Проклятый диплом рогоносца. Где точка отсчета смер

 
ПРОКЛЯТЫЙ «ДИПЛОМ РОГОНОСЦА». ГДЕ ТОЧКА ОТСЧЕТА СМЕРТИ?


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ



1

Впервые анонимное письмо, ставшее причиной смертельной дуэли Пушкина и Дантеса,  в России было опубликовано лишь в 1903 году. Но удивительное дело – никогда текст «Диплома рогоносца» никем по-настоящему не расшифровывался и до сих пор остается загадкой. Да, велись всевозможные расследования, чтобы установить автора этого ужасного злословия. Много сказано о бумаге, о конверте, о надписях на нем и масонской печати красного сургуча. Все это досконально изучено, но так ни к чему и не привело.
А вот о содержании анонимного письма не  сказано почти ничего. И это большая ошибка, потому что именно в тексте «диплома» скрыта такая огромная история, что  вычерпывать ее можно очень долго, получая  интереснейшие факты, которые ведут нас к точке отсчета смерти нашего великого поэта, но точка эта находится очень и очень далеко во времени. Меня эта невидимая  историческая тропинка привела во времена правления Екатерины Великой.
            Но давайте вспомним текст печально известного всему миру анонимного письма, полученного Пушкиным и его друзьями 4 (16) ноября 1836 года и ставшего причиной смертельной дуэли поэта и приемного сына голландского посла Луи Геккерена: «Великие кавалеры, командоры и рыцари светлейшего Ордена Рогоносцев в полном собрании своем, под председательством великого магистра Ордена, его превосходительства Д. Л. Нарышкина, единогласно выбрали Александра Пушкина коадъютором (заместителем) великого магистра Ордена Рогоносцев и историографом ордена. Непременный секретарь: граф И. Борх».
              Пушкин считал, что письмо написал Геккерен. И эта версия кажется весьма правдоподобной, если принять во внимание угрозы, которыми осыпал  посол Наталью Николаевну, отвергавшую ставшими опасными ухаживания Дантеса. Особенно после их свидания у Идалии Полетики, когда Дантес  выхватил пистолет и грозил убить себя в случае ее отказа, а в это время на улице под окнами прохаживался любовник Идалии - Ланской, охраняя дом от любопытных посторонних глаз.
             Вся эта суета  голландского посланника вокруг Натали, настойчивость Дантеса говорили о явной спешке этих двух мужчин обострить ситуацию до предела, до такого скандала, который бы повлек за собою серьезные последствия.
             Ну было же в таком случае очевидно: Наталью Николаевну им «заказали». Только вопрос: русский царь, или операция была разработана в Нидерландах или во Франции?


2
               Если такая операция имела место, то поводом к ней послужили события 1830-х годов. Это, прежде всего, революция во Франции, в результате которой к власти пришел  король Луи Филипп, вернувшийся из лондонской эмиграции. За нею последовала революция в Бельгии, которая после победы России над Наполеоном в войне 1812 года была присоединена к  Голландии, в результате чего образовалось королевство Нидерланды. Его и представлял Луи Геккерен в России.
             Июльская революция 1830 года во Франции привела польских националистов в крайнее возбуждение. Последней каплей для поляков явился манифест Николая Первого по поводу бельгийской революции, после чего поляки увидели, что их армия предназначена быть авангардом в походе против восставших бельгийцев. Польское восстание было назначено на 29 ноября. Тут надо заметить, что русский император состоял в близком родстве с правящей династией Оранских в Нидерландах – сестра Николая Первого Анна была замужем за принцем Оранским, сыном короля.
            В 1830 году начался передел Европы – приобретала самостоятельность Бельгия, и Польша стремилась выйти из состава российской империи, подняв восстание и вступив в открытое сражение с русской армией.
            У Николая начались сложности в отношениях с голландским родственником. Он признал вступление на трон короля Луи Филиппа после свержения Карла Десятого из династии Бурбонов. Но теперь Франция, как и Англия, была полностью на стороне Бельгии, желая ее отделения от Нидерландов и возрождения над нею своего влияния, и Николай должен был поддержать сторону Луи Филиппа в споре о Бельгии. То есть, пойти против правящей династии Оранских в Нидерландах.
              В 1830 году авторитет России на международной арене уже не был таким высоким, как в 1815 году, когда она участвовала в перекройке границ в Европе как  главное лицо после своей победы над Наполеоном. И перед Николаем встала задача не потерять международный авторитет страны еще больше из-за этих революционных событий.
           Какую же роль исполняли Геккерен и Дантес в это время?  Дантес был француз из древнего рода, роялист, преданно служивший бурбонам, в  частности, герцогине Беррийской, матери наследника французского престола, внука Карла Десятого, графа Шамбора. Но Луи Филипп  и депутаты французского парламента отказались признать его таковым. И из-за преследований  Дантес бежал в Россию, где был принят с распростертыми объятиями императорской семьей, сторонницей Карла Десятого.
           Луи Геккерен был голландцем очень высокого происхождения. Служил       Наполеону, затем, с 1822 года,  являлся послом Нидерландов в Петербурге. Дантес никогда не переставал служить Франции, Геккерен до конца жизни служил  Нидерландам. На чем же сошлись эти двое? Оставим в стороне их гомосексуальную связь, важнее их деятельность в спецслужбах в различных государствах. Таким изощренным разведчикам, как эти двое,  никому нельзя было доверять, друг другу, в том числе.  На самом деле, только одно важное убеждение их объединяло: в жизни надо быть богатыми и успешными. И добиваться этого любыми способами. Вот и брались они за особые задания, очень сильно рискуя. Так Дантес только из личной выгоды в итоге перестал быть роялистом и, вернувшись во Францию, «обратился» в  либерала и служил Наполеону Третьему. Что позволило ему стать богатейшим человеком в своей
стране.

                3



            У Пушкина в это время тоже было непростое положение в российском обществе. Приветствуя либеральные ценности, он одновременно громко заявил о себе как патриот и монархист. И даже слишком громко, настолько, что его услышали и в Европе. Патриотические стихотворения Пушкина «Перед гробницею святой», «Клеветникам России», «Бородинская годовщина» достигли Лондона и дошли до Герцена, который призывал к освобождению Польши.
            Пушкин писал 1 июня 1831 году Вяземскому: «…их надобно задушить и наша медленность мучительна. Для нас мятеж Польши есть дело семейственное, старинная, наследственная распря, мы не можем судить её по впечатлениям европейским, каков бы ни был впрочем наш образ мыслей…». Вяземский был в ужасе от «Клеветникам России».
                В то же время существовало множество людей, восхищавшихся этим стихотворением. П. Я. Чаадаев писал Пушкину 18 сентября 1831 года: «Вот вы, наконец, национальный поэт; вы, наконец, нашли ваше призвание. Я не могу передать вам удовлетворение, которое вы дали мне испытать. Мне хочется сказать вам: вот, наконец, явился Дант».      
             В «Бородинской годовщине» Пушкин напоминает «народным витиям» — то есть французским демократам, требовавшим выступления в поддержку Польши — а также участникам русско-польских военных действий о традициях русских воинов, которые могут и должны служить гарантией добрых отношений:
 

Врагов мы в прахе не топтали;
Мы не напомним ныне им
Того, что старые скрижали
Хранят в преданиях немых;
Мы не сожжем Варшавы их;
Они народной Немезиды
Не узрят гневного лица
И не услышат песнь обиды
От лиры русского певца.

           Вяземский ознакомился со стихотворением и в тот же день  записал в дневнике: «Будь у нас гласность печати, никогда бы Жуковский не подумал бы, Пушкин не осмелился бы воспеть победы Паскевича… Курам на смех быть вне себя от изумления, видя, что льву удалось, наконец, наложить лапу на мышь… И что за святотатство сближать Бородино с Варшавою. Россия вопиет против этого беззакония…».
              Если уж в самой России Пушкин вызвал такую лютую ненависть людей, которых считал своими друзьями и единомышленниками, то что говорить о Европе, которая видела в Пушкине огромную опасность – мало ли куда мог завести этот «властитель» душ целые народы!
            В «Клеветниках России»  поэт напрямую отсылает оппонентов к польской интервенции 1610-1612 годов и ко взятию Суворовым в 1794 году предместья Варшавы:

Оставьте нас: вы не читали
Сии кровавые скрижали;
Вам непонятна, вам чужда
Сия семейная вражда;
Для вас безмолвны Кремль и Прага;
Бессмысленно прельщает вас
Борьбы отчаянной отвага —
И ненавидите вы нас…



                4


             Это тревожное время отдалило Пушкина с его сугубо национальными убеждениями литератора и политика от людей, с которыми он еще недавно дружил, чьи идеи свободы, равенства и братства горячо разделял. Одним из них стал Адам Мицкевич, польский поэт, который теперь обливал русских патриотов грязью, а Пушкина (надо же, наконец, называть вещи своими именами) – особенно. Александр Сергеевич с отчаянием наблюдал за этой поэтической (и политической, конечно же) войной, развернутой против него в России и в Европе. Тогда и появилось полное горечи стихотворение «Пора, мой друг, пора, покоя сердце просит!»:
Пора, мой друг, пора! Покоя сердце просит –
Летят за днями дни, и каждый час уносит
Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем
Предполагаем жить, и глядь - как раз - умрем.
На свете счастья нет, но есть покой и воля.
Давно завидная мечтается мне доля –
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дальную трудов и чистых нег.

          Мицкевич тем временем пишет стихотворение за стихотворением, где громит русское национальное самосознание всего народа, уверяет европейскую общественность в том, что лучшие русские поэты продались царю и выполняют его волю по порабощению других народов. В «Смотре войск» он, к примеру, пишет:
Несчастный ты мужик! Слеза течет
При мысли о тебе, и сердце бьется…
Славянский, обездоленный народ!
Как жаль тебя, как жаль твоей мне доли!
Твой героизм – лишь героизм неволи.

          И эти строки он адресует тому, кого в 1812 году вся порабощенная Европа молила об освобождении от жесткого завоевателя Наполеона. Тому, кто ценой немыслимых жертв освободил от захватчика свою землю и помог освободиться  европейским странам. Это же была мировая война, а якобы не личный бой Александра Первого с Наполеоном, в котором  солдаты русской армии были просто статистами…
Конечно, та же русская армия теперь пришла в Польшу, усмирять бунт. И свой гнев Адам Мицкевич обрушивает на нее именно по этой причине. Но не все так просто в этих событиях, в которых Россию пытаются представить «жандармом». Если поляки и Адам Мицкевич забыли, сколько  несчастий принесла Польша своими коварными выходками русскому государству, когда по ее вине оно  почти перестало существовать (1598-1613 годы), то русские этого никогда не забывали. И если Польша несколько раз подвергалась  международному разделу, то это «заслуга» прежде всего ее собственной шляхты и непомерных и губительных амбиций польских аристократов и олигархов.

