Глава 1
Часть 1. Странная закономерность
Странная закономерность выпорхнула из прожитых лет Анатолия. Чем настойчивее он пытался решать какие-либо житейские проблемы, тем большее невезение сопутствовало всем его начинаниям. Дни, месяцы и даже годы тянулись однообразным калейдоскопом промахов и неудач.
По вечерам Анатолий возвращался домой с грузом печальных воспоминаний об очередном не лучшем дне, и единственной заботой его ума было поскорей обрести тихое, спокойное одиночество. Он сторонился бестолковых разговоров с соседями, запирался в своей крохотной девятиметровой комнатке, заваривал чай и размышлял.
— Как так?! — сокрушался Анатолий. — В моих действиях не было ничего предосудительного. Ведь я сказал правду, сказал то, о чём просто молчали другие!..
— Толян, не лез бы ты на рожон. Пойми, с начальством не поспоришь! — возражали ему в курилке сослуживцы, дружески похлопывая по плечу. — Невезучий ты какой-то. А так, вообще, — молодец!
— Так я же не за себя, за вас хотел… — оправдывался Анатолий.
— А вот это ты зря, — хмурились сослуживцы, — тебя никто не просил браниться с начальством от нашего имени. Экий ты чудак. Вроде молодец, но чудак, опасный чудак!
Действительно, тот, кто идёт против течения, всегда кажется чудаком. Не стала исключением из этого правила и судьба Анатолия. Этому способствовали разбитые семейные отношения, грызня родителей и, как следствие, мрачный период отрочества. Лишённый материнской опеки, маленький Толя с ранних лет привык рассчитывать на собственные силы и нередко находил утешение от неурядиц быта в одиночестве. К примеру, он заползал под кровать и хоронился там до тех пор, пока уставшие от перебранки родители его не окликали. Зато там под кроватью, наедине с самим собой он чувствовал себя сильным и независимым.
Но более всего стремление подрастающего Анатолия к внутреннему уединению укрепила изменчивая, ещё неспособная к высокому благородству юность. Сколько раз он шёл на риск, уверенный, что друг прикроет его спину. Когда же случалось непредвиденное, и Анатолий падал, получив внезапный тычок судьбы, товарищ, которому он доверил себя, почему-то беспечно шёл дальше.
Первое время Толя взывал к справедливости, настаивал, убеждал. Но потом понял: если друг предал тебя, что ему ни говори — он не услышит.
Невезение Анатолия доходило до крайне неприличных размеров. Если он торопился, то обязательно путал порядок пуговиц на пиджаке и выходил «в свет», не замечая перекошенной на теле одежды. Если ловил такси или хотел поменять в «валютнике» деньги, то с лёгкостью мог потратить на поиски полдня и не найти ни одного обменника или свободного таксомотора. Зато в другое время Анатолию казалось, что городской автопром состоит сплошь из освободившихся такси, а нежилой фонд - из пунктов обмена валюты.
Анатолий был верующим человеком. Забываясь в молитве, он на время освобождал ум от страха перед роковым приближением очередной беды. Но по окончании молитвенных упражнений неприятности, как изголодавшиеся звери, вновь набрасывались на него и рвали на части тихую светоносную ауру намоленного состояния души.
Временами силы оставляли Анатолия, он отступал от правды и пытался договориться с постылой бабой-невезухой, даже медитировал. Но после двух-трёх сеансов медитации его «сияющая лучами счастья» биография обрастала новыми неудачными подробностями.
В конце концов наш герой осознал простую истину: причиной всех житейских нестроений является он сам. Да-да, именно в нём таится корень тотального биографического невезения.
Откуда корешок? Возможно, Анатолий поднял его с земли по неосторожности или любопытству — мало ли невезучих корешков по России разбросано? После разобрался, сбросил «находку», но следок на руке прижился, росток пустил.
«Ничего, — думал он, — нена;долго всё это. Подгниют корешки, невезуха сама и отвалится». Но вышло наоборот.
Плоды личной несвободы наглядно проявили себя обыкновенным воскресным утром. Анатолий собирался в церковь на раннюю исповедь к восьми часам. Стрелки часов приближались ко времени, когда следовало выходить из дома. Вдруг его любимый рыжий кот Везувий опрокинул со шкафа икону в дорогом старом киоте. При падении стекло киота разбилось, а ящик вызывающе треснул. Икона, скрытая в киоте, не пострадала, но само падение святого образа, да ещё в праздник воскресного дня, стало событием крайне неприятным.
— Ну вот, началось… — выдохнул Анатолий, подбирая осколки стекла и отломившиеся кусочки киота. Вдруг чёрная кровь ударила ему в голову. Он повернулся к Везувию и, не скрывая раздражения, гаркнул во весь голос:
— Да чтоб тебя нелёгкая одолела, мерзавец!
Наспех собрав в ладонь фрагменты разбитого киотного ящика, он встал с колен и оказался аккурат перед зеркальным фасадом шкафа. Анатолий поглядел на своё возбуждённое отражение и горестно заключил:
— Хорош гусь! На причастие собрался, а брата неразумного готов от злости порвать. Да кто ж тебя такого исповедовать станет? В шею погонят, и весь сказ…
Праздничное утро оказалось испорченным. Анатолий выпил стакан кефира (какое уж тут причастие!) и, затаив обиду то ли на себя, то ли на горестное стечение обстоятельств, отправился в храм постоять да помолиться, — может, отойдут, забудутся неудачи дня.
Часть 2. Дерзни чуток…
— Так жить нельзя! — стараясь не заплакать, Анатолий уткнулся лбом в подушку. — Думай, Толян, думай! Или скажи всем «чао!» и…
Минуту он лежал молча, сдерживая подступившее рыдание. Затем перевернулся на спину и уставился в потолок.
— Что «и…»? Всё можно одолеть, претерпеть, наконец, но как изменить себя в себе самом, ведь я же сделан из невезучего материала!
«А ты дерзни чуток», — послышался голос.
— Как это?.. Стоп! Кто здесь?
Анатолий соскочил с кровати и обвёл комнату встревоженным взглядом.
«Дерзни чуток! Измени себя сам, перелепи…» — откликнулся из ниоткуда тот же голос.
Не понимая, что происходит (хотя всё элементарно, — скорее всего, он просто спит), Анатолий немного успокоился и продолжил странный разговор.
— Что значит «перелепи»? Меня слепил Бог, а ты предлагаешь…
«Тот же Бог вручил тебе свободу воли — пользуйся! Ты, я вижу, не очень-то в жизни преуспел, и терять тебе нечего! А значит, рискуй — ниже дна не опустишься».
— Э, нет! — Анатолий сдвинул брови. — Невезучий я, это верно, но душа моя чиста! Ты же предлагаешь пойти против Бога, а значит, и её сделать невезучей?
«Не надо никуда и ни против кого ходить! Все мы у Всевышнего на ладони, не спрячешься. Бог дал тебе жизнь. Он же выгнал тебя из рая затем, чтобы ты не путался у Него под ногами и, как щенок, не выпрашивал подачку. Он сказал: «Живи своим умом и будь счастлив в поте лица твоего».
Голос набирал обороты.
«Тебе дана свобода воли. О, это щедрый подарок Всевышнего! Воля — твоё первейшее оружие. Победи! Победи, наконец, свою треклятую невезуху!»
Голос выдержал паузу и подытожил:
«Для этого ты должен изменить себя. И Бог тут совершенно ни при чём. Дело это житейское, не первородное».
Анатолий долго смотрел в направлении, откуда только что слышался голос. Но было тихо.
— Он прав, чёрт возьми! — решил наш герой и даже не заметил, что впервые за много лет помянул чёрта. — Завтра же иду на фитнес, а с утра (он ухмыльнулся) сбегаю на зарядку. Точно. Надо малость «перелепиться»!
Утром следующего дня он проснулся по будильнику раньше обычного, наскоро оделся и хотел было отправиться на пробежку, но услышал за окном перестук начинающегося дождя. «Э-э, — опустил руки Толян, — всё как всегда. Не вышло».
Анатолий разделся, переставил стрелку звонка на привычное время, закутался в одеяло и уснул, отложив на сорок минут начало дня со всеми его будущими неудачными подробностями.
Действительно, в тот день у него вышла крупная промашка с работой. Ему предложили уволиться по собственному желанию, вернее, по желанию начальства. Обещали дать положительную характеристику и даже выплатить премию, если в кассе окажутся свободные деньги. Увы, свободных денег в кассе не оказалось, а характеристику, которую должна была настрочить секретарша Светка, он так и не получил по каким-то внутренним несросшимся обстоятельствам.
Короче говоря, выдала кассирша Клавдия, женщина обстоятельная и холодная, ему двенадцать тысяч рублей за отработанную треть месяца. Лёшка, напарник, снял с расчёта три тысячи на прощальный посошок, а Валентин Сергеевич, начальник месткома, припомнил давний долг в тыщу двести на общие нужды. Какие нужды?..
Обидно стало Анатолию. Конечно, он понимал, что рано или поздно уйдёт, вернее, его уйдут, но чтобы многолетние сослуживцы провожали его так мелочно и по-свински, этого он не ожидал. «Век живи, век удивляйся», — подумал Анатолий, выходя из офиса.
На лестнице ему встретился оборотистый Лёшка.
— Толян, ты чего? — выпалил тот.
«Да пошли вы все!» — огрызнулся про себя Анатолий.
Впервые за много лет (если не вспоминать реакцию на поступок Везувия) его душу разобрала глухая нарастающая злость. Анатолий чуть не задохнулся от метнувшейся к горлу крови.
— Ждут меня, понимаешь, ждут! Нужен я!
— Где ждут?.. — Лёшка отпрянул, громыхнув бутылками.
Но Анатолий не ответил. Он уже бежал по ступеням нижнего лестничного пролёта и не слышал, как бывший сослуживец хмыкнул ему вослед:
— Да, невезуха — баба с вывертом!
В тот же день вечером Анатолий отправился на фитнес. Купил недорогой трёхмесячный абонемент в общий тренажёрный зал с правом заниматься в местной секции айкидо. Как раз в этот день по расписанию значилось очередное занятие.
Разогревшись в зале, Анатолий спустился в назначенное время в цокольный этаж и оказался в небольшом уютном помещении. На татами рядком сидели порядка десяти учеников в белых торжественных кимоно. У стены стоял учитель (правильнее сказать сэнсэй) в ещё более ослепительном кимоно, расшитом крупными цветами, и что-то тихо рассказывал.
— Можно? — спросил Анатолий, стыдясь своего порядком заношенного спортивного костюма.
— Проходите, — ответил сэнсэй. — Слушайте и запоминайте.
На втором часу занятия учитель велел всем подойти к стене. Разбив учеников на пары, он показал, как делать болевой захват руки соперника если тот оказывает сопротивление.
— Вы стоите у стены плача. Работаем в полную силу.
Первым атаковать досталось по жребию напарнику Анатолия. Несколько минут он пыхтел и безуспешно пытался провести приём.
Автор забыл упомянуть, что Анатолий от природы обладал недюжинной силой. Его неуверенность в себе и покорность «случайным» вывертам судьбы казались настолько неубедительными при взгляде на его рост и обширные плечи, что впору вспомнить Маяковского, его гениальное «Облако в штанах»: «Откуда большая [любовь] у тела такого: должно быть, маленький, смирный любёночек».
Напарник, как ни тужился, ничего поделать с рукой Анатолия не мог. В конце концов, отчаявшись провести приём, он позвал сэнсэя.
— Как это не можете? Ну-ка дайте!
С этими словами айкидошник обхватил своими тонкими жилистыми ручонками огромную ручищу Анатолия и резко довернул её в какой-то неестественной внутренней плоскости.
В принципе, он выполнил движение, о котором и рассказывал ученикам. Но в его действиях присутствовал (как бы поточнее выразиться?) некий профессиональный шарм. Помните сказку про репку? Вот-вот, именно мышка и решила исход дела! Смысл этого персонажа недоступен новичку до тех пор, пока он сам не попробует выдернуть свой личный «житейский корнеплод».
…В следующее мгновение Анатолий провалился в бездонную чёрную дыру и на время потерял сознание.
— Ну что, новичок, оклемался? — сэнсэй участливо наклонился над Анатолием. — Ты какой-то невезучий. Я первый раз промахиваюсь в силе. Уж прости, на тебя пришлось.
Тренировка подходила к концу. Анатолий не стал дожидаться финального ранжира и отправился в раздевалку. Одеваясь, он заметил, что правый локоть не держит усилие. Это была именно та рука, к которой приложился сэнсэй. «Ладно, дома разберусь», — решил Толян, кое-как накинул на одно плечо пальто и направился к выходу.
Дома перед зеркалом он внимательно оглядел повреждённую руку и обнаружил, что из локтевого сустава вместо плавного закругления торчит острая, как гвоздь, кость.
— Ё-моё! — присвистнул Толя. — Он же мне всю суставную сумку порвал…
Рука, действительно, отказывалась слушаться. Он попробовал отжаться от пола — локоть не держал вес тела.
— Ну и денёк! — густые слёзы навернулись на глаза Анатолию. — Что скажешь, брат Толян? Не заладилась технология «я умнее Бога», а? Я-то, дурак, уши развесил…
Взгляд Анатолия уткнулся в потолок. В центре серого замызганного прямоугольника покачивалась простенькая потолочная люстра.
«Крюк прочный, выдержит… — мозг Анатолия размышлял короткими отрывистыми фразами: — Табуретка есть. Так, что ещё? Ах да, верёвка. Бельевая не пойдёт, тонковата. — С минуту он думал. — Есть! Есть у меня одна верёвочка!.. Что? Что такое?»
В дверь стучали. Перестук сопровождался негромкими покашливаниями. Анатолию стоило труда переключить сознание на призывные звуки из коридора.
— Это ты, Флавий? Входи, молчун, — выдохнул хозяин комнаты, радуясь, что судьба предоставила ему некоторое время (последнее!) для продолжения жизни.
Часть 3. Собеседники
— Толь, можно к тебе? — В щель между косяком и приоткрытой дверью протиснулся щуплый мужчина средних лет. — Ты прости, не могу один. Как клещами, сдавило.
На пороге комнаты стоял одинокий Флавий, печальный и такой же, как Анатолий, никому не нужный человек. Год назад он въехал в соседнюю комнату после смерти бабы Дуси. С той поры в квартире стало проживать сразу два безрадостных молчуна. Третьим жильцом, вернее жиличкой, была полоумная тётя Нида (в народе — Гнида). На появление в квартире Флавия она отреагировала довольно парадоксально.
— Толя! — воскликнула она, указывая на Флавия. — Нас стало слишком много. Предлагаю умирать по очереди!
— Толь, не гони, а… — сосед застыл в полудвижении.
— Да уж заходи, коли вошёл, — миролюбиво ответил Анатолий, подавая гостю стул.
— Я тут принёс чуток. — Флавий поставил на стол литровую бутыль мутноватой самогонки и плетёное лукошко с деревенской съестной всячиной. — Вот, брат заезжал, привёз. Мне одному не одолеть — помру! Дай, думаю, к соседу на огонёк зайду. Побалакаем с ним, полюбезничаем, глядь, слово за слово — хвороба-то и оттянется, отпустит нелёгкая хоть на малость.
— Скажу тебе по-соседски, — усмехнулся Анатолий, — я нынче собеседник неважный. Уж больно день не задался. Про таких, как я, говорят: «Не повезло — на ветру штаны порвал». Оно тебе надо, Флавий? Ты лучше телевизор включи, на клоунов глянь, может, и полегчает. Со мной-то зачем?
— Выслушай меня, Толя, — просительно взглянул Флавий. — Я к тебе поплакаться пришёл. В гробу видал я этих клоунов. Выпьем, соседушка, по единой!
«Ладно, — подумал Анатолий, — встать на табуретку я всегда успею».
— Фла, а давай-ка сперва я тебе сказ расскажу. Сказ правдивый, так сказать, доморощенный. Наливай! — Анатолий посмотрел в потолок, печально улыбнулся и подсел к столу. — Вот слушай…
И покатился рассказ, как клубок, издалека. От самых школьных лет, когда он, здоровый парень, в классе оказался отверженным. А причиной нестроения в коллективе стала его гипертрофированная стеснительность.
Отец Толика вечно был в делах, сыном не занимался, не научил смотреть на жизнь прямо и не раболепно. От первых неудач в общении со сверстниками парень закомплексовал. Подростковое стеснение, как данью, обложило поступки юноши и сжало круг его социальной жизнедеятельности.
Девочек он избегал. Отдельные инциденты, возникавшие, так сказать, при лобовом столкновении, заканчивались смущением и позорным бегством Толяна под скаредные насмешки одноклассников.
Он не мог связать двух слов у доски на уроках литературы, если надо было разобрать романтические мотивации героев. Например, «отвечая» тему «Объяснение в любви Петра Гринёва и Маши», Толя в течение пяти минут не проронил ни слова. Когда же Марья Ивановна встала из-за стола, подошла к нему и тихо, чтобы не слышал класс, спросила, почему он молчит, юноша, сбиваясь и краснея, ответил ей: «Марья Ивановна, простите, об этом нехорошо говорить вслух». Тогда учительница достала пачку сочинений, нашла работу Анатолия и прочитала внушительный отрывок, посвящённый теме любви в повести «Капитанская дочка». Окончив читать, она поглядела на притихшие ряды учеников и увидела то, что наполнило её сердце радостью. Тихой материнской радостью за смутившегося у доски малознакомого ей долговязого паренька.
«Да, — подумала она, — одни, как бабочки, сверкают бархатной красотой крыльев, другие хранят красоту глубоко в себе. И это тоже хорошо. Без внутренней красоты внешнее великолепие случайно и недолговечно».
Сочинение мальчика всколыхнуло в душе Марьи Ивановны нежные воспоминания юности.
Она припомнила, как один знакомый художник рассказывал ей про удивительные космические метаморфозы. Он иллюстрировал свои слова невзрачными серыми разводами на старой полусгнившей доске. Это было так замечательно!..
Звонок прервал её размышления. Учительница очнулась и невольно смутилась оттого, что более полусотни глаз внимательно и задумчиво глядели на неё. Никто не шелохнулся. Только у доски ёжился и переминался с ноги на ногу забытый всеми долговязый Толя Локотков.
— И ты знаешь, Флавий… — Анатолий в третий раз налил по единой. — Тогда, стоя у доски, я впервые почувствовал крылья за спиной! Мне захотелось писать, говорить с девчонками о любви, драться. Это было сродни состоянию счастья! Я перестал бояться за себя, ощущать собственную неполноценность. Мне захотелось поделиться с другими хоть толикой нахлынувшего на меня счастья. Я буквально набросился на одноклассников, требуя внимания к моим исповедальным восторгам. Каждой девчонке я бессовестно врал, признаваясь в любви. Но самое удивительное то, что я искренне верил в свои слова. Когда меня очередная возлюбленная укоряла: «Толечка, ты же вчера то же самое говорил Наташке Фроловой!», я честно отвечал: «Не может быть!..» Состояние вольной птицы с неделю буквально распирало меня изнутри и в конце концов готово было стать чем-то искренним и значительным. Но мой счастливый полёт, как ты понимаешь, не вписывался в планы созданной лично для меня невезучей биографии. Вскоре картонный самолёт, который поднял в небо мой ангел-хранитель, потерял управление и «благополучно» разбился…
Анатолий обхватил голову руками и погрузился в задумчивость.
— По единой, Толя! — Флавий нарушил молчание.
— Да-да, конечно… — Анатолий очнулся и продолжил: — Короче, после того случая всё вернулось на круги своя. Более того, ко мне после «падения» накрепко прилепилась житейская нерасторопа. Во всём, что приходилось делать, я стал чуть-чуть не попадать. Перестал выбивать «десятку» в тире, находить в живом разговоре нужное слово, начал слишком часто ронять из рук то чашку, то карандаш или авторучку… Поначалу я относился к этому забавному невезению философски: мол, щука на то и дана, чтоб карась не дремал. Но потом эта «забава» стала расти в размерах. Когда же я оценил её масштаб и по-настоящему испугался, было поздно.
Анатолий непроизвольно посмотрел в потолок.
— А сегодня, Флавий, вообще особый день. Меня выгнали с работы, я повредил руку и… и растратил последнюю надежду на лучшую жизнь. Представь: с неба в житейское море упала звезда, остыла и превратилась в обыкновенную морскую звёздочку, мясистую каракатицу, не нужную ни рыбакам, ни Богу…
— По единой, Толя, по единой! — Флавий вскочил со стула, подбежал к Анатолию и обнял его за плечи. — Ты же сокровище, Толя, понимаешь, сокровище! Твою историю должны услышать люди. К примеру, я. Да я после твоих слов о себе и говорить не хочу! Тепло мне стало теперь, уютно. Знать, не один я такой горемычный. Светло в глазах, поверь, светло стало, как днём!
Флавий поспешно разлил самогонку по рюмкам, вытер рукавом слёзы и выпил. Анатолий сделал глоток и продолжил:
— Представь, вчера со мной говорил голос. Натуральное фэнтези! Он предложил мне одолеть невезуху, но как-то странно. Он, видишь ли, напомнил мне про свободу воли. Дескать, исправь себя сам, без Бога. А в кого, скажи, я могу превратиться без Бога? В силача-одиночку?
— Да, это хороший вопрос! — подхватил Флавий, разглядывая Анатолия через зелёное стекло бутылки.
— Вот я и рассудил: откуда мы знаем, какое количество напастей уготовано нам судьбой? То, что реально портит нам жизнь, возможно, лишь малая часть заготовленного для нас невезения.
— Согласен! — воскликнул Флавий.
— Голос предложил мне улучшить то немногое, что уже известно. Но вопрос в том, не спровоцирую ли я тем самым иные, гораздо бо;льшие неприятности.
— Тут я тебя не понимаю!
Собеседники чокнулись, выпили и, наскоро закусив, приготовились к обстоятельному размышлению.
— А как же свобода воли? — Флавий хитро посмотрел на собеседника. — Стоп! Ещё раз по единой!
— Тут вот какое дело, — причмокивая селёдочкой, продолжил Анатолий. — Я понимаю свободу воли не как вызов Богу, а как персональную свободу человека творить в божественном пространстве…
— Отличная мысль! — перебил Флавий.
— Так вот, голос, который разговаривал со мной, всё время выталкивал меня из этого пространства, настаивал на уединении от Бога. Но там, где нет Бога, нет добра, справедливости, нет жертвенной любви и человеческого благородства. Зато есть сила, власть, аналитическое превосходство, семейный договор, ювенальная юстиция и право половых меньшинств на извращение божественного гендерного замысла!
Анатолий в волнении заходил по комнате.
— Я понимаю, холёный дарвиновский супербой внешне гораздо более эффектен, чем ссохшийся в молитвенном подвиге какой-нибудь сирийский подвижник. Но в таком случае следует сказать, что лучший из людей — молодой лев, что самое дееспособное интеллектуальное образование — стая!
— Так-так, дальше! — Флавий принялся растирать ладони.
— А явление в мир гения-одиночки, монаха-отшельника, мудреца-философа — это досадные исключения из правила стаи, — так сказать, социальный брак, общечеловеческий сбой. Так, что ли? Выходит, китайские хунвейбины или украинские радикалы — идеальные первопроходцы в мир грядущего человеческого счастья!..
— Ты прав, Толя… — Флавий сосредоточенно, стараясь не пролить ни капли, разлил остаток самогона. — Сядь. То, что ты сейчас сказал, должны услышать люди. Запиши всё это. Я знаю на Арбате одного парня. Он просто стоит и читает вслух свои книги. И многим нравится, даже деньги кидают. Им бы тебя послушать!
Он умоляюще поглядел на Анатолия.
— Ну что, на посошок и по кельям?
Часть 4. Гибель Везувия
Флавий сгрёб со стола остатки пиршества и, кренясь бочком в сторону двери, попятился к выходу.
— Пиши, Толян, пиши! — воскликнул он, стекая в узкую щель приоткрытого дверного проёма. — Ты гений!..
Щель была мала. Казалось, что Фла просто вышел из комнаты через закрытые створы, как в фэнтези.
«Гений? Он сказал "гений"»? — подумал Анатолий, оставшись в одиночестве, и невольно усмехнулся этому событию. Да-да, именно событию, потому что последнюю похвалу в свой адрес его память «датировала» по меньшей мере тридцатилетней давностью. (Маленький Толя запомнил, как перед самой смертью бабушка сказала ему: «Ты у меня замечательный!»)
Анатолий почувствовал, как плотный горячий валик внутреннего самодовольства медленно растекается по кровотокам.
— Чертовски приятно! — зевнул он и, протянув руку, взял с письменного стола листы писчей бумаги. — Так…
Он приготовился записать что-то весьма гениальное, но в этот момент кот Везувий, сидевший на приоткрытой дверце платяного шкафа, прыгнул ему на плечо. Балансируя и пытаясь обрести равновесие, десятикилограммовая скотина вцепилась когтями в шею хозяина. Анатолий взвыл от боли, вскочил со стула и сбросил кота на пол. Тот приземлился на четыре лапы, затряс взъерошенной головой, но тут же взлетел на подоконник, перескочил в открытый проём форточки и замер в ужасе между небом и рассерженным человеком. Анатолий, не вполне понимая, что он делает, схватил веник, подбежал к окну и, ткнув веником кота, вывалил Везувия наружу. Несчастное животное попыталось зацепиться за раму, затем за узкий оконный отлив, но когти только чиркнули по стеклу и оцинкованной жести. Падая, кот бросил прощальный взгляд своих круглых непонимающих зрачков на хозяина и исчез внизу.
Анатолий остолбенел. Он слышал стук собственного сердца и далёкий щебет птиц. Вдруг ритм ударов сбился каким-то дополнительным непрошеным ударом.
Осознав произошедшее, Анатолий с рёвом «а-а!..» вскарабкался на подоконник. Боже!..
Внизу на асфальте лежал неподвижно его возлюбленный Везувий. Даже с высоты седьмого этажа было видно, как в закатных лучах солнца поблёскивает тёмная лужица крови вокруг его головы.
Анатолий поспешно слез с подоконника. Он постоял минуты две посреди комнаты, собираясь с мыслями, затем взял походную сумку, сапёрную лопатку и вышел из квартиры. «Вот тебе и фэнтези, чертовщина какая-то…» — горестная мысль мелькнула вдогонку в его голове.
Он решил похоронить кота за городом. Долго ехал в безлюдном трамвае, минут тридцать шёл по пустырю, пока не набрёл на лесную опушку. Солнце уже совсем село. На тёмном небе играли прощальные сполохи вечерней зарницы.
Раскопав небольшую яму, он опустил на дно сумку. Долго не решался расстегнуть молнию, потом всё же распахнул затвор и поглядел на мёртвого Везувия. Горячие струи слёз брызнули из его воспалённых глазниц. Анатолий на ощупь застегнул молнию. Глазницы, как две опрокинутые вверх дном морские раковины, заливали его щёки напористой солёной влагой.
— Да что же такое со мной творится?! — взвыл он. — Господи! Зачем мне такая жизнь? Не хочу, не могу больше…
Анатолий повалился на землю, сжался, как зверь, в комок и мало-помалу затих, забыв о наступающей ночи, об окончании работы общественного транспорта, наконец, о собственной безопасности и здоровье.
«Пусть, пусть случится со мной непредвиденное… Всё неважно…»
Он заснул тягостным беспокойным сном, будто провалился в глухой подпол времени. Отмирающими кончиками сознания Анатолий ещё различал отдельные звуки вдали над облаками сна. Но облака сгущались и слипались в плотную силиконовую массу.
Наконец он почувствовал телом, как последний фонарик, пробивающийся сквозь резиновую толщу облаков, стух, и наступила полная темнота, нежная, как вата, лёгкая, как дым…
— Да он холодный, помер чувак — факт.
— Не-е, щёки, гляди, не белые, жив, поди. Пошевели-ка!
— Ты чё! Я боюсь мертвяков трогать… смерть — она штука заразная!
— Пусти тогда. Ну, пусти, говорю!
Анатолий почувствовал, как что-то тупое упёрлось ему в плечо. Он открыл глаза и приподнялся от земли.
— Ух ты, чувак ожил!..
— А я тебе говорил: живой он, видишь теперь сам — живой.
Светало. Над Анатолием склонились два мужика в потрёпанной одежде и с целлофановыми пакетами в руках. Один из них был лет на двадцать постарше другого, — может, отец. Молодой походил на огромного взъерошенного медведя. Он стоял косолапо и глядел, как показалось Анатолию, с затаённой злостью. В аромат осеннего утра вкрался неприятный запах нечистоты, исходящий от наблюдателей.
— Вы чё, мужики? — с испугом заговорил Анатолий. Его не промытый утренним чаем голос сипел и отказывался слушаться.
— Чё мы! Мы тут по грибы ходим, глядь — мертвяк лежит. И вроде не легавый. Вот решили удостовериться. А ты живой — ну, потеха! — Мужики залыбились, приоткрыв жёлтые щербатые зубы.
Анатолий поспешно поднялся с земли.
— Вы идите, со мной всё в порядке, не стоит беспокоиться, — проговорил он, оглядываясь вокруг.
— Как же нам не беспокоиться, братишка? Третий день обоим жрать неча. Уж ты подай-ка нам всё, что при себе имеешь. Голодный человек — он хуже;е зверя, разорвать может, — усмехнулся старшой.
Молодой, косолапя и прихрамывая на одну ногу, обошёл Анатолия и встал за его спиной.
— Ребята, спокойно! — заскулил Толян. — Всё отдам, только не бейте!
Да-да, случилась обыкновенная, заведомо несчастливая история. Анатолий, воспитанный обстоятельствами судьбы как человек мнительный и боязливый, «забыл», что сам по себе не ниже и не слабее молодого медведя-разбойника. И уж как минимум на «фифти-фифти» мог бы с ними, голодными, поговорить по-мужски или хотя бы попробовать. Всё лучше, чем самому нести собственную голову на плаху и обещать палачу премиальные за хорошую работу.
Он послушно достал из нагрудного кармана пиджака портмоне и в довершение позора выворотил карманы брюк.
— А вообще, чё ты тута делал? — спросил молодой.
— Я…
— Глянь, Федь, — перебил старшой, показывая подельнику на вскопанный участок земли, — свежая прикопка! Может, он сбросил чего?
— Да нет же, я…
— Глохни! — огрызнулся старшой. — Федь, да у него и лопатка имеется! Ну-ка, ты, шнырь, дай сюды лопатку! Точно закопал, вона, гляди, Федь, земелька-то налипла — свежак. А ну, сынок, копни малость.
Тот взял лопату и сделал пару копков. На третьем вскопе лезвие чиркнуло по зарытому в земле предмету.
— Батя, схрон! — заорал молодой верзила.
Старшой выхватил заточку и полоснул воздух в миллиметре от потерявшего последнее самообладание Анатолия. Толян упал на землю и, как ящерица, отполз в сторону.
— Лежи тута, — скомандовал старшой. — Дёрнешься — прирежу.
«Вот те грибники…» — пискнул Анатолий, придавленный железобетонной плитой страха. Он безучастно наблюдал, как оба разбойника сгрудились над могилкой Везувия и…
— Ах, ты падла, кошку схоронил тута! — захохотал младший, поднимаясь с колен. — Бать, может, его к ентой кошке прикопать?
У Анатолия вырвалось нечленораздельное оханье. Оба разбойника злобно зыркнули в его сторону.
— Валим, Федь! — скомандовал старшой. — Живи, баклан, радуйся. Подфартило тебе нынче, крепко подфартило.
Мужики вытряхнули из сумки тело несчастного Везувия и целлофановые пакеты, перепачканные кошачьей кровью. Сложили внутрь грибные мешочки и скромный трофей (сапёрную лопатку), плюнули пару раз в сторону Анатолия, смачно выругались и зашагали прямиком в лес, обрывками фраз переговариваясь друг с другом. Через пару минут их разговор стих в утреннем молоке наступающего дня.
Мятый, перепачканный рыжим подмосковным суглинком тридцатидвухлетний верзила попытался встать. Ноги, вялые, как два ватных тампона, не смогли приподнять измученное, отяжелевшее от страха тело. Он опустился на колени, привалился к прелой полуразвалившейся кочке и заплакал.
— Подфартило! — всхлипывал Анатолий, втирая слёзы в грязные пятнистые корочки щёк. — Ох, подфартило…
Через неопределённое время он встал и шажками подошёл к развороченной могилке. Везувий лежал, неестественно запрокинув назад милую ушастую башку. Анатолий поднял с земли холодное тельце друга и бережно вернул в могилку. Набросав поверх бугорок земли, он стряс земляные катышки с ладоней и, опасаясь возвращения лихоимцев, побрёл к трамвайной остановке.
Анатолий шёл, сутулясь и поминутно стирая с лица набегающие слёзы. В пути его провожали встревоженные птицы и множество котов, которые прямо из-под ног срывались с места и убегали прочь в туманное млеко.
— Господь всевидящий, что Ты со мной делаешь?! — подрагивал его голос в морозной проседи утра. — Страх губит мои последние силы. Я же Твоё возлюбленное творение, Твой замысел! Прости, но я ничего не понимаю. Я гибну. Гибну, так и не узнав — зачем…
Через неопределённое время он подошёл к остановке. Вскоре, весело позвякивая колокольчиками, подкатил трамвай. Анатолий поднялся по ступенькам водительской двери и остановился перед турникетом, вспомнив, что всё до копейки отдал грибникам.
— У меня нет денег. Меня ограбили, — обратился он к женщине-вагоновожатой.
Та посмотрела на замызганного пассажира и ответила:
— Проходи, мил человек, вижу, досталось тебе крепко от вчерашнего дня.
— Это точно… — Анатолий перелез через турникет и сел в глубине вагона. «Надо же, она сказала: мил человек я». Слёзы вновь защекотали натруженные роговицы. Он поднял воротник плаща и вжался в холодное оконное стекло. «"Мил человек" — надо же так сказать…»
Часть 5. Плоды молитвы
…Наутро Анатолий поднялся поздно, с больной головой. В глазах кружились мутные тени, что-то посверкивало впереди за меняющимся нагромождением предметов. Он выпил святой воды и встал на молитву. Постепенно, следуя непрерывному течению молитвенных фраз, его ум очищался от клейких сполохов ночи, а вереница покаянных славословий выдавливала из души гадкое ухабистое нестроение. Так крупные капли дождя смывают с перепачканных рук разводы грязи, возвращая ощущение лёгкости и внутренней чистоты.
Анатолий трижды перечитал утреннее правило, но завершать молитву не хотелось. Он стал вычитывать всё подряд, что имелось в Молитвослове на разные житейские случаи. Ему чудилось, что тени и зловещие вспышки тотчас вернутся, если он прервёт свой собственный голос. И только минут через двадцать сознание зафиксировало далёкий раскатистый голос: «Оглянись, чадо!»
Анатолий доверчиво повернул голову и увидел возле дверного порожка ту самую сумку, которую забрали у него мужички-разбойнички. Но самым невероятным оказалось то, что рядом на подлокотнике дивана сидел и замывал гостей… его возлюбленный кот Везувий. Да-да, целый и невредимый!
«Сон или чудо? — опешил Анатолий, недоверчиво оглядывая сумку. — Или я сошёл с ума, или…» Опасаясь даже подступить к осмыслению случившегося, он поспешил в ванную, наскоро умылся и, не завтракая, бросился к письменному столу.
Анатолий с трудом отыскал среди канцелярского хлама пишущую ручку, извлёк из нижнего ящика стола жёлтую от времени полупустую общую тетрадь и…
Поток литер, подобно выкипающему из турки кофе, подхватил в неистовом порыве его духовные скрепы, освобождая сознание Анатолия от налипших фрагментов недавнего страха. Подсознательного животного страха, ставшего за неполные сутки новым, агрессивным, как раковая клетка, органом его тела. Страха, купирующего волю, ум и саму надежду на продолжение жизни.
Именно о таком страхе говорил Чехов, призывая «выдавливать из себя по капле раба». Гений Чехова оказался прав — совершилось чудо!
Несчастья вчерашнего дня, промытые слёзной молитвой и оказавшиеся на деле просто тягостным сном, уступили место новому чудесному восприятию мира. То, что испытал Анатолий, правильнее было бы назвать словом «Воскресение».
Не в силах сдержать нахлынувшее чувство духовной радости, он ещё с большим воодушевлением углубился в сочинительство. Хотя написанное им, скорее, походило на стенограмму бесцельной и оттого несносной человеческой жизни.
Как показало время, именно эта нехитрая житейская правда и зажгла человеческий интерес к автобиографическим записям печальника и рокового несчастливца Анатолия.
Часть 6. Арест
Через неделю рукопись была готова. Анатолий пересчитал свои сбережения, вздохнул и отправился в машинописное бюро оцифровывать текст.
— Оцифровали? — спросил Флавий, разглядывая соседа, входящего с аккуратно обёрнутой типографской пачкой.
— Ага. Даже попросили разрешение скопировать для себя, — ответил Анатолий, неловко улыбаясь.
— Я же говорил: есть интерес! — Флавий сжал ладонями виски и стал возбуждённо ходить взад-вперёд по коридору. — Так, сегодня у нас суббота. Прекрасно. Значит, завтра воскресенье. Толя, завтра же ты идешь на Арбат и делаешь то, что я сказал.
Флавий замолчал, о чём-то сосредоточенно думая. Анатолий направился было в свою комнату, но сосед ухватил его за рукав и продолжил инструктировать:
— Встанешь на углу Спасопесковского переулка. Там ещё белая церковь неподалёку. И будешь читать, слышишь меня, читать! Пусть люди идут мимо, хмыкают, показывают на тебя пальцами, ты читаешь, только читаешь. Возьми с собой бутылку воды и пару бутербродов подкрепиться.
— Я понимаю, Фла.
От слов товарища Анатолий ощутил внутреннюю вибрацию в теле. События последней недели не прошли бесследно. Он испытывал необычайную смелость и решимость идти вперёд, идти навстречу лиху, не рассчитывая ни на везение, ни на благосклонность судьбы. Образ мыслей, чудесным образом поменявший знак на противоположный, отныне его поддерживал, направлял и вселял веру в успех задуманного.
«А что? И пойду, и буду читать! — клокотала его обновлённая стать. — Приветствую тебя, Жизнь! Осанна в вышних!»
Анатолий стоял на пересечении Спасопесковского переулка с улицей Арбат и теребил в ладонях листы рукописи. То проталкивая вперёд, то носком ботинка возвращая назад сумку с бутербродами и бутылкой кипячёной воды, он неловко переминался с ноги на ногу и читал текст тихим, погружённым в самого себя голосом.
— Слушай, друг, говори громче, интересно же! — гнусавым голосом попросил рыжий пацан в велюровом новомодном костюме. — Оно правдиво выходит, тля меня побери!
Анатолий перестал гонять под ногами несчастную сумку, покрепче упёрся ногами в брусчатку улицы и, вытянув вперёд руку с листами текста, заметно усилил голос:
— Его желание жить с каждым днём оседало всё глубже в трясину неуверенности и душевного подленького страха. Он казался себе беспомощной и беззащитной тварью перед обступившими со всех сторон каверзами судьбы…
Анатолий сделал паузу, набрал в лёгкие воздух и приготовился продолжить, как вдруг сквозь плотное кольцо слушателей в центр протиснулась молодая женщина. Она виновато поглядела Анатолию в глаза и воскликнула:
— Как хорошо вы говорите! Тысячу раз соглашаюсь с вами. Позвольте мне добавить от себя…
Не успела женщина договорить фразу, несколько полицейских, обогнув толпу слушателей, ловкими перехватами спутали Анатолию руки за спиной и повели в машину с голубым номером, стоящую неподалеку прямо на пешеходной дорожке улицы. Никто ничего не успел понять. Какой-то парень, растолкав полицейских, успел вложить в стиснутые ладони пленника маленькую записку.
Сопровождающие впихнули Анатолия на заднее сидение и сами юркнули рядом. Автозак включил сигнальные огни и осторожно, объезжая идущих навстречу пешеходов, тронулся с места.
— Что произошло? Кто он? — спрашивали люди друг друга.
Молва о случившемся побежала по Арбату. То, что пленённый литератор не в ладах с властью, для всех казалось несомненным. Но кто он? Неужели хрущёвские «бульдозерные» рецидивы востребованы новейшей историей страны? А иначе как объяснить пленение, арест без предъявления ордера, без понятых, наконец? Вскоре в толпе взволнованных горожан появилось несколько одинаково одетых мужчин спортивного телосложения. Слово за слово, они перехватили нить разговора, убедили собравшихся разойтись с миром и продолжить воскресную прогулку:
— Там разберутся, обыкновенная проверка, он приезжий, не зарегистрирован, сейчас в отделении выполнят все въездные формальности и отпустят. Завтра этот человек наверняка будет читать, и никто его пальцем не тронет. Потерпите день, и вы сами во всём убедитесь…
В общеобразовательном курсе «Элементарная психология» есть понятие «эффект толпы», или — в двух словах — влияние группового сознания на интеллектуальную и чувственную природу личности. Эффект толпы формирует некое комфортное состояние человека в плане защищённости при необходимости принимать трудные решения. Это легко понять. В толпе опасность всегда опосредована, поэтому каждый из тех, кто образует толпу, может проявлять себя как личность и одновременно находиться под «крышей организации». Это значит, что первая ответная стрела, выпущенная в толпу, скорее всего, достанется кому-то другому, но не тебе. Подобная «защищённость» рождает чувство безнаказанности и трусливой отваги.
Человек создан из глины и так же, как глина, пластичен. При определённых жарких обстоятельствах он может принимать твёрдую форму, а в иных, «сырых» случаях терять её совершенно. Например, жёлтая медийная река способна размыть человека и создать из него некий мутный раствор, готовый к применению в любых сеансах социальной медитации.
На толпу нетрудно влиять. Броуновское движение её участников усредняет, вернее, обнуляет результирующий вектор сотен человеческих личностей. Поэтому применение даже небольшой направленной силы может оказать на толпу реальное действие.
Анатолия доставили в отделение и, действительно, через пять минут, записав личные данные, отпустили.
— Не бузи на людях, нехорошо, — старшина похлопал его по плечу и проводил до двери. По пути к выходу Анатолий поравнялся с так называемым «обезьянником».
В довольно чистом помещении, отгороженном от коридора внушительной решёткой, развалился на лавке человек с огромными голубыми глазами. По виду он напоминал обыкновенного российского бомжа, неряшливо одетого и трогательного в своей неприспособленности к благополучной жизни.
— Эй, счастливчик! — окликнул бомж Анатолия. — Сон-то не забывай — здоровее будешь!
Анатолий вздрогнул. Перед глазами вспыхнула картинка той самой злосчастной опушки. «За кадром» он ощутил человеческое движение и увидел мелькнувшие рядом две синие тени…
— Заткнись, Захарий! — старшина миролюбиво окрикнул бомжа. — Не слушайте его, Анатолий Прокопьевич. — Полицейский с улыбкой взглянул на Анатолия. — Захар ночует у нас через день и всем всё предсказывает. Достал уже.
— И что, сбывается? — переспросил Анатолий, улыбаясь в ответ старшине.
— Не поверите, в десятку бьёт, бандит! Даже украинскую заварушку по дням выложил года за полтора до того. Достал уже, ей Богу!
Часть 7. Эхо
Анатолий вернулся домой, опустошённый событиями и переживаниями дня. Чтобы хоть чем-то заполнить навязчивую тишину комнаты, негромко включил радио. Курсор приёмника застыл на радиоволне его любимой передачи «Эхо перестройки». По вечерам, вслушиваясь в голос «Эха», он отмечал много полезного для себя. Ему нравилась высокая интеллигентная планка подачи материала, избранный состав приглашённых участников, многие из которых были действительно интересными, оригинально мыслящими людьми.
Анализируя острые, злободневные радиодиалоги, Анатолий с болью отмечал собственные образовательные изъяны. Общение с приёмником (он любовно называл его — «моя говорушка») было сродни рентгену, высвечивавшему очевидные погрешности в его интеллектуальном развитии.
Пристрастие к самокритике можно было бы сравнить с обыкновенной безделицей, если бы не одно «но». Наш герой действительно всякий раз предпринимал попытки «штопать» себя по «образу и подобию» очередного замечательного человека. И пока шла передача, Анатолий в самом деле менялся. Но по окончании трансляции он достаточно быстро терял приобретённые навыки и становился прежним — неловким, стеснительным и невезучим.
Стрелка часов перевалила за вечернюю цифру «восемь». На волне «Эха» начались новости.
— …Отметим очередной возмутительный факт неуважения к понятию «демократия» в нашей стране. Сегодня на улице Арбат около двенадцати часов дня произошёл инцидент, который…
Анатолий насторожился. Голос диктора оповещал москвичей о задержании сотрудниками правопорядка неизвестного литератора, открыто читавшего на углу Арбата и Спасопесковского переулка новую, только что законченную рукопись о социальном неравенстве в современной российской жизни.
— …До каких пор гражданский голос в нашей стране будет под прицелом опричников власти? — пламенно вопрошал ведущий передачи. — Свободу борцам за демократию и справедливость!
— Ё-моё… — Анатолий вжался в диванную подушку. — Это ж про меня!
Он непроизвольно нащупал в кармане записку, которую тайно от конвоиров передал ему какой-то парень. Это была визитка. «Андрей Паршин. Свободный журналист». Далее следовали имейл и телефон. «А чё, возьму да позвоню», — подумал Анатолий и принялся искать сотовый телефон.
Беда с этими телефонами! Их всё время приходится искать. Упрямство, с которым эти маленькие проказники прячутся от своих владельцев, поражает. Статистика мобильных исчезновений подтверждает тезис церкви о том, что мир, в котором мы живём, является ареной борьбы двух противоположных духовных сил, добра и зла. И часто, не имея возможности руководить нашим любящим сердцем, силы зла (читай: бесы) пакостят по мелочам, пряча сотовые телефоны, делая нам подножки на ровном месте и прочие нежданные колкости. Конечно, силы добра (читай: наш ангел-хранитель) всегда готовы нам помочь, исправить ситуацию и вернуть благоприятное стечение обстоятельств. Но ангел-хранитель — слишком занятый дух. Он завален ворохом других неотложных дел, связанных с нашим духовным устроением, и поэтому не всегда сразу приходит на помощь в столь крохотных и вовсе не судьбоносных ситуациях!
Наконец Анатолий обнаружил пропажу — не иначе бес постарался! Мобильник оказался под перевёрнутой вверх дном немытой суповой тарелкой на его кухонном столе. Естественно, «сотовый беглец» оказался полностью разряжен.
Анатолий подключил телефон к сети и набрал номер журналиста.
— Здравствуйте, Андрей, вы мне передали визитку сегодня.
— Ола! Как хорошо, что вы позвонили! Давайте встретимся прямо сейчас, скажите, куда мне подъехать?
— Ну, подъезжайте… — неуверенно промямлил Анатолий, сбитый с толку напористостью Андрея.
— Куда?
Анатолий назвал адрес.
Часть 8. Визит гостя
Анатолий ходил по комнате из угла в угол с чувством некоторой неловкости перед будущим визитёром. «И чего позвонил? Сорвал человека на ночь глядя… Зачем? Ах, как нехорошо вышло!» Он пытался доказать самому себе разумную необходимость безотлагательной встречи. Ну и что, что поздно? А как иначе объяснить миллионам радиослушателей, что случилось на самом деле? Что никакой политической подоплёки в его действиях не было и быть не могло! Он, законопослушный гражданин, воцерковленный человек, никогда бы не позволил себе возмущать народ, даже если бы случилось искушение в масштабе государства и он оказался бы чем-то действительно недоволен. Церковь благословляет всякую власть, кроме сатанинской. И каждый истинный христианин верен церковной дисциплине…
Вечернюю тишину прихожей разбудил нетерпеливый входной звонок. Анатолий прервал поток мыслей и поспешил открыть дверь. Он приосанился, предполагая уважительно и церемонно встретить гостя, но, как только он отомкнул задвижку, в прихожую запросто ввалился парень лет двадцати пяти.
— Вы тот самый? Простите, не знаю вашего имени. Я Андрей, журналист, — выпалил молодой человек скороговоркой.
— Ну да, я Анатолий, — наш герой протянул руку для приветствия.
Андрей, не заметив предложенной руки, стал доставать из сумки видеокамеру и прочую технику для интервью.
— Простите, не расслышал!
— Анатолий…
— Да-да, Анатолий, скажите, где мы можем с вами поговорить?
— Проходите, — Анатолий указал на дверь своей комнаты и, улыбаясь, добавил: — а я пойду, поставлю чайничек.
Он отправился на кухню по узкому тёмному коридору. В проёме боковой двери показалась встревоженная тетушка Гнида.
— Кто это к вам, Анатолий Прокопьевич, явился на ночь глядя? — соседка упёрла кулачки в дородные бока, тронутые телевизионными пролежнями, и перегородила проход.
— Это журналист. Он будет брать у меня интервью. Вам-то, собственно, что? — ответил Анатолий.
— Интервью? — Тётушка подалась вперед. — И что же вы такое натворили?
— Ничего я не натворил. Просто меня сегодня забрали в милицию.
— В милицию?! — Гнида всплеснула руками. — Дожили, в милицию, значит…
Она не знала, что ещё прибавить, чтобы полнее выразить своё возмущение случившимся, но Анатолий, несмотря на внушительные размеры преграды, юркнул на кухню и стал наливать воду в чайник.
— Погодите, погодите! — Тётушка перекочевала на кухню. — Так это, что же, вас отпустили, получается?
— Получается, отпустили, — улыбнулся Анатолий, зажигая конфорку.
— Нет-нет, погодите, вас не должны были отпустить! — Тётушка явно не понимала чего-то главного и оттого начинала злиться: — Вас же забрали!
— Меня условно отпустили. До суда, — пошутил Анатолий.
Было заметно, что пожилая женщина всё глубже увязает в непонимании означенной ситуации.
— До суда… — Она повернулась и медленно удалилась в свою комнату.
В это время закипел чайник. Анатолий подхватил с плиты булькающего слонёнка и вышел из кухни. В коридоре перед ним снова материализовалась тётушка Гнида.
— Анатолий! — Она говорила торжественно, глотая ртом крупные, стекающие по дряблым белёным щекам слёзы: — Я никогда не думала, что именно мне придётся провожать вас в последний путь. Я знаю, оттуда не возвращаются. Держитесь, друг мой! Вы человек верующий. Я хочу благословить вас на испытание вот этой старинной иконой.
Тётушка подняла над головой Анатолия небольшой, аналойного размера образ святого Николая и трижды перекрестила пространство.
Несмотря на нелепость происходящего, Анатолий сделался серьёзен и застыл с дымящимся чайником в руке.
— Милая Нида Терентьевна! — Он глядел в заплаканное лицо соседки, испытывая, с одной стороны, раскаяние за неудачную, так буквально понятую шутку, с другой стороны — тихую светлую радость. Подобную радость ощущает всякий человек, благословляемый от доброго сердца. — Милая Нида Терентьевна, я очень попрошу их не судить меня строго. Ради Бога, не огорчайтесь так. Всё утрясётся как-нибудь, обещаю вам. Вот увидите.
Тетушка обернула икону в белый, расшитый орнаментом плат, по-матерински обняла Анатолия и молча растворилась за дверью своей комнаты.
Часть 9. Интервью
— Ну-с, начнём! — Андрей отставил в сторону предложенную чашку с чаем и подсел к треноге с видеокамерой. — Анатолий…
— Прокопьевич.
— Да-да, Анатолий Прокопьевич. Скажите, пожалуйста, читая столь злободневный литературный текст, вы разве не предполагали вероятный конфликт с властью?
— Да как вам сказать… — Анатолий с воодушевлением начал объяснять, что речь в тексте, который он позволил себе читать на Арбате, шла совершенно о другом, что…
— Вот я вас слушаю сейчас и, не сочтите за наигранную похвалу, поражаюсь вашей внутренней решимости идти напролом, идти до конца в священной борьбе за демократические права человека в нашей многострадальной стране.
