей.
Люди изучали меня, а я изучал людей.
Ты знаешь, Каа, я умею учиться. И через год я стал понимать человечью речь, пятью или шестью лунами позже я научился не только отвечать людям на их языке, но и читать их иероглифы.
Я познавал мир людей.
А вот люди ознакомиться с законами джунглей не хотели.
Даже изучить язык зверей категорически отказались.
Порой, я, озабоченный страданием зверя, передавал людям слова буйвола, слона или домашней собаки, в которых была просьба об отдыхе, сне или пище, в которых я слышал желание избавиться от ярма или ошейника. Я передавал людям слова животных, а они язвительно смеялись надо мной, полагая, что я всё выдумываю.
Мы в джунглях живем по законам, и люди живут в своих городах по законам.
И наши законы совершенно не схожи с людскими.
Первый, главный закон джунглей гласит, что любой зверь не убивает себе подобного, не охотится на зверя из своей стаи.
Скажи, Каа, что в джунглях сделают с волком, убившим другого волка?
– Снимут с него шкуру, – прошипел змей.
– Правильно. Ни один волк не убьет другого волка своей стаи или стаи соседней. И ни один волк – даже очень голодный волк – не убьет другого волка ради куска мяса. А в человечьей стае убийство людей не только возможно, не только в порядке вещей, но и поощряется.
Если бы люди убивали друг друга потому, что голодны, это еще можно было бы объяснить звериной сутью человека, тем, что в каждом человеке живет его собственный Шер-хан. Но люди не едят себе подобных.
Скажу больше. Если один человек убьет другого человека или трех, или десять, да хоть десять раз по десять человек, то люди посчитают такой поступок тяжким преступлением. И люди накажут убийцу, но накажут убийцу не за то, что он убил других людей, а за то, что он мало убил людей.
Но если человек убьет сразу столько людей, сколько растет деревьев в нашем лесу, его никто не осудит.
– Послушай, Маугли, я не понимаю, как один человек может убить столько людей, и для чего это ему нужно?
– Ты как всегда смотришь в корень, мудрый Каа.
Во-первых, этот человек-убийца – вожак какого-нибудь людского племени. Сам он никого не убивает, лишь сидит на Скале Совета и отдает приказания своим воинам и охотникам идти убивать людей соседнего племени. И охотники-воины с радостью исполняют волю своего вожака.
Согласись, Каа, если люди одной стаи убивают людей другой стаи, это все равно убийство себе подобных. А вожак, отдавший приказ убивать, всё равно является главным убийцей.
Во-вторых, люди давно уже не убивают своими когтями или клыками. Для убийства ими специально изобретено и создано множество разных хитроумных предметов, при помощи которых можно убивать на расстоянии и сразу очень много людей.
Ты понял, Каа? Люди сначала придумывают орудия убийства, потом изготавливают их, то есть готовятся убивать и, в конце концов, убивают. Люди одного племени тратят силы и время, чтобы лишать жизни людей других племен, тех, с кем у них не было не то что вражды, а и мелкого конфликта, с кем они не были даже знакомы.
А после убийства себе подобных люди вешают на себя отличительные знаки, и всюду ими похваляются.
И в джунглях одни звери убивают других, это верно. Но убивают для обретения еды, ради продления своей жизни.
В джунглях, если ты не съел, то съедят тебя.
В джунглях одни едят траву, другие едят тех, кто ест траву.
Так устроен мир, таков закон джунглей.
Но в джунглях если ты не сможешь съесть целиком всю лань, то ты на нее и не охотишься. Зачем брать лишнее? Тебе вполне хватит на обед кролика.
Закон людей не таков. Закон позволяет людям убивать друг друга ради захвата чужих земель, чужих охотничьих троп, водопоя, то есть посредством уничтожения себе подобных приобретать в большем количестве то, что и так под рукой и в избытке.
Если твое племя пьет воду на правом берегу реки, а соседнее племя – на левом, то какой смысл убивать друг друга, чтобы владеть всей рекой?
Твоё племя разве сможет выпить всю воду? И разве твоему племени нужна вся вода в реке?
Стало быть, убийство у людей совершается не ради владения рекой или лесом, горой, долиной, а ради самого процесса убийства, то есть ради удовольствия.
– За такое, – прошипел змей, – вторую шкуру содрать надо.
– Верно, Каа. Но порой, человеческий вожак отдает приказ одним охотникам племени убивать других охотников своего же племени. И приказ такой людьми безоговорочно выполняется.
– Ты всегда был правдив, Маугли, и я не хочу сомневаться в твоих словах. Но, кажется мне, ты сейчас для красного словца откровенно привираешь. Разве может быть вожаком тот, кто натравливает одну часть своей стаи на другую, и какая стая выберет себе вожаком такого варвара?
– Дорогой Каа, закон джунглей запрещает зверю лгать. Солгавший и пойманный на лжи, гласит закон леса, должен быть изгнан из стаи, и остаток дней он будет охотиться в одиночку. Я решил вернуться в джунгли к своему племени. Неужели, мудрый Каа, ты думаешь, что я – свободный волк – забыл законы моей стаи, и что я первый день своего возвращения в лес начал со лжи?
Это люди всегда думают одно, а говорят другое. Это люди всё время лгут. Они лгут не только друг другу, но и самому себе. И ложь у людей тоже поощряема. Таков закон людей. И это еще одно отличие нас от людей.
Но твои сомнения понятны. Если бы я у людей не видел всё своими глазами, я тоже не поверил бы.
Как мы в лесу выбираем вожака? Собирается Совет, и стая сообща открыто обсуждает каждого достойного воина и охотника. Вожаком у нас становится самый опытный, самый сильный, самый умный волк, такой, кто будет заботиться о стае, будет стремиться сделать следующую охоту более богатой, чем предыдущая. Мы выбираем волка, умеющего много думать и мало лаять. Мы выбираем такого волка, который в минуту опасности первый ринется защищать стаю, а не спрячется от страха за спинами дряхлых, доживающих свой век, волков.
Люди выбирают себе вожака иначе. Их вожаком становится тот, кто умеет красиво выть, кто своим воем каждому в стае сулит обильные посулы, и у кого обязательно должно быть много денег.
Став главным над людьми, вожак сразу забывает законы своего племени, сразу забывает свои обещания соплеменникам и сразу начинает заботиться о своей сытости, и своем покое, но не о стае. И еще начинает заботиться о том, как бы подольше остаться вожаком стаи.
Ты знаешь Каа, что ни один волк не испытает зависти.
Ни один волк не позавидует другому волку, который на охоте оказался более удачлив, чем он. Ни один волк не позавидует и тому волку, которому Совет стаи доверил нести бремя вождя. Ни один волк – вождь свободного племени – не заскулит от обиды, если на очередном Совете стая решит, что среди них есть волк, более достойный быть вожаком племени, чем он. Любой волк в этой ситуации беспрекословно подчинится воле стаи.
И любой волк-вожак, если поймет, что он плохо управляет стаей, или если ему будет нужно уйти из стаи, – он добровольно и легко откажется возглавлять Совет стаи, зная, что его место займет достойный.
– Ты, Маугли, помнится, так и поступил, – с улыбкой произнес змей. – Взял – и ушел от нас.
– Но люди, Каа, получив власть от племени, с властью расставаться уже не желают. И, чтобы дольше удерживать при себе власть, они готовы проливать кровь, проливать много крови – чужой и родного племени, своих сородичей.
Самое поразительное, что и всё племя людей – от мала до велика – с таким законом управления стаей согласно; и безропотно подчиняется такому закону.
Все живущие на этом свете испытывают уважение перед смертью, и потому, ни один зверь в лесу не прольет без причины ни свою, ни чужую кровь.
Да, волк будет проливать кровь, защищая свою жизнь в схватке с врагом. Да, он будет драться в кровь, оберегая детенышей своей стаи. Но волк никогда не станет проливать ни свою, ни чужую кровь по такому пустяку, как обретение какой-то иллюзорной власти и сохранение ее.
И только человек способен обретать власть и удерживать власть пролитием крови, притом не своей личной крови – чужой.
Согласись, мудрый Каа, что с такого человека в наказание за властолюбие надо содрать еще одну кожу.
– Несчастные люди, – после паузы заговорил Каа. – Я – змей. Я каждый год меняю кожу. Я сбрасываю кожу тогда, когда у меня отрастает новая, и старая кожа мне уже больше не нужна, она мне тесна. И каждый год, сбросив с себя старую кожу, я остаюсь самим собой – змеем Каа. Я сбрасываю кожу с тела, но не с души…
…Ты не прав, Маугли, с человека за его желание иметь над людьми власть не надо сдирать кожу. Он уже одним этим своим желанием сам наказал себя; тем наказал, что сам добровольно содрал со своей души свою единственную и невосполнимую кожу – разум.
Змей и человек надолго задумались.