5
Но вот что пишет Мицкевич в стихотворении «К русским друзьям»:



Вы – помните ль меня? Когда о           братьях  кровных,
Тех, чей удел – погост, изгнанье и темница,
Скорблю – тогда в моих видениях укромных,
В родимой череде встают и ваши лица.
Где вы? Рылеев, ты? Тебя по приговоре
За шею не обнять, как до кромешных сроков, -
Она взята позорною пенькою. Горе
Народам, убивающим своих пророков!
Бестужев! Руку мне ты протянул когда-то.
Царь к тачке приковал кисть, что была открыта
Для шпаги и пера. И к ней, к ладони брата,
Пленённая рука поляка вплоть прибита.
А кто поруган злей? Кого из вас горчайший
Из жребиев постиг, карая неуклонно
И срамом орденов, и лаской высочайшей,
И сластью у крыльца царёва бить поклоны?
А может, кто триумф жестокости монаршей
В холопском рвении восславить ныне тщится?
Иль топчет польский край, умывшись кровью нашей,
И, будто похвалой, проклятьями кичится?
Из дальней стороны в полночный мир суровый
Пусть вольный голос мой предвестьем воскресенья -
Домчится и звучит. Да рухнут льда покровы!
Так трубы журавлей вещают пир весенний.
Мой голос вам знаком! Как все, дохнуть не смея,
Когда-то ползал я под царскою дубиной,
Обманывал его я наподобье змея -
Но вам распахнут был душою голубиной.
Когда же горечь слёз прожгла мою отчизну
И в речь мою влилась - что может быть нелепей
Молчанья моего? Я кубок весь разбрызну:
Пусть разъедает желчь - не вас, но ваши цепи.
А если кто-нибудь из вас ответит бранью -
Что ж, вспомню лишний раз холуйства образ жуткий:
Несчастный пёс цепной клыками руку ранит,
Решившую извлечь его из подлой будки.

Последнее четверостишье было обращено именно к Пушкину в ответ на его стихотворения  «Клеветникам России» и «Бородино». Александр Сергеевич не мог не ответить на злопыхательство недавнего еще друга и написал стихотворение «Он между нами жил…»:

Он между нами жил…
Средь племени ему чужого; злобы
В душе своей к нам не питал, и мы
Его любили. Мирный, благосклонный,
Он посещал беседы наши. С ним
Делились мы и чистыми мечтами
И песнями (он вдохновен был свыше
И свысока взирал на жизнь). Нередко
Он говорил о временах грядущих.
Когда народы, распри позабыв,
В великую семью соединятся.
Мы жадно слушали поэта. Он
Ушел на запад — и благословеньем
Его мы проводили. Но теперь
Наш мирный гость нам стал врагом — и ядом
Стихи свои, в угоду черни буйной,
Он напояет. Издали до нас
Доходит голос злобного поэта,
Знакомый голос!.. боже! освяти
В нем сердце правдою твоей и миром,
И возврати ему…

          Мицкевич увидел это стихотворение лишь после смерти Пушкина. 23 февраля 1842 года Александр Тургенев записал в своем дневнике: «На последней лекции я положил на его (Мицкевича –Т.Щ.) кафедру стихи Пушкина к нему, назвав их "Голос с того света". Хорошо, что этот список стихотворения "Он между нами жил" с надписью Тургенева хранится сегодня в музее Мицкевича в Париже. Он пережил Александра Сергеевича, будучи старше него, на восемнадцать лет, умер в 1855 году. Может быть, и потому, что наш Пушкин не был «Дантесом» «свободной» Европы, где успешно прятался Мицкевич, изрыгая яд на русского гения.


6


В СССР эту тяжелую историю от народного внимания скрыли, поставив Адама Мицкевича на высокий историко-политический пьедестал борца за  равенство, свободу и справедливость. И сегодня материалы о нем современные историки и литературоведы излагают с предельной осторожностью, оставляя нам лишь восторженные дифирамбы. А о том, что Мицкевич в 1834 году был в среде тех, кто безжалостно травил и уничтожал  «наше все» - Александра Сергеевича Пушкина – старательно умалчивают. Забавно встретить вот такие высказывания «знатоков» политики и литературы 19 века: «А.М. Горький ставил имя Мицкевича рядом с именем Пушкина, о котором писал: «Гигант Пушкин, величайшая гордость наша и самое полное выражение духовных сил России». В них обоих, в Пушкине и Мицкевиче, Горький видел людей «воплощающих дух народа с наибольшей красотой, силой и полностью».
            И Вяземский (разделявший взгляды польского бунтаря и «отвернувший свое лицо от Пушкина» в то время), когда через два года после этих хулиганских обливаний грязью имени Пушкина Мицкевичем, поэта убили, совал свою масонскую перчатку в его гроб, якобы любя поэта, сам же поспешил прислуживать царю со всей преданностью до конца отлично обеспеченных  дарами императора  дней своих, не оглядываясь ни на каких свободолюбивых друзей. И к нему у Адама Мицкевича претензий не было. Почему? А потому что умел Вяземский, хотя и слыл сумасшедшим, вовремя промолчать и даже «отвернуть лицо»…
Да, много загадочного в истории нашей отечественной литературы, о котором, конечно, ничегошеньки не знают учителя в школах, да и в университетах, если знают, то помалкивают. Если Горький ставил на одну доску русского гения и польского хулигана-бунтаря, то Некрасов и вовсе запутал «честную публику», соединив вообще изначально несоединимое –Белинского и Гоголя, поставив их рядом в поэме «Кому на Руси жить хорошо» в 1869 году:
            

Эх! эх! придет ли времячко.
Когда (приди, желанное!..)
Дадут понять крестьянину,
Что рознь портрет портретику,
Что книга книге рознь?
Когда мужик не Блюхера,
И не милорда глупого —
Белинского и Гоголя
С базара понесет?


       Вот уж, действительно, ради красного словца… Я вообще не понимаю, как мог Некрасов написать эти строки, поставив в них рядом Белинского и Гоголя! И это он, стравивший  (вместе с Иваном Тургеневым- Т.Щ.) Гоголя и Белинского, вызвав  грандиозный политический скандал между ними, который повлек  ужасные последствия – арест и отправку на каторгу Достоевского, которого они, в свое время, натравили на Гоголя… Какой цинизм! Да и, спрашивается, на кой черт, прости Господи, нести мужику с ярмарки книжки Белинского? Что такое Белинский с несколькими его претенциозными статьями о русской литературе? Он что, сравним с  Гоголем и его «Вечерами на хуторе близ Диканьки»? Я в этих стихах Некрасова кроме его дьявольской  улыбки  политического провокатора ничего не вижу. Белинский – это, конечно, призыв мужика к бунту. А Гоголя зачем приплел?
Ах да, «мертвые души»… Но  кто это, на самом деле? Только ли  безответные  крепостные крестьяне, которых Адам Мицкевич «лишил» гражданского самосознания в своих бойцовских стихах 1834 года, и тех, кто их продавал  и умершими – беспридельничавшее  русское дворянство, или еще и те, кто находился на переднем крае русской литературы, в том числе, в советское время? Максим Горький, прославляющий Адама Мицкевича, и иже с ним представляются мне  именно такими «мертвыми душами». Почему? Потому что они пытаются растворить понятие национальной культуры и литературы в европейском потребительстве этого «продукта». То есть, ценность русского искусства и литературы они видят в его проникновении на Запад, в его «пригодности»  европейским ценностям. И наоборот.
Но взаимопроникновение возможно только  в трех случаях: если это очень-очень высокохудожественное произведение – как балет «Лебединое озеро». Если есть политическая и идеологическая выгода – но тогда русскую литературу представляют пятиколонники на службе у врагов государства. И, наконец, если  олигархи захотят толкнуть что-то полюбившееся им и даже стоящее. Но это все равно не выйдет за узкий круг и не поднимется на государственный уровень.
Культура, литература должны представлять  национальные интересы, которые стоят на защите земли, территории страны и нации. Это  и есть главное в национальной культуре и литературе, о чем говорил Александр Сергеевич Пушкин в своих стихотворениях «Клеветникам России» и «Бородино».
О чем бы ни  говорили писатели в своих произведениях, проблема все равно «упрется» в самое главное, что есть у человека – в его землю, на которой он живет, в проблему ее сохранения. Чем оказался велик Пушкин и ненавидим врагами  России? Тем, что создал такой язык, который стал доступным и самим русским, и другим народам, стал, наконец, переводным на любой другой язык. И тут он открыл путь к России всем народам. Он никого не завоевывал – он просто открыл дорогу в Россию всему миру. И стал мировым достоянием, хотел бы кто этого или не хотел. И именно в этот момент был убит.



ЧАСТЬ ВТОРАЯ


7


В печально известном всему миру анонимном письме, полученном Пушкиным и его друзьями 4 (16) ноября 1836 года и ставшем причиной смертельной дуэли поэта и приемного сына голландского посла Луи Геккерена, указаны три фамилии – самого Пушкина, «графа» А. Борха и Д.Л. Нарышкина. Под Борхом  злопыхатели могли «спрятать»  Луи Геккерена – Борх – входит в «состав» его сложного имени.
Но кто же такой «великий магистр светлейшего Ордена Рогоносцев, его превосходительство»  Д.Л. Нарышкин? Историки  дают  нам скупые сведения об этом человеке – как о муже любовницы императора Александра Первого. И едва ли многим известно ее имя – Мария Четвертинская. А оно, между тем, связано кровавыми событиями в ее семье во время польского восстания конца 18 века.
           Вспомним, кто из знатных поляков был зверски убит польскими националистами во время Польского восстания в 1794 году? Антоний Четвертинский, сторонник России, отец Марии Четвертинской-Нарышкиной. Которая  в 1795 году стала женой (скорее всего – формальной) богатого вельможи Д.Л. Нарышкина.
           Бесстыдство и низость анонимного  письма Пушкину в 1836 году гораздо глубже и ужаснее, чем это привыкли видеть современники. А «увидели» они лишь  позор семьи Д.Л. Нарышкина, мужа любовницы императора Александра Первого Марии Четвертинской-Нарышкиной, который должен был теперь ассоциироваться с надуманным великим светом «позором» Пушкина из-за связи его жены с Дантесом или даже с самим Николаем Первым. Но никто за то время, когда был опубликован этот грязный пасквиль ( в 1903 году), не удосужился объяснить «почтенной публике»:  на самом деле, этот зашифрованный текст нанес сильнейший удар по самолюбию поэта-патриота. Потому что в нем позорилось имя женщины,  которая в шестнадцать лет, будучи круглой сиротой, попав в Россию после побега от разъяренных толп,  убивших ее отца в Польше, не была защищена никем при дворе Екатерины Второй. Которая, щедро откупившись от семьи политических беженцев, отдала девушку в бесстыдные руки своего сексуально озабоченного внука -  цесаревича Александра. Который затем испортил жизнь и себе, и своей супруге, императрице Елизавете, и ни в чем не виноватой юной Марии, которая целых пятнадцать лет, попав в его плен, готовила свой побег, и ее «мужу», Д.Л. Нарышкину, который был вынужден всю жизнь, подчиняясь воле императора  и его любовными прихотям, до самой смерти, нести на себе звание рогоносца.
                Можно сказать, что жертвой этой сексуальной интриги Александра Первого стал и Пушкин, и, главное, его творчество. Потому что, приводя сравнение его семейного положения в 1836 году с постыдным положением  Д.Л. Нарышкина и его жены, полячки Марии Четвертинской, дочери поляка-героя, которую Александр Первый опозорил, а не создал ей достойного подвигу ее отца положения в русском обществе, недруги и ненавистники Пушкина сводили на нет высокое и важное значение его стихотворений
«Перед гробницею святой», «Клеветникам России», «Бородинская годовщина». А его самого свергали с почетного пьедестала передового рупора русской политики и поэзии. Вот что приводило его в отчаяние более всего. Ненавидевший поэта Адам Мицкевич, поливший его грязью в своих стихах как  покорного раба русского царя-тирана, мог теперь быть вполне доволен – соотечественники Пушкина  превзошли в ненависти самых яростных врагов русского гения в Европе.
Но точка отсчета гибели поэта даже не в этом проклятом «дипломе», а уходит в более раннее время – в правление Екатерины Второй, к другому Нарышкину – отцу Дмитрия Львовича, Льву Александровичу Нарышкину.