— А как вы, собственно…
— Вот-вот, вспомним тридцать седьмой год. Сейчас стали доступны многие архивы, и мы начинаем понимать, каким количеством безвинной крови дались нам ростки нынешней российской демократии. Разумеется, о полноценном демократическом социуме судить ещё очень рано, но то, что в запуганном обществе появляются такие трибуны, как вы, говорит о многом. Скажите, о чём повествует текст, за который вас бросили в автозак, так бесцеремонно заломив за спину руки?
— Видите ли, у меня есть сосед Флавий…
— Я понял — вы не один! — воскликнул журналист. — Да, друзья, прошло то время, когда гении сгорали на кострах в одиночку. Демократический фимиам множится! Скоро на том же углу Арбата и Спасопесковского переулка рядом с Анатолием встанут десятки, сотни, тысячи борцов за права и свободы человека! — Андрей перевёл объектив видеокамеры на себя. — На этой мажорной ноте разрешите закончить наше фактически подпольное интервью с героем сегодняшнего противостояния. Да-да, противостояния будущей свободной России и отголосков сталинского мракобесия. — Андрей широко улыбнулся в объектив. Его глаза искрились, как два бенгальских огня. — Так и хочется воскликнуть: один в поле воин! Слышите, квартирные трусишки и кухонные Наполеоны? Смелее! Поднимемся вместе! Да здравствует российская «марсельеза»!
Андрей выключил аппаратуру и стал молча собирать провода.
— Хотите, я вам расскажу, почему я взялся за перо? — предложил Анатолий.
— Что? Перо? Какое перо? — Андрей взглянул на Анатолия. — Ах да, текст… Спасибо. Интервью получилось. Что ещё? И, вообще, я устал, как собака. Скажите, где тут у вас выход?
Хозяин проводил журналиста в прихожую. Андрей, не прощаясь, сам отомкнул дверной замок, закинул сумку с аппаратурой за спину и вышел.
Анатолий стоял, вопросительно поглядывая на дверь и качающуюся, ещё не пришедшую в положение равновесия дверную цепочку. Он чувствовал сердцем, что в его биографии началась какая-то иная, незнакомая прежде полоса, и при этом не испытывал, как раньше, страха перед грядущими событиями. Напротив, его распирало любопытство, хотелось поскорей окунуться в будущее, которое так заманчиво только что анонсировало предстоящий бунт.
Демократия… Какая демократия?! Что он знает о ней, западной, породистой, парламентской демократии? Он верит в Бога. Бог — вершина, солнце, сияющее над пирамидой всего сущего. Ну какая может быть демократия между Богом и человеком?! Во что превратится мир, если люди начнут так думать?..
Конечно, человек не должен поступать несправедливо по отношению к другому человеку. Но что такое справедливость? У льва своя справедливость, у лани — своя. Помните, в басне «Волк и ягнёнок» Иван Андреевич Крылов вынес жестокий приговор всему естественному дарвинизму: «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать!..»
Демократия? Выходит, демократия по Дарвину — спасайся, кто может?! «Так неужели об этом, — Анатолий печально ухмыльнулся, — мне предстоит говорить людям?»
— Как интервью? — в дверную щель протиснулся любопытный нос Флавия.
— Не знаю, Фла, не знаю. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Два молчуна разошлись по комнатам.
Часть 10. Противостояние
Утром следующего дня Анатолий встал рано и с твёрдым желанием следовать новому течению собственной жизни. Сонными движениями напялил на себя старенький спортивный костюм и вышел на улицу.
Москва встретила его ароматом утренней увядающей зелени. Прохладное сентябрьское солнце посверкивало среди домов, наполняя воздух нежными порциями света. Утренние птичьи переливы метались из стороны в сторону, как сполохи порывистого ветра. Гулкая тишина уходящей ночи уступала место весёлому щебетанию жизни.
— Хорошо! — Анатолий потянулся, вдыхая грудью жиденький сахарок утреннего бриза. — Как же долго я спал!
На противоположной стороне улицы он заметил бегущую в голубом спортивном костюме девушку. Хрупкая, небольшого роста, она, как стрекозка, взлетала и опускалась на бирюзового цвета асфальтовую дорожку тротуара.
— Ой! — ёкнуло сердце Анатолия.
Ком стеснительности, копившейся в нём без малого тридцать кое-как прожитых лет, вдруг превратился… в невесомый воздушный шарик, заполненный самым беспечным на свете газом — гелием. Под оркестровые рулады птиц шарик стал подниматься в небо. Вот сейчас он растает среди горних высот, и девушка исчезнет, как мираж, в безлюдной утренней пустыне. Анатолий перешёл на быстрый спортивный шаг, потом на бег в надежде обратить на себя внимание девушки. Но раннее утро — это всегда тайна. Шарик растаял, а девушка исчезла.
Обнаружив «пропажу», Анатолий хотел было расстроиться, но, обласканный лимонными лучиками восходящего солнца, улыбнулся и продолжил бег вдоль набережной в сторону Красной площади.
Он давно хотел взглянуть на остроконечные шпили кремлёвских башен в час, когда шум городской жизни не отвлекает от созерцания сакральной красоты Кремля. А была девушка на самом деле или с ним случилась обыкновенная счастливая галлюцинация, Анатолий так и не понял.
Свободный от необходимости торопиться на работу, он пробегал больше двух часов. Городское безлюдие «таяло» с каждой минутой. Как первые капли тёплого грибного дождя, на асфальте появлялись, будто падали ниоткуда, утренние прохожие. Они бросали на Анатолия быстрые сосредоточенные взгляды и тотчас терялись в толпе горожан, таких же сосредоточенных и торопливых, как они. Внимание прохожих смутило нашего «физкультурника» и привело в замешательство. Он не рассчитывал, что десятки людей будут разглядывать его старенький спортивный костюм, потёртые от времени кроссовки и, вообще, смотреть на него с долей общественного презрения, мол, «нашёлся бездельник на нашу голову». Недолго думая, Анатолий повернул к дому.
Подбежав к подъезду, он увидел группу людей с расчехлёнными видеокамерами и микрофонами. У Анатолия ёкнуло сердце. На этот раз тревожно и предупредительно.
Стараясь не привлекать внимание, он бочком протиснулся вдоль стены дома к парадной двери и юркнул в подъезд. Не вызывая лифт, поднялся на седьмой этаж и увидел на лестничной площадке ещё одну группу молодых людей с приготовленной для интервью видеоаппаратурой. Понимая, что медийный корпус поджидает именно его, Анатолий растерялся. В это время кто-то из журналистов воскликнул:
— Анатолий Прокопьевич, дорогой, где же вы пропадаете?
Толпа журналистов зашевелилась, как растревоженный клубок змей. Одновременно все стали выкрикивать заготовленные вопросы и, расталкивая друг друга, протягивать руки с микрофонами. Казалось, они тянут к Анатолию не микрофоны, а медицинские приборы для того, чтобы коснуться больного и произвести какое-то измерение.
— Как давно вы занимаетесь правозащитной деятельностью?
— Расскажите об идеологическом конфликте с правлением Союза писателей России!
— Ваш новый роман о политическом противостоянии государств в связи с делом Скрипалей, это так?
— Как вы оцениваете шансы России в будущей ядерной войне?..
Вопросы сыпались, как февральский снег. Отвечая несвязными обрывками фраз, Анатолий бочком продвигался к двери. Наконец он нащупал ручку и потянул дверь на себя. Слава Богу, выбегая на зарядку, он не защёлкнул задвижку.
В прихожей, кроме взъерошенного Флавия и взволнованной тётушки Ниды, никого не было.
— Толечка, объясните нам, что происходит? Кто все эти симпатичные молодые люди?
— Нида Терентьевна, это…
В этот момент дверь подалась, и в прихожую ввалилось не менее дюжины репортёров.
— Господин Анатолий Прокопьевич! — взвизгнул высокий мужской голос, с трудом выговаривая на немецкий манер русские звуки. Он подлез ближе всех к Анатолию и буквально вдавил ему в губы микрофон. — Издательский дом «Фрайберг — Hallo an alle» хочет знать ваше мнение о сбитом самолёте М-17. Пожалуйста, всего два слова!
— Мы не сбивали, это точно! — внутри Анатолия клокотнуло что-то сакральное, отечественное.
— Но если не вы, то кто? — удивился иностранец. Чувствовалось, он ожидал совершенно другой ответ.
С отвращением глядя в алчную физиономию навалившегося немца, Анатолий почувствовал внутреннюю боль, как будто у него внутри замкнулись нервные окончания огромных мегаваттных электросетей. Он повёл плечом, отстраняя протянутый микрофон, и произнёс:
— Вы спрашиваете, кто? — с каждой долей секунды огонь справедливого патриотического негодования разгорался всё более. — Так знайте. Русский человек может творить глупости, заблуждаться в навязанных ему умозаключениях, наконец, юродствовать на собственной крови, но он никогда — слышите? — никогда не совершит подлость по отношению к другому человеку. Если медведь давит комара, то давит ненасильственно. Поднять «руку-буку» на триста ни в чём не повинных людей ради мимолётной политической выгоды — нет, господа журналисты, говорю вам точно: нет у русского человека такого внутреннего морального права. — Анатолий перевёл дух. — Не знаю, поймёте ли вы меня? Я говорю не о вашем европейском праве, которое как палка о двух концах — один зажал, другой свободный, а о нашем тысячелетнем славянском праве, праве российской государственности и российской Православной веры!
Анатолий замолчал. Вокруг наступила гробовая тишина.
— Верно, верно говоришь, Толян! — откликнулся из коридора Флавий. — Что, выкусила, Европа?!
А тётушка Нида шаркнула тапочками о половицы и добавила:
— И нечего тут. Вам же русским языком говорят: идите вон, пожалуйста!
Голова Анатолия кружилась, как в детстве на карусели. Он покрепче упёрся рукой в выступ комода и думал только о том, как бы не потерять сознание и не упасть на глазах у всех. Впрочем, терпеть пришлось недолго. Поражённые его ответом, журналюги, не сматывая провода, молча попятились к выходу, и через минуту весь корпус демократической прессы испарился, как лужа под жарким июньским солнцем.
Когда за дверью исчез последний непрошеный гость, Флавий произнёс:
— Толя, ты человек!
И, пряча подступившие слезы, поспешил уйти в свою комнату.
Часть 11. Искушение
Анатолий сидел за столом, пил чай с баранками и размышлял. Весь этот медийный ажиотаж случился неспроста. Журналисты были явно ориентированы на жёсткое интервью наподобие процедуры гастроскопа. Только объектом исследования этого странного медийного консилиума был не человеческий желудок, а внутренние пазухи нашей многострадальной родины. Причём список болезней каждый из «знахарей» написал заранее, и от Анатолия требовалось только опытное (в смысле — устное) подтверждение.
«То, что они выбрали меня на эту роль, — простое стечение обстоятельств, — думал наш герой. — Выходит, мне представился случай выбраться из хляби? Заманчиво… А я-то, дурак, наговорил им с три короба. Может, зря?..»
Раздался входной звонок. Анатолий сорвался с места и бросился открывать дверь. В какой-то момент он удивился собственной торопливости и подумал на ходу: «Толян, неужели и вправду медийная "бла-бла-бла" пришлась тебе по душе?..»
В двери стоял небольшого роста человек средних лет и смотрел на Анатолия карими доброжелательными глазами.
— Здравствуйте, Анатолий Прокопьевич. Меня зовут Даниил, можно просто Данила, — пояснил он. — Я литературный редактор патриотического издания «Завтра России». Вас только что пробовали на прочность наши информационные демосы. Один из них — мой сын. Он показал мне видеозапись вашего интервью. И прибавил: «Бать, тебя это заинтересует».
— И что?
— Н-да, им палец в рот не клади. Скажите, вы действительно литератор? Ваш финальный монолог — образец риторики!
— Да-нет, что вы. Вся моя, с позволения сказать, литература — девственный экспромт. Накопилось, знаете ли.
— За что же вас забрали?
— Понятия не имею! Списали фамилию, адрес, сказали «не бузи» и вежливо отпустили. А эти с камерами из меня вроде как диссидента задумали сделать. Главное, ничего слышать не хотят. Талдычат своё — только успевай поддакивать. Забавно и жутко одновременно.
— Ничего, они вас ещё день-два помусолят и бросят. Мы для них игрушки. Игрушка — штука сменная.
— А вы, собственно, по какому делу? — Анатолий посмотрел в глаза Даниилу.
— Главный редактор нашего издания Иван Андреевич Протанов попросил меня познакомиться с вами и выяснить, что же произошло на самом деле. То, как подают демократы факт вашего задержания, и вся сопутствующая этому событию антироссийская риторика — очевидная деза. Увы, такое сейчас время: можно безнаказанно творить информацию по собственному желанию. Более того, отвечать на обвинение во лжи и вовсе считается делом необязательным.
— Да что же мы стоим в дверях, — спохватился Анатолий, — проходите!
Они прошли в комнату. Анатолий достал из шкафчика чайные принадлежности и разлил по чашкам чай.
— А скажите, Даниил… вообще, что нас ждёт?
— Да ничего хорошего. Кровавые события тысяча девятьсот девяносто третьего года исключили из российского обихода важнейшее понятие — «презумпция невиновности». Фактически вернулись тридцатые годы. Только тогда бесчинствовало государство, а сейчас пятая колонна. Слышали про такую?
— Немного.
— Я могу взять вашу рукопись на вычитку. Если текст достойный, напечатаем.
— Конечно, конечно! — Анатолий порылся в бумагах на письменном столе и вытащил стопку печатных листов, скреплённых степлером. — Вот, пожалуйста.
Даниил поблагодарил за угощение и стал собираться. Уже в дверях он обернулся и спросил Анатолия:
— Скажите, а вам не хотелось бы прославиться?
— Прославиться? — удивился тот. — Да нет, зачем? В общем, не знаю…
— Ну, прощайте! Рукопись занесу лично.
Проводив гостя, Анатолий навёл в комнате порядок (мало ли кого ещё нелёгкая принесёт?), подзарядил телефон и вышел на улицу. Ему хотелось снова побывать на углу Арбата и Спасопесковского переулка и прочувствовать внутреннее волнение под натиском десятков человеческих рентгенов, направленных на тебя со всех сторон.
Каким бы странным ни казалось Анатолию то воскресное утро, ощущение вязкой событийной полноты накрепко засело в его памяти. Он оказался героем дня! Из хронического неудачника в одночасье превратился в нужного, востребованного обществом человека. Эта новая, непривычная роль вспыхнула перед ним и, как бенгальский огонь, осветила былые несчастья холодным искрящимся светом.
Подумать только, он, заурядный житейский троечник, стал властителем умов и желанным союзником непримиримых политических лагерей! С ума можно сойти! Его интеллектуального расположения, как руки барышни, добиваются десятки жрецов второй древнейшей на земле профессии! Журналюги, которые при других обстоятельствах и не взглянули бы в его сторону, теперь, расталкивая друг друга, несут к нему свои микрофоны и лыбятся, только что в губы не целуют.
«Да, случилось сладчайшее недоразумение, — ухмыльнулся в воротничок Анатолий, вышагивая по Смоленской площади, — медийная рептилия таки надкусила моё бедное сердце! Да-да-да! Мне хочется повторить минуту славы и ещё раз пригубить зелёное вино мятежной власти над человеком…»
Анатолий остановился невдалеке от Спасопесковского переулка и стал наблюдать за всем, что происходило вокруг. На первый взгляд, в движении арбатских гуляк не было ничего особенного. Однако, присмотревшись, он приметил щупленького паренька лет семнадцати. В одной руке молодой человек держал тоненькую пачку печатных листов, а другой будто дирижировал в такт движениям тела. Парень стоял на том самом месте, где совсем недавно прославился Анатолий, и дерзко, как показалось со стороны, зазывал слушателей.
«Да он от меня кормится!» — скользнула в уме Анатолия незнакомая прежде мысль.
Не вполне понимая, что он делает, Анатолий растолкал зевак и угрожающе приблизился к пареньку. Тот спрятал рукопись за спиной и прижался к стене дома.
— Вали отсюда! — сквозь зубы прошипел Анатолий.
Парень подался в сторону и бросился бежать со всех ног. Анатолий обернулся и оглядел толпу, окружившую место несостоявшейся схватки. Его глаза, полные злобы, ещё продолжали гореть отнюдь не по-бенгальски празднично, но как два костра, пожирающие жертву. Народ отпрянул, обнажив на переднем плане двух полицейских и плачущую девочку лет семи.
— Да пустите же! — Мать протиснулась сквозь плотное кольцо людей, обхватила девочку белой шалью и подняла на руки. — Пойдем, Аня, это очень плохой дядя.
Полицейские подошли к Анатолию. Толян не сопротивлялся. Находясь в угаре от новой порции человеческого внимания, он горделиво обвёл взглядом присутствующих и прокричал в толпу:
— Свободу узникам совести!
Ему никто не ответил. Люди брезгливо отводили глаза, не желая выразить крикуну своё сочувствие. Это Анатолия отрезвило. Он запнулся на полуслове, опустил голову и, опережая конвоиров, широкими шагами добровольно поспешил к машине.
Часть 12. Бомж Захарий
— Так, Анатолий Прокопьевич, кажется, мы с вами уже встречались, — старшина вопрошающе поглядел на Анатолия и невольно поморщился.
И было от чего. По дороге в отделение, в неприятном сумраке автозака Анатолий оттаял от бесчувственного обморожения, случившегося с ним минут двадцать назад, и теперь, обхватив голову руками, выслушивал гневные укоры собственной совести.
«Боже мой! — причитала замарашка совесть, привыкшая к мрачному, но беззлобному течению времени. — Как ты, православный христианин, докатился до подобной мерзости?!»
Истерзанный справедливыми упрёками, он ещё и ещё раз вспоминал случившееся, ставил себя на место очевидцев и внутренне страдал.
Его взгляд застыл в направлении старшины, но зрение ума продолжало бродить по Арбату, разыскивая маленькую девочку с большими испуганными глазами. Он явственно слышал, как неопределённого возраста женщина баском старшины говорит нарочито громко, так, чтобы слышали все: «Деточка, этот Анатолий Прокопьевич о-очень, очень плохой человек…»
— Вы меня слышите, господин хороший? — старшина потрепал пленника за плечо.
— Хороший? — отозвался жалобным голосом Анатолий. — Вы шутите?..
— Ну, вот что. На первый раз налагаю на вас административное взыскание. Вот квитанция. Получите — распишитесь. Оплатить следует в течение трёх дней. В следующий раз, если повторится акт общественного безобразия с вашим личным участием, пойдёте по статье «мелкое хулиганство». Достаточно понятно?
— Достаточно, — ответил Анатолий и взял протянутую бумажку.
— Провожать не буду, дорогу знаете — дверь прямо по коридору, — буркнул старшина и принялся перелистывать какие-то бумаги.
Анатолий отправился на выход. Когда он поравнялся с обезьянником, его окликнул бомж Захарий:
— Гляди-ка, снова могильщик пожаловал! Здорово! Ты вот что… схоронил кота и будет. Коты — они яко птахи: выкопаешь — не поймаешь!
Анатолий замер, не зная, как понимать сказанное. С одной стороны, ему вдруг захотелось нагрубить этому неопрятному всезнайке, даже плюнуть в его грязную рожу. На мгновение он представил себя в образе бравого журналиста, потрясающего перед притихшей толпой внушительным микрофоном, похожим на общевойсковую противотанковую гранату РПГ-43. Но с другой стороны…
С другой стороны, он чувствовал, что Захарий «стреляет в десятку». Сон с убийством любимого кота Везувия и его печальными похоронами, то унижение, которое он хлебнул от глухой и злобной человеческой страсти, увы, ничему не научили его. Его православная душа оказалась холодной и топкой Марианской впадиной… Да-да, именно ямой, на дне которой обитают уродливые и безжалостные существа, готовые в любой миг всплыть на поверхность и заявить о своём существовании…
— Захарий, — Анатолий прислонился щекой к прутьям решётки изолятора. — Скажи, что мне делать?
— Э-эк, да ты, гляжу, ужо и так весь обделался! — Захарий замолчал, отвёл в сторону глаза и застыл, привалившись спиной к стене, посапывая и причмокивая ртом, будто пережёвывая крупную жвачку. Казалось, он вовсе забыл о существовании собеседника. Анатолий терпеливо ждал, поглядывая то на бомжа, то на занятого бумагами старшину. Наконец Захарий очнулся.
— Ты вотана что… — Глаза его округлились и стали большими, как два озерца. — Поступай по любви и ничё, слышь, ничё не бойсь. Оно, блин, как само разладилось, тако само и срастётся. — Бомж перевёл дух. — А терь вали отседа. Ничё я те к тому не прибавлю.
Анатолий вышел из отделения, бормоча: «Он сказал: вали отсюда… надо же, мои слова повторил…», — и тут же упал, поскользнувшись на луже отработанного машинного масла.
— Прости, мил человек, — закудахтал, подбегая к нему, бородатый мужик с метлой. — Ведь шёл же убрать, ан не поспел!
— Порядок, — улыбнулся Анатолий, стряхивая с брюк излишки отработки. — А ведь прав ваш Захарий: «Любите и ничего не бойтесь»!
— Это верно, — улыбнулся в ответ дворник, — Захарий зря болтать не будет!
;
Глава 2
Часть 1. Коммунальное содружество
Из полиции Анатолий возвращался домой в особом приподнятом настроении. И куда бы он ни поворачивал, два огромных голубых прожектора следовали за ним, насыщая дорогу лазоревым сиянием света.
«Со мною вот что происходит, со мной Захарий всюду ходит…» — напевал Анатолий, впервые от детских лет улыбаясь широко и счастливо.
Он то и дело отрывался от земли и парил над вечерним асфальтом улиц. Видимо, так оно и было на самом деле, судя по удивлённым улыбкам встречных прохожих и весёлым трелям проезжавших мимо автомобилей.
Когда до дома оставалось метров пятьдесят, Анатолий разглядел на лавочке у входа в подъезд фигуру какого-то парня. Пухлый дерматиновый чехол, как осевший с жару слоёный пирог, «парил» на асфальте у его ног. Из расстёгнутой молнии торчал, как кость, объектив видеокамеры. Приглядевшись, Анатолий узнал в парне журналиста, приходившего к нему давеча после первой «отсидки». Молодой человек безучастно глядел в небо.
«Может, обойти его?» — подумал Анатолий. Он уже собрался сделать шаг в сторону, но в это время ум «выкрикнул» что-то про стечение обстоятельств. Как бы в ответ ему некая свободная от нравственных удавок воля бесцеремонно развернула тело и повлекла к журналисту. «Что происходит? — воскликнуло его неискушённое в делах сребролюбия сердце. — Зачем?»
— А-а, Анатолий Прокопьевич! — парень очнулся, привстал и протянул руку. — Вы-то мне и нужны! Мне велено вас оформить.
— Как это «оформить»? — показно удивился Анатолий.
— А так. Мы готовы с вами работать.
— Забавно, — хмыкнул Анатолий. — А если я не захочу?
— Да что вы такое говорите?! — парень всплеснул руками. — Какой дурак откажется от синекуры! Шеф выбрал вас, считайте, вам крупно повезло. Вот контракт.
Парень достал из файловой папки документ и подал Анатолию. Передав бумаги, он вернулся на лавочку и безучастно закатил глаза к небу. Анатолий принялся читать договор. Текст был набран убористой гарнитурой, изобиловал мелкими юридическими подробностями и занимал без малого четыре листа.
Казалось, скрупулёзная мелочность договора была рассчитана на отторжение человеческого внимания и потерю интереса к документу. Анатолий чувствовал, что возможен подвох, и старался не упустить ни одного подпункта. Он проверял каждую ссылку текста и потому читал долго.
В отличие от тела, его брови непрерывно двигались. Когда в договоре встречался фрагмент действительно щедрой, как сказал парень, синекуры, брови поднимались домиком вверх и сплющивали количество лба. Когда же Анатолию встречался с виду невзрачный, но явно опасный пункт, украшенный ссылками на другие части договора, он застревал, осмысливая предложенную казуистику, а его брови устремлялись вниз и, как две гусеницы, въедались в переносицу.
Собственно говоря, заманчивое предложение в то же время накрепко вязало «субъекта договора» жесточайшими дисциплинарными и интеллектуальными условиями. Например, в пункте «3.2.2.а» говорилось о полуторамиллионном гонораре по итогам полугодовой медийной сессии. Но при этом пункт «4.11.д» требовал от подписанта исключить все прочие медийные сношения и социализированные действия, направленные на освещение данной проблемы в иных, кроме указанных в договоре, средствах массовой информации.
— Круто!.. — отозвался Анатолий.
— А то! — очнулся парень. — Наш шеф — тот ещё калач!
Анатолий почувствовал, как у него внутри вспыхнуло желание скомкать эти пакостные бумажки и бросить их в лицо плюгавому визави. Но губы (ох уж эти слащавые пролежни!) неожиданно расплылись в улыбке и ответили:
— Я, пожалуй, соглашусь.
Парень рывком поднялся с лавочки, хлопнул в ладоши, подхватил сумку и сказал:
— Идёмте к вам. Будем начинать.
В прихожей их встретил утренний Флавий. Он посмотрел на Анатолия голубыми заспанными глазами и тихо сказал:
— Толечка, вы не обольщайтесь. В каждой бабочке присутствует ген гусеницы. Крылатой чаровнице позволено летать лишь затем, чтобы эти мерзкие твари множились и расползались!
Анатолий ухмыльнулся и буркнул в ответ банальную присказку:
— Ящеру сокола не понять!
Флавий опустил голову и со вздохом ретировался.
— Идёмте же, — негромко сказал Анатолий и распахнул перед гостем дверь в свои девятиметровые апартаменты.
Андрей установил видеокамеру и положил на стол перед Анатолием список вопросов. К каждому пункту вопросника прилагалось несколько возможных вариантов ответа. Пока Анатолий знакомился с текстом так называемого «творческого» интервью, Андрей смонтировал аппаратуру и приготовился к съёмке. Вдруг в комнату ворвался возбуждённый Флавий.
— Толя! — закричал он что есть силы. — Я тебя умоляю: пойдём отсюда! Ну пойдём же скорей!
— Куда пойдём? — отозвался Анатолий.
Андрей недовольно поморщился.
— Гражданин, оставьте нас! Видите: мы работаем.
— Это Флавий! — вступился за соседа Анатолий. — Мой товарищ.
— А мне глубоко на всё это… — журналист готов был произнести ругательство, как в проёме двери, шурша оборками роскошного длинного пеньюара, показалась любопытствующая тётушка Нида.
— Мальчики, я вас умоляю!..
— Нет, так работать невозможно! — взвыл Андрей. — Анатолий Прокопьевич, собирайтесь, мы едем в редакцию.
Он демонстративно захлопнул объектив видеокамеры и стал рывками собирать вещи. Анатолий поглядел на него, затем перевел взгляд на Флавия, тётушку Ниду и растерянно пожал плечами.
— Я никуда не поеду.
— Как это не поедете?! — Андрей от неожиданности даже выронил сумку. — А договор?
— Я никуда не еду, — тихо повторил Анатолий и, вежливо отодвинув тётушку Ниду, вышел из комнаты.
Андрей пожал плечами, буркнул под нос:
— Ну и дурак, полтора ляма проср…
Наскоро собрав аппаратуру, он вышел вон, бессовестно и громко хлопнув на прощание дверью.
Анатолий, Фла и тётушка Нида стояли в прихожей и молча смотрели друг на друга. Каждый из них думал о произошедшем по-своему. Впервые между ними обнаружилось общее, нажитое годами «коммунальных отношений» понимание правды. Несмотря на взаимные колкости и бытовые трения, время сплавило три человеческие личности в единый согласный организм. Организм со своими внутренними этическими правилами, способный именно коллективным образом, не разрозненно, противостоять вызовам окружающего мира.
Помните реакцию тётушки Ниды на возможный арест Анатолия? Ведь она, явно не понимая смысл происходящего, просто откликнулась сердцем.
Что это? Ещё одно подтверждение способности живых организмов «зализывать» междоусобные раны и восстанавливать целое? Но, согласитесь, люди, объединённые злом, не срастаются друг с другом. Разбойная шайка, сорвав куш, сто раз перегрызётся между собой, пока разделит добычу «по справедливости». И если разбой не предвидится, члены шайки разбегаются, прихватив, если повезёт, и долю «товарища».
Советские граждане во время Великой Отечественной войны тысячами жертвовали собой во имя надежды на будущее счастье не только собственных детей, но и совершенно незнакомых им людей. И те же самые граждане, когда Россия оказалась заложницей навязанных ей капиталистических отношений, превратились в циничных риелторов, безжалостных коллекторов и просто в безразличных к чужому горю соотечественников. Как так? Почему в одной ситуации коллективное начало приводит к благу, а в другой — разжигает взаимную ненависть?
Ответ кроется в специфике целей. Если люди объединяются для того, чтобы выполнить задачу, которую невозможно осуществить в одиночку, такое объединение правильнее назвать не союз, а партнёрство. Стая животных, объединившихся для совместной охоты, — классический пример партнёрской организации.
Понятие стаи есть и в человеческом социуме. Но, в отличие от животных, люди, ввиду их социальной непредсказуемости, вынуждены закреплять отношения в стае договором партнёрства.
Во всяком договоре есть пункт о форс-мажорных обстоятельствах. Форс-мажор — это перечень условий, при которых действие взаимных обязательств прекращается. Значит, человеческое объединение на основе договора партнёрства не предполагает личной жертвы. А без неё говорить об убедительности и предсказуемости таких договорных отношений не приходится.
Иное дело, когда люди объединяются по духовным, интеллектуальным или моральным признакам. То есть по тем фундаментальным отличиям от дарвиновской обезьяны, которые имел в виду Господь, создавая образ человека из житейской биомассы. Тут уж чем «наваристее» форс-мажор, тем более участники объединения готовы жертвовать личным благом во имя сохранения целого.
Как наиболее радикальный пример такой личной жертвы можно вспомнить тысячи случаев самосожжения старообрядцев во имя сохранения Древлеправославного церковного обряда…
Нечто подобное случилось и в коммунальном содружестве героев нашей повести. Мы ненадолго оставили их ради рассуждения о природе человеческого социума. Что ж, пора вернуть внимание читателя к молчаливой мизансцене нашего повествования.
Флавий первым нарушил тишину:
— Нервный — значит неправый, — задумчиво произнёс он. — Толя, прости, я, кажется, что-то нарушил, но у меня такое чувство, что из нашей квартиры только что выползла жирная беспардонная гусеница.
— Ты прав, — улыбнулся Анатолий, — только что я чуть не узнал себе красную цену!
— Какую цену? — удивился Фла.
— Как ты думаешь, полтора миллиона — это много или мало?
— Смотря за что.
— Вот и я подумал: а вдруг маловато будет!
— Так за что?
— За душу одного человека, — рассмеялся Анатолий, — да ты и сам всё знаешь, гражданин Захарий голубоглазый!
— Какой ещё Захарий? — Фла скривился, пряча улыбку.
— Тот самый, Фла, тот самый!
Анатолий перекинул через руку плащ на случай дождя, послал воздушный поцелуй тётушке Ниде и вышел из квартиры.
Часть 2. Вариации на тему
Как изменчив человек под влиянием обстоятельств! Неужели и вправду бытие определяет сознание, и наши мысли, опыт, приоритеты, — короче говоря, всё интеллектуальное содержание нашей личности — лишь временное следствие текущих обстоятельств?
Читатель, наверное, обратил внимание на идейную неопределённость в поступках героя нашей повести. Как только клан демократических сил выдавал Анатолию определённые лакомые преференции в обмен на верную службу, тотчас его благородная душа возвышала голос и с презрением отвергала сомнительное благо. Но лишь демократическое предложение, как сигарное колечко, таяло и готово было вот-вот исчезнуть, Анатолий становился сговорчивее. Ради того, чтобы вскочить на ускользающую подножку демократического товарняка, его ум готов был лукавить и слёзно обещать Богу усердные в будущем покаянные упражнения.
Вот и теперь, дав посланцу общеевропейских ценностей от ворот поворот, Анатолий вновь засомневался в правильности своих действий. В который раз он пожалел об упущенном шансе переменить жизнь к лучшему и наконец-то «выбиться в люди». «Что им от меня надо? — думал он. — Пустяк! Сказать на камеру, что у нас в стране много недостатков. Разве это государственная тайна? Если я скажу то, о чём и так все знают, ничего же не изменится! Но один конкретный человек (это я) станет жить лучше. Мне тридцать два года! Сколько можно нищенствовать и унижаться?..»
Анатолий отыскал визитку Андрея, набрал номер и коротко произнёс в трубку: «Я согласен».
Часть 3. Размышление о России
Прошёл год. Медийная река унесла Анатолия в новую рыжую респектабельную жизнь. Вослед хозяину отправилась забытая им сирота совесть. Да разве догонишь крепыша демократа?
Научился Анатолий смотреть в глаза человеку, яко в безликое отверстие камеры, бессуетно и прямо. Точно так вглядывается удав в оцепеневших от страха обезьян и, насладившись минутой «общественного» раболепия, глотает одну из них.
И только перед зеркалом он не мог выдержать ответный взгляд. Он по-собачьи отводил глаза, так и не научившись изображать хищника, глядя в собственное отражение.
Появились деньги, много денег. Анатолий запросто заказывал каюту люкс на круизном лайнере от Варны до Барселоны и приглашал в это романтическое путешествие какую-нибудь блондинку с длинными ногами.
И, что удивительно, это житейское «великолепие» являлось по сути банальным (чуть не написал — банановым!) следствием пламенной демократической болтовни, которую он согласно контракту произносил на разнообразных опальных эфирах и телевизионных ток-шоу.
Вот так. У нас в России за труд по развалу страны стало возможным вполне официально получать, не выезжая из Москвы, хорошие и даже очень хорошие деньги. Да что там Москва! В славном русском городе Екатеринбурге отгрохали на народные деньги пресловутый Ельцин-центр во имя главного разрушителя Русской ойкумены…
Как так? Что случилось с Россией? Давайте разбираться.
Всеобщая безалаберная терпимость, установившаяся в нашей стране в ответ на репрессивные десятилетия прошлых лет, стала питательной средой для всякого рода политических проходимцев и не слишком законспирированных агентов влияния. К чему конспирироваться, если в рыхлой российской действительности девять из десяти россиян вообще не представляют себе современную национальную идею, более того, она их просто не интересует. А та десятина сограждан, которых она интересует, путаются в формулировках и на собственных съездах противоречат друг другу.
Общество, измученное самодурством высших чиновников и их откровенным предательством национальных интересов в угоду личной власти, распалось на отдельные, не связанные друг с другом фрагменты.
В подобные периоды национального забвенья каждому члену общества предоставляется единственное право — право самостоятельного выживания. «Выживай, как можешь», — убеждает нас реклама со всех сторон.
Владимир Высоцкий, русский поэт-пророк, много лет назад написал про нас, нынешних такие удивительные строки:
…И мой корабль от меня уйдёт.
На нём, должно быть, люди выше сортом.
Вперёдсмотрящий смотрит лишь вперёд,
Ему плевать, что человек за бортом…
Официально провозглашённая перестройка (на самом деле бессовестный передел собственности) прошлась, как катком, по российской земле, утюжа заводы, зернохранилища, корабли, стоящие без топлива на рейде, самолёты, прижатые к земле атмосферным давлением…
Но главное — она прошлась по людям, обнищавшим без достойной работы и государственных гарантий в собственной сказочно богатой стране.
Расстреляв в тысяча девятьсот девяносто третьем году остатки народного самовластия, российский истеблишмент объявил о полной и окончательной победе демократии в Российском государстве.
Перефразируя известную строку Евгения Евтушенко «Поэт в России больше, чем поэт», скажем так: демократия в России — это особая форма административного управления, при котором разрешённая свобода слова удачно заменяет неразрешённую свободу действий. А потому, господа сограждане, говорите, кривляйтесь, шутите, смейтесь — вы услышаны! Ваше мнение «важно для нас», вместе мы осилим все трудности и победим! Бла-бла-бла… Когда-нибудь историки назовут наше время «сезоном шутников и лицедеев».
Если оглянуться назад, эти разрушительные бла-бла-бла сопровождают русскую историю на протяжении веков. Столетиями наши западные недруги и оплаченная ими отечественная «пятая колонна» пытались разрушить русский менталитет и привить русичам западное миропонимание.
Давайте вспомним хотя бы некоторые факты.
Смутное время. Боярская верхушка сговорилась с поляками. Те, недолго думая, устроили славянам голодомор задолго до Великой Октябрьской революции.
Начало девятнадцатого века. Русская знать перешла на французский язык, и, будьте любезны, вскоре Наполеон Бонапарт пожаловал в Россию — мол, звали, славяне?
Это не отдельные примеры. Это тенденция. И называется она — русское национальное самоедство. Дескать, плохие мы, неразвитые, и потому нам плохо. Без помощи просвещённого Запада русскому мужику никак на собственной земле не выжить.
В начале двадцатого века российская интеллигенция увлекалась мистицизмом «а ля Блавадская». В конце того же многострадального столетия наша управленческая верхушка заподозрила истину в западном капиталистическом миропонимании.
Естественно, возникает вопрос: как мы, такие умные и сообразительные, не поймём очевидную эмпирическую истину: эксперименты над страной не проходят бесследно!
Почему нас не учит история? Неужели мы так беспамятны и с лёгкостью забываем собственное историческое достоинство? Под лукавый шепоток пятой колонны мы вновь вожделенно вглядываемся в Европу и пренебрегаем российским национальным менталитетом. Тем самым менталитетом, о котором еще Александр Васильевич Суворов сказал: «Мы — русские, какой восторг!»
Часть 4. Сон
Анатолий вошёл в квартиру, включил в прихожей свет и ворчнул, оглядывая коммунальный беспорядок: «Как примитивно плохо!» Из глубины прихожей отозвался голубоглазый Флавий:
— Здорово, Толь! Тут, видишь ли…
— Фла, я устал и хочу спать. Спокойной ночи.
Не разуваясь и не снимая пальто, Анатолий прошёл в свою комнату и поспешно, даже как-то нервически затворил дверь. Откинув ногой лоснящегося Везувия, он достал из кейса початую бутылку коньяка, запрокинул голову и влил в себя изрядную порцию заморского зелья. Коньяк перехватил горло. Анатолий распахнул холодильник. На верхней полке он увидел открытую банку балтийских шпрот, схватил её и по-собачьи лизнул верхний ряд прижавшихся друг к другу рыбёшек, плесканув при этом масло на новенькую рубашку и оцарапав язык о зазубренный край банки.
Наш герой последнее время жил в созерцании собственного довольства и отвык ощущать бремя житейского невезения. Поэтому коварная банка основательно встряхнула его психику, измотанную за долгий день бесконечными интервью и дружеской болтовнёй на званых коктейлях. Анатолий отшвырнул банку в угол комнаты (к радости голодного Везувия) и, не снимая пальто, повалился на диван. Под утро ему приснился сон.
…Некий человек идёт по каменистой насыпи. За насыпью открывается голубая полоска Житейского моря.
— Да обернись же ты! — слышит человек за спиной раздражённый возглас, оборачивается и видит своего старого знакомого.
Человек протягивает руку для приветствия. Его визави как бы не замечает этой руки и, комкая слова, торопливо говорит:
— Прости, старик, мне пора. Если отыщешь себя настоящего, черкни на фейсбук, поболтаем. Пока!
— Пока… — отвечает человек.
По интонации речи и реакции человека на происходящее Анатолий всё больше узнаёт в нём самого себя…
Собеседник возбуждён. Он быстрыми шагами идёт к машине (откуда она взялась?), поспешно садится за руль и исчезает среди огромных прибрежных валунов.
«Фейсбук? Как я черкну, если у меня его нет?» — думает Анатолий, вышагивая по прибрежной косе метр за метром прожитые десятилетия своей невезучей жизни.
Далее он видит свой дом, садится за компьютер и набирает в Яндексе «создать Фейсбук».
С экрана, будто расшатавшаяся пирамида чемоданов, на него вываливается набор вариантов и каждый из них спрашивает: «Ты кто?» Анатолий пытается сформулировать электронную версию собственного «я» — имейл, логин, пароль, что-то ещё, но через двадцать минут понимает, что его действия совершенно увязли в болотной ряске дурацких, ненужных формальностей.
Однако процесс антропоморфной идентификации стремительно наращивает обороты. Мигает индикатор почты. Анатолий открывает «Входящие» и поражается огромному количеству незнакомых людей, предлагающих ему свою дружбу. Внимательно просмотрев список добровольцев, он принимает приглашение двух-трёх человек. «Ладно, — рассуждает он, — одному жить нехорошо…»
…Не проходит минуты, как в его почту врываются новые и новые «будущие друзья». Особенно настойчивой оказалась некая Влада из Житомира. Компьютер буквально затрясло от её откровенной фотосессии…
Вслед за компьютером затрясло и Анатолия. Ну уж хватит! Он отключил аппаратуру и вышел прогуляться по вечернему городу. Не тут-то было!
Ломая кустарник, выбегая на проезжую часть, следом за ним шло огромное тучное стадо доброжелателей. Каждый член стада жестом руки указывал на Анатолия, потом на себя и широко улыбался, предчувствуя радость их будущего знакомства.
Девушки шелестели оборками платьев, смело открывали плечи, поднимали вверх и подбрасывали в воздух маленькие цветные ноутбуки, рдели и таяли от одной мысли о грядущем совместном с Анатолием времяпровождении.
Крепкие, реальные пацаны курили на ходу, сплёвывали зажёванные жвачки и беззлобно матерились, как в немом кино.
В толпе оказалось большое количество людей преклонного возраста, но с каждым шагом они всё более отставали. Кто-то падал, кто-то, тяжело дыша, поворачивал назад и исчезал на соседних улицах.
Толя старался идти быстро, сохраняя дистанцию с толпой. Вскоре он почувствовал, что выбивается из сил, и стал искать автобусную остановку, намереваясь улизнуть под самым носом доброжелателей. Вдалеке показалась знакомая «девятка». Она не спеша свернула с Даниловской площади на Серпуховский вал и стала приближаться. Анатолий вычислил примерное время подъезда и бросился к остановке. Толпа вздрогнула, немного отпрянула назад, как бы для разгона, и затем устремилась вслед, выбрасывая на ходу всё лишнее — куртки, ноутбуки, фотографии…
Анатолий добежал до автобуса первым. Но как только открылись шторки входных дверей, на него из салона посыпались новые добровольцы и доброжелатели. Наконец автобус настигла и бегущая толпа. Доброжелатели перемешались с добровольцами. Они все хором что-то кричали, хлопали друг друга по плечам, знакомились, обменивались какими-то пустяками…
Помятый и обессиленный, наш герой выбрался из толпы. Не оглядываясь на возбуждённое человеческое месиво, он отбежал в сторону и под шумок происходящего побрёл домой. По пути он твёрдо решил выбросить наутро старый компьютер, заражённый вирусом человеческого взаимного возбуждения, и купить другой, в котором никогда, до самой его смерти не будет ни фейсбука, ни любопытных, как пираньи, одноклассников.
— Никого, слышите, никого из тех, с кем я не хочу быть «в контактах»! — закричал Анатолий и… открыл глаза. Он стёр со лба выступивший пот, приподнялся на кровати и молча произнёс:
— Вот оно что…
Когда человек ощущает внутренний ужас от общения с собственным «я», он или стреляется, или приходит в движение. Слава богу, наш герой не стал сводить счёты с жизнью и пришёл в движение. Он выскреб из серванта нехитрые фамильные драгоценности, собрал по углам разбросанные без нужды деньги, написал Флавию записку с просьбой кормить Везувия до его возвращения, помолился перед иконой путеводителя Николая, присел на дорожку и вышел из дома.
Бедный Анатолий! Бег ты задумал нешуточный, аж куда глаза глядят. Приголубит чужбина беглеца или выплюнет, как вишнёвую косточку, — кто знает?
Часть 5. Встреча
Он вызвал лифт, но, не желая тратить время даже на минутное ожидание, помчался по этажам вниз. Как в детстве, перемахнув лестничные пролёты, не касаясь ступеней, Анатолий распахнул дверь подъезда и окунулся в мерцающую чернь осенней городской полуночи.
Мысли путались в голове. Бежать, бежать! Всё равно куда. Избавиться от нестерпимой боли собственного сердца! Анатолий был близок к отчаянию. Благополучие, накопленное за годовой круг «медийного кумовства», сдавило сердце, перехватило его дыхание и лишило способности рассуждать.
Анатолий подбежал к проезжей части улицы и взмахнул рукой в надежде остановить такси. Действительно, тотчас возле него притормозил свободный таксомотор. В приоткрытом окошке показалась гривастая голова водителя. Голова улыбнулась и, картавя на грузинский лад, спросила: —
— Далеко ли собрался, дорогой?
Прямой вопрос о цели передвижения поставил Анатолия в тупик. Он смутился, что-то неразборчиво попытался ответить и в конце концов пристыженно замолчал.
— Э-э, да ты, я вижу, расстроился! Садись, дорогой, мы просто поедем вперёд. Если скажешь: «Не туда», — вернёмся. Ночь длинная, найдёшь свою дорогу, не переживай!
Такая логика движения пришлась Анатолию по душе. Он облегчённо вздохнул и плюхнулся на переднее сидение рядом с гостеприимным грузином. Машина тронулась.
Минут через десять на развязке у метро «Октябрьская» к Анатолию вернулось самообладание, и он, повернувшись к водителю, с виноватой улыбкой сказал:
— Я знаю, куда нам ехать. В аэропорт!
— В какой? — переспросил водила.
— В ближайший.
Миновав спящее Орехово-Борисово и двадцатикилометровый участок пустой полуночной трассы, такси остановилось перед огромным терминалом аэропорта «Домодедово».
— Сколько я вам должен? — спросил Анатолий, поглядывая через стекло на редкие ночные фигуры обитателей аэровокзала.
— Ничего не должен, дорогой! — ответил водила.
— Как ничего? — удивился Анатолий.
— А так. У меня сегодня сын родился! Понимаешь, сын! Пока его не увижу, всех бесплатно возить буду, слово дал!
— Поздравляю!.. — ответил Анатолий, смущённо пряча деньги.
Как же давно он не наблюдал простую человеческую радость! Вертлявое медийное чинопочитание иссушило его сердце. Конечно, в среде новых «соплеменников» ему случалось быть свидетелем простых человеческих радостей, как то: рождение ребёнка или вспышка взаимных симпатий. Но безжалостная конкуренция купировала проявления человеколюбия и не оставляла людям, занятым в производстве медийного контента, права на личное счастье.
Анатолий едва не прослезился от внезапно нахлынувшего на него внутреннего тепла. Он почувствовал, как вслед за словами этого счастливого грузина его окаменевшее сердце откололось от огромного холодного айсберга и упало в тёплую океаническую воду.
Он простился с водителем и вскоре вошёл в сверкающий атриум аэровокзала. Вошёл и растерялся. Зачем он здесь, куда собрался? Однако «запах» предстоящего полёта, свойственный всякому аэропорту, понемногу стал увлекать его мысли. Анатолий отыскал глазами табло текущих рейсов и направился к нему.
Только он тронулся с места, как перед ним мелькнула и остановилась молодая эффектная женщина. Её черты показались ему странным образом знакомыми. Женщина почувствовала на себе тяжесть постороннего внимания, обернулась и посмотрела на Анатолия. Взгляд её задержался, тонкие зигзаги бровей поползли вверх, и она, всплеснув руками, воскликнула:
— Это вы?!
— Вообще-то я, а кто же? — Анатолий ответил несуразно.
— А вы помните меня? Это же я вышла к вам из толпы на Арбате. А потом вас забрали в милицию, помните?
Разрозненные пазлы воспоминаний тотчас сложились в голове Анатолия в историческую картинку. Он даже улыбнулся, припомнив белое арбатское солнышко и грязную физиономию бомжа Захария.
— Год прошёл, знаете ли, — ответил он.
— А я вас вспоминала. Не скрою, вы тогда мне очень понравились, захотелось встать с вами рядом — я и встала!
Она простодушно засмеялась.
— Правда, то, что вы говорили на камеру потом, было, простите, ужасно! Я вас буквально возненавидела! Я смотрела по телику ваши интервью и диву давалась: стоит такой фраер весь упакованный, как фантик, и гундосит: «Это плохо, то плохо».
Девушка перевела дух.
— А сейчас смотрю и радуюсь. Кстати, моя личная непруха вскоре после того арбатского дня закончилась. Была замарашка — стала бизнес-леди! Вот как бывает…
С минуту они молча смотрели друг на друга.
— Вы летите или встречаете?
— Лечу, правда, не знаю куда, — ответил Анатолий.
— Это как? — улыбнулась собеседница.
— Просто бегу. Куда — неважно. — Анатолий внутренне вздрогнул. В голове закружились мысли: «Что я делаю? Зачем рассказываю? Чем эта фигля может мне помочь? Не нужна мне ничья помощь!..»
— Я вас понимаю, — тихо сказала девушка. — Наверное, мы действительно похожи. Со мной произошло то же самое месяц назад. Я чуть не взорвалась. Благополучие — коварное ремесло. Оно, как дыхательный прибор, помогает дышать глубоко, всем телом, но, если какой-нибудь клапан застревает, «пользователь благополучия» начинает задыхаться. Тут, как я поняла, главное — побыстрее сбросить маску. Можно умереть, если ждать, что приборчик сам собой заработает!
— Вот-вот, — ухмыльнулся Анатолий, а про себя подумал: «Поцеловать эту фиглю, что ли? Каковская!»
Но он не успел привести в исполнение задуманную каверзу. Его намерения перебил вопрос девушки:
— Слушайте, а летим вместе?
— Это как? — удивился Анатолий.
— А так. Я лечу в Испанию. Некий безумный импортный старичок влюбился в меня без памяти. Увы, месяц назад он помер, успев здесь, в Москве, всего один раз поцеловать мне ручку. Он испанец, живёт — точнее, жил — в небольшом приморском городке Торревьеха, может, слышали. Но самое чудное в этой истории то, что по причине своего житейского одиночества он записал на меня всё своё наследство. И я лечу вступать в права наследницы! Каково?
Она приняла позу великодушной Афины:
— Я предлагаю вам разделить со мной моё одиночество в этом романтическом путешествии!
Анатолий снисходительно посмотрел на свою преобразившуюся собеседницу и произнёс:
— Отвечаю намеренным отказом!
Женщина замерла. Потом, как проколотый воздушный шарик, она мгновенно сдулась и превратилась в прежнюю миловидную особу.
— Ой! — пискнула она. — Кажется, я только что побывала в роли благополучной ведьмы?
— Да-а, — улыбнулся Анатолий, — мы с вами действительно похожи. Несколько часов назад я бы составил вам неплохую компанию!
— Составьте сейчас! Вы сейчас такой, какой и я должна быть. Если я с вашей помощью стану такой, то и вас обратно не отпущу! — улыбнулась в ответ девушка.
— Ой, мудрёно!
— Не-а!
— Ну тогда… — Он расставил в стороны руки. — Меня зовут Анатолий, можно просто Нат.
— Я знаю, — ответила девушка. — А я по паспорту Светлана, можно просто Вета.
— Нет! — Анатолий внимательно посмотрел Светлане в глаза. — Только Света! И как можно больше света, а на всё прочее — вето!
;
Глава 3
Часть 1. Побег
Купить билет на тот же самолёт, которым улетала Светлана, оказалось просто. Ещё оставались свободные места, и автомат, не раздумывая, выдал Анатолию проездное удостоверение. Тем временем регистрация началась, и наши герои поспешили встать в очередь на рейс S7 по маршруту «Москва (Домодедово) — Аликанте».
— Мы всё правильно делаем? — спросил Анатолий.
Медленное движение очереди подталкивало Светлану к неторопливому и обстоятельному ответу.
— Я женщина. Женские мотивации кроются в глубинах неопределимых! Там нет ничего наносного. Ничто земное не проникает в тишину сверхплотной среды этих, с позволения сказать, марианских впадин. Они хранилища правды.
Странно прозвучали в сутолоке регистрационного ожидания столь непростые человеческие откровения. Светлана говорила так, словно она с Анатолием была наедине. Впрочем, высокие мысли, даже если их слышит толпа, остаются уделом избранных. Для большинства слушающих звук не превращается в информацию. Поэтому, когда мы говорим серьёзно, мы должны быть снисходительны к аудитории и уж более всего не бояться, что нас поймут неправильно. Или нас поймут правильно, или не поймут вообще.
— Сверхплотные хранилища правды… Красиво сказано! — улыбнулся Анатолий.
— Не знаю, может быть, — Светлана переставила свой маленький чемоданчик по ходу движения очереди и продолжила: — Мы, женщины, погружаем своё сознание в эти отчаянные глубины очень редко и всегда в исключительных случаях. Подобные путешествия для женской физиологии небезопасны. Но бывают ситуации, когда знать правду становится важнее телесного благополучия.
— Я ничего не понял! — засмеялся Анатолий.
— Вы, Анатолий… нет, отныне — только ты! Ты не говоришь, что я идиотка, не бежишь прочь, как от чумы, а продолжаешь стоять со мной рядом, значит, ты всё правильно понял! Ради бога, не бойся моих слов! Впредь я постараюсь никогда не открывать перед тобой эти провалины — чего доброго, свалишься ненароком. Всё. Закопали, подмели, забыли!
«Кажется, я привыкаю её слушаться», — подумал наш герой, подавая вслед за Светланой паспорт регистратору.
— Откуда мы пришли? Кто мы? Куда мы идём? — задумчиво произнёс Анатолий, разглядывая через стекло иллюминатора ночную мозаику аэродрома.
Пассажиры рассаживались, наполняя салон самолёта приятным чувством общего предполётного ожидания.
— Что? — переспросила Света.
— Да так. Есть у Гогена одна картина. Я смотрю на неё без малого двадцать лет и всякий раз удивляюсь, до чего моя собственная жизнь похожа на то, что написал этот экстравагантный островитянин.
— И что ты в ней видишь?
— В картине полно всякого народа, но чем дольше я всматриваюсь в неё, тем более наблюдаю в ней историю своего одиночества.
— Толечка, мы купим тебе другую картину! — воскликнула Светлана и тотчас испуганно прикрыла ладошкой губы. — Какая же я невоспитанная! Мы купим тебе — нет, нам! — «Подсолнухи» Ван Гога. Я так люблю его «Подсолнухи»!
Внутренний восторг Светланы, видимо, передался самолёту. Он пришёл в движение и тяжело побежал, набирая скорость, по взлётной полосе. Было заметно, что земные перебежки ему даются с трудом. Вскоре огромный аэробус поднялся в воздух, весело качнул крыльями, прощаясь с аэропортом, и уверенно лёг на курс в далёкие испанские земли.
Анатолий зажмурился и стал нашёптывать милую дребедень, которая кружилась в его голове:
…«Мы говорим «самолёт», хотя прекрасно знаем, что без лётчика, керосина и милой стюардессы эта груда авиационного железа никуда сама не полетит. Что это? Дань первобытному восхищению птицей или природный эгоизм, отрицающий нашу очевидную зависимость друг от друга?..»
До чего же сладко бывает отключиться на время от прошлых забот и подставить лицо встречному ветру перемен! Ведь он дует из глубины нашего будущего, где ещё нет потерь, но есть огромное количество светлых надежд и заманчивых приобретений.
Увы, наш ум пуглив. Он всё время пытается вернуть наше внимание к прежним протокольным обязательствам, объясняя свою настойчивость объективной житейской необходимостью и пугая нас предстоящими потерями в случае непослушания.
«Ладно, сбежал из Москвы, — думал Анатолий, — но как быть с контрактом, который я пролонгировал неделю назад? Под мои выступления разработана и утверждена генеральным специальная сетка вещания. Более того, именно завтра должна состояться программная встреча в студии Познера. Ради этой встречи Владимир Владимирович подвинул и Ксюшу, и Макаревича, и ещё кого-то. Н-да, ситуация!..»
Анатолию стало не по себе. Он вытер со лба холодные капельки пота и посмотрел на Свету, мирно дремавшую рядом. «А она хорошенькая», — улыбнулось его сердце, не слушая горестные наставления ума.
Анатолий разглядывал спящую Светлану, и к нему постепенно возвращалась его обыкновенная вдумчивая рассудительность. «Что ж ты так разухабился, приятель? Из Испании дашь в Москву телеграмму, а через пару дней вернёшься и всё уладишь. Сейчас-то что горевать? Радуйся! Человек должен хоть иногда совершать безумные поступки».
Он представил, что спящая Светлана — это судьба, и именно в ней покоится его будущее и тысячи не сбывшихся в прошлом надежд. И ещё что-то. Но об этом он сейчас знать не может.
Часть 2. Испанское сновидение
В аэропорту города Аликанте Светлану и Анатолия встретил представитель юридической конторы, исполняющий процедуру означенного наследства. Молодой доброжелательный клерк, немного говорящий по-русски, помог Светлане оформить аренду машины и со словами «Следуйте за мной!» сел в крохотный «седан» и выехал с парковочной площадки. Светлана передала руль Анатолию, а сама устроилась рядом, открыв настежь окошко.
— Ты не простудишься? — поинтересовался Анатолий, когда они набрали скорость и помчались вслед за провожатым по идеальной испанской дороге в сторону городка с быкастым названием Торревьеха.
Света хмыкнула в ответ что-то неопределённое. Анатолий покосился на притихшую спутницу и увидел, как та зачарованно всматривается в небольшие озёрца справа по ходу движения. Он перевёл взгляд на воду и моментально всё понял. Сотни изящных розовых фламинго чинно переступали по мелководью. Они опускали забавные громоздкие клювы в воду, затем запрокидывали головы, разгибая длинные тонкие шеи, и, как в замедленной съёмке, делали следующий шаг, напоминающий скорее балетное па, чем охоту на насекомых.
— Какая прелесть!.. — прошептала Света. — Толя, представь, в нашей жизни появились розовые фламинго!
— Разве их не было раньше? — улыбнулся Анатолий.
— Нет! То, что я вижу за решёткой, — чужое. А эти флешечки теперь принадлежат мне! Они как деревья вдоль дороги к моему дому, понимаешь? В следующий раз мы остановимся, и я с ними поговорю.
— Если доживём! — буркнул испуганный Анатолий, экстренно выруливая с обочины, на которую он выскочил, заглядевшись на птиц.
Машины одна за другой въехали в утреннюю Торревьеху. По узким городским улочкам сновали немногочисленные коммунальщики и разносчики мелкого товара. Солнце только-только приподнялось над горизонтом, и его косые лучи выхватывали из густого утреннего фиолета целые кварталы ещё пустынных улиц. Затейливые вереницы зданий теснились по сторонам проезжей магистрали. Через пару поворотов машина клерка притормозила на авеню с романтическим названием Avenida de las Habaneras.
— Здесь наш офис, — сообщил молодой испанец. — Мы должны заполнить бумаги согласно распоряжению наследс… дс…
Слово «наследство» он так и не смог выговорить. Широко улыбнувшись, клерк распахнул парадную дверь в офис, приглашая Светлану и Анатолия следовать за ним.
Присев за один из столов, он достал из ящика увесистую папку с документами, перевязанную старомодными тесёмками. С минуту возился с узелками, наконец распутал их, раскрыл обложку и стал сосредоточенно перелистывать страницы.
Анатолий и Светлана, не дождавшись приглашения, сели напротив. Молодой человек оторвал глаза от бумаг, вскочил и со словами: «Простите, я не предложил вам сесть!» — побежал за перегородку готовить чай.
Пока он возился с чайником и закуской, наши герои молча оглядывали рабочий зал офиса, отмечая особенности испанского делового стиля. Многое в интерьере было подчинено работе в условиях духоты. Несколько кондиционеров и целая система направленных вентиляторов, видимо, должны были создавать ощущение свежести и движения воздуха. Но в этот час прохлада раннего утра была изысканно бархатиста и не требовала участия техники.
— Много кондишн? — рассмеялся клерк, ставя на стол чайные приборы и вазочку с набором печений и сладостей. — Это для русских посетителей. Мы сами обходимся, привыкли.
— А что, много русских ведут у вас дела? — спросил Анатолий.
— О, русские — это наш бизнес! Правда, сейчас больше европейцев. У нас спокойно. Я был недавно в Германии. Santa Mar;a, что там творится! Эти арабы!.. — Он сделал красноречивый жест недовольства. — Сейчас многие хотят иметь второй дом в Испании. Через нас риелторы проводят свои сделки. Ваше дело о наследстве — исключение.
Он разлил по чашкам чай и предложил гостям.
— Очень кстати, — шепнула Света Анатолию. — На меня напал испанский голод!
Пока наши герои пили чай, клерк разобрал бумаги и приготовился к оформлению сделки.
— Я вас слушаю. — Светлана отставила чашку и приняла серьёзный вид.
Молодой человек поднялся, взял со стола папку и торжественно стал вычитывать наследственную волю на испанском языке, останавливаясь и попутно переводя текст на русский язык:
— Хуан Антонио Гарсиа Гонсалес де Сан-Хосе, находясь в здравом уме и твёрдой памяти, составил настоящее распоряжение о…
Он читал минут пятнадцать, переворачивая страницу за страницей. Наконец, молодой человек замолчал, аккуратно положил папку на стол и сказал:
— Сеньора Вольнова Светлана Гордиевна, вам следует расписаться на четырёх листах. После получения вашей подписи, я направляю документ нотариусу. После нотариального утверждения всех документов ваше право на означенную в договоре собственность обретёт юридическую силу. Далее мы зарегистрируем результат сделки в городских структурах, но это простая формальность. Все действия по работе с документом наследия вплоть до итоговой регистрации оплачены усопшим и будут произведены нашим бюро без каких-либо дополнительных вложений с вашей стороны.
Клерк указал страницы, на которых Светлана поставила свою подпись. Затем он лёгким наклоном головы дал понять, что официальная часть наследственного ритуала завершена.
— А теперь, согласно воле усопшего, ещё до нотариального утверждения сделки я должен ознакомить вас с указанными в тексте апартаментами и выдать ключи.
Взяв из верхнего ящика стола увесистую связку ключей, молодой человек пригласил посетителей к выходу.
С каждой минутой солнце всё более набирало силу, а бархатистая предутренняя мгла неторопливо отступала к морю. Сонная Торревьеха оживала и готовилась к очередному сражению с полуденным светилом. Впрочем, в отношении испанцев слово «сражение» следует заменить словом «согласие». Для коренного пиренейца ожидание солнца — это томительное предвкушение блага.
Машины развернулись и тронулись в обратный путь вдоль береговой линии.
Море!..
Через открытые настежь окна в салоне автомобиля царствовал прохладный йодистый ветерок.
«Ветер по морю гуляет…» — Светлана вглядывалась в голубую бесконечность моря и во всю мощь своего писклявого «колоратурного сопрано» декламировала пушкинские строки. Она была так увлечена созерцанием водной стихии, что совершенно забыла о цели приезда, о том, что через малое время ей предстоит вступить во владение богатым, неведомым хозяйством. И даже о том, что…
— Светик, мне всё труднее удерживать руль! — рассмеялся Анатолий. — Машина, как собака, так и норовит за твоими мыслями повернуть к морю!
Клерк какое-то время ехал вдоль береговой линии, затем выехал на трассу. На очередном круге (в Испании все транспортные развязки построены по принципу кругового разъезда) он повернул направо и въехал в пригород Торревьехи с названием La Mata. Покружив по узким улочкам среди одноэтажных зарослей жилья, он остановил машину у ворот внушительного особняка.
Большое одноэтажное здание с развитой мансардой утопало в каскадах вьющейся зелени. Роскошные бугенвиллии перебрасывали через решетчатую ограду пряди своих ветвей, усыпанные алыми цветами. Аккуратно подстриженные олеандры и глицинии искрились, подобно вспышкам праздничного фейерверка, сквозь кованые просветы ограждения. Огромные кактусы, похожие на причудливые зелёные скелеты, казались прочной основой, на которой держится и произрастает вся эта восхитительная цветущая плоть. При малейшем дуновении морского бриза масса сада приходила в движение. И только гордые лапники кактусов были строги и неподвижны. Создавалось впечатление, что архитектура дома имеет вторичное значение и подчинена исключительно организации этого ботанического великолепия.
Клерк отворил кованые воротца и пригласил Светлану как будущую хозяйку войти первой. Света неуверенно переступила порожек, Анатолию даже пришлось подхватить её под руку и проводить по каменной дорожке к крыльцу.
Клерк поднялся по ступеням, открыл входную дверь и передал Светлане ключи.
— Знакомьтесь и обживайтесь. Завтра в десять часов я заеду за вами, и мы отправимся к нотариусу для завершения распоряжения о наследстве.
Он вежливо поклонился и направился к калитке.
— Скажите, а где похоронен мой благодетель? — вслед спросила Светлана.
— Завтра я отвезу вас на городское кладбище. Если вы помните, в завещании есть пункт о вашем знакомстве с местом погребения. Да, вот ещё… Сегодня должен прийти садовник. Зовут его Гарсиа. Доброго дня!
Клерк прыгнул в машину и исчез из вида. Анатолий и Светлана остались одни.
— Я слышу, как по дому ходит время и ищет хозяина… — Светлана припала ушком к стене, а рукой стала совершать плавные взмахи, вторя ритмике шагов, которые она слышала в эту минуту.
— Или хозяйку, — улыбнулся Анатолий.
— Не-ет, хозяина! — она присела перед Анатолием в старинном реверансе, чем немало смутила нашего героя.
Потупив глаза, он ответил:
— Наверное, надо осмотреть дом.
— Я тоже сгораю от любопытства! — Женщина выпрямилась и взяла Анатолия за руку. — Сеньор, что же вы медлите? Проводите меня!
В жизни нашего героя не часто случались минуты, когда он, следуя зову сердца, совершал необдуманные действия. Но за последние сутки он определённо изменился. Вот и сейчас, повинуясь всплеску сердечного восторга, он подхватил Светлану и с драгоценной ношей на руках стал подниматься на мансардный этаж.
Светлана с испугом смотрела вниз через руку Анатолия на удаляющийся пол. Лестница была долгая и витиеватая, а высота первого этажа — не менее четырёх метров.
— Толя, ты меня точно не уронишь? — пискнула Света.
— Одно из двух, — ответил Анатолий. — Лично я выбираю второе!
— И я выбираю второе! — рассмеялась Света и, зажмурив глаза, то ли приготовилась к падению, то ли подставила губы для поцелуя.
Через пару минут они, не разнимая губ, переступили последнюю ступеньку лестничного марша и оказались в уютной, отделанной ценными породами дерева гостиной мансардного этажа.
Гостиная представляла собой внушительное по размерам помещение с огромным витражным фронтоном, обращённым к морю. Меблированная на старый, изысканный манер середины прошлого века, она сверкала благородством идеально убранного помещения. Мягкий розовый свет струился из многочисленных окон. Судя по запаху восковой мастики, реставрация мебели производилась недавно. Через высокий треугольник фронтона можно было наблюдать, как ветер вспенивает волны и гонит их к берегу через пороги и мелководья. С уменьшением глубины тёмно-оливковый тон воды постепенно окрашивался цветом травяной зелени и светлого глауконита. В небе преобладал ровный молочно-бирюзовый оттенок, а над горизонтом на расстоянии «вытянутой руки» висел лимонно-розовый диск солнца.
Анатолий бережно опустил Светлану на диван и, взяв её за руку, помог подняться. Света тотчас подошла к фронтону и распахнула створки балконной двери. В залу ворвался ветер и возбуждённый гул моря.
— Как хорошо! — воскликнула она, переступая на балкон.
Анатолий с интересом оглядывал гостиную, примечая изящные особенности интерьера. Зал гостиной был совмещен с кухней через разделительную барную стойку. Из центра зала поднималась вверх на прогулочную площадку широкая винтовая лестница. Невысокие китайские ширмы безобидно отъедали от гостиной уголки отдыха, меблированные роскошными кожаными диванами. Тяжёлые узорчатые гардины висели строгими вертикалями по краям фронтона. «Наверное, такая плотность ткани на случай жары», — подумал Анатолий, трогая выпуклые складки материи.
Он обошёл барную стойку и, оказавшись на территории кухни, первым делом открыл дверцу холодильника.
— Ого, похоже, нас действительно ждали!
На верхней полке холодильника стояла батарея из нескольких сортов пива, а ниже горделиво «пячило» бок изысканное керамическое блюдо овальной формы с нарезанным хамоном и великолепным испанским сыром.
Часть 3. Одолеть себя
— Как ты думаешь, то, что с нами происходит, — подарок судьбы, этакая шуба с барского плеча, или?..
Светлана обращалась к Анатолию, но рассуждала сама с собой. Казалось, терпкое йодистое дыхание моря растворяло её нужду даже в самых близких человеческих собеседниках. Она наблюдала, как морские валы один за другим выкатывали на белый песок тонны прохладной живительной силы. Водяные нагромождения беззаботно пенились в лучах полуденного солнца и исчезали, утопая в прибрежном песке и лишь частично возвращаясь в море.
Анатолий заметил её отстранённость. Перемена в настроении Светланы задела его ранимое самолюбие. Давние чувства бытовой ущемлённости и социальной неполноценности отторгали в нём восторженную задумчивость Светы. Ему захотелось сказать беспричинную гадость.
— Я привык к метаморфозам судьбы, — произнёс он. — Судьба наградила меня, уж не знаю за что, венцом житейского изгоя. Потом в одночасье, продавая, как проститутка, образ мыслей и моральные ценности, я стал респектабельным буржуа. Получая «законную» прибыль с продажи, я был весьма доволен собой. Однажды (опять же внезапно) я встретил голубоглазого человека. Он мне открыл будущее и оттуда, из будущего, показал, какой невероятной сволочью я умудрился стать. Фактически он задал мне всего один вопрос: «Что же ты делаешь, падла?» Этого оказалось достаточно, чтобы я пришёл в ужас от собственного «я». Потом я встретил ещё одного голубоглазого человека по имени Светлана. Этот человечек подобрал меня, как щенка, на улице, отмыл, накормил, приголубил. И теперь я хочу спросить моего голубоглазого целителя: как мне относиться к этой странной цепочке перемен, от которой веет только одним — бездарным и незаслуженным везением?
Анатолий замолчал, собираясь с мыслями.
— Ты сейчас смотришь на море и видишь в нём полноту жизни. Глубина для тебя — блаженство. А я с болью гляжу на своё будущее и…
— Почему с болью? — перебила Света.
— Да погоди ты! Знаешь, что он мне сказал?
— Кто?
— Захарий.
— Захарий?
— Да, его зовут Захарий. Он сказал: «Поступай по любви и ничё, слышь, ничё не боись. Оно, блин, как само разладилось, тако само и срастётся — в том и сила твоя обнаружится». Представляешь?
— «В том и сила твоя обнаружится…» — будто зачарованная, повторила Светлана.
— Я предал его слова, стал вертлявым шоуменом. Сначала через силу, а потом и запросто говорил не то, что думаю. Научился выгодно себя продавать, а собственную порчу пролонгировать…
— Толечка, хватит уже!
— Нет уж, слушай, Света. Этот Толечка дал жару. Тонны губительного словесного дерьма он опрокинул на человеческие головы за неполный год собственного сладчайшего раболепства. Я не знаю, куда деть этот год, как мне от него избавиться. Пудовой гирей висит он у меня за плечами. Там, в аэропорту, я безрассудно повёлся на твою нежность и вылетел из России, как беспечный мотылёк-фантом. А ведь у меня контракт! Сегодня я должен сидеть напротив Познера и вместе с ним трубить славу российскому либерализму. Мне до сих пор страшно подумать, что творится там, где меня сейчас нет…
— Толя!..
— Видишь, я выучил наизусть: «Поступай по любви и ничё, слышь, ничё не боись». А сам трясусь, как осиновый лист. Только трясусь я не от страха, Светик, а от смущения. Да-да, от смущения, радость моя. И прежде всего — от смущения перед Богом за свои бесовы тугрики. Мне стыдно перед всяким встречным человеком, ведь я его обманывал и манил на погибель. И перед тобой стыдно, потому что знаю…
— Толечка, ради бога, прости меня! Я не хотела тебя обидеть. На море загляделась, дура такая. Прости!
Светлана стала нервно ходить по залу. Она трогала ладонями полированные выступы мебели, открывала многочисленные дверцы и мебельные шторки секретеров и продолжала говорить, стараясь отвлечь Анатолия от губительных мыслей. Голос её постепенно успокаивался, становился ровным и осторожным в словах:
— Взгляни, Толя, все они когда-то кому-то принадлежали. Нашу судьбу можно сравнить со смерчем. Нагуляв чужое добро, однажды он сваливает к ногам человека свои приобретения. Увы, человек не успевает воспользоваться и малой частью этих беспечных щедрот. Смертоносный вихрь срывается с места и отправляется дальше, прихватив с собой и скарб, и самого человека. Что тут скажешь?
Анатолий молчал. Света тоже молчала, ожидая, когда успокоится её взволнованный собеседник. Наконец Анатолий взял себя в руки и произнёс:
— Мы часто неспособны понять смысл предложенных нам событий. Но мы в состоянии противопоставить произволу судьбы нашу свободную волю и что-то посильно изменить! Теперь я думаю так.
Ему припомнился давний диалог с невидимым собеседником, призывающим дерзнуть и изменить себя с помощью собственной свободы воли. «Что ж, выходит, он оказался прав, и я просто повторяю его слова? — с горечью подумал Анатолий. — Как это может быть?..»
— Мы говорим об одном и том же, — тихо сказала Света.
Не в силах рассудить происходящее, Анатолий сбросил с себя ветхий следок обиды и вымучено улыбнулся:
— Откуда ты такая умная? Когда я тебя слушаю, мне кажется, я разговариваю с ангелом!
— Это потому, Толечка, — оживилась Света, — что я слышу твоё сердце. И вообще…
Света застыла в торжественном движении. Глаза её заблестели.
— Не пора ли вам, сударь, сказать мне что-то очень важное?
Анатолий почувствовал, как одновременно с последними словами Светланы кто-то опрокинул на него с потолка ушат ледяной воды. Он понял, каких слов ждёт Света. «Господи, что она со мной делает!» Анатолий ощутил себя юнцом, раздавленным любовью взрослой опытной женщины. У него перехватило дыхание, а в глазах блеснули горячие слезинки. Не желая, чтобы Светлана видела его смущённым, Анатолий отвернулся и прикрыл лицо руками.
— Толечка, благодарю. Я буду тебе хорошей женой, вот увидишь!
Светлана опустилась перед Анатолием на колени и поцеловала край его лакированного ботинка.
Часть 3. Письмо
По дому разлилась мелодичная трель входного звонка.
— О, это Гарсиа! — улыбнулась Света и поспешила вниз.
Выполнив церемониальный поклон, в гостиную вошёл высокий сутулый мулат с огромными внимательными глазами и приветливым выражением лица. На вид садовнику можно было дать лет семьдесят. Очень худой, одетый в костюм шоколадного цвета, он был похож на сморщенный перезревший банан. Густая паутина глубоких «жилистых» морщин разбегалась по обветренной бронзе его впалых идеально выбритых щёк. Во взгляде угадывалась внутренняя грусть и смирение перед обстоятельствами прожитой жизни.
— Это Гарсиа! — Света представила садовника спускающемуся по лестнице Анатолию.
Было видно, что испанец необычайно понравился ей.
Анатолий поклонился и отошёл в сторону. Гарсиа принял официальный вид, вытащил из нагрудного кармана потёртого тирольского камзола пакет и подал Светлане.
— Es usted, querida, сеньора, — сказал он, склоняя голову. — Puedo ir al jard;n?
Не понимая из сказанного ни слова, Света одобрительно замахала головой и ответила:
— Да-да, сеньор, конечно.
Садовник повернулся и вышел в распахнутую дверь.
— Это письмо от благородного Хуана, посмертное… — задумчиво произнесла Света и, присев на краешек велюрового дивана, сорвала с письма печать.
В конверте оказались две бумаги. Одна — написанная от руки ровным убористым испанским почерком, другая — печатный текст на русском языке. Не оставалось сомнений, что одна из бумаг содержит оригинал письма, а другая — его русский перевод.
Светлана с минуту разглядывала рукопись, затем бережно отложила оригинал письма в сторону и взяла в руки перевод.
— Слушай, Толя…
«Моя несравненная Светлана! Так сложились обстоятельства этой странной, долгой и прекрасной жизни, что нам больше не суждено встретиться, несмотря на моё горячее желание видеть тебя и хотя бы ещё раз поцеловать тебе руку. Слава милостивому Богу, у меня есть твоя фотокарточка, и я могу говорить с ней, как если бы передо мной была ты. Мы, испанцы, к смерти относимся легко и сакрально одновременно. Поэтому читай, милая Светлана, это письмо не как письмо умирающего старика, но как дружескую исповедь любящего сердца. Я складываю время написания и время твоего прочтения — и получаю время нашего любовного (дозволь мне употребить это слово) свидания, которое я могу прибавить к собственной земной жизни даже после её фактического окончания!
Зачем я пишу эти строки? Что хочу изменить? Конечно, прежде всего, себя. Но, если любишь, следует забыть о себе и обеспокоить сердце предметом любви. Поэтому всё, что я скажу в этом письме, — не столько моя попытка насладиться общением с тобой, сколько возможность подарить тебе цветы, которые не вянут и не осыпаются, прощальные цветы с дерева моей жизни. Прими их, Светлана!
Я одинокий человек. Последние годы меня мучила мысль о бесхозности моих житейских накоплений. Когда я узнал и полюбил тебя, будто тяжёлый камень свалился с моих плеч. На некоторое время я стал счастливейшим из людей! Любовь и возможность передать тебе накопленные сокровища слились воедино. Конечно, я предполагал, что это произойдёт при нашей личной встрече и заранее видел в том сладчайшие минуты бытия, но обстоятельства складываются иначе. И теперь я вынужден обратиться к тебе через единственную и бесценную для меня фотографию. Поначалу это меня огорчило, но потом я понял: а какая, в сущности, разница? От того, что мы меняем формы существования, разве что-то принципиально меняется? И ты, и моя любовь к тебе никуда не исчезают. Поэтому я пишу эти строки не в сумрачном, но в радостном волнении сердца, раздвигая чувством любви земной срок, положенный мне по календарю судьбы.
Девочка моя, я прожил очень долгую жизнь. Если посмотреть со стороны, моя судьба — след замечательного человека. Я воин и весь свой сознательный возраст всегда кем-то командовал. Мне приходилось перемещать, спасать, вести к победе огромные человеческие массы. Моё имя выткано на знамёнах двух воинских соединений.
Вся моя жизнь — это один затяжной бой со смертью, обстоятельствами и силами зла. Но пришло время, я состарился и по приговору судьбы отошёл от дел. Теперь я один. Нелюдимый богач, человек, растративший десятилетия на воплощение временных смыслов, добряк (несмотря на профессию), любивший всех умом и никого не любивший сердцем.
Я построил хороший дом и надеялся, что когда-нибудь эти пенаты огласит милая суета не служанки по дому, но возлюбленной хозяюшки. Когда ты появилась в моей жизни, я ощутил прилив сил, мне показалось, что до исполнения моей мечты осталось совсем немного. Когда же я понял, что мне не суждено стать свидетелем собственного счастья, я решил, по крайней мере, не отказываться от мысли о нём и оформил у нотариуса завещание на тебя.
«Пусть, — подумал я, — счастье вспыхнет, как идея, и осветит мои последние дни» Вот видишь, я всё-таки страшный эгоист и думаю прежде всего о себе!
Сопоставив друг с другом фрагменты прожитого времени, я понял, что мелодию жизни несут, помимо реального человеческого присутствия, ещё и предметы, сопровождающие нас. А также сказанные нами слова. Их отголоски ложатся на лакированную поверхность мебели, на струганые половицы пола, оседают в складках ткани. Если тебе покажется набор домашней утвари случайным, — это не так. Последнее время перед тем, как приобрести какую-либо вещь, я проверял её сердцем на отзвук. Десятилетия профессиональной строгости привели к тому, что во мне открылась противоположная воинскому уставу способность слышать незримое. Эта способность могла бы украсить целую жизнь. Я же воспользовался ею только для обустройства дома, «на посошок», как говорят у вас в России. Но и это не мало!
Вот перечень моих восторженных размышлений. Всё, что я делаю, оценит единственная женщина, которую я когда-нибудь обязательно полюблю. Моя душа, говоря строками вашего великого поэта Пушкина, «ждала кого-нибудь». И дождалась! Как это случилось, для меня самого до сих пор остаётся загадкой. Ведь я оказался в Москве всего на два дня. Впрочем, можно сказать и по-другому: случилось то, что должно было случиться. Отправляясь в путешествие, как это делают сейчас состоятельные европейские пенсионеры, я ехал не за впечатлениями, чтобы унять скуку, но вослед мечте о любимой женщине. Понимая, что моё время уходит, я искал любимую везде, где только можно. Конечно, первым делом «обшарил» всю Испанию. Что только ни предпринимал я на родной земле, но, увы, сердцу не прикажешь, мой капризный орган любви так и остался глух к национальным стараниям. Тогда я отправился за границу, чтобы вновь стать завоевателем! И вот в далёкой Москве, утопая в вашем немыслимом снегу, я увидел тебя. Сердце, истосковавшееся по победам, буквально прорычало: «Она!»
С того дня над моей седой головой вновь воссияло горячее испанское солнце, а жизнь превратилась в одно томительное и сладчайшее ожидание нашей следующей встречи.
Любимая! Единственное, о чём я тебя прошу, — не забывай обо мне! Я понимаю, жизнь неумолимо катится дальше. Завтра нас будут волновать новые главные события дня. И всё же… Пообещай мне (пока ты не отложила это письмо), что где-то в дальнем тайнике своего сердца ты сохранишь обо мне доброе воспоминание. Не о человеке, который построил этот дом, но о чудаке, который в любви к тебе обрёл смысл собственной жизни.
А теперь прощаюсь, твой навек Хуан Антонио Гарсиа Гонсалес де Сан-Хосе».
— Вот… — Светлана опустила руки с письмом на колени и посмотрела на Анатолия.
Несколько минут они молчали.
— Это очень трогательно, — ответил Анатолий. — Человек подарил всего себя в обмен на крохотный фрагмент твоей памяти. Очевидно, он был мудрым человеком. Его не интересовали посмертные фанфары. Уверен, что и могила его не по средствам проста. На протяжении всего письма он старался внушить тебе, что формы жизни бесконечны в своём разнообразии. Он буквально умолял тебя об ответной любви, зная, что его любовь не умрёт с телом, но в других формах: в вещах, старой мебели, шуме моря — ещё долго будет существовать в этом мире. И ему не хотелось, чтобы его посмертное чувство оказалось без взаимности.
— Да, наверное, так. — Светлана приподняла письмо с колен. — Милый Хуан, я обещаю помнить и любить тебя как мудрого старшего брата. Моё сердце всегда будет открыто тебе. Обещаю!
Две слезинки скатились по её щекам и упали на разворот бумаги.
Часть 4. Встреча на кладбище
На следующий день Светлана окончательно оформила наследство. Наскоро (не по-испански) отобедав в первом попавшемся китайском ресторанчике, наши герои в сопровождении клерка отправились на городское кладбище.
Небольшой, довольно скромный фамильный склеп, в котором по распоряжению самого Хуана было произведено захоронение, выделялся из печальной череды прочих усыпальниц лишь новизной вмонтированной памятной плиты и наличием горшочка с живыми увядшими цветами.
— Ой, — опечалилась Светлана, — а мы без цветов…
— Santa Mar;a! — воскликнул Хосе. — Как же я забыл!
Он отлучился к машине и вскоре вернулся, держа в руках букет полевых испанских цветов, украшенный всевозможными вьюшками и цветастой бумагой.
С этими словами он передал букет Светлане, прибавив:
— В букете для вас записка, сеньора.
Действительно, среди скромных полевых ромашек и каких-то похожих на васильки голубых завязей виднелся краешек конверта.
Светлана вскрыла печать и развернула бумагу. На желтоватом листе плотной казённой бумаги русским шрифтом был набран небольшой текст. Света повернулась к Анатолию и стала читать.
«Милая Светлана! За недолгое время нашего знакомства я не подарил тебе ни одного букета цветов. Какая оплошность! Поэтому, независимо от обстоятельств, прими этот скромный букет в доказательство моей любви к тебе и восхищения твоей красотой! Прости, что я распорядился подарить цветы на кладбище. Это потому, что именно здесь мы теперь наиболее близки друг другу. Будь счастлива!»
Света закончила читать. Её хрупкое тельце сжалось в комок, она присела на маленькую лавочку, оказавшуюся рядом, обхватила руками лицо и заплакала. Анатолий и клерк тактично отошли в сторону.
— У нас в Испании букет полевых цветов — это, как говорят в России, шик. Не то, что садовые розарии! — шепнул клерк на ухо Анатолию.
— А у нас почему-то наоборот, — улыбнулся Анатолий, — хотя наши полевые цветы лучше, чем у вас, а садовые — хуже.
— Да-а, Россия — большая загадка! — хмыкнул в ответ испанец.
Тем временем Светлана затихла, немного успокоилась, положила в сумочку письмо, а букет «вернула» отправителю, заменив свежими полевыми цветами увядшие садовые розы.
— Я прощаюсь с вами. Вот моя визитка. Если возникнут какие-либо вопросы, всегда буду рад помочь.
Клерк церемонно поклонился и поспешил на выход.
— Наверное, и нам пора, — Анатолий вопросительно посмотрел на Свету. — Будем сюда приходить, это точно.
Светлана ещё раз поправила в горшочке цветы, выдохнула и сказала:
— Мы вернёмся, Хуан.
Часть 5. Телеграмма
Гарсиа оказался не только внимательным садовником, но и первоклассным поваром. Его труд был оплачен Хуаном на три года вперёд, и Гарсия со скрупулёзной испанской педантичностью выполнял свои служебные обязанности, не забывая о проявлении дружбы и гостеприимства.
Ожидая возвращения Светланы и Анатолия с кладбища, он приготовил отменный стол. Помимо запечённого в мангале кордеро, на белоснежной скатерти в затейливых судочках присутствовали свежие салаты, начинённые сыром, всевозможные дары моря и прочие яства национальной испанской гастрономии.
Гарсиа торжественно встретил молодых хозяев и, чинно вышагивая впереди, проводил их на веранду. В центре увитого виноградом помещения возвышался уже упомянутый нами праздничный стол. На столе царствовала огромная двадцатилитровая бутыль с красным иберийским вином.
— Гарсиа! — воскликнула Светлана. — Вы волшебник!
— Истинная правда! — рассмеялся Анатолий и, встав перед садовником в торжественную позу, обнял его за плечи.
— Se;ora, todo esto es para usted y su compa;ero de, — проговорил Гарсиа и добавил: — Estoy cumpliendo la voluntad de su difunto amo. Soul, era un hombre .
Как ни приглашала Света к столу садовника, смущённый дружеским обхождением молодых хозяев, он вежливо поклонился и вышел.
— Приступим! — весело, будто сбросив с себя мрачную могильную дрёму, воскликнула Света. — Это или рай, или сказка, или…
На пороге террасы, стукнув для приличия пару раз в дверь, вновь появился Гарсиа.
— El telegrama para la se;ora **.
Садовник подал депешу Анатолию и, не сказав ни слова, удалился.
— Это ещё что? — нахмурился тот, разворачивая бумагу.
Света подошла и встала у его плеча.
— Ну, читай же!
Анатолий стал читать: «Вы нас очень подвели. Подаю на расторжение контракта. Неустойка плюс прочие издержки. Ответьте немедленно. Рук. пресс-службы «Эхо перестройки» Видов Г. Г.»
Анатолий бросил телеграмму на стол.
— Я знал, что будет именно так. Они хорошо платят, но не прощают.
— О какой неустойке идёт речь? — Света присела рядом с Анатолием.
— Светик, это мои дела, не начинай! — Анатолий не мог скрыть огорчения.
— Нет, скажи.
— Ладно, слушай. В контракте сказано: «В случае недобросовестного исполнения одной из сторон высоких, — при слове «высоких» Анатолий саркастически улыбнулся, — обязательств по настоящему договору, противная сторона вправе требовать неустойку в размере двойной суммы настоящего договора». А теперь, Светик, нетрудно посчитать мой должок. Сумма договора, как я тебе уже говорил, равняется полутора лямам…
Света улыбнулась.
— Три российских миллиона — и ты свободен!
— Но у меня нет таких денег! — Анатолий нервно заходил по веранде. — Когда я был беден, то по копеечке откладывал на чёрный день и никому ничего не был должен. А когда у меня завелись эти подлые деньжата, я научился благополучно их тратить. «Э-э, — убеждал я себя, — ещё наговорю!»
— Вроде серебряного копытца? — съязвила Света.
— Ну да, вроде того. И, вообще, как они узнали, что я здесь?..
— Да, это хороший вопрос, — спокойно ответила Света. — Они знают, где ты. Значит, завтра могут пожаловать…
— Ты права. Я должен вернуться. В Москве придумаю что-нибудь. В конце концов, три ляма — невеликая сумма. Продам машину, займу, наберу.
— Не горячись. Что они могут нам сделать? Завтра я пропишу тебя в этом доме, и в случае каких-либо неприятностей мы просто вызовем полицию.
— Нет, Светик. Не хочу превращать твою испанскую элегию в паршивый детектив со страшилками.
— Тогда я лечу с тобой!
Анатолий бросил взгляд на бутыль с вином.
— Нет. Вернусь — допью. А сейчас ты везёшь меня в аэропорт. Решено.
Часть 6. Знакомство
Аэропорт города Аликанте напоминал растревоженный муравейник. Единственный свободный билет на ближайший рейс до Москвы оказался только бизнес-класса.
— Ух ты, кусается! — со смехом заключил Анатолий, расплачиваясь банковской карточкой.
На долгое прощание не было времени. Света прильнула к груди Анатолия, тот несколько раз чмокнул любимую в лобик — на том и расстались.
Завершив все формальности предполётного досмотра, наш герой одним из последних перебежал по соединительному коридору в салон самолёта и плюхнулся в кресло рядом с каким-то франтом, навьюченным фото- и видеоаппаратурой.
Сосед, несмотря на вид экстравагантного задиры, оказался милым и общительным человеком.
— Скажите честно, вы, наверное, подумали, что я туристическая амёба, блуждающая по чужим сытым землям и паразитирующая на собственной свободе личности? — со смехом обратился он к Анатолию.
— О, нет! — Анатолий улыбнулся. — Глядя на вас, я подумал вот что: Бог дал нам свободу воли для того, чтобы мы стяжали благо. Но благо пугливо. Без хорошей фототехники его не разглядеть!
— Ого! Нам будет о чём поговорить! Пять часов лететь — не шутка. Скоро принесут обед, и мы за тарелочкой фастфуда и стаканчиком вина (сосед многозначительно покосился на стоящий у ног саквояж) побеседуем, например, о политике!
— По-моему, разговаривать о политике опаснее, чем ориентироваться в небе по падающим звёздам, — заметил Анатолий.
— Вот именно! — рассмеялся сосед. — Значит, пора подойти к разговору со всей серьёзностью.
Он наклонился, приоткрыл саквояж и через минуту извлёк из него два небольших стаканчика, наполненных доверху коньяком.
— Держите, я достану яблоко. На всё сразу рук не хватает, — шепнул он, наблюдая за перемещениями стюардессы.
Когда все приготовления были закончены, сосед принял торжественную позу и, прикрывая стаканчик свободной рукой, сказал:
— Разрешите представиться, Артур Цорн, бизнесмен, благотворитель, в прошлом журналист.
— Принято. Ваш визави — Анатолий, в прошлом медийный служка, ныне безработный должник, короче, типичный болван.
— Отлично! — воскликнул Артур. — Открою вам страшный секрет: я тоже болван. О своей причастности к этой элитной человеческой категории я не упомянул в интересах конспирации. Но теперь маски сброшены. Поэтому выпьем за двух совершенных болванов! Ваше здоровье, господин болван!
Они чокнулись и, пока стюардесса стояла к ним спиной, наскоро осушили стаканы.
— Так, между первой и второй…
Минут через пятнадцать подали обед. Артур и Анатолий к этому времени успели обсудить Сирию и вплотную подошли к пенсионной реформе.
— Мне лично эта реформа по фиолету, — Артур начал непростой разговор. — То, что называют российской пенсией, на самом деле бессовестная подачка власти. Вернее, не подачка, а бессовестный грабёж. Сумма, которую человек отчисляет в пенсионные фонды за период своей трудовой деятельности, на порядок больше того, что он совокупно получает в виде пенсии, учитывая реальный порог отечественной смертности. И теперь, лавируя на мнимых прибавках, которые всё равно сожрёт инфляция, они хотят законодательно уменьшить срок пенсионных выплат. Даже не знаю, как сказать… Это откровенный геноцид собственного народа! Мне-то что, я свои дела при любой власти справлю. Душа за российского «неэлитного» человечка болит, за нашу национальную плюгавую умницу, ему-то каково теперь!..
Мало-помалу беседа приняла узко-патриотическую направленность. Анатолий во многом соглашался с Артуром и потому всё более ощущал горькое недовольство самим собой. Ведь и он приложил руку к этому мерзкому демократическому селю. Да-да, по указке хозяев контракта ему тоже пришлось декларировать достоинства предстоящих пенсионных нововведений.
— Артур, налей по единой, — не поднимая глаз, попросил Анатолий.
— «По единой»? — улыбнулся Артур. — Брат во Христе, не иначе!
— Да, в Бога я верю, только выходит: верю сердцем, а умом обманываю…
— Это знакомо. Помнишь, апостол Павел ещё говорил: «Делаю не то доброе, что хочу, но то злое, что ненавижу».
— Вот-вот, это обо мне.
— Можно полюбопытствовать о причинах печали? — спросил Артур.
— Да как тебе сказать…
Анатолий в немногих словах поведал дорожному приятелю о неловких перипетиях своей судьбы и о том, как он оказался обыкновенным либеральным служкой…
— Кажется, я припоминаю что-то, — перебил его Артур. — Не твою ли книгу «Свобода воли» я читал? Про человека, на которого обрушился водопад житейского невезения, но он выстоял…
— Да, это моя книга, — улыбнулся Анатолий.
— Ага, значит, ты знаешь несравненного Ивана Андреевича Протанова, так?
— Нет, его лично я не знаю, но знаю литературного редактора Даниила.
— И я знаю! Эх, тесна планета! Мы с Иван Андреичем друзья. Я финансирую его «Завтра России» Тираж твоей книги тоже оплачивал я.
Артур наклонился над саквояжем.
— За такое дело — по единой!
Разговор покатился дальше и вдруг остановился, как перед пропастью. Анатолий объяснил, что заставляет его срочно вернуться в Москву.
— Три ляма — фуфло! — пустился в размышления Артур. — Я могу заказать тебе продолжение книги и сразу оплатить работу над будущим текстом. Проблема в другом. Я знаю эту братию, деньги — только повод. У тебя будут сложности иного рода.
— Какого?
— Какого — сказать не берусь, но ломать начнут — это точно.
Артур замолчал.
— Мы вот что сделаем, — он оживился. — Сначала встретимся с Андреичем, побалакаем, перетрём кое-что, а уж потом ты пойдёшь к ним на разговор. Так будет лучше.
Тем временем по селектору объявили о том, что самолёт идёт-таки на посадку, все должны убрать столики, пристегнуть привязные ремни, привести кресла в вертикальное положение и открыть шторку иллюминатора.
— Ну, с Богом! — Артур захлопнул саквояж и упёрся затылком в подголовник. — Вот только пусть попробует не сесть!
Видимо, последнюю фразу он сказал чуть громче, чем следовало, и его возглас услышала бортпроводница. Она подошла и наклонилась над Артуром тоже чуть более, чем требовал стандартный наклон, положенный по служебному этикету. Оттого воротничок её фирменного аэрофлотовского костюмчика подался вперёд, обнажив приятные девичьи неслужебные прелести.
— Не волнуйтесь, гражданин, наш экипаж имеет опыт в вопросах приземления, — с улыбкой произнесла стюардесса, обращаясь к Артуру.
— Вы имеете в виду командира или всю команду? — улыбнулся в ответ Артур.
Понимая, что шутка зашла чуть дальше положенной по инструкции манеры общения с пассажирами, девушка покраснела и выпрямилась.
— Я доверяю вам свою жизнь! — скованный ремнём безопасности, Артур, насколько мог, потянулся к девушке. — С вами я готов взлетать и приземляться, взлетать и приземляться!
— Да ну вас! — девушка развернулась и исчезла за разделительной шторкой.
А весельчак торжественно произнёс:
— Аэрофлот — сила!
Когда самолёт коснулся земли и, пробежав положенное расстояние, перешёл на «шаг», Артур открыл саквояж и, не пряча бутылку, торжественно разлил на глазах изумлённой стюардессы остаток коньяка.
— Толя, мы дома. По единой!
— Что же ты в небе скромничал? — усмехнулся Анатолий.
— Э-э, боялся, что высадят!
Часть 7. Иван Андреевич Протанов
Москва встретила путешествующих сырым колючим ветром и общим ощущением непогоды.
Артур сошёл с трапа самолёта, достал мобильник и набрал номер:
— Иван Андреич, родной, примешь?
Получив добро, он обернулся к Анатолию и пропел, «заглушая» рёв авиационных моторов:
— Горит свеча в том доме, где нас ждут! Едем.
Квартира Ивана Андреевича Протанова находилась на участке Садового кольца, именуемого по-старомосковски Зацепский вал. «Корни мои в Земляной город уходят!» — любил говаривать Иван Андреевич. Уютный дом сталинской послевоенной архитектуры соседствовал с Павелецким вокзалом и испытывал на себе все «миграционные прелести» москвичей и гостей столицы.
В советское время известный московский ресторан «Вершины Эльбруса» занимал значительную часть первого этажа. Более того, его складские помещения и подсобки «ютились» практически во всех подвальных помещениях дома. Для жильцов дома соседство с рестораном ежегодно оборачивалось сущим бедствием. Раз в год общепитовское хозяйство закрывалось на санитарную профилактику, иными словами, районная санэпидемстанция осуществляла тотальную травлю тараканов (ТТТ). Несчастные насекомые в панике разбегались по всему дому вплоть до верхнего пятого этажа.
Протесты жильцов власть долгое время игнорировала. Наконец Ивану Андреевичу надоело до чёртиков вопиющее бюрократическое невнимание к проблемам простых советских тружеников, и он обрушил на районное начальство всю тяжесть авторитетного журналистского маховика. И что бы вы думали? Дело докатилось до Лужкова (был на Москве такой градоначальник). Юрий Михайлович пятую власть уважал и гаркнул с присущей ему убедительностью: «Разобраться!»
Через неделю закрыли ресторан, вычистили подвальные помещения, ещё раз капитально траванули всё живое в доме и… наступила долгожданная зоологическая тишина! Ни поскрёбывания тараканов в местах общего пользования, ни шуршания мышей с наступлением сумерек — ничего!
Иван Андреевич сделал в квартире капитальный ремонт. Старую мебель, изъеденную жучком и засиженную тараканами, выкинул на помойку и купил новую, по большей части антикварную. Отреставрировал паркетный пол, двери и оконные рамы (менять родные окна на модные стеклопакеты не стал). Шаг за шагом вернул пенатам вид респектабельного советского помещения, предназначенного для полноценного жилья и встреч с единомышленниками (людей с противоположными политическими и этическими взглядами он принимал только на работе). «Я так скажу, — говорил он, — мой дом — это мой храм, здесь нет места иноверцам».
— А-а, заходи, Артурушка, с приездом! Ба, сам Анатолий Прокопьевич к нам пожаловал! Что ж, так-то, Анатолий Прокопьевич? Случаем, не перепутали кабинеты?
— Андреич, не серчай, — вступился Артур. — Всё не так, как ты думаешь.
— Ну-ну, Артурушка, а то я, грешным делом, подумал, что Анатолий Прокопьевич и тебя в либералы переписал, с него станется…
Подобно провинившемуся ученику, уличённому в неблаговидном поступке, Анатолий стоял, опустив голову, перед огромным, как гора, Иваном Андреевичем. Несмотря на вызывающе холодный приём, наш герой не чувствовал себя несправедливо обиженным. Он воспринимал слова Ивана Андреевича как необходимую хирургическую операцию, без которой выздоровление невозможно. Более того, его «неприкаянное» чувство вины «нежилось» под градом гневных тирад добрейшего и взыскательного старика.
— Се блудный сын, Андреич, прими его! — перебил Протанова Артур. — И помози, друже.
При этих словах Артур обхватил Анатолия за плечи и вместе с ним опустился на колени перед легендой российской словесности, главным редактором патриотического издания «Завтра России».
Иван Андреевич как-то сразу сдулся, переменил интонацию и заговорил примирительным голосом:
— Да будет вам! Ну, проходите же, проходите.
Напоив гостей чаем с отменными романовскими баранками, Иван Андреевич пригласил Артура и Анатолия в кабинет.
Интерьер кабинета отличала изысканная деловая строгость. Кожаные кресла были расставлены вокруг низкого журнального столика, заваленного номерами издания. Чуть поодаль, в глубине кабинета стоял огромный письменный стол. Пачки писчей бумаги высились ровными стопками по краям столешницы, а в центре на зелёном сукне царствовал внушительных размеров ноутбук. Его открытая светящаяся панель говорила о том, что хозяин только что работал.
— Ну-с, слушаю вас, господа-товарищи, — начал разговор Иван Андреевич.
Артур выпрямился в кресле и заговорил первым.
— Андреич, тут вот какое дело. Анатолий, которого ты, кстати, только что назвал товарищем, послал господ либерал-демократов куда подальше и тайно ночью бежал с любимой женщиной в Испанию. Чувствуешь, какой сочный триллер клубится! Либдемы каким-то немыслимым образом его выследили и отбили в Испанию телеграмму. Вот, глянь (Артур протянул Андреичу скомканный листок). Короче, требуют три миллиона неустойки по контракту. И ладно бы деньги, но, думается мне, этим дело не кончится. За Толей вьётся ворсистый медийный шлейф, и они, я думаю, терять его не намерены.
— Могут, — задумчиво произнёс Иван Андреевич.
— Что могут? — переспросил Анатолий.
— Что-что, обидеть тебя могут, — Артур ответил за Ивана Андреевича. — Если публика узнает, что ты от либералов открестился, веры к этим господам поубавится, сам понимаешь. А терять электорат они не любят. Не за тем, так сказать, душу продавали.
— Артур прав, — хозяин очнулся от задумчивости. — Тут, наверное, придётся по-кутузовски на дурачка сыграть. Отдать, а потом вернуть с прихватом.
Иван Андреевич улыбнулся.
— А вообще, я очень рад вашим переменам, Анатолий. Даже самый плохой человек интуитивно ищет в себе чистоту и правду. И чем скорее он воскресает из телесной мертвечины прихотей и удовольствий, тем скорее возвращается к нормальной осмысленной жизни. Ведь только в согласии с собственной совестью человек имеет шанс стать счастливым.
— Андреич, не успеваю тебя стенографировать! — засмеялся Артур. — Скажи: прихоти наши (я вкрадчиво оппонирую тебе) могут иногда сверкать разнообразием?
Брови Андреича поползли вверх:
— Переведи.
Артур улыбнулся:
— Другими словами, выпить у тебя есть что-нибудь?
— Э-э, твои прихоти и в разнообразии однообразны! Однако раз такое дело… — Хозяин поднялся и пошёл на кухню.
— Слава богу! — Шутник повернулся к Анатолию. — Склинило, но отпустило. Обиделся он крепко, узнав, что после выхода книги ты кинулся в демократы. Все наши с Андреичем усилия разыграть твой крик души на пользу родине пошли прахом. А сколько килограммов отборного электората ты смахнул с его патриотических плеч — лучше не знать, а то спать перестанешь!
Тем временем вернулся хозяин и торжественно, как древний Мелхиседек, внёс на подносе вино и хлеб.
Разговор покатился дальше. Думаю, нет нужды раньше времени посвящать добросердечного читателя во все тонкости плана, который разработали два хитреца патриота. Скажу одно: Анатолий едва поспевал за вьюшкой-мыслью своих проницательных собеседников.
Разошлись за полночь. Только во втором часу ночи Анатолий оказался в своей родной коммуналке. Пришлось звонить в дверь. Тётушка Нида в отсутствие Анатолия стала закрывать дверь помимо замка и засова на дополнительную дверную цепочку. Она не доверяла Флавию. «Слаб Флавий, — думала про себя тётушка, — не выдержит, если что». Что значит «если что», Нида объяснить не могла, но каждый вечер предпринимала превентивные меры предосторожности.
— Анатолий, вы ли! — в унисон воскликнули домочадцы.
Тётушка Нида, одетая в белый ночной пеньюар, стояла, как привидение, в чёрном проёме коридора, а полураздетый печальный Флавий, успевший первым распахнуть входную дверь, нетерпеливо заглядывал Анатолию в глаза.
— Однозначно рада! — Тётушка развернулась и, шурша оборками пеньюара, направилась в свою комнату.
Флавий умоляюще посмотрел на Анатолия.
— Толь, можно к тебе?
— Фла, я так устал!
— На чуток!
— Входи…
Часть 8. Процесс пошёл
Потоптавшись под притолокой, Флавий переступил порог и присел на подлокотник дивана.
— Толь, ты куда пропал?
— В Испанию ездил.
— В Испанию?.. — Флавий замер.
— Фла, тебе чего, собственно, надо?
— Толь, возьми меня с собой! Не могу я больше. Тапки буду за тобой носить, как собака.
Странная речь Флавия пробудила Анатолия:
— Да что ты! Кто я такой, чтобы распоряжаться людьми? И, вообще, меня скоро убьют, Фла. Так что сам видишь — зачем непруху умножать на два.
— А мне всё равно, Толь. Смерть перестаёт страшить, когда жизнь становится хуже смерти.
— Жизнь не может быть хуже смерти.
— Может, Толь. Поройся в памяти.
— …Я подумаю, Фла. Спокойной ночи.
Анатолий проводил Флавия, погладил Везувия, перекрестился (давненько он этого не делал!) и погасил свет.
Наутро его разбудил телефонный звонок. Незнакомый голос рапортовал:
— Анатолий Прокопьевич, мы знаем, что вы в Москве. Убедительно просим вас сегодня к четырём часам явиться в редакцию «Эхо перестройки». Ваша неявка, как вы понимаете, нежелательна.
Трубка затихла.
— Ну вот, процесс пошёл, — вздохнул Анатолий и стал одеваться. Он вышел на кухню, налил водопроводной воды в свой любимый дедовский чайник со свистком и поставил на огонь.
Наши житейские привычки — довольно устойчивая и, если можно так выразиться, автоматическая коробка передач. Как бы ни плясала под колёсами дорога, автомат исправно дублирует интеллект водителя. Анатолий, несмотря на ритмы последнего периода жизни, так и не удосужился приобрести электрический чайник-полуавтомат и обходился по старинке привычным раритетом — дедовским «слонёнком» с обворожительным по тембру звуковым сопровождением.
На кухне его встретила тётушка Нида.
— Анатолий, вы сегодня вернётесь или… как всегда? — спросила она, помешивая утреннюю овсянку.
— Милая Нида, объясните мне, пожалуйста, что вы имеете в виду, когда говорите «как всегда»? — улыбаясь, ответил вопросом на вопрос Анатолий.
Слонёнок на плите мирно помалкивал, провоцируя соседей на обстоятельный разговор. Однако тётушка почему-то нахмурилась и, уходя, бросила фразу:
— Где вы понабрались этой иностранщины? В милиции, что ли?
— Ну почему же в милиции? Я был в Европе.
— Не вижу разницы! — ответила она уже из коридора.
В голосе тётушки звучали нотки недоверия ко всему, что находилось за порогом её коммунальной квартиры.
«В принципе тётушка права, — подумал Анатолий, — мы выдумываем взаимные различия, следуя, как правило, личным интересам и корыстным побуждениям. А в сущности (он почему-то вспомнил недавний перелёт и то воодушевление, с каким все набросились на предложенный авиационный завтрак), да-да, по существу, между людьми разница в деталях».
Анатолий улыбнулся, снял с плиты чайник и поспешил в свою комнату.
Некоторое время он обстоятельно и неторопливо завтракал, затем долго тщательно одевался, перед уходом написал короткую записку, обрывком скотча прикрепил её на дверь Флавия и вышел из квартиры.
;
Глава 4
Часть 1. Тревожное утро
Вернёмся, однако, в Испанию. Средиземноморская осень вовсе не похожа на московскую промозглую непогодицу. Над морем по-летнему ярко сияет солнце. Температура держится на отметке +20 по Цельсию, и, если бы не отдельные сезонные каверзы календаря, можно было бы принять бархатистую свежесть заморской осени за лето, решившее отдохнуть от собственной жары.
Светлана проснулась в тревожном расположении духа. Вечером от Анатолия не пришло условленное сообщение. Сколько она ни пыталась дозвониться, в ответ слышала одну и ту же фразу: «Абонент находится вне…» и т. д. Да ещё этот дурацкий сон. Приснится же такое!
Под самое утро мозг Светы причудливым сновидением откликнулся на неусыпную работу подсознания. Ей приснилось, что Анатолий, вернее, дельфин Анатолий в окружении огромной стаи сородичей стремительно приближается к ужасному водовороту. Впереди многокилометровый участок моря превратился в огромную водоворонку и вращается вокруг железной башни, взметнувшейся, как Калязинская колокольня, высоко над поверхностью воды. Тысячетонные массы морского организма вместе с флорой, фауной и случайными кораблями пенятся в огромных железных створах входных ворот и исчезают в океанической глубине внутренних помещений башни.
А неподалёку, не ощущая опасности, резвится стая дельфинов. Течение постепенно начинает увлекать стаю. Но вот первый дельфин жалобно трубит тревогу. Стая разворачивается на крик, осознаёт опасность и пытается вырваться из смертельного круговорота. Не тут-то было! Многометровая волна подхватывает дельфинов и несёт напрямик к смертельным воротам башни…
Светлана проснулась от того, что её мозг зафиксировал движение предметов. Прикроватная тумбочка, пара стульев, ящики и полочки старинного подзеркальника кружились вокруг, как несчастные дельфины в водовороте сна. Она испугалась и готова была закричать, но в этот миг вращение замерло, и предметы застыли в немом причудливом ожидании.
Минут пять потребовалось Светлане, чтобы прийти в себя. Затем она решительно встала, накинула на плечи пеньюар и колокольчиком позвала Гарсиа. С помощью междометий и пояснительных картинок встревоженная русская женщина объяснила садовнику, что им срочно следует ехать в аэропорт. Выезжать надо немедленно, она очень торопится и не будет завтракать. Последнее обстоятельство особенно огорчило доброго Гарсиа. Он кивнул в знак понимания и вышел «закладывать сани».
Решение лететь в Москву Светлана приняла мгновенно. Вообще, интеллект женщины принципиально отличается от аналогичного органа у мужчины. Женщина принимает окончательное решение не раздумывая, всецело полагаясь на собственную интуицию, и только потом в случае какой-либо вынужденной необходимости подводит под своё решение доказательную базу. Более того, в пользу даже самого неправильного решения у женщины всегда найдётся неограниченное количество веских аргументов и оправданий.
Мужчина думает иначе. Его окончательное решение является следствием определённой последовательной цепочки рассуждений. Иными словами, женщина начинает движение мысли с конца проблемы, а мужчина — с начала. Это похоже на то, как роют тоннель две бригады навстречу друг другу.
Поэтому главный вопрос, над которым ломали головы представители всех времён и народов — велико ли взаимопонимание между «бригадами», встретятся ли они?..
В аэропорту Светлана взяла билет на ближайший рейс «Аликанте–Москва (Домодедово)» и, увлекаемая жертвенным чувством любви, покинула гостеприимную Испанию.
И снова фарватер нашей повести устремляется в небо! Кстати, в салоне самолёта только что подали прохладительные напитки и авиационный завтрак. Время перелёта из Аликанте в Москву не маленькое — как-никак пять долгих часов. Пусть пассажиры спокойно позавтракают и на сытый желудок помечтают у окошка. А мы с вами опустимся с небес на землю и продолжим рассказ о главном герое нашей повести, печальном и непоследовательном правдолюбце Анатолии.
Часть 2. Матрица «Московия»
Анатолий пешком направился в центр города на Пятницкую улицу. В двенадцать часов у метро «Новокузнецкая» должна была состояться его встреча с Артуром. Свободного времени ещё оставалось достаточно, и он не торопясь вышагивал, как в годы юности, по стареньким тротуарам, спускался в гулкие подземные переходы и, петляя лабиринтом замоскворецких двориков, постепенно приближался к месту встречи.
Пишу и краем глаза наблюдаю, как уважаемый читатель готовится к созерцанию многостраничного авторского эссе о притягательной красоте родных мест. Смею обрадовать: автор не намерен следовать гоголевским коммерческим приёмчикам и увеличивать объём произведения до критических размеров гонорара. Вместо пространного описания современной московской действительности он готов упомянуть лишь одну, на первый взгляд, незначительную деталь. И неспроста. Дело в том, что наш герой вскоре испытает сильнейший эмоциональный шок, увидев «это»…
В последнее время по причине круглосуточного цейтнота Анатолий передвигался по Москве исключительно на машине. Изменения, происходившие в родном городе по обе стороны дороги, ускользали от его внимания. Теперь же неторопливый взгляд коренного москвича фиксировал городской новодел особенно остро. Он соскучился по столице. Зомбированный медийной текучкой, Анатолий перестал чувствовать неуловимую трогательную теплоту, характерную для общения «ячейки» и «матрицы». Но сегодня всё было иначе. Он переживал прежнюю наивную любовь к родным пенатам и, блуждая по московским закоулкам, с наслаждением гурмана вглядывался в каждую городскую мелочь.
Однако то, что предстало перед ним в небольшом сквере рядом с метро «Новокузнецкая», всерьёз обеспокоило его православное миропонимание. В милом московском скверике Анатолий обнаружил памятник… грехопадению!
Одно дело, когда мы в Житейском море касаемся дна по собственной немощи. Не беда! Взглянув вверх, мы видим над собой сверкающие разводы света и чувствуем сердцем: спасение возможно. Другое дело, когда вместо солнечной ряби над нами колышется чёрное днище корабля, и мы понимаем, что выбраться из-под него на поверхность нам не удастся. На этот манёвр просто не хватит воздуха.
Именно такое чувство заведомой утраты возникло в душе Анатолия при созерцании этого, с позволения сказать, произведения искусства.
Представьте, в центре сквера в окружении лавочек «растёт» бронзовое дерево. У подножия дерева вьётся чешуйчатый змей внушительных размеров. «Счастливые влюблённые» Адам и Ева уютно расположились на витиеватых чреслах гада (кстати, абсолютного врага рода человеческого!) Ева любуется яблоком, Адам тупо смотрит на Еву и готов к любому повороту событий. Вокруг влюблённые москвичи и гости столицы целуются и строят планы на будущее…
«И эта мерзость существует в моём родном городе!» Возглас праведного возмущения на время заглушил в сознании Анатолия его собственные неурядицы.
Стараясь не смотреть в сторону бронзового безобразия, он обошёл сквер и взглянул на время. Обе стрелки городских часов приблизились к цифре «двенадцать».
Через пару минут с очередной «порцией человеческого вещества» в дверях метро «Новокузнецкая» показался Артур.
— Они звонили, — поспешил доложить Анатолий.
— Время назначили?
— Да, сегодня в шестнадцать часов я должен быть в офисе «Эха».
— Отлично. Деньги я уже снял, — Артур покосился на саквояж, пристёгнутый к его запястью специальным ремешком, и свободной рукой махнул в сторону сквера. — У нас полно времени. Присядем?
Анатолий страдальчески улыбнулся, умоляя выбрать для посиделок любое другое место.
— В чём дело? — поинтересовался Артур.
— Да тут, видишь ли…
Не успел он закончить фразу, как сзади раздался хриплый насмешливый голос:
— Сон-то не кончился! Ищи их, сам ищи, не то страх за тобой по пятам волочиться станет. И ничего не бойся! Любовь — птица, вынесет!
Анатолий обернулся. Метрах в четырёх от него на парапете ограждения сидел бомж Захарий и голубыми стёклышками глаз разглядывал полуденное брожение пространства.
— Захарий, радость моя! — Анатолий подбежал, обнял бомжа за плечи и присел рядом. Артур, удивлённый странным знакомством своего собеседника, остался стоять на отдалении.
— Вот что, Захар… — Глаза Анатолия сверкали. — Тут такое дело…
— Да знаю я, — ухмыльнулся бомж. — Ты вот что. Один к ним не ходи. А как в вечор отправишься до дому, так позвони на квартиру да расспроси, не ждёт ли тебя кто.
— Кто может меня ждать? — удивился Анатолий.
— Вот и узнаешь.
Бомж поднялся и заковылял в сторону трамвайной остановки. Метров через пять он остановился, обернулся всем телом и произнёс:
— Летит, летит твоя птичка. Ужо прибереги её. А теперя прощай, мил человек. Пора мне.
Как только Захарий смешался с толпой, Анатолий подошёл к стоящему в стороне Артуру.
— Это Захарий. Знает будущее. А может, и живёт там.
— Что он тебе сказал?
— Сказал, что Светлана возвращается. И мне велено об этом позаботиться.
Они перешли Пятницкую улицу и расположились в небольшом кафе напротив метро. Артур заказал кофе.
— Вот что, — начал он, — великий Андреич велел мне не отходить от тебя ни на шаг.
— И Захарий тоже, — улыбнулся Анатолий.
— Значит, идём вместе. — Артур отпил глоток кофе. — Они меня знают. Арканили не раз. Потом успокоились. Моё присутствие их немного отрезвит. Не дураки, поймут, что за нами стоит сам Андреич. А с ним они связываться не захотят. Андреич как-никак — фигура знатная, член СПЧ при Президенте. Не дай бог что случится! Тогда уж точно в этом деле сверкнёт и Максим. Знакомо имя — Максим Шевченко?
— Нет.
— Зря. От Макса господа демократы бегут, как черти от ладана! Так что, считай, какую-никакую, а кольчужку мы тебе справили. И всё же осторожность не помешает. Слишком много стало у нас каких-то нелепых несчастных случаев. Ты понял?
— Понял. Не понял другого. Через пару часов в Домодедово приземлится Светлана, — сказал Анатолий, пробегая глазами на экране айфона рейсовую таблицу прилётов. — И что?
— Не переживай. Созвонишься, скажешь, чтобы тихо ехала домой.
— Сказать-то скажу, А если её уже встречают? Я не понимаю — как, но они всё про всё знают!
— Тоже верно. Ладно, говори: рейс, фамилия.
Артур слушал Анатолия и одновременно говорил по телефону.
— Парни, примите информацию: молодая женщина, зовут Светлана, небольшого роста, стройная, с голубыми глаза… Толя, ну при чём тут глаза! Да-нет, это я не вам. Так, дальше: Домодедово, рейс S7514 из Аликанте, прилёт в шестнадцать десять. Объект могут пасти. Надо встретить и отвезти домой. Удачи!
Он посмотрел на часы.
— Про Светлану решили. Пора и нам проявить своё политическое голубоглазие. Едем.
Он расплатился, вышел из кафе и, опережая Анатолия, быстрыми шагами направился к вестибюлю метро.
Часть 3. «Собеседники»
— Ба, да к нам целая делегация! — Видов встал из-за стола и вышел навстречу посетителям.
— Приветствую, Герман Гиршевич! — воскликнул с порога Артур. — Как сказал бы Илья Ефимович Репин, «не ждали»?
— Прошу садиться… — Главный редактор сделал вид, что не заметил шутки, и перешёл на спокойный деловой тон: — Вопрос у нас, как я понимаю, чисто формальный. Анатолий Прокопьевич сорвал выполнение договора, и мы вынуждены предъявить ему неустойку в строгом соответствии с имеющимися договорённостями. Так?
Видов посмотрел на Анатолия.
— Что ж, так, значит, так, — ответил Артур за Анатолия. — Мы готовы к расторжению сделки.
При этих словах он открыл свой саквояж и выложил на стол шесть пачек пятитысячных купюр.
— Здесь три миллиона.
— Уберите деньги, — нахмурился Видов. — И без денег понятно, что вы подготовились. Давайте сначала поговорим по-людски.
Он раскурил трубку и выжидательно оглядел будущих собеседников.
— Во-первых, я не совсем понимаю причины, которые вынудили нашу уважаемую медиаперсону сменить ориентацию. Скажу честно: что касается расторжения договора и выплаты положенной неустойки, это мой тактический блеф. Артур, вы же понимаете, нашей организации выгодно оставить всё на своих местах и продолжить сбор российского электората, не привлекая для этого дополнительную технику и новых «механизаторов».
Видов всё время смотрел на Анатолия, но разговор вёл с Артуром, представляя, что перед ним находится неуёмный Иван Андреевич.
— Отлично понимаю, Герман Гиршевич. Но что прикажете делать? Вы бы взяли деньги, как оно следует по уговору, да отпустили б нас. Пятый час, время позднее. Не дай бог, метро раньше закроют, что тогда?
— Артур, не валяйте дурака! — Видов растянул щёчные массы в сладчайшей улыбке. — Ладно. Поговорим втроём. Хотите выпить?
— Отказываться от деловых предложений не обучен! — Артур потешно приподнялся в кресле и приложил руку к «пустой» голове.
— Вот и славно! — Герман Гиршевич открыл дверцу небольшого бара и достал литровую бутылку испанского коньяка «Торес». Анатолий, разглядев марку коньяка, усмехнулся в воротничок.
— Ну что, коллеги, выпьем за трезвое понимание возложенных на нас ограничений. Как говорил Спиноза, «свобода есть осознанная необходимость».
Анатолий смотрел на Видова и со смущением в душе отмечал неуловимое сходство этого респектабельного светского льва с одним из двух уголовников, встретившихся ему год назад то ли во сне, то ли в реальном духовном видении. Сходство было не в манере говорить или интонации голоса. Резкие угловатые движения старшего «грибника», его мелочная сноровка, отточенная, видимо, десятилетиями испуга, не шла ни в какое сравнение с вальяжными, чуть замедленными движениями Видова. И всё-таки… Анатолию вдруг почудилось, что и тот, и другой — не люди сами по себе, но различные облики единого антропоморфного существа. Да-да, он вдруг понял, что, вопреки разительному внешнему несходству, и Видов, и лесной «брат-грибник» в сути своей — одно и то же.
Минут через сорок на дне бутылки свободно плавали незначительные, потерявшие первоначальную цилиндрическую форму разводы заморского великолепия. Видов вызвал секретаря Алину и попросил сварить кофе.
Разговор, который поначалу неловко вздрогнул и качнулся не вперёд или назад, но как-то безразлично в сторону, теперь резво катился по натоптанному медийному большаку, наращивая с каждым «пройденным метром» новые и новые неожиданные обороты.
— Анатолий Прокопьевич, ну скажи… — Видов упёр подбородок в ладонь. — …тебе, что, не нужны деньги? Вот ты говоришь: «За себя обидно стало», а из чего, собственно, состоит твоя обида? Да, ты вынужден говорить не то, что думаешь. Обещать людям то, что никогда не сбудется. Дурить им головы. Ну и что? Я тебя спрашиваю, ну и что, в чём проблема? Разве твои слова могут хоть что-нибудь изменить в этом мире, кроме одного — отдельно взятого человека обеспечить достойной зарплатой?
— Я об этом думал, — опустив глаза, подтвердил Анатолий, — иначе не согласился бы.
— Ну, вот! — ухмыльнулся главред. — Что же изменилось теперь?
— Я изменился, — тихо, почти про себя ответил Анатолий. — Вы же знаете, Герман Гиршевич, случайные изменения ведут к непредсказуемым последствиям. Господь сподобил меня встретить реального Платона Каратаева. Он-то и открыл мне глаза…
— Ну-ну-ну, начинается! Господь, толстовщина… Всё проще, дорогой мой! Стругацкие были правы, разделяя людей на людэнов и низшую расу. Вот настоящая реальность! Мы все очень разные. Социальная вертикаль в человеческом обществе так же естественна, как закон Дарвина в природе. И с этим не поспоришь! Надо жить, значит, надо уметь управлять. Не открою Америки, если скажу: управление — это, прежде всего, вертикальное перемещение интересов. Если перемещение происходит сверху вниз — общество несправедливо, но стабильно. А если наоборот — возникает кратковременное, скажем так, революционное безвластие: все равны в правах. Но что значат эти права? Право на разрушение разве можно назвать благом?
— Постойте, Герман Гиршевич! — воскликнул Артур. — Ведь вы же сами расшатываете ситуацию, оповещая электорат о несовершенствах системы? Это вы занимаетесь кратковременной революцией! К примеру, Анатолий. Наделили добропорядочного законопослушного человека уникальными правами на разрушение, да ещё деньги за это платите!
— Э-э, Артурушка… — Хозяин кабинета был доволен. Разговор, как бильярдный шар, слово за слово катился в приготовленную для него лузу, — задача столь нелюбимого вами демократического движения заключается в очевидном. В попытке смахнуть российского колосса с исторического большака. Видите, я с вами предельно откровенен. Истории Земли не нужны колоссы, стоящие на глиняных ногах. Кто, простите, помнит сейчас Византийскую империю? А ведь то-то был колосс! Россия, согласитесь, во сто крат более рыхлая организация, чем легендарная Византия, и она всё равно упадёт, только упадёт случайно и, скорее всего, поперёк дороги. Мы же предлагаем вместо рыхлых вертикалей воздвигнуть реальную статую Свободы с карающим мечом и весами справедливости. Мы не фантазёры и не первопроходцы. Операнд нового миропорядка есть. Другие нации уже пролили пот и кровь, высекая эту великую статую из мрамора времени. Радуйтесь, просвещённый победитель великодушен! Нам, россиянам, предлагается просто скопировать наилучший порядок вещей и начать жить достойно!
Герман Гиршевич откинулся в кресле, наблюдая за эффектом, который должны были произвести его слова на собеседников.
Наступила минута молчания. В эту минуту каждый думал о своём. Главред — о западной непререкаемой правде. Артур — о том, почему славянофил, уличённый в национальном консерватизме, должен у себя на родине всё время оправдываться и отстаивать перед западными доброхотами право России на собственное историческое развитие. Анатолий же просто перестал следить за нитью разговора. В его душе две пары голубых глаз словно перемигивались и требовали внимания. «Светлана прилетела, зато Захарий распрощался, — думал Анатолий. — Этот голубоглазый табун собрать практически невозможно! Один печальный Флавий всегда при мне. Мало…»
— Анатолий Прокопьевич, ну что же вы молчите? — над нашим героем нависла разлапистая тень главреда. — Вы понимаете, что на вас лежит, я бы сказал, историческая миссия — вернуть человеку достойную жизнь? Ради этого, батенька, можно и поступиться принципами. Победителей не судят!
— Герман Гиршевич, вы же только что объявили все мои заказные речи бесполезной тщетой! Я вас не понимаю. — Анатолий приосанился в кресле.
— Нам не дано предугадать, как слово наше отзовётся, — улыбнулся главреж, разливая по чашечкам кофе.
— Оно к нам с прибылью вернётся или убыток ожидать? — засмеялся Артур, перефразируя Тютчева.
— Верно, Артурушка! — подхватил Видов, подавая гостям кофе. — Ну что, подытожим нашу посиделку. Итак. Деньги я не приму. Пофорсили и будет. А с вами, Анатолий Прокопьевич, мы продолжаем работать. Познер к нам претензий не имеет, других отягчающих обстоятельств я не вижу!
Видов подставил ладонь под сеточку бильярдной лузы, намереваясь подхватить падающий шар, но…
За дверью послышался беспокойный голос Алины:
— Сейчас нельзя! У Германа Гиршевича совещание. Девушка, вам же говорят…
Дверь в кабинет распахнулась, и на пороге появилась взволнованная Светлана. Она, как птица, одним поворотом головы оглядела кабинет и метнулась к креслу, в котором сидел Анатолий.
— Я не знаю, кто тут у вас старший… — Света взглянула одновременно на Артура и Видова. — Хотя нет, кажется, уже знаю! — Она обернулась к главреду. — Так вот. Делайте с нами что хотите, но Толю я у вас забираю!
С этими словами хрупкая возбуждённая женщина буквально вытащила из кресла разомлевшего Анатолия и вытолкала его из кабинета. «Протащив» грузное тело своего избранника по коридору, Света вызвала лифт и, пискнув изумлённой Алине своё фирменное колоратурное «чао!», юркнула вместе с названным мужем в кабину.
На первом этаже она растолкала вереницу людей, входивших в офис, и, не отвечая на требование охраны предъявить выходной документ, выбежала с Анатолием на улицу.
Случайные прохожие с улыбкой наблюдали, как молодая, одетая по-летнему женщина волочила за руку двухметрового увальня к ближайшей стоянке такси. Спутник милой дамы был изрядно пьян, нескладно переставлял ноги и хохотал во весь голос: «Украли! Меня украли! Люди добрые, ради бога, не освоб…овб… бждайте меня!..»
— О це баба! — воскликнул Артур с наигранным удивлением, поглядывая на главреда.
— Выходит, зря мурлошились, — сквозь зубы выцедил Видов. — Ничего, ещё не вечер.
Артур наклонился над саквояжем.
— Герман Гиршевич, извольте наконец получить! — Артур опять достал деньги.
— Да пошёл ты со своими тугриками! — не скрывая раздражения, ответил хозяин кабинета и нажал звонок.
Вошла Алина.
— Алина, проводите посетителя. — Он повернулся к Артуру спиной.
— Всего доброго, — холодно произнёс Артур и вышел вслед за секретаршей.
Через минуту Видов ещё раз позвонил.
— Алина, пригласите ко мне начальника охраны.
Часть 4. Сражение
Они мчались по городу, меняя направления и ориентиры. Светлана передала водителю десять тысяч рублей и теперь спокойно корректировала движение машины, фантазируя новые цели или соглашаясь с предложениями кормчего.
— Как ты меня нашла? — спросил Анатолий, приходя в себя. Несмотря на внушительную дозу принятого алкоголя, он понимал, что Светлана только что совершила воистину благонамеренный «теракт».
— Не одни они умеют считать варианты! — ответила Света и прибавила, заметив вдалеке Большую спортивную арену «Лужники». — Так, товарищ водитель, поворачиваем. Наша цель — ВДНХ!
— И всё-таки? — не унимался Анатолий.
— Знаешь, Толь, когда я в детстве читала Стругацких, меня постоянно удивлял тот факт, что почти на каждой странице они задают читателю задачки и сами же, заранее зная ответы, их эффектно решают. А потом галдят, как гусаки, об историческом преимуществе сверхразума над интеллектом обыкновенного человека.
— Вроде Конан Дойля?
— Ну да, этакие Шерлоки. Даже термин специальный придумали! Человек, обладающий повышенной скоростью мышления, называется у них «людэн». Понимая, что скорость мышления — это чисто количественная категория (а значит, относительная), они объявили это явление главным признаком человеческой расы нового качества. То есть ловко, как фокусники, приспособили основной закон философии к нуждам собственной беллетристики.
— Какая ты умная! Ну и что?
— А то! Я взяла и сама всё просчитала. Оказалось, найти иголку в стоге сена не так-то и сложно.
— Может, ты и есть людэнка? Это обстоятельство всё сразу объясняет, — улыбнулся Анатолий.
— Нет, я не людэнка. Я просто люблю тебя. Любовь (именно любовь, а не умственное фиглярство) творит чудеса. Так понятно?
— Ну да, — вздохнул Анатолий. — Я мог бы и сам догадаться. Люди с голубыми глазами мне об этом твердят постоянно…
Машина тем временем оказалась неподалёку от того дома, где жил Анатолий.
— Шеф, в арку, пожалуйста. Светик, сейчас идём ко мне. Я буду знакомить тебя с соседями!
Внезапная весёлость вскружила голову Анатолию. Как только машина остановилась, он распахнул дверцу, рывком выпорхнул из салона и уже приготовился закричать во всё горло: «Флавий, Нида Терентьевна, я вернулся!»…
Вдруг он различил в глубине дворового скверика две странные мужские фигуры. Они стояли неподвижно и пристально глядели в точку на дверях его подъезда.
Такси въехало во двор через арку с противоположной стороны дома и остановилось за спинами наблюдающих.
Анатолий мгновенно протрезвел. К нему вернулось ощущение непредсказуемого развития событий.
— Не отпускай машину, — шепнул он Светлане, извлёк из пиджака мобильник и набрал номер Флавия.
— Это ты, Толь? — услышал он встревоженный голос соседа. — Тут вон какое дело… По твою душу приходили двое, спрашивали, когда будешь. Я им говорю: «Не знаю, может, что передать?» А они развернулись и ушли. Тёмные ребята, будь осторожен. Чует моё сердце, неспроста приходили.
— Спасибо, Фла, — ответил Анатолий, прикрывая трубку ладонью. — Если опять заявятся, не говори, что я звонил.
Он убрал телефон и сел в машину.
— Что? — спросила обеспокоенная Светлана.
— А ты не видишь? — Анатолий указал на дозор и, перегнувшись через переднее сидение, шепнул на ухо водителю: — Аккуратно, не газуешь, пятишься, выезжаешь и исчезаешь. Для убедительности он передал таксисту ещё две пятитысячные купюры.
Водила как нельзя лучше исполнил указание Анатолия, и менее чем через час машина подрулила к терминалу аэропорта «Домодедово». На этот раз Света вышла первой и протянула руку Анатолию. Вдруг она заметила, что её возлюбленный вжался в сидение и напряжённо о чём-то размышляет.
— А теперь что случилось? — спокойно спросила Светлана.
— Загранпаспорт дома.
— Ну и?..
Анатолий снова набрал номер Флавия.
— Фла, у меня на столе лежит загранпаспорт. Возьми его и прихвати свой, он у тебя есть, я знаю. Попробуй выбраться из дома. Они пасут меня у детской площадки. Иди через чёрный ход. Не забудь телефон. Как оторвёшься, сразу мне позвони.
Закончив разговор, Анатолий наклонился над окошком водилы.
— Ждём.
— Так здесь стоять нельзя! — усмехнулся таксист.
— Нам можно, — ответил Анатолий тоном, исключающим возражения.
— Ладно, — согласился водила. — Если что, воля ваша.
Он вышел из машины и закурил.
— Зря ждём, надо ехать навстречу, — сказала Света.
— Верно, — согласился Анатолий. — Шеф, едем!
Такси тронулось в обратный путь.
Минут через двадцать позвонил Флавий. Его голос сразу не понравился Анатолию.
— Ты, эта, Толь, где? — говорил он в трубку. — А я тута, возле дома. Всё чисто. Приезжай… (В трубке послышалась возня.) Не приезжай, Толя, слышишь, не приезжай!..
«Взяли… — Анатолий закусил губу. — Значит, кроме двоих, есть ещё кто-то».
Он достал телефон.
— Артур, охота началась.
— Говори, — раздалось в трубке.
Анатолий вкратце рассказал суть происходящего.
— Где встречаемся? — Выслушав адрес, Цорн закончил разговор: — Через сорок минут я на месте.
Анатолий остановил такси перед въездом в арку. Артур с группой парней (всего человек пятнадцать) уже стояли неподалёку.
— Толя, слушай внимательно, — Артур говорил быстро и ясно. — Мы заходим во двор первыми. Заходим незаметно. Как только всё будет готово, я даю тебе сигнал. Ты идёшь в дом. Что бы ни происходило, ни во что не ввязываешься. Просто стараешься освободиться и убежать. Это важно! Вот микрофон. — Он подколол к отвороту пиджака Анатолия маленький круглый предмет, похожий на часовую батарейку. — Я тебя всё время слышу. Ты понял?
— Вроде да… — буркнул Анатолий, огорчённый тем, что дело принимает криминальный оборот.
Артур вернулся к бойцам, о чём-то распорядился и отдал команду:
— По местам. Работаем!
В считанные секунды группа рассредоточилась. Повернув голову в сторону Анатолия, он подал знак к началу операции.
— Я с тобой! Слышишь? Одного тебя не пущу, не для того крала! — затараторила Светлана, от страха сглатывая слова.
— Я скоро, — Анатолий чмокнул любимую и быстрыми шагами направился к въездной арке.
Во дворе никого не было. Он миновал детскую площадку, подошёл к подъезду и открыл парадную дверь. Сделав несколько шагов в сумрачную глубину холла, он ощутил едва уловимое движение воздуха, исходившее от колясочной барахолки, скрытой под пролётом лестничного марша. Анатолий прошёл к лифту и нажал вызов. Всё по-прежнему было тихо. Он поднялся на седьмой этаж и увидел, что дверь в его квартиру распахнута, а в прихожей горит свет.
Как только наш герой вошёл в квартиру, перед ним мелькнуло встревоженное лицо тётушки Ниды, затем внезапно потух свет, и он оказался в окружении каких-то людей.
Не имея возможности определить в темноте, что происходит, он вспомнил инструкцию Артура и, растолкав непрошеных гостей, выбежал на лестничную клетку. Эта поспешность, видимо, спасла ему жизнь, потому что через несколько секунд из дверей буквально вывалился на кафельный пол площадки несчастный Флавий и липкой от взбухшей крови рукой протянул загранпаспорт.
— Беги, Толя! Б-беги! Я н-не смо…
Не закончив фразы, Флавий безжизненно рухнул на пол. Дверцы лифта на мгновение распахнулись, и можно было видеть, как огромная оранжевая лента сверкнула в глубине лифтового колодца. С нижних этажей стал активно подниматься вверх резкий сладковатый запах хлора. Анатолий, задыхаясь и теряя равновесие, опустился на колено рядом с Флавием. Он попытался приподнять Фла. Но тот, отыскав в глубине смерти последний отголосок жизненной силы, выдохнул:
— Беги…
Часть 5. Послесловие
…Они сидели в уютной гостиной и пили сладкий, необыкновенно вкусный марокканский чай. Иван Андреевич самозабвенно чаровничал, превращая дружеский десерт в полноценную чайную церемонию. Всё, начиная с остроконечных ложечек и сливовидных питьевых вазочек и заканчивая тяжёлыми металлическими чайниками с причудливыми формами крышек, ручек и носиков, носило отпечаток вдумчивого хозяйского восхищения. Оттого малознакомая в России арабская культура чаепития имела в гостеприимном доме Андреича ранг некоего магического «священнодействия».
Протанов много путешествовал и любил баловать себя сувенирами. Интерьер гостиной — от развешанных по стенам потрясающих образцов национального оружия до крохотных нэцкэ и окимоно, пузырящихся на полочках серванта, — призван был сообщать посетителям интонацию внутреннего покоя и интеллектуального уединения, без которого, как любил повторять хозяин, «никогда не почувствовать вкус настоящего марокканского чая».
Крепкие руки Андреича причудливо жонглировали в воздухе увесистым марокканским чайником, совершая при этом чудеса меткости и изящества.
— Это чтобы чай соединился со свободным кислородом воздуха, — пояснял хозяин свои акробатические действия и, довольный произведённым на гостей впечатлением, продолжал презентацию.
Действительно, тонкая золотистая струя с ароматом мелиссы описывала невероятную полутораметровую траекторию «воздух-земля» и кучно ложилась в сгрудившиеся на журнальном столике хрупкие вазочки для чаепития.
— Ну, Андреич, ты мастер! — всякий раз с восхищением восклицал Артур, присутствуя на очередном чайном представлении шефа. Желая доставить хозяину удовольствие, хитрец изображал при этом девственное удивление. Он знал, что в вопросах чая проницательный Протанов — это маленький ребёнок, ожидающий похвалу, как сладкую конфету.
— Иван Андреевич, что это было? Я ничего не понимаю, — начала разговор Светлана.
Главред отставил чайник и присел на диван рядом с Артуром.
— Милая девочка, случилась обыкновенная нехорошая вещь. Мы живём и не замечаем, как ежесекундно отверзаются небо и земля. Из тектонических разломов нашего повседневного бытия являются друг перед другом два мистических войска. Наш ум мыслит в материальных категориях, а то, о чём спрашиваешь ты, имеет специальное название — духовная брань. Она невидима. И если нам вдруг что-то становится заметно, то это происходит, если так можно выразиться, «по недосмотру» духовных сил. Они тоже увлекаются! Это всё, что я могу тебе ответить.
— Андреич, а скажи, зачем Видов ломал комедию? Поил, увещевал, любезничал… — вспыхнул Артур, уязвлённый тем, что главред «Эха» посчитал возможным обращаться с ним как с пластилином.
— Как зачем? Добровольное согласие стоит в тысячу раз дороже вынужденного. Видишь ли, Артур, эти люди считают себя людэнами, людьми высшей расы. Их общение с нами, экземплярами обыкновенного человеческого быдла, напоминает процесс рыбной ловли. Они пробуют разные наживки, меняют снасти и, как правило, добиваются успеха. Рано или поздно тот или другой карасик клюёт на наживу.
— А если рыбалка не клеится? — усмехнулся Артур.
— Всё просто. Тогда они ставят сети или глушат рыбу динамитом.
— Осуществляют, так сказать, ковровые бомбардировки?
— Вот-вот, Артурушка, именно.
Иван Андреевич прервал разговор и предложил пополнить опустевшие чайные вазочки.
— О господи, опять эти «людэны»! — Анатолий умоляюще скрестил перед собой руки. — Объясните мне, наконец, что всё это значит.
— Анатолий Прокопьевич, а ведь вы счастливый человек! — откликнулся Андреич. — Как я понимаю, книги братьев Стругацких вам не известны. И слава богу! — Андреич поднялся и в волнении заходил по кабинету. — Слава богу, Толя, что эта проказа обошла вас. Вот что: людэны — это горделивые и одновременно тупые представители человечества, приписавшие себе качественное превосходство над прочими соплеменниками. Почему «горделивые», думаю, понятно.
— А тупые? — переспросил Анатолий.
— А тупые потому, что на основании примитивных количественных определений: скорости счёта, ячеек памяти, быстроты оперативного мышления и прочей ерунды — они присвоили себе ранг сверхчеловека. Понимаете? Из количества, которое всегда относительно, они методом литературной фантазии вывели новое качество! Так сказать, приспособили Основной закон философии под собственные нужды. Каково?!
Мысль, высказанная Протановым, показалась Анатолию знакомой. Он напряг память и с удивлением обнаружил, что об этом же говорила Светлана, когда они в такси мотались по Москве, удирая от Видова. «Ничего себе Светка!» — подумал он. Тем временем Андреич продолжал говорить:
— Более того, сочинив про себя эту горделивую небылицу, они потеряли то, что является главным определением человека, — его истинную меру пред Богом. Поэтому практически все людэны исповедуют либеральные взгляды, и все они воинствующие атеисты. Идея существования Бога всякий раз мешает им сделать следующий шаг ко вселенскому господству. Есть прекрасная народная поговорка: «Молодец среди овец, а средь молодца — сам овца». Стоит в их присутствии произнести эту меткую народицу, хвалёные людэны тут же превращаются в стаю растревоженных псов! Всё это не от большого ума, но от большого зазнайства. Да, они считают варианты быстрей других. Но ведь самое быстрое — это мысль. И тут может случиться житейский курьёз: какой-нибудь деревенский мечтатель возьмёт и не уступит в скорости мысли флагману отечественного людэностроения Дмитрию Львовичу Быкову. Наверное, слышали про такого. Так вот, чтобы этого не случилось, необходимо внедрить в общественное сознание вертикальную шкалу мнимых интеллектуальных ценностей. Именно этим людэны, или, проще говоря, масоны, и занимаются.
Иван Андреевич церемониально отпил глоток и продолжил:
— Это чистой воды Дарвин! Вы поймите: либерал-людэн или капиталист-людэн, что то же самое, — это существа, не знающие угрызений совести. Безусловно, в споре за жизнь они являются прогрессивными биологическими конструкциями и часто побеждают правдолюбивых сородичей, менее приспособленных к выживанию в агрессивной среде. Но, заметьте, эти сверхчеловеки преподносят собственное вероломство как интеллектуальную победу. Вот ведь что! Снисходительная жалость к побеждённому — единственное, что роднит дарвиновского людэна с образом человека, некогда созданного Богом. Хотя всякий раз эта жалость временная и за неё, как правило, приходится платить.
Слава богу, что вы всю эту галиматью не читали. Значит, вас не поразил червь прогрессивного высокомерия, и вам не случилось примерить на себя рубище «низшей» человеческой расы.
— Да нет, случилось, ох, как примерял! — рассмеялся Анатолий.
— И всё же, Иван Андреевич, что с нами произошло? — Светлана повторила вопрос.
— Что произошло? — Протанов почувствовал в голосе этой хрупкой женщины нотку высокого беспокойства. — Ах, милочка, как бы мне вам ответить-то помягче. Допустим, так: сегодня состоялось очередное Ледовое побоище. Да-да, не удивляйтесь! Разница в масштабах, но суть та же. Как и тысячу лет назад, враг пошёл «свиньёй» на наши редуты. Ему казалось, он смахнёт с исторической карты постылое славянство легко и непринуждённо. Но случилось нечто для него непредвиденное. Произошло, так сказать, обыкновенное «русское чудо». Вы, Светлана, вдруг прилетаете, как птица, на помощь Анатолию. В вашем возлюбленном, которого «людэны» уже посчитали своей коммерческой собственностью, вдруг просыпается замарашка совесть. Но главное — несчастный и, как я понимаю, миролюбивый Флавий добровольно вступает в бой и в неравной схватке сверкает достоинствами российского корневого характера!
При последних словах Андреича все повернулись в сторону входной двери, где на простенькой приступочке перед журнальным столиком сидел незаметный Флавий и мечтательно разглядывал гостиную.
— Вот видите! — воскликнул Иван Андреевич, возвращая себе внимание аудитории. — Сплошные «вдруг». Им не понятен наш иррационализм, они к нему не готовы. И никогда не будут готовы, даже если проштудируют все повороты российской истории. Потому что каждое следующее «вдруг» — это новое звено в цепи русского исторического творчества! Не удивляйтесь. Несмотря на провалы, ошибки и огромное количество откровенной национальной глупости, России суждено быть первопроходцем в области исторического сознания. Никакие императивы разума, никакие его интеллектуальные усилия в области технического развития не помогут заглянуть в будущее. А вот интуитивный иррациональный поиск правды — да! Ощущение правды — это исторический компас.
Наши противники конструируют будущее лишь для того, чтобы заранее приспособить предстоящее течение событий под их нынешние нужды. Они, как напёрсточники, обманывают доверчивых соплеменников. Экстраполируя известное в область неизвестного, они говорят: «Мы владеем тайнами будущего!» Неправда! Посмотрите на современный капитализм. Не на наш российский криминальный скороспел, а на западную, так сказать, профессиональную эксплуатацию человека человеком. Его вынужденная социализация говорит о том, что история не терпит надуманных приоритетов. Она рушит империи, топит Атлантиды, выжимает из капиталистических отношений понятие «раб». Прямо как у Чехова! Хочешь хозяйствовать — делись. Наши Абрамовичи этого ещё не понимают. Их петух молчит. Они агрессивны и бредят ощущением собственной безнаказанности. Но дайте срок!
Иван Андреевич улыбнулся и добавил:
— Вот такое войско атаковало сегодня наши порядки. Поверьте, я не морочу вам головы, я так думаю.
— О том, что история рушит империи, мы с Толей наслышаны, — покачал головой Артур. — Господин Видов уже просветил нас на предмет гибели российского колосса.
— Господин Видов огласил приоритет лягушки: болото без журавлей. Болоту вообще противны вертикали. Он убеждал вас в необходимости разрушения, я же имею в виду «плановую реставрацию», очищение от «неправды века».
— А Византия? — спросил Анатолий.
— Византия — жертва европейского вероломства. Всякое общественное явление развивается циклично. За периодами подъёма следуют так называемые «периоды размытых смыслов». Как в природе. Это тонкие и сугубо внутренние периоды развития. Общество, переживающее временную очищающую деградацию, как правило, беззащитно и склонно к самоуничижению. В лучшие византийские годы армада крестоносцев сто раз подумала бы, нападать ей на божественный Константинополь или нет.
То же сейчас происходит и с Россией. Заболотились мы паче меры, ох, заболотились…
— Андреич, скажи, в чём смысл твоего социального рыцарства? — Артур, попытался развеять общую печаль разговора. — Изъять из российского обихода столовые приборы с либеральной гравировкой никому не под силу. Можно наглухо закрыть двери и окна, чтобы ни одна лукавая либеральная корпускула не проникла в наши национальные скрепы. С другой стороны, как говаривал Тагор, «мы закрыли дверь, чтобы не вошло заблуждение, но как же теперь войти истине?» Как нам быть с истиной?
— Красиво говоришь, тебе бы книжки писать, — усмехнулся Иван Андреевич. — Скажи, почему ты ждёшь истину со стороны? Мне представляется, в этом нет нужды. Истина — это правда. Персональная человеческая правда всегда находится в самом человеке. И если общество — это совокупность отдельных личностей, значит, историческая правда заключена внутри социума.
Понятие «интернационализм» — историческое заблуждение, навеянное человеческой гордыней. Товарищ Троцкий — последний мерзавец и лукавый шарлатан. По этой же причине все западные демократические прививки пагубны для России.
Андреич выдохнул и чуть сбавил обороты.
— На мой взгляд, задача лидера не заявлять с трибуны: «Я знаю, как надо!» Помнишь, у Галича:
…А бойтесь единственно только того,
Кто скажет: «Я знаю, КАК НАДО!»
Задача лидера — умерить собственную гордыню и найти в себе силы спуститься с трибуны в народ. Пошарить по национальным сусекам, послушать кухонные пересуды, поговорить с мужиками за кружкой пива, приметить тех, кто побойчее, и с ними вернуться на трибуну, а после митинга и к управлению государством.
Ждать истину со стороны — дело табак, не приживётся. Не прирастёт к собаке даже самый замечательный рыбий хвост. Отвалится при первом же (Светочка, прости старика!) испражнении. Даже у профессора Преображенского ничего не вышло! Куда уж нам, его по-читателям!
— А по-моему, всё просто, — неожиданно вступил в разговор Флавий. — Когда Толя пересказал мне свою невезучую жизнь, я подумал: «Что заставляет нас по утрам покидать уютную постель и добровольно взваливать на плечи, как рюкзак, груз наступающего дня? Надежда на будущие радости? Нет, рассудил я, человеческая душа, замордованная десятилетиями тупого безрадостного существования, гонит прочь всякую надежду. Тогда что? И вдруг, да-да, опять вдруг, я всё понял! Наша свободная воля. Я понял, что это такое. Свобода воли — это… — Флавий не справился с внутренним волнением, вскочил с табуретки и, шаркая наспех надетыми тапочками, принялся ходить из стороны в сторону, собрав руки на груди и смущённо опустив голову. — Свобода воли — это наша жизненная сила! Строго говоря, никакая это не свобода, а обыкновенный кислородный шланг. Бог погружает нас в мутные воды Житейского моря, дозируя Свою Божественную силу в наш персональные личные решения. Если мы забываем Бога, то лишаемся Его живительного кислорода и гибнем от удушья в пучине страстей и искушений.
Это именно то, от чего свирепеют демократы и либералы всех мастей. По их «просвещённому» мнению, свобода воли — это удавка, собачий поводок, который необходимо сбросить, чтобы стать истинно свободным. Сердечная гордыня не позволяет им видеть источник жизни в общении человека с Богом!
Флавий перевёл дух, стыдливо улыбнулся и продолжил:
— После разговора с Толей я не спал всю ночь. Я никак не мог докопаться до причин его и моих собственных несчастий. Пошёл на кухню выпить чаю, смотрю — на Толином столе лежит книжка. Открыл. «Акафист Пресвятой Богородице». Ладно, думаю, почитаю, глядишь, усну поскорей. В книге дан текст на церковнославянском и в русском переводе. Дошёл я до девятого икоса (что такое «икос», не знаю), читаю: «Ветия многовещанныя, яко рыбы безгласныя, видим о тебе…» Ну и так дальше. Читаю перевод: «Когда о Тебе, Богородица, говорят ораторы многословные, они выглядят перед Тобой, как рыбы безгласные…» Понимаете?! Житейский велеречивый оратор перед Богом — рыба безгласная! Вот чего они боятся. Перед Богом их человеческая власть кончается! Они с ненавистью глядят на тех, кто дышит напрямую «из рук» Бога.
— Верно! — подхватил Протанов. — Между пониманием свободы воли как возможности общения с Богом и её либеральным образом удавки, ограничивающей свободу человека, — пропасть. Однако западные «проповедники добра» всё время пытаются перекинуть мостик на наш бережок. Они убеждают нас в целесообразности экуменизма, демократических институтов власти, демократизации искусства и личного раскрепощения. Эта проказа засоряет наш дух, а мы, простофили, не чувствуем порчу до тех пор, пока не начинаем задыхаться. Тогда они объявляют нас опасно больными и убеждают, что на западе мы найдём самую передовую медицинскую технику и лучшие немецкие или израильские врачи будут счастливы нам помочь. Ведь только они могут сделать сложнейшую операцию и спасти нам жизнь…
И сейчас, как я понимаю, именно такой случай. Судьба России вынуждена предложить нам выбор: лечь под просвещённый нож или усилием свободной воли сбросить в пропасть тысячи вросших в берега соломенных мостиков, послать куда подальше их санкции и ограничительные меры и вдохнуть целительную российскую арому, настоянную на мещёрских болотах, калмыцких степях, на нашем почитании правды, оседлой терпимости и непокорной казацкой вольнице…
«Каков Фла! — подумал Анатолий. — Самого Андреича разбередил. Вот кому надо книжки писать!»
Тем временем Флавий полез в карман и вытащил небольшую скомканную пачку листов, исписанных мелким ровным почерком.
— Это мои заметки, — пояснил он, стесняясь и краснея от направленных взглядов. — Я хотел отдать эту писанину Толе для книжки, но раз такое дело, — он неловко улыбнулся, — позвольте мне самому прочитать маленький отрывок из последней части.
Некоторое время он сосредоточенно листал рукопись.
— Вот. Простите, что отнимаю ваше время. Я недолго.
Флавий набрал в лёгкие воздух и приступил к чтению:
— Западный ум видит будущее, исходя из уроков истории. Славянин же, наоборот, смотрит на настоящее исключительно из интересов будущего. Будущее — это Бог. Поэтому западники и славянофилы никогда не поймут друг друга и не договорятся. Для одних приближение к Богу будет равносильно сползанию в пропасть, не выкупленную индульгенциями, для других — реальное восхождение на «духовную Фудзияму».
Фла остановился, опустил руки и посмотрел на Анатолия.
— Если следовать их логике, они были уверены в успехе. Они были уверены, что потребность человека в материальном благе без особых хлопот можно экстраполировать в будущее. Причём бесконечное количество раз. А его свободную славянскую волю купировать, если потребуется, импортными таблетками житейского счастья. Не получилось.
— И никогда не получится! — добавил Иван Андреевич, вытирая рукавом халата бегущие по щекам слёзы.