– Ты, Маугли, – после молчания вновь заговорил Каа, – в своей речи упомянул странное слово – «деньги». Мы в джунглях такого слова не знаем. Скажи, что такое деньги?
– Трудно мне будет объяснять, Каа, но я попробую.
Люди делают деньги, а деньги делают людей несвободными и несчастными.
Я, живя среди людей, заметил, что у человека сильно выражена природная тяга к несвободе и к несчастью.
Вся жизнь людей, обнаружил я, сводится к тому, чтобы иметь как можно больше денег.
Чем у человека больше денег, тем он среди людей более уважаем; и вследствие этого ему еще нестерпимее хочется иметь больше денег.
Притом, заметь Каа, любое количество денег – мало их или много – делает человека несвободным и несчастным.
И обрати внимание, Каа, чтобы побольше иметь денег, люди готовы не только делать деньги, но и грабить друг друга, но и убивать друг друга.
И еще заметь: за деньги, за то, чтобы иметь их как можно больше, люди, не поверишь, Каа, не только готовы унижаться друг перед другом так же усердно, как когда-то унижался перед тигром Шер-ханом шакал Табаки, но ежедневно, постоянно и добровольно унижаются.
– Скажи, что заставляет людей поступать так? – спросил змей.
– Я не знаю, Каа, я же волк, а не человек.
– А как выглядят деньги? – поинтересовался Каа.
– Деньги похожи на листья дерева. Но только не зеленые листья, растущие в нашем лесу, а разноцветные листья, неживые. Впрочем, попадаются и зеленые деньги-листья, искусственные.
Для людей эти листья-деньги в жизни значат – всё.
Эти листья-деньги люди обожают больше, чего бы то ни было на свете.
Эти листья-деньги люди обменивают на всё, что им нужно: на еду, питье, одежду, жилье, на самку или самца, на более сытое и спокойное существование, на более почетное положение в обществе себе подобных, на более высокое место у Скалы Совета – на всё.
– Но почему, – спросил змей, – почему каждый человек, умея делать цветные листочки, то есть «деньги», сам не наделает себе их столько, сколько ему хочется? Ведь это так просто. И никто ему в этом мешать не может и не должен. Почему люди не обретают желанные им деньги через свой труд и свою волю, а получают деньги путем унижения и несвободы?
– Видишь ли, Каа, у людей есть странный закон, он гласит так: одни люди рисуют деньги, а другие работают на первых, чтобы получать деньги, нарисованные первыми.
Притом никто из людей не знает, почему первым позволено рисовать деньги, а вторым дозволено только работать на первых?
У людей, Каа, есть еще странный закон, он гласит так: одни люди трудятся, делая деньги, а другие люди, деньги, сделанные первыми людьми, присваивают себе. Потом люди, захватившие деньги, отдают тем, кто деньги сделал, только малую часть денег. Большую же часть денег они оставляют себе.
Притом никто из людей не знает, почему одним людям позволено делать деньги, а другим дозволено деньги, сделанные не ими, себе присваивать.
И законы эти, как одними людьми, так и другими строго соблюдается.
– Не может созданное быть хозяином создателя, – изрек змей.
– Ты как всегда прав, Каа. Когда я это понял, когда я понял, что по законам людей жить не могу. Когда я понял, что законы людей меня душат. Когда я понял, что древесные джунгли лучше, честнее, благороднее джунглей каменных, тогда я впервые позволил себе совершить настоящий человеческий поступок – я соврал.
Я сказал людям, что хочу во всём быть похожим на них, то есть я хочу быть цивилизованным человеком. И коль цивилизованные люди имеют при себе оружие и имеют право ходить с ним повсюду, то и я хочу всюду ходить с моим кинжалом. Я потребовал, чтобы мне вернули мой кинжал. Я сказал, если мне не вернут мой нож, я в знак протеста уйду в лес. Зная мою правдивость, люди мне мой кинжал вернули.
И я сразу от людей ушел.
– Ты правильно сделал, Маугли, что вернулся в джунгли, – прошипел Каа. – Пойдем, нас учуяла Багира. Не печалься, Маугли, что твой нюх ослаб. В скором времени ты будешь слышать дыхание джунглей, как прежде. Как Багира, как я.
Пойдем, Маугли. Ты теперь действительно великий вождь свободной стаи, знающий и законы живых джунглей, и мертвые законы джунглей каменных. Пойдем, обрадуем Багиру твоим возвращением, а потом мы с нею представим тебя обновленной стае.
И человек со змеем пошли по джунглям.
…………………………………………………
Это последний рассказ о Маугли.