8



    Дмитрий Львович Нарышкин был сыном Льва Александровича Нарышкина, чей отец, Александр Львович (имена повторяются –Т.Щ.), был  двоюродным братом Петра Первого.
               Итак, Нарышкин Лев Александрович - младший сын Александра Львовича Нарышкина (двоюродного брата Петра Великого) и статс-дамы Елены Александровны Апраксиной (внучки его сподвижника Петра Матвеевича Апраксина). Службу начал в Преображенском полку, в 1751 году был назначен камер-юнкером при дворе великого князя Петра Федоровича (будущего императора Петра Третьего) и стал его фаворитом. После того, как 25 декабря 1761 года на престол вступил Петр III, ему сразу же было пожаловано 16000 рублей из денег камер-конторы. 1 января 1762 года он был произведен в шталмейстеры с рангом и жалованьем действительного генерал-поручика, 10 февраля получил в подарок каменный дом, 16 февраля, вследствие упразднения Канцелярии тайных и розыскных дел, был назначен вместе с театралом А. П. Мельгуновым и драматургом и актером Д. В. Волковым  для приема в Санкт-Петербурге доносов об умысле по 1-му или 2-му пункту.
              До самой кончины Петра III Нарышкин находился при нём неотлучно, и по вступлении Екатерины II на престол был арестован в Ораниенбауме в числе приверженцев императора. Арест его был, однако, непродолжителен, и Екатерина II стала по-прежнему милостиво относиться к Нарышкину, а в день своей коронации, 22 сентября 1762 года, пожаловала в обер-шталмейстеры. В 1766 году он сопровождал великого князя Павла Петровича в Берлин.                Находясь при особе государыни, Нарышкин всю свою жизнь провел в придворном кругу. Он сопровождал императрицу в её путешествиях в 1780—86 годах в Белоруссию, Вышний Волочек и Крым.
           Нарышкин отличался необыкновенным хлебосольством и страстью устраивать великолепные и шумные балы, маскарады и пикники. Один из маскарадов, данный Нарышкиным для Екатерины ІІ в 1772 году, стоил ему 300000 рублей. Описание этого маскарада было сделано в тогдашних «Санкт-Петербургских ведомостях». Его дом был всегда с утра до вечера открыт для посетителей, причём хозяин не знал многих своих гостей и по фамилии, но всех принимал с одинаковым радушием.
            Умер 10 (21) декабря 1799 года, незадолго до смерти пожалованный в действительные камергеры.  Несмотря на то, что Нарышкин не занимал крупных постов, сам он по этому поводу нисколько не расстраивался, поскольку и не стремился к этому — но всегда гордился своей родовитостью, будучи двоюродным племянником Петра I.  Был необыкновенно популярен в петербургском обществе и считался, пожалуй, самой яркой звездой среди придворных Екатерины, внося в их круг веселость и оживление и являясь, по сути, главным шутом двора. Его веселый, добродушный характер, общительность и остроумие снискали ему расположение Петра III, обычно подозрительно относившегося к придворным своей супруги. М. М. Щербатов в сочинении «О повреждении нравов в России», характеризуя Петра III, писал: «Сей Государь имел при себе главного своего любимца — Льва Александровича Нарышкина, человека довольно умного, но такого ума, который ни к какому делу стремления не имеет, труслив, жаден к честям и корысти, удобен ко всякому роскошу, шутлив, и, словом, по обращениям своим и по охоте шутить более удобен быть придворным шутом, нежели вельможею. Сей был помощник всех его страстей».
             Екатерина II, будучи очень невысокого мнения о дарованиях и нравственных качествах Нарышкина и называя его то «прирождённым арлекином», то «слабой головой, бесхарактерным» или, наконец, «человеком незначительным», тем не менее, очень ценила его общительный характер и умение развлекать общество: «Он был способен создавать целые рассуждения о каком угодно искусстве или науке; употреблял при этом технические термины, говорил по четверти часа и более без перерыву, и в конце концов ни он и никто другой ничего не понимали во всем, что лилось из его рта потоком вместо связанных слов, и все под конец разражались смехом.
                Более того, когда в 1783 году на страницах журнала «Собеседник любителей российского слова» скрывшийся под маской анонима Д. И. Фонвизин обратился к Екатерине II с вопросом, намекающим на Нарышкина: «Отчего в прежние времена шуты, шпыни и балагуры чинов не имели, а ныне имеют и весьма большие?», — он получил от Екатерины весьма жесткую отповедь.


                9


          Оригинальная личность Нарышкина отразилась на некоторых литературных произведениях императрицы. Нарышкин не был писателем, но его интерес к литературе и её деятелям достаточно засвидетельствован, в частности, Н. И. Новиков посвятил ему 2-е издание своего «Трутня».
Державин, посвятивший Нарышкину два стихотворения, писал о нём:
Он был весьма острый и сметливый человек, а ежели бы не напустил на себя шутовства и шалости, то мог бы по своему уму быть хороший министр или генерал.
       А из посмертных отзывов о Нарышкине характерен следующий:
«Он был вельможа тем более опасный, что под видом шутки, всегда острой и язвительной, умел легко и кстати высказывать самую горькую правду».
Все эти, весьма разрозненные, биографические факты, известные сегодня из многочисленных сетевых документальных публикаций, практически ничего не говорят нам о Льве Александровиче Нарышкине настоящем. Оно лишь  обозначено намеками в отдельных эпизодах его жизни. Но что означает назначение его императором Петром Третьим одним из трех руководителей всего политического сыска России сразу после того, как в это время была упразднена Тайная канцелярия? Другие двое – это актер Федор Григорьевич Волков и деятель русского просвещения и масонства Алексей Петрович Мельгунов.
Если принять во внимание, что актеры и  великосветские острословы, коими и являлись Нарышкин, Волков и Мельгунов, играли при русском дворе роль придворных шутов, то очень трудно понять,  почему именно им Петр Третий  передал управление всем российским политическим сыском.
Та;йная канцеля;рия — орган политического сыска и суда в России в XVIII веке. В первые годы существовала параллельно с  Преображе;нским прика;зом, выполнявшим сходные функции. Упразднена в 1726 году, восстановлена в 1731-м как Канцеля;рия та;йных и ро;зыскных дел - вот она и была  ликвидирована в 1762 году Петром III. Однако вместо неё в том же году Екатериной II учреждена Та;йная экспеди;ция, выполнявшая ту же роль. Окончательно упразднена Александром I, который создал многоступенчатую систему (и, как показало восстание декабристов, неэффективную –Т.Щ.) службы государственной безопасности, реформированную Николаем Первым в Третье Отделение Собственной его величества канцелярии (А. Бенкендорф).
 С 1725 года Тайная канцелярия занималась и уголовными делами, которыми ведал А.И. Ушаков. Но при малом количестве людей (под его началом было не более десяти человек, прозванных экспедиторами тайной канцелярии) охватить все уголовные дела такому отделению было не под силу. При тогдашнем порядке расследования этих преступлений колодники, уличенные в каком-либо уголовном преступлении, могли по желанию продлить свой процесс, сказав «слово и дело» и совершив донос. Они немедленно забирались в Преображенский приказ вместе с оговорёнными, причем очень часто оговаривались люди, не совершившие никакого преступления (и что в 1937 году было нового в политическом сыске в СССР? –Т.Щ.), но на которых доносчики имели злобу. Основное направление деятельности приказа — преследование участников антикрепостнических выступлений (около 70% всех дел) и противников политических преобразований Петра I ( и тут – то же самое относительно политических репрессий в СССР при диктаторе Сталине – Т.Щ.).
После роспуска Тайной канцелярии в 1726 году она возобновила работу уже как Канцелярия тайных и розыскных дел в 1731 году под руководством все того же А. И. Ушакова. К компетенции канцелярии  было отнесено следствие по преступлению «первых двух пунктов» Государственных преступлений (они означали «Слово и дело государево». 1-й пункт определял, «ежели кто каким измышлениям учнет мыслить на императорское здоровье злое дело или персону и честь злыми и вредительными словами поносить», а 2-й говорил «о бунте и измене»). Главным орудием следствия были пытки и допросы с «пристрастием».
Большая популярность этой канцелярии была приобретена в годы Бироновщины. Анна Иоанновна боялась заговора. Около 4046 человек было арестовано и пытано, около 1055 дел рассмотрено в застенках данного ведомства. Не осмотрено оставалась 1450 дел. Со смертью Анны Иоанновны, тайной канцелярии было поручено найти обвинение для Бирона. И она нашла.
Затем, как всегда и случается в смутное время ослабления власти,  канцелярия потеряла прежнее влияние и была под грозою закрытия. В конце ноября 1741 года, заведовавший данным органом Ушаков, знал  о заговоре Елизаветы Петровны против  Анны Леопольдовны, но решил не мешать заговорщикам, за что после победы дочери Петра не был снят с должности. С приходом ее к власти  тайная канцелярия снова приобрела популярность. Появились такие должности, как соглядатай, который записывал и подслушивал важные разговоры или следил за шпионами.
В 1746 году Тайной канцелярией стал заведовать Александр Иванович Шувалов. Во время его руководства попали в опалу ближайшие друзья и сподвижники Елизаветы Петровны: Шетарди (1744), Лесток (1744 и 1748), Апраксин и Бестужев (1758).



10
         «Придворные арлекины» Лев Нарышкин, Дмитрий Волков и Алексей Мельгунов  возглавили политический сыск России на тот период, когда Петр Третий своим манифестом упразднил Канцелярию тайных и розыскных дел.
         Биографы пишут: Алексей Петрович Мельгунов (9 (20) февраля 1722 — 2 (13) июля 1788) — деятель Русского Просвещения и масонства, действительный тайный советник, по словам Екатерины II — «очень и очень полезный государству человек». Генерал-губернатор Ярославского наместничества (1777—1788).
Владелец Елагина острова в Петербурге («Мельгунов остров») и подмосковной усадьбы Суханово.
Родился 9 (20) февраля 1722 года, сын петербургского вице-губернатора Пётра Наумовича Мельгунова и его жены Евфимии Васильевны, урождённой Римской-Корсаковой.
С 20 января 1737 года, вместе с братом Александром воспитывался в Сухопутном шляхетском корпусе. Хорошо знал немецкий язык и при выпуске из корпуса в ноябре 1740 года был взят камер-пажом ко двору Елизаветы Петровны.
С 1756 года — адъютант (в чине бригадира) Петра Фёдоровича, входил в круг его ближайших приближённых. Командовал Ингерманландским пехотным полком. В качестве фактического руководителя (иногда именуется шефом) Сухопутного шляхетского корпуса (1756—1761) создал при нём театр, открыл типографию.
28 декабря 1761 года произведён в генерал-майоры, а в феврале — в генерал-поручики; принимал доносы «об умысле по первому и второму пункту». Участвовал в подготовке важнейших законодательных актов Петра III, открывавших перспективу прогрессивных преобразований (манифест об уничтожении Тайной канцелярии, указ о вольностях дворянства и другие). Пётр III пожаловал ему 1000 душ крепостных и землю в столице, назначил членом Особого собрания при императоре; 10 февраля 1761 года был награждён орденом Св. Александра Невского.
В момент свержения Петра III (28 июня 1762 года) он сохранил верность императору, за что заплатил арестом и опалой, но Екатерина II вскоре пригласила его вновь на службу и в 1764 году назначила генерал-губернатором Новороссийской губернии.
Мельгунов проявил себя умелым и просвещённым администратором, организовал типографию в крепости святой Елисаветы, первым проводил археологические раскопки скифских курганов на Днепре (золотые и серебряные вещи из курганов составили «мельгуновский клад» в Эрмитаже). Составил доклад о реформе народного образования в России.
В 1765 году он был «пожалован в Москву сенатором и Камер-коллегии президентом». Был депутатом Комитета по составлению нового Уложения (1767), директором казённых винокуренных заводов.
В чине действительного тайного советника с 1777 года до конца жизни был ярославским, а с 1780 года ещё и вологодским генерал-губернатором. В разное время в состав края, находившегося под его управлением, входили вологодские, костромские, архангельские земли.
      А вот энциклопедические данные о соратнике Мельгунова при Петре Третьем Дмитрии Васильевиче Волкове, государственном деятеле и драматурге. Он был, как они утверждают, наиболее  выдающейся  фигурой  царствования  Петра  Третьего. Тайный советник, сенатор, при Петре III секретарь Особого совета и вероятный составитель важных указов, впоследствии губернатор Оренбургской губернии, смоленский наместник и генерал-полицмейстер Санкт-Петербурга. В книге «Руководители Санкт-Петербурга» начало литературной деятельности Дмитрия Васильевича Волкова связывается предположительно со временем путешествия по Волге в свите Екатерины II в 1767 году, когда императрица и её спутники переводили с французского исторический роман Ж.-Ф. Мармонтеля «Велизарий».
         В 1774 году была напечатана комедия Волкова «Воспитание», в том же году поставленная на сцене Московского театра. Пьеса, написанная в традициях учительной комедии и мещанской «слёзной» драмы, содержала выпады против А. П. Сумарокова и Д. И. Фонвизина, а также отдельных представителей дворянства в рамках, допускаемых цензурой; возможно, что опубликованная в том же году Сумароковым «Притча на несмысленных писцов» представляла собой ответный выпад в адрес Волкова. Волкову приписывается также опубликованная анонимно в 1774 году в новиковском журнале «Кошелёк» одноактная пьеса «Народное игрище».
      Волков в  последние  шесть   лет   елизаветинского
правления занимал должность конференц-секретаря,  то  есть  руководителя  канцелярии Конференции при высочайшем дворе. Понятно, что он, в силу литературным владением словом, составлял тексты всех документов  этого учреждения как при Елизавете Петровне, так и при Петре III. После ликвидации Конференции император 30 января 1762  года  назначил  Волкова  своим  тайным секретарем, то есть руководителем личной императорской канцелярии. Тем самым
она была выделена из Кабинета его  императорского  величества,  который  под
руководством А.В. Олсуфьева занимался теперь  лишь  финансово-хозяйственными
делами царской семьи. Волковым составлены тексты большинства указов и других
документов за личной подписью императора. Говорят, что влияние этого деятеля  было  очень велико: современники утверждали, что "Волков водил пером Петра III и был его ближайшим советником",  "император  ничего  не  предпринимал  без  совета  и решения  Волкова,  и  можно  сказать,   что   этому   человеку   принадлежит
значительная доля в славных и благодетельных деяниях монарха".
      Из исторических источников известно: Манифест об уничтожении Тайной канцелярии был написан Д.Б.  Волковым  и 16 февраля 1762 года утвержден подписью императора. В этом  акте  осуждалась
"...практика работы политического сыска,  которая  "злым,  подлым  и  бездельным
людям подавала способ или ложными затеями протягивать вдаль заслуженные  ими
казни и наказания, или же злостнейшими клеветами обносить своих  начальников
и неприятелей". Далее объявлялось,  что  "Тайная  розыскных  дел  канцелярия
уничтожается отныне навсегда", а "ненавистное изражение, а именно  "слово  и
дело",  не  долженствует  отныне  значить  ничего".  Но  если   "кто   имеет
действительно и по самой правде донести о  умысле  по  первому  или  второму
пункту" (покушение на жизнь и  честь  государя  или  бунт  и  измена  против
Отечества), тот  должен  немедленно  подавать  донос  в  ближайшее  судебное
учреждение или воинскому начальнику. Доносителей  надлежало  "увещевать,  не
напрасно ли на кого затеял", упорствующих сажать на два дня под  караул  без
еды и питья, а потом снова  "спрашивать  с  увещанием,  истинен  ли  донос".
Выдержавшие эти испытания должны были направляться "под крепким караулом"  в
Сенат, Сенатскую контору или ближайшую губернскую канцелярию, где  надлежало
проводить следствие. Окончательные решения всем делам выносил Сенат. Ему  же
поручалась разработка мер, "к  тому  служащих,  чтоб  несправедливые  доносы
пресечь, невинных не допустить ни до малейшего претерпения,  а  преступников
открывать и изобличать кратким и надежным образом без кровопролития".
     В манифесте объявлялось намерение Петра III лично рассматривать дела по
политическим преступлениям в своей "резиденции". Император обещал  "показать
в  том  пример,  как  можно  и  надлежит  кротостью   исследования,   а   не
кровопролитием прямую истину разделять от клеветы и коварства и смотреть, не
найдутся ли способы самим милосердием  злонравных  привести  в  раскаяние  и
показать им путь к своему исправлению".
     Однако сведений о выполнении Петром III своих  благих  намерений  не  имеется. Напротив, есть свидетельства о  том,  что  он  без  всякого  разбирательства подвергал наказаниям людей за "сообщения  по  важному  делу",  заявляя,  что "ненавидит  доносчиков".  Но предположим, что  отдельные  случаи  крайних  мер   со   стороны импульсивного монарха не уменьшали значения реформы политического сыска и  в особенности провозглашения гуманных следственных методов.
       Последний из этой знаменитой зловещей "тройки" генералов-комедиантов - Лев Нарышкин. После того, как 25 декабря на престол вступил Петр III, словоблуд Елизаветы Петровны стал одним из его фаворитов. 28 декабря ему было пожаловано 16000 рублей из денег камер-конторы. 1 января 1762 года он был произведен в шталмейстеры с рангом и жалованьем действительного генерал-поручика; 10 февраля получил в подарок каменный дом, а 16 февраля, как уже говорилось, вследствие упразднения Канцелярии тайных и розыскных дел, был назначен вместе с А. П. Мельгуновым и Д. В. Волковым для приема в Санкт-Петербурге доносов об умысле по 1-му или 2-му пункту. 17 мая в заведование Нарышкина было отдано соединённое управление главной конюшенной канцелярии и придворной конторы; в июне он получил орден Святого апостола Андрея Первозванного.
      До самой кончины Петра III Нарышкин находился при нём неотлучно, и по вступлении Екатерины II на престол был арестован в Ораниенбауме в числе приверженцев императора. Арест его был, однако, непродолжителен, и Екатерина II стала по-прежнему милостиво относиться к Нарышкину, и в день своей коронации, 22 сентября 1762 года, пожаловала в обер-шталмейстеры.
         В манифесте Петра Третьего было запрещено «Слово и дело государево». Однако  Нарышкин, Волков и Мельгунов должны были работать именно с доносами, так что в принципе манифест ничего не менял. А вообще в этом назначении придворного «словоблуда» и театралов на роль предвестников пыток и казней было что-то зловещее. Ведь только от этих троих зависели судьбы и жизни множества людей, часто невинных. И как-то это даже напоминает страшные «тройки» НКВД СССР  или республиканские, краевые и областные тройки НКВД СССР — органы административной (внесудебной) репрессии при республиканских, краевых и областных управлениях НКВД СССР, созданные в целях проведения операции по репрессированию «антисоветских элементов» и действовавшие в СССР с августа 1937 по ноябрь 1938 года.
           Но вскоре преемником Тайной канцелярии стала Тайная экспедиция при Сенате — центральное государственное учреждение в Российской империи, орган политического розыска (1762—1801). Формально учреждение возглавлял генерал-прокурор Сената, однако, фактически всеми делами ведал обер-секретарь  С. И. Шешковский, сменивший на этом посту Шувалова. Тайная экспедиция занималась расследованием заговора В. Мировича, осуществляла уголовное преследование А. Н. Радищева, курировала суд над Е. И. Пугачёвым. Пытки, запрещённые при Петре III, вновь вошли в широкое употребление.
        Не менее зловещим выглядит участие в этих событиях  еще одного театрала - и он был в свите Петра Третьего в эти дни – актера Федора Волкова. Он был в его охране в день, когда произошло убийство Петра.
      В его биографии есть момент, когда он в детстве якобы учился грамоте у пастора, который сопровождал в ссылке в Ярославле Бирона, фаворита Анны Иоанновны, не поделившего власть после ее смерти с Анной Леопольдовной, матерью  некоронованного императора Ивана Шестого Антонович, убитого охранниками при попытке освободить его Мировичем.
       В то время Федору Волкову было 12 лет, и он жил в Ярославле с матерью и отчимом – богатым купцом, затем крупным промышленником. С этим пастором связана история обращения Бирона с жалобой на притеснения от поручика Степана Дурново, под началом которого находились двадцать пять солдат, стороживших опального герцога. В одном из писем 1753 года титулованный ссыльный жалуется на поручика: «Чрез восемь лет принуждены мы были от сего человека столько сокрушений претерпевать, что мало дней таких проходило, в которые бы глаза наши от слёз осыхали. Во-первых, без всякой причины кричит на нас и выговаривает самыми жестокими и грубыми словами. Потом не можем слова против своих немногих служителей сказать – тотчас вступается он в то и защищает…»  «На посмеяние всему городу» он якобы выдал Биронову «арапку»  замуж за пастора, находившегося в свите герцога. Это произошло десять лет спустя после того, как двенадцатилетний Федор Волков уже покинул Ярославль и поехал учиться в Москву. Учителями его здесь стали немецкие мастеровые. Потом был Петербург, куда он переехал в семнадцатилетнем возрасте, затем, став в 18 лет наследником большого состояния отчима, Волков снова оказывается в Ярославле. Но передает бразды правления предприятиями брату, а сам с полной отдачей занимается театром.
       Это был первый общедоступный театр в России. Вскоре про «ярославские комедии» стало известно при дворе императрицы Елизаветы Петровны. Специальным указом 1752 года она вызвала Волкова в Петербург: "…Императрица Елисавета Петровна самодержица всероссийская сего генваря 3 дня указать соизволили: ярославских купцов Фёдора Григорьева сына Волкова с братьями Гаврилою и Григорием, которые в Ярославле содержат театр и играют комедии, и кто им для того ещё потребны будут, привесть в Санкт-Петербург <…> Для скорейшего оных людей и принадлежащего им сюда привозу, под оное дать ямские подводы и на них из казны прогонные деньги…"
       Вскоре ярославцы во главе с Фёдором Волковым уже играли перед императрицей и двором. По сообщениям биографов, способных молодых "охочих комедиантов" отдают учиться в Сухопутный Шляхетный корпус — и  четыре  года они получают "высшее образование": учатся танцам, наукам, языкам, декламации. Только после того, как любители стали профессионалами, Елизавета Петровна подписывает свой «театральный» Указ.
         По нему 30 августа 1756 года был официально учреждён «Русский для представления трагедий и комедий театр», положивший начало созданию Императорских театров России, а Фёдор Волков был назначен «первым русским актёром»,  директором театра стал Александр Сумароков,  но в 1761 году этот пост занял сам Волков. В 1762 году именным указом императрицы Екатерины II Григорий и Фёдор Григорьевичи Волковы возведены в дворянское достоинство с выдачей диплома и герба.
        Думается, в Сухопутном шляхетском корпусе учили не только танцам, языкам и декламации. Наверняка навыки разведывательной работы Волков получил именно в этом привилегированном учебном заведении для аристократов (если еще в детстве не был завербован самими Бироном в Ярославле). Здесь же учился и будущий его соратник при Петре Алексей Мельгунов, сын петербургского вице-губернатора Петра Наумовича Мельгунова. И он, и Волков хорошо знали немецкий язык. Волков вообще разговаривал на нем без акцента, как на родном. Возможно, помогло тесное общение с пастором при герцоге  Бироне и с немецкими мастерами в Москве.
        Мельгунов  был камер-пажом при дворе Елизаветы Петровны. Командовал Ингерманландским пехотным полком. С 1756 года адъютант   Петра Фёдоровича (будущего императора Петра третьего –Т.Щ.), входил в круг его ближайших приближённых. В качестве руководителя Сухопутного шляхетского корпуса создал при нём театр, открыл типографию. В момент свержения Петра III 28 июня 1762 года он, как и Лев Нарышкин, сохранил верность императору, за что заплатил арестом и опалой, но Екатерина II вскоре пригласила его вновь на службу и в 1764 году назначила генерал-губернатором Новороссийской губернии. В чине действительного тайного советника с 1777 года до конца жизни был ярославским генерал-губернатором.
      Какое-то интересное совпадение – почему-то судьбы Бирона, Федора Волкова и Мельгунова сходятся в Ярославле. Это просто совпадение, или здесь кроется что-то иное? Да, такой вот получился русский театр, в котором кровь лилась рекой, но не бутафорная, а настоящая…

11

          Почему все-таки эти люди были поставлены на  должности  главных сыскарей России, а потом еще  оказались замешаны в событиях, связанных с убийством Петра Третьего? Может быть, они  писали по заданию этот кровавый сценарий (ведь и Дмитрий Волков, и Алексей Мельгунов, и Федор Волков были еще и драматургами, и режиссерами), а потом должны были проследить за его исполнением? Но тогда все это напоминает  какие-то ритуальные действия из далеких времен правления фараонов из античного мира, где смерть властителей нередко была публичной и разыгрывалась принародно настоящим спектаклем с кровавым концом. Вспомним, что восхождение Екатерины Второй на российский престол осталось не только в отечественной, но и  в мировой истории как красочное представление воительницы и победительницы национального зла в лице императора  Петра Третьего, ее мужа и троюродного брата одновременно. Все по канонам древней театральной классики!
         Но потом роли между этими действующими лицами были распределены  иначе. Бирону Екатерина, по политическим соображениям, отдала его родное герцогство Курляндское, которым он правил по закону до конца своих дней. Опозоренного тем же политическим сыском Мельгунова, хотя едва не отправила  на растерзание когда-то управляемой им Тайной канцелярии за содомию, все-таки оставила при делах и сделала губернатором Ярославля,  откуда, в свое время, слезно умолял его освободить опальный Бирон, и освободился и снова возвысился, а Мельгунову пришлось жить там до скончания дней своих. Преданный своему родственнику, императору Петру Третьему, Лев Нарышкин тоже быстро обрел доверие императрицы после ареста и благоденствовал при дворе. Но и с ним  все не было просто.
           Этот царедворец жил в роскоши на большие деньги, даже – на очень и очень большие, которые, кажется, и не считал. Но десять лет спустя после трагических событий в Ораниенбауме ему пришлось спустить за один день такую огромную сумму, которая представляла бы даже часть государственной казны. Произошло это в июне 1772 года, когда на Россию навалились сразу три несчастья: война с Турцией, чума и пугачевский бунт. И императрица вынудила Льва Нарышкина выложить 300 тысяч рублей. Но не на нужды армии и не на помощь  чумным территориям, и не на борьбу с пугачевским террором.
            В июне 1772 года, в разгар этих печальных событий, в одиннадцати километрах от Петербурга, на даче Нарышкина, состоялся знаменитый придворный карнавал, который вошел в историю государства российского, будучи подробно описан журналистами того времени.
        А теперь сравним: за целый год пребывания Григория Орлова в зачумленной Москве из казны было потрачено на борьбу со страшной эпидемией 400 тысяч рублей. Екатерина выдала Орлову столько, сколько он просил. Но посчитала, что – много.
          Кажется невероятным – как могут быть сравнимы затраты на один вечер придворного маскарада и на год борьбы с чумой в целом городе? А они оказались едва не равными, почему? Увы, столько стоил царский  пиар, целью которого было показать дипломатам всех европейских стран, присутствующих в то время в Петербурге, что в России все в порядке, все благополучно, и она не испытывает нужды ни в чем, поэтому непобедима. Во все времена подобные иллюзии напоказ обходились дорого, но они были (и остаются!) стратегической необходимостью и очень часто приносят больше пользы в борьбе с врагами, чем  любое  оружие.
Наш знаменитый агроном Болотов и управляющий  царскими усадьбами Екатерины в своих дневниках подробно описывает этот момент ее правления. Казнокрадство на фоне трагических событий в России процветало, но императрица никого не казнила, хотя хорошо была осведомлена – кто и сколько взял. Как пишет Болотов,  она закрывала на это глаза лишь по одной причине: если видела, что воришки вкладывают деньги в строительство красивых домов в столице или в торговлю. Она тогда многое делала напоказ, это была ее важная стратегия перед Европой. И вельможи этим пользовались до такой степени, что действительно переставали считать свои доходы, просто не имея возможности их изучить. К примеру, в то время у графа Разумовского пропало двадцать тысяч крепостных людей. И он не мог объяснить, куда делось население одного, а то и двух городов!
Зато об этом захотела узнать Екатерина. Следствие быстро установило, что крепостные были украдены управляющим Разумовского и его любовницей. Но когда и он  узнал об этом, то попросил  Екатерины не наказывать вора и оставил его и дальше управлять, мотивируя это тем, что другой будет еще хуже…
         Что касается «пира во время чумы» в июне 1772 года, то тут есть существенная деталь: знаменитый маскарад прошел за личные счет Льва Нарышкина. То есть, императрица «вынула» из своего приближенного все средства, которые сама же и дала ему из казны. Время сказать: как пришло, так  и ушло!
Разумеется, Лев Нарышкин не обнищал и не пошел просить на паперть. Он до конца дней жил припеваючи. Так же, как и его сыновья. Один из них – Дмитрий Львович, муж любовницы Александра Первого Марии Четвертинской, «герой» подлейшего анонимного письма Пушкину в 1836 году, ставшего причиной смертельной дуэли. Но за богатую жизнь ему, как и его отцу, пришлось дорого заплатить.
        Кто бы мог знать в то время, чем обернется «почетное» поручение сыну «придворного арлекина»  Екатерины Второй  жениться на Марии Четвертинской: родовым позором Нарышкиных на века и безвременной трагической утратой России литературного гения мирового значения.
      


ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ


12

Да, фигура Дмитрия Львовича Нарышкина, сына «придворного арлекина», стала черной вестницей смерти Александра Пушкина еще до того, как он  появился на свет. Словно тяжелая судьба России  того времени «выпихнула» эту «метку», и она попала в поэта!
Это было время дворцового переворота 1862 года, убийства двух законных императоров России – Петра Третьего (Нарышкина-Скавронского) и Ивана Шестого-Антоновича (Милославского-Салтыкова), Русско-турецкой войны, чумного бунта в Москве, восстания Пугачева. Непримиримые династические противоречия  при русском дворе привели к тяжким преступлениям и гибели самых известных людей. И во всех этих страшных событиях так или иначе участвовали представители рода Нарышкиных.
Но вот что интересно: не все Нарышкины были приверженцы царя Петра и его преобразований ( а именно из-за них шла непримиримая  дворцовая борьба). И если Лев Нарышкин был предан внуку Петра Великого – императору Петру Третьему и даже подвергся аресту из-за своей преданности, то Иван Нарышкин, которому Пушкин через жену стал родственником, принадлежал к роду Милославских через своего деда Ивана Ивановича Нарышкина (1668-1735), четвероюродного племянника матери Петра Первого Натальи Нарышкиной, четвероюродного брата Петра Первого. Несмотря на возвышение рода при Петре I и активное участие его родни в преобразовательной деятельности великого реформатора, Иван Иванович являлся ярым приверженцем старины. После смерти Петра I он испросил дозволение именоваться старинным чином комнатного стольника вместо действительного камергера. Женился он также вопреки семейным традициям и пристрастиям – на Анастасии Александровне Милославской (1700–1754), представительнице семьи злейших врагов Нарышкиных.
И тут политические пристрастия этой ветви Нарышкиных сходятся с политическими пристрастиями  предков Александра Сергеевича Пушкина. А именно – с антипетровской деятельностью стольника Федора Матвеевича Пушкина.
           Он происходил из старомосковского дворянского рода. Его отец — дипломат и воевода — сделал блестящую карьеру при царе Алексее Михайловиче и регентстве царевны Софьи. При Петре I Пушкины были отодвинуты на второй план более энергичными «птенцами гнезда Петрова».
        Погубила Федора Матвеевича, как и его знаменитого потомка, спустя 160 лет, женитьба. В 1697 году он  женился на дочери окольничего А.П. Соковнина  и вскоре был  вовлечен тестем в заговор против царя. Целью этого заговора являлось убийство Петра I и возведение на престол царевны Софьи Романовой - Милославской.
        А кто такой Алексей Прокофьевич Соковнин? Представитель дворянского рода Соковниных. Второй сын окольничего и воеводы Прокофия Фёдоровича Соковнина  и Анисьи Никитичны Наумовой. Брат боярина Фёдора Соковнина и раскольниц Феодосии Морозовой и Евдокии Урусовой. Начал придворную службу в 1648 году. После свадьбы царя Алексея Михайловича на Марии Ильиничне Милославской был пожалован в стольники царицы.
            В 1697 году окольничий Алексей Петрович Соковнин вместе со стрелецким полковником Иваном Циклером и стольником Фёдором Пушкиным (зятем Соковнина) организовал заговор против царя Петра I. 23 февраля заговор был раскрыт. Два стрельца известили царя о намерении заговорщиков зажечь дом, в котором находился царь, и во время пожара убить его. Пётр явился на место собрания заговорщиков, лично арестовал их и организовал над ними суд. На пытках Циклер назвал главным организатором заговора Соковнина, который будто бы неоднократно говорил ему, что так как царь везде ездит один, то его легко можно убить, особенно во время какого-нибудь пожара. В случае успеха стрельцы планировали возвести на царский престол царевну Софью Алексеевну, старшую сестру Петра. Так как Циклер сомневался в желании стрельцов «взять» царевну, то Соковнин будто бы сказал ему: «мы и тебя выберем на царство». Соковнин на пытке сообщил, что вслед за Циклером к нему приезжал зять, Фёдор Пушкин, и тоже говорил об убийстве царя Петра. Алексей Соковнин не выдержал пыток и признался во всем, в чём его обвиняли.
              4 марта 1697 года заговорщики А. П. Соковнин, И. Е. Циклер и Ф. М. Пушкин были четвертованы в Москве на Болотной площади. По преданию, родственникам удалось отыскать только его голову, и она была захоронена у алтаря церкви Николы «Красный звон» в Китай-городе, приходской церкви Соковниных, двор которых располагался на месте здания Шуйского подворья (на месте  дома №6 Никольского переулка  в Тверском районе Центрального административного округа  Москвы, историческом районе Китай-город).



13

Тут точка отсчета гибели поэта отодвигается еще далее, в глубь веков. Собственно, он об этом сам пишет в стихотворении «Моя родословная» накануне свадьбы,  в 1830 году:

Водились Пушкины с царями;
Из них был славен не один,
Когда тягался с поляками
Нижегородский мещанин.
Смирив крамолу и коварство
И ярость бранных непогод,
Когда Романовых на царство
Звал в грамоте своей народ,
Мы к оной руку приложили,
Нас жаловал страдальца сын.
Бывало, нами дорожили;
Бывало... но — я мещанин.

Упрямства дух нам всем подгадил:
В родню свою неукротим,
С Петром мой пращур не поладил
И был за то повешен им.
Его пример будь нам наукой:
Не любит споров властелин.
Счастлив князь Яков Долгорукой,
Умён покорный мещанин.

Мой дед, когда мятеж поднялся
Средь петергофского двора,
Как Миних, верен оставался
Паденью третьего Петра.
Попали в честь тогда Орловы,
А дед мой в крепость, в карантин,
И присмирел наш род суровый,
И я родился мещанин.

Но мог ли предполагать Пушкин, что из этой глубины веков тяжкий рок навис уже и над ним, и это – его женитьба. Его предок  Федор Матвеевич Пушкин совершил тяжкое преступление против власти, желая убить Петра Первого, потому что был вовлечен в заговор своим тестем Соковниным, братом Феодосии Морозовой (знаменитой раскольницы боярыни Морозовой –Т.Щ.), и был за это казнен четвертованием. На весь род Пушкиных легла черная репутация бунтовщиков и цареубийц. Семья Федора Матвеевича была лишена боярского достоинства и имущества и отправлена в ссылку в Сибирь.
У него и у его жены Соковниной – родной племянницы боярыни Морозовой – было шестеро детей. Один сын и пять дочерей. Сын остался бездетным, а вот  дочери стали прародительницами Натальи Николаевны Гончаровой и Михаила Юрьевича Лермонтова. То есть, оба они происходят из рода Пушкиных-Соковниных и, разумеется, имеют общие корни происхождения из рода Пушкиных с Александром Сергеевичем Пушкиным.
И тогда – что? А то, что черная тень страшной казни Федора  Матвеевича Пушкина, словно тяжкий рок легла на судьбу его дальних потомков - Лермонтова, и Гончаровой и представителя его рода,  поэта Александра Пушкина. Они все оказались меченными и связанными клеймом их предка-цареубийцы.
Вспомним – когда было принято решение арестовать ссыльного Пушкина в Михайловском?  Сразу после смерти императора Александра Первого в 1825 году по доносу драматурга Висковатого, который писал Бенкендорфу , якобы Пушкин говорил, что и всему роду Романовых скоро придет конец. Тут же для расследования в  Псков был послан другой агент Третьего Отделения Бошняк с адъютантом, у которого на руках был приказ об аресте поэта. Но Бошняк провел глубокое, всестороннее и профессиональное следствие по этому доносу, привлекая множество свидетелей, и доказал, что Пушкин ничего и никому подобного не говорил. Только так поэту удалось избежать ареста и отправки в Петропавловскую крепость за государственную измену.
Думается, у Романовых-Нарышкиных никогда не было полного доверия к представителям рода Пушкиных, один из которых – Федор Матвеевич - пожертвовал жизнь на службе у Софьи Романовой-Милославской, мятежной сестры царя Петра Первого, Романова- Нарышкина.

14


              Но посмотрим теперь, с кем роднился поэт, женясь на Наталье Николаевне Гончаровой -  не только с Потемкиными, но и с Нарышкиными. Вспомним, посаженной матерью Натали  на их свадьбе была графиня Елизавета Потемкина (урожденная Трубецкая), жена последнего представителя рода Потемкиных. Посаженным отцом невесты – Иван Александрович Нарышкин, муж ее двоюродной тетки Екатерины Загряжской-Строгановой.
Конечно, Иван Александрович -  всего лишь потомок «мятежного» Нарышкина, перекинувшегося во враждебный стан Милославских. Да сам он и не родственник Натальи Николаевны. Но его сын Александр Нарышкин –  ее троюродный брат.
Значит, Наталья Николаевна Гончарова, знаменитая жена и муза Пушкина, Натали – родня Милославским и служившему им и погибшему за них врагу Романовым – Нарышкиным, Федору Матвеевичу Пушкину, а ко всему еще – и мятежнице против Романовых-Нарышкиных  боярыне Морозовой?
И тогда  - по исторической ассоциации – если Федора Матвеевича Пушкина погубил его тесть Соковнин, то Александра Сергеевича Пушкина – его теща Гончарова-Загряжская? Хотя, как мы знаем, она до самого венчания  противилась этому браку своей дочери, словно предчувствуя беду.
И беда эта встала перед ней во всей своей пугающей неизбежности тогда, когда на пороге ее дома появился сват Александра Сергеевича – граф Толстой Американец, владелец усадьбы по соседству с Полотняным заводами.
Чтобы понять, какая связь была между этими людьми,  стоит посмотреть на некоторые даты событий в самом начале 18 века, в которых участвовали и Наталья Загряжская, и Федор Толстой Американец из рода Милославских. Его предок - Иван Михайлович Милосла;вский (1635 — 27 июля 1685) — приближённый царя Федора Алексеевича, окольничий (1660), боярин (1677) и воевода из рода Милославских. Дядя Ивана Андреевича и Петра Андреевича Толстых. Представитель дворянского рода Милославских. Сын Михаила Васильевича Милославского (ум. 1655). Четвероюродный племянник боярина и царского тестя Ильи Даниловича Милославского.
В 1807 году  при невыясненных обстоятельствах погибает любовник императрицы Елизаветы Алексеевны, супруги императора Александра Первого (и, возможно, тайный отец ее второй дочери), Алексей Охотников, которого влюбила в себя фрейлина императрицы Наталья Загряжская. За три дня до его смерти она была выдана замуж за Николая Гончарова в Зимнем дворце, в присутствии всей царской семьи.
А в 1809 году Толстой Американец убил на дуэли сына Ивана Александровича Нарышкина – молодого красивого и достойного офицера Александра Нарышкина, племянника Натальи Загряжской по линии Милославских.
Получается, что Милославский – Толстой Американец – убил Милославского-Нарышкина? Но в мировой  истории немало примеров, когда враждующие роды начинают вдруг переходить на сторону врагов и действовать в их интересах. Наверное, все дело – в цене вопроса или в особо тонкой политической игре. Правда, в девятнадцатом веке английская королева Виктория  задумала переломить подобную ситуацию в мировом правлении: она родила девятерых детей и сочетала всех их  родственными династическими браками, уверяя, что таким способом заботится об укреплении мира между правящими домами. К чему это привело – хорошо известно: все ее потомки перессорились между собой и затеяли мировую бойню -  Мировую войну 1914 года.

15

В историю России эта дуэль Толстого Американца и Александра Нарышкина вошла как акт особого  цинизма и ничем не оправданной жестокости. Как пишут очевидцы, прекрасный молодой человек погиб, защищая честь убитого Толстым Американцем товарища, который вызвал на дуэль известного бретера из-за оскорбления, нанесенного его сестре.
Как известно, Толстой убил  на дуэлях 11 человек и не был сослан в Сибирь, как того требовал закон. И одна дуэль в армии подолгу расследовалась, и принимались строгие меры к нарушителям закона (при Петре Первом даже убитых дуэлянтов вешали), а тут – убийство за убийством, и наказание – лишь ссылка в собственное имение, а затем – восстановление в правах. И это наводит на мысль: а не был ли «сумасшедший алеут» агентом спецслужб того времени, занимая должность безжалостного палача и убивая людей «под заказ»?
Но тогда и он, и Наталья Ивановна Загряжская, мать Натали, проходили по одному ведомству – императорской разведки и выполняли задания особой важности. И убийство Алексея Охотникова, и смертельная  дуэль Александра Нарышкина могли быть связаны  с  личностью императрицы Елизаветы Алексеевны.
И здесь мы как раз выходим на имя, указанное в «дипломе рогоносца», - Дмитрия Львовича Нарышкина, фиктивного супруга  дочери польского героя Марии Четвертинской, многолетней любовницы Александра Первого. В 16 лет она была выдана замуж за 31-летнего Дмитрия Львовича Нарышкина - через год после побега из Польши, где восставшие под предводительством Костюшко растерзали ее отца, сторонника Екатерины Второй. Мария Антоновна была очень дружна с матерью погибшего на дуэли Александра Нарышкина, теткой Натали – Екатериной Загряжской-Строгановой-Нарышкиной (по мужу, Ивану Александровичу Нарышкину,  принадлежавшего и к роду Милославских).
Мать Александра Первого, вдовствующая императрица Мария Федоровна, как и вся семья, весьма негативно отнеслась к связи невестки – Елизаветы Алексеевны – с Охотниковым. Но такое  же неприязненное отношение у нее было и к Марии Антоновне Четвертинской, и к ее фиктивному мужу Дмитрию Львовичу Нарышкину, который закрывал глаза на связь императора Александра Первого с его женой. Доказательством тому – высылка семьи Ивана Александровича Нарышкина, которая была дружна с Четвертинской, из Петербурга в Москву после смерти Александра Первого по приказу вступившего на престол его брата Николая Первого. Это случилось в конце двадцатых годов 19го века. А через короткое время Александр Пушкин позвал в посаженные отцы своей невесты, по сути дела, опального Ивана Александровича Нарышкина. Не мог ли Николай первый воспринять это как своего рода  протест Пушкина против его воли?
Но никаких предупреждений от Бенкендорфа, видимо, не последовало. Не потому ли, что его племянницей была мать Натали, выполнившая очень сложное и ответственное задание семьи Романовых разрушить  далеко зашедшую связь императрицы с Охотниковым?
Охотников  был уничтожен в 1807 году, а  Александр Нарышкин – в 1809. Какая связь? Может быть, его родители или он сам где-то о чем-то  проговорились, или были заподозрены в заговоре против  династии? Ведь  Елизавета Алексеевна не могла родить Александру Первому наследника престола, а рожала от любовника. Зато Мария Антоновна Четвертинская рожала от Александра Первого, и это могло быть чревато морганатическом браком и даже сменой династии. И рядом с этими событиями стояли уже Милославские в лице Ивана Александровича Нарышкина и его прекрасного сына Александра Нарышкина. Тогда можно предположить, что Толстой Американец спровоцировал дуэль с этим молодым человеком и убил его выстрелом в пах. Знакомый прием – таким же выстрелом  смертельно ранил Дантес Пушкина.
А теперь, когда мы знаем истинное положение «великого магистра Ордена рогоносцев» Дмитрия Львовича Нарышкина при дворе и сугубо отрицательное отношение к нему всей царской семьи, ненависть Николая Первого к нему и к Четвертинской  ( и к Елизавете Алексеевне, естественно) по соображениям династической безопасности, можем предположить, по чьему заказу писалась эта грязная анонимка. Этим заказчиком мог быть сам император. А кто исполнил – разве важно? В  самом же изуверском стиле нанесенного оскорбления мне видится вся ненависть Никола Первого к  Александру Пушкину,  его страх перед  непокоренным потомком того, кто пожертвовал жизнь ради Милославских, потомком несостоявшегося цареубийцы Федора Матвеевича Пушкина, да еще учитывая скрытую многолетнюю страсть Александра Сергеевича к Елизавете Алексеевне… Вот за всем  этим мог стоять смертный приговор поэту самого царя.




                ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ




16

   Смертоносный «диплом рогоносца» был написан столь изощренно-талантливо, что всего лишь в одном предложении вместил  страшные события Стрелецкого бунта, ненависть Романовых к Расколу, а также их ненависть к  плодам своих собственных деяний – супружеским изменам Александра Первого и его жены Елизаветы Алексеевны, и, наконец, ненависть и презрение к потомкам участников  кровавых событий последних полутора веков – от Стрелецкой казни до убийства Петра Третьего.
Кого, собственно, анонимщик имел в виду под «великими кавалерами, командорами и рыцарями светлейшего Ордена Рогоносцев в полном собрании своем»? Да абсолютно всех вельмож, которые закрывали глаза на  прелюбодеяние своих законных жен, великосветских родовитых дам в необъятном «гареме» Романовых-императоров, куда приводили рабынями любую понравившуюся чужую жену при дворе, не спрашивая ее желания или согласия ее супруга. Всех их тот же Николай Первый использовал и презирал.
Но сексуальную власть, и презрение к женщинам и их мужьям - рогоносцам Большого света мог позволить себе только сам император! Подобное мнение от кого-то из его подданных могло расцениваться как государственная измена.  Поэтому такой тяжелый политический «бросок» в послании мог позволить себе только один человек – сам император Николай Первый. Только поэтому автор «диплома», скорее всего,  никогда и не был найден. В ином случае Бенкендорф вычислил бы его сразу. Но не искать же было ему самого императора!
А вот второе, заключительное, предложение - «Непременный секретарь: граф И.Борх» - было настоящей провокацией будущих участников дуэли – Пушкина и посла Геккерена, имеющего одним из своих имен - имя Борх. Сложный международный политический заговор, который затеял Николай Первый в связи с событиями в Европе, когда Бельгия вопреки соглашениям 1815 года отделялась от Нидерландов, управляемых его родственником  принцем Оранским, включал в себя изгнание посла этой страны Геккерена из России. К сожалению, до сих пор неизвестно, чем именно провинился Геккерен перед Оранским, есть лишь письма принца и русского императора, в которых они обмениваются какой-то информацией, недостаточной для  точных выводов. Но то, что посланник взбесил Оранского своими действиями. Очевидно даже из скупых сведений, почерпнутых их этих писем.
Но, по всей видимости, Николай Первый по каким-то серьезным причинам  не мог расправиться с Геккереном, как поступали с дипломатами в случае обнаружения  их шпионской деятельности – она каралась смертной казнью. Поэтому понадобилась дуэль. Но почему с Пушкиным? И по сей день это остается загадкой. Однако как бы там ни было, очевидно, что в это время взаимная ненависть поэта и императора дошла до предела. Действительно ли виной были  любовные притязания Николая к  Натали и ревность Пушкина?  Думается – нет, но причины были настолько серьезные и непреодолимые, что император сам лично участвовал в разработке операции по устранению и поэта, и посла Нидерландов.

17

А не мог ли императором руководить испуг? В случае с Геккереном это было опасение потерять дружбу с Оранскими и, как следствие, утратить влияние на один из ведущих европейских правящих дворов. Но что – в случае с Пушкиным? Чем поэт был опасен для государя?
     В роковой анонимке - "дипломе рогоносца", послужившей причиной смертельной дуэли Александра Сергеевича Пушкина и Дантеса, есть указание – ключевое слово «историограф». В ней поэт «назначается» историографом «светлейшего ордена рогоносцев». Для Пушкина, который, скорее всего, понял, от кого пришло к нему послание, эти мерзкие строки были предвестием конца  его творческой деятельности, которую он еще только планировал и которая сильно отличалась бы от предыдущей, полной славы, успеха и народной любви.
И эта новая творческая жизнь была крепко связана с работой его как историографа Петра Великого. Вот как пушкиноведы трактуют эту работу. Они считают, что «История Петра I» — незавершённый исторический труд, подготовительный текст А. С. Пушкина, в котором представлена хронология событий времени правления Петра I. Пушкин планировал на её основании написать «Историю Петра I» и надеялся окончить работу над ней в течение шести месяцев, или максимум — года. Однако замысел его остался неосуществлённым. После смерти Пушкина «История Петра I» была запрещена Николаем I, затем её рукопись была утеряна и найдена только в 1917 году. Начало рукописи и некоторые её отрывки публиковались П. В. Анненковым в 1855—1857 и 1880 годах. Отрывок, составлявший большую часть текста, увидел свет в 1938 году. Полностью текст был опубликован в 1950 году в «Вестнике Академии наук СССР».
Но этот текст нам ничего не дает. Во всяком случае, немногие оставшиеся тетради уже не имеют того накопленного материала, который собрал Пушкин в секретном архиве, куда был допущен по распоряжению Николая Первого, и на основе которого собирался поменять весь стиль и направление своего творчества. И новые произведения поэта наверняка дали бы и новое направление всей русской исторической литературе. Вполне возможно, не только Россия, но и Европа узнали бы истинное назначение  созданного отцом Петра – царем Алексеем Тишайшим – церковного Раскола, определившего раскол всего российского общества и рождение  российской оппозиции, осуществившей революции 1905 и 1917 годов.
Возможно,  удалось бы больше узнать о происхождении и значении для России Марты Скавронской – императрицы Екатерины Первой, бабушки убитого императора Петра Третьего.
«Возможное» стало невозможным навсегда уже в 1831 году, когда летом, едва женившись, Пушкин обратился к Николаю I с просьбой о разрешении заняться историческими исследованиями в государственных архивах и библиотеках с целью написать историю Петра I Великого и его наследников до Петра III. Из его письма П. В. Нащокину от 21 июля 1831 года известно, что разрешение царя было получено, и что следующей зимой Пушкин планировал начать работу в архивах. На следующий день поэт писал П. А. Плетнёву , что император открыл ему архивы для того, чтобы он там «рылся».
23 июля в канцелярии III Отделения было объявлено о том, что Пушкин зачислен в Коллегию иностранных дел, в котором хранились материалы о Петре . 20 августа 1831 года О. М. Сомов в письме из Петербурга сообщил М. А. Максимовичу то, что Пушкин является историографом Петра I, причислен к Коллегии иностранных дел и допущен к архивам. Там же он упомянул П. П. Свиньина — оппонента Пушкина, двенадцать лет работавшего над историей Петра Великого. 
   В декабре 1831 поэт Н. М. Языков писал своему брату: «Пушкин только и говорит, что о Петре… Он много, дескать, собрал и ещё соберёт новых сведений для своей истории, открыл, сообразил, осветил и прочее...»
Но 21 декабря М. П. Погодин в письме к С. П. Шевырёву, жившему тогда в Риме, говорил о том, что Пушкин не в настроении из-за того, что проект о написании «Истории Петра I», вероятно, не утверждён. 24 декабря Пушкин уехал из Москвы. Да собирался ли вообще Николай первый утверждать этот проект совершенно нового освещения жизни императора Петра Первого?
         Однако с начала 1832 года Пушкин сочетал работу с печатными источниками и изучение архивных документов. Министр Государственного архива К. В. Нессельроде впоследствии сказал А. Х. Бенкендорфу о том, что ему была отведена специальная комната, где бы он занимался чтением и выписыванием событий до царствования Петра . Более того, 12 января он просил Николая I открыть Пушкину доступ к секретным бумагам его правления. По распоряжению царя, подобные исторические документы должны были выдаваться Пушкину под контролем Блудова, ведавшего секретными архивными делами. Затребованные источники относились к скрываемым тогда политическим событиям истории петровского и послепетровского времени.
                В марте через Бенкендорфа Пушкин обратился к императору с просьбой о разрешении рассмотреть купленную Екатериной II библиотеку Вольтера, находящуюся в Эрмитаже. В её составе находились редкие книги и рукописи, которые доставались ему в период работы над «Историей России в царствование Петра Великого» по поручению русской императрицы Елизаветы, дочери Петра.
             Несмотря на то, что доступ в библиотеку Вольтера в царствование Николая I был строго запрещён, для Пушкина было сделано исключение. После этого он получил возможность ознакомиться с собранными Вольтером историческими материалами, составляющими 5 рукописных томов (сохранились до нашего времени –Т.Щ.). 8 декабря 1832 года П. А. Плетнёв в письме к В. А. Жуковскому сообщил о том, что Пушкин ищет материалы по «Истории Петра I». Также он писал то, что он, видимо, на их основе задумал написать ещё и роман.
             Свою работу над «Историей Петра I» А. С. Пушкин начал в конце 1834 года, продолжая вместе с тем «Историю Пугачёва» и «Капитанскую дочку». В феврале 1833 года во время бала состоялся разговор Николая I с ним по поводу его труда, во время которого Пушкин просил разрешения привлечь к работе историка М. П. Погодина, так как работа будет не скоро окончена.
            А в начале апреля 1834 года из Петербурга Пушкин писал Погодину о том, что к написанию текста приступает со страхом и трепетом. Что же вызвало в нем этот страх и даже трепет?
Свою работу Пушкин строил на изучении многотомного свода исторических материалов И.И. Голикова под названием «Деяния Петра Великого», изданного в конце XVIII века. Как оказалось, они были собраны из достоверных, неопубликованных и запретных источников.
23 февраля 1835 года об этом в московскую прессу от Погодина просочилась информация. А осенью 1835 года в заочном состязании за написание «Истории Петра I» решил принять участие Н. А. Полевой. В своём письме он сообщал, что ничего не знает о работе Пушкина над «Историей Петра I». Но едва ли это было правдой.
    Важная составная "ребуса"-анонимки - нанесенное ему профессиональное оскорбление, или, лучше сказать - оскорбление его мечте. Конечно, составитель “диплома”  опорочил честь не только графа Д.Л. Нарышкина и его жены Марии, дочери прославленного героя России Антония Четвертинского,  но и  самого поэта и его жены. При этом обида усугублялась тем, что Пушкин, получивший высочайшее разрешение писать историю Петра Великого и собиравший материалы для неё, объявлялся историографом ордена рогоносцев. А между тем, оскорбление было  куда более серьезным и трагическим, чем это кажется на первый взгляд.
     Александр Сергеевич, скорее всего, хотел взойти в своей работе на новую высоту и ради этого  уже начал отказываться от сюжетов и планов, которые принесли ему мировую славу. Как известно, он передал сюжеты «Мертвых душ» и «Ревизора» Николаю Гоголю, вместе с Жуковским буквально принуждая его писать эти произведения, хотя, судя по всему, император Николай Первый хотел видеть  под ними имя знаменитого Пушкина. Отказался поэт писать и сказки, с радостью выдвигая на роль главного сказочника страны Ершова (автора «Конька-горбунка»), после встречи с ним в1836 году, незадолго до гибели.
        Работая над книгой о восстании Пугачева, А.С. Пушкин  за короткое время ознакомился с 2000 документами. Которые, в том числе и из  секретных архивов, по распоряжению императора пересылали ему даже в Оренбург, где он находился в командировке. Одновременно поэт готовился написать вслед за Вольтером историю Петра Великого. Но до сих пор  ученые гадают: почему он так и не взялся за эту работу,  что могло его остановить? Думается, работа над секретными документами и  остановила Пушкина.  В них он увидел  «сумерки» русской истории, где  все совсем по-иному, совсем не так, как у Карамзина. Но вот беда - такая история страны  не планировалась  Николаем Первым, и еще до начала  проекта он его  в 1830-1831 годах  молчаливо прикрыл. Пушкин это понял и очень грустил по этому поводу.
       Когда я думаю об огромной исследовательской работе Александра Сергеевича Пушкина – историка, о его поистине титанических возможностях за короткое время изучить и осмыслить тысячи документов, меня так и подмывает повторить известную фразу, ставшую «классикой»: «А мы университетов не кончали»! Потому что за ним в исторической науке, как и в поэзии, невозможно никому угнаться, даже применяя современные  приемы высоких технологий.
         Двенадцать лет я «хожу» по его следам, по едва заметным тропкам-дорожкам, которые старательно затоптали историки, литературоведы и политики в России за прошедшие с его трагической гибели почти что двести лет. И чем дальше я углубляюсь в эти исторические «сумерки», тем сильнее меня охватывает трепет от того, что я там вижу, от того, что видел он, а другие или не хотели или не умели увидеть…
       В этих колдовских сумерках возникает такое высокое чувство восторга  и преклонения перед Пушкиным, которое, кроме меня, вполне возможно, пока что никто и не испытал. Потому что пока что никто не захотел пройти по этим сказочным таинственным тропам русского бытия, где сегодня только я да леший бродим.
К этой работе у меня любовь, трудно передаваемая, и именно о ней я недавно написала в стихах:

Ты – словно надпись
На стекле  дождем,
Не успеваешь прочитать,
Как исчезаешь,
Есть что-то колдовское
В этом,
Но я тебя читаю
Ночью, днем,
Я понимаю все твои движенья,
Которыми меня ты убеждаешь
В том,
Чего никто другой не понимает
В письме твоем,
Написанным дождем:
Нет  никакой надежды
Перевоплощенья…

      А теперь я возвращаюсь к анонимному письму-пасквилю. Да, по-настоящему убийственным для А.С. Пушкина в нем было, возможно, даже не грязь в сторону его жены, а  оскорбительная насмешка над его желанием заниматься новым делом. Ведь из  скрытых от широкого  читателя документов впоследствии наверняка он планировал  такие романы, которые были бы сравнимы с романами  Виктора Гюго, отца и сына Дюма. В которых воплощена истинная история Франции. Вышла же из недр «Пугачевского бунта»  «Капитанская дочка», ставшая  мировой литературной классикой. Конечно, Пушкин видел, какие двери распахнулись перед ним, какие немыслимые новые возможности творчества! И тут нужно упомянуть, что убийца русского гения Дантес с успехом  помог изгнать из страны Виктора Гюго на целых 20 лет. Поистине – наш пострел везде поспел.
       Вокруг Пушкина перед его гибелью  закружился враждебный вихрь ненависти и зависти. И его недруги, и друзья, которые только притворялись друзьями,  понимали, что  поэта ждут новые высоты (он делился своими планами). Не могли они этого стерпеть. А ведь в это время поэт мучительно искал выход из своего трудного положения. Дело даже не в деньгах, он их заработал бы (ведь только что царь выделил из казны 20 тысяч рублей (20 миллионов «на наши) на издание  «Пугачевского бунта», а вышедшая после смерти поэта «Капитанская дочка» принесла доход в 40 тысяч рублей. О какой тут бедности Пушкина  говорить! Он рвался на свободу и обдумывал шаги ей навстречу. И не был он в депрессии, он был полон планов, как и Лермонтов, накануне смертельной дуэли. Но эти планы кому-то стали поперек горла. И при чем тут жена, которая и рассмотреть-то поклонников как следует не могла по слепоте своей астигматической…
       Кстати, Александр Сергеевич  желал, как говорили о нем помещики и крестьяне на допросах по его тайному делу, чтобы  коням обязательно давали свободу после того, как их распрягали. За что едва не поплатился продолжением ссылки в Михайловском в 1826 году. Хорошо следователь порядочный попался…


18

      Значит, эти документы – «виновники» такого настроения Пушкина в то время? А вот какие именно вызвали в нем страх и трепет, мы так никогда и не узнаем – все, что касается именно этого, было старательно уничтожено или нивелировано под «историю»  Карамзина после смерти поэта и в советское время, когда «учителем» российской истории петровских времен стал поддельный граф Алексей Толстой с его насквозь лживым заказным романом «Петр Первый» и еще более лживым советским фильмом «Петр Первый», поставленным по нему режиссером Владимиром Петровым.
26 октября 1835 года в Москву прибыл Николай I вместе с А. Х. Бенкендорфом. Это был завершающий этап инспекционной поездки императора  по стране, а также по Европе. Почему и Москва вызвала  в нем интерес в это время? Да еще понадобился рядом Бенкендорф, курировавший работу Пушкина над «Историей Петра Первого» и изучение им  секретных материалов, которые «уводили» писателя в Москву семнадцатого века, к событиям Стрелецкого бунта и страшной казни предка поэта Федора Пушкина, несостоявшегося убийцы Петра, мужа племянницы главной раскольницы страны  боярыни Морозовой?
Не приходится сомневаться в том, что каждый шаг в изучении секретных документов отслеживался Бенкендорфом, а сведения от него поступали к Николаю Первому. Не потому ли он, не утвердив проект по «Истории Петра Первого», все-таки разрешил Пушкину и далее исследовать материалы о времени его правления и  до  времени правления его внука Петра Третьего, что хотел пройти по «следам» потомка несостоявшегося убийцы императора и понять, чего же он на самом деле хочет? А в Москве жили и работали те, кто был привержен раскольничьей оппозиции – старообрядческой идеологии «старого» пути развития страны, а не европейского, петровского. Это был поистине иезуитский прием опытного разведчика.
Профессор Московского университета, историк Михаил Погодин, которого Пушкин выбрал  себе в напарники в работе над «Историей Петра Первого», был глашатаем «триединой формулы»: «православие, самодержавие, народность». По его убеждениям, Москва была избрана свыше и чудесным образом хранима «Русским богом». Она – колыбель русского государства, самодержавия, на котором держится вся отечественная история. «Москва была зерном, из коего произошло великое древо Российской империи… В Москве утвердилась независимость государства на двух краеугольных камнях, единодержавии и самодержавии», - писал Погодин. После основания Петербурга, Москва осталась «средоточием русской национальности», считал он.
Но что могло тут смутить Николая Первого и заставить посетить Москву и, скорее всего, тайно встретиться с теми, мнение которых было ему особенно важно и которых он хотел использовать в своих далеко идущих целях.
А цели эти были самые революционные, о которых никто пока что не мог даже подозревать. