- Но вас-то в свое время Рубен Николаевич Симонов из театра попросил – за неумеренные возлияния.
- Сейчас так не пьют. А молодые, востребованные, не пьют вовсе, потому что всегда должны быть в форме, всегда готовыми к работе. Я тут намедни статью в газете прочитал: «Не Голливуд, но все-таки». О том, что американские «звезды» получают 7-8 миллионов долларов, некоторые - до 30, европейские – миллион-два, а наши нынешние молодые – 10-12 тысяч за съемочный день. Представим, что в картине 20-30 съемочных дней – простая арифметика говорит о том, что получаются весьма приличные деньги. Вот мы, бывшие народные СССР и…
- Бывших народных, тем более СССР, не бывает! - не удержался я.
- …И шутим по-стариковски, что не в то время родились… Нет, не востребован я. Давно уже не звонят, не предлагают. На вечеринки, на встречи какие-то приглашают, а работать – нет.
- Это же бред, Михал Алексаныч! Какая-то величайшая историческая подлость!
- Да и видишь, какой из меня теперь работник? С такими ногами.
- А что с ними?
- О, у меня «звездная» болезнь, - улыбнулся Ульянов. – Как у боксера Кассиуса Клея – Мухаммеда Али и президента Рональда Рейгана.
- Но на телевидении вы могли бы играть?
- На телевидении бы мог. И, честно говоря, хотел бы что-нибудь еще сделать.
- А в театре?
- И в театре ничего не играю. Честно говоря, и пьес, сценариев нет таких, чтобы сразу цепляли.
- Как «Председатель» в своё время?
- Да. Помню, встречи, разговоры со зрителями после выхода фильма «Председатель» - не столько даже о картине, сколько о жизни, о её смысле, о стране нашей. И такую тональность, глубину изначально задал ещё сам Нагибин – удивительный художник и бесстрашный человек. Он ведь всегда, насколько я знаю, стоял в стороне от дрязг, тусовок, суеты. Но никогда не был сторонним наблюдателем, равнодушно, так сказать, внимающим добру и злу. Он всегда был самим собой – а это могут только сильные, мужественные и духовно богатые люди. Это сейчас все храбрые, вроде бы многое позволено. А в середине-то прошлого века, когда он писал своего «Председателя», слово могло стоить автору и свободы, и даже самой жизни. В те годы создать образ человека, который грубо, мощно врывался со своей правдой в мир раскрашенных картинок, изображавших нашу действительность, мог только художник нагибинского калибра. И мне думается, его романтический реализм – это редкой чистоты родник в нашей литературе. Жаль безмерно, что никогда уже он ничего не напишет… Вот. Так что не снимаюсь, на сцене не играю. И пост художественного руководителя решил сдать...
…Когда его не станет, театровед, государственный чиновник Михаил Швыдкой вспомнит:
«Естественно, я с детства, как и все люди моего поколения, знал Михаила Александровича Ульянова. Картины с его участием были частью советской жизни в прямом, а не в фигуральном смысле слова. Его герои входили в нашу жизнь на самом деле. И я понимал, что Ульянов – великий, может быть, один из самых великих артистов своего поколения. Но, честно говоря, лишь когда Лев Оскарович Арнштам, мудрец, удивительнейший человек, с которым мы подружились в то время, а он был пианистом-виртуозом в начале 20-х годов в Театре Мейерхольда и именно он пригласил на свое место Дмитрия Дмитриевича Шостаковича, по сути, открыв его, - так вот когда Арнштам, возглавлявший творческое объединение на «Мосфильме», не сказал мне, молодому театроведу: «Ты должен понять: самый большой артист, который существует сегодня в российском кино и театре – это Ульянов», - я стал внимательно всматриваться и вдумываться в это явление. Прежде, как и многие-многие люди, я не понимал его, путая Ульянова с его ролями. Он же играл всегда сильных мужчин. Хоть и сказала в фильме «Простая история» Нонна Мордюкова «Хороший ты мужик, но не орел», - для всех он был орлом. От грандиозно сыгранного председателя до генерала Чарноты, уж не говорю про маршала Жукова! Он был азартным, мощным воплощением русской воли, советского могущества… И все было, в общем, неправдой - самое убедительное доказательство этому в том, что Ульянов сумел убедить, заставил поверить весь мир: эти люди с решительностью римских полководцев, способные крушить, разрушать, идти на все для достижения собственных целей - и есть он сам. Но он гениально всех обманывал! Потому что на самом деле был человеком внутренне очень сомневающимся, подчас нерешительным, трудно заставляющим себя принимать какие-то решения… Ему была очень близка русская лирика, в частности поэзия Николая Рубцова с грустной, горькой, трагической даже интонацией… Может быть, у меня такое впечатление, потому что застал, узнал я его лично в последний период его жизни… Хотя бывал и дико веселым, смешливым, истинным вахтанговцем: мог встать на стул, Бригеллу показать из «Принцессы Турандот», мы с ним выпивали, смеялись… И хорошо помню, как в очередной раз он всех обманул. Очень смешная история. Примерно в середине 80-х годов мы, театральные критики, довольно серьезно уже обсуждали проблемы Театра имени Вахтангова и его главного режиссера Евгения Рубеновича Симонова. Я написал статью в «Комсомольской правде», а тогда публикация там была весьма весомой - о том, что Евгений Симонов, безусловно образованный, сын своего великого отца, впитавший вахтанговское, так сказать, с молоком матери, уводит театр куда-то не туда, что он настолько оторвал его от реальности, при том, что пытался ставить даже «Целину», что вахтанговское потеряло свой жизненный смысл, романтизм… Стало ясно, что надо менять руководство театра. И я вместе с рядом других театроведов был приглашен на коллегию Министерства культуры РСФСР. Вел ее сам министр Мелентьев, который очень покровительствовал и Театру Вахтангова, и самому Евгению Симонову… А Ульянов задержался. Коллегия началась, все понимали, что речь должна идти о его назначении, но его все не было, говорили, что он то ли в Кремле, то ли еще где-то, не знаю, что было правдой… Мелентьев начал коллегию, как-то так вяло все пошло… И вдруг в зал врывается, как сейчас эту сцену вижу, здание типовое 60-х годов, невысокие потолки – врывается Михаил Александрович Ульянов, весь в орденах, и было абсолютное впечатление, что появился маршал Жуков в каком-нибудь побежденном городе или на Нюрнбергском процессе! Именно ворвался, как вольный ветер. Хотя я-то понимал, что этому предшествовали мучительные сомнения…
- Тем более, что Евгений, Женька, как его называли на кухне на Пушкинской, был однокашником, другом… Да. И что же?
- И было ощущение, что его просто не могли не назначить главой театра. Он сыграл роль победителя, триумфатора, вождя – и сыграл потрясающе! Именно сыграл… Вот был у него спектакль по Шукшину – «Я пришел дать вам волю», он играл Степана Разина. И этот герой, такой глубинный, русский, со всеми смятениями внутренними, с невероятными предрассудками по поводу того, как должна была быть устроена Русь – в том, что справедливо, он не сомневался, но смятений было огромное количество. И, как ни странно, именно в «Степане Разине» он чуть-чуть поскребся к своему внутреннему состоянию…
- Так вы считаете, это его главная роль?
- В чем-то, может быть, и да. Его – как личности… Помню, как меня только что назначили министром культуры, это был 2000 год, время бедное, тяжелое. И ко мне пришли два человека, которых я бесконечно уважал: Михаил Александрович Ульянов и Кирилл Юрьевич Лавров…
- Брат Дмитрий и брат Иван, как они друг друга называли. Помните, на церемонии прощания в Театре Вахтангова с Ульяновым, которое вы вели, выступил Лавров. Прощай, сказал, брат – и меньше чем на месяц пережил его.
- Помню, конечно. Так вот тогда они уже были немолодые и нездоровые, потрепанные жизнью люди. Приходят ко мне два великих артиста, которые тащили на себе груз мифов и легенд Театра имени Вахтангова и БДТ Товстоногова…
- Они что-то у вас просили?
- Нет. Разговор был непростой. Они спрашивали о своих дальнейших судьбах и судьбах их театров. И я им тогда сказал, что они будут работать столько, сколько смогут. И счастлив, что выполнил свои обязательства. А решение было действительно очень сложным…
- Но почему, в чем же была сложность? Два поистине Народных артиста, две легенды!..
- Сложным, потому что если ученый, например, может быть и немощным физически, то врач, скажем, не может – пациент его сам нуждается в здоровой энергетике. Так и в театре, люди больные – это серьезная проблема. Это трагедия. Ульянов сам сказал в интервью, что главное для актера – это здоровье. Но, с другой стороны, я рассуждал так, что больной Ульянов – это лучше, чем пять здоровых …не будем называть фамилий. И он ведь сам ушел, положил заявление об уходе. А для этого надо иметь большой запас человеческой прочности. Потому что по своей воле, даже по болезни, с таких постов не уходят, держатся до последнего. Ульянов сказал мне откровенно, что уже не может заражать людей душевным здоровьем… Уход его – очень мужественный шаг. И я с полной ответственностью могу сказать, что если бы Ульянов, со своим нравственным авторитетом, в свое время не взвалил на себя крест Вахтанговского театра, то судьба бы у коллектива была печальная совсем. В Ульянове счастливо сочеталось выдающееся актерское дарование и общественная жилка. Еще раз повторю, считаю это главным в нем – он был хрупким, рефлексирующим, лирическим, звенящим, совершенно замечательно, потрясающе читал русскую лирику, – но гениально играл полководцев-победителей! Великий артист, всех обманул».
- …Мыслите ли вы свою жизнь без театра, Михал Алексаныч?
- Не мыслю.
Позвонила по мобильному телефону моя дочь Елизавета, сказала, что у нее все нормально (она была беременной на шестом месяце), осведомилась, как дела у меня. Я попросил её приехать в Театр Вахтангова, чтобы сфотографироваться с дедом. Она сказала, что ждёт дома мастера по Интернету, но постарается приехать.
- Лизка, может быть, заскочит, - сообщил я Михаилу Александровичу. – Сфотографироваться.
И вдруг он по-стариковски ощетинился, едва не обиделся:
- Так ты обо мне, о моем творчестве публикацию готовишь - или о Лизке?..
- О вас, конечно… - растерялся я.
И про себя констатировал - в который уже раз и теперь с каким-то даже умилением и надеждой: значит, жив ещё в нём артист. Недаром всё-таки говорят, что актёрство – женская профессия. Вспомнилось, как кинорежиссёр Сергей Соловьёв рассказывал о «несанкционированном» приглашении Иннокентия Смоктуновского.
Дело было так. Двадцатичетырёхлетний Соловьёв снимал «Егора Булычова» с Ульяновым в заглавной роли, со многими известными актёрами, оставалось лишь нерешенным, кто сыграет важную, но эпизодическую, почти без текста, роль трубача. И начинающего режиссёра в какой-то момент осенило: «Вот бы Смоктуновский согласился!» «Чем был Смоктуновский в то время, сегодня даже трудно объяснить, - говорил Соловьёв. – По славе, по значимости, по авторитету таких актёров сейчас нет. Он только что сыграл Гамлета, Деточкина в «Берегись автомобиля», не меркла великая слава «Идиота» - все знали: он гений. «Вот, - подумалось мне, как здорово будет, когда два таких могучих актёра – Ульянов и Смоктуновский – сойдутся на площадке! Какая искра высечется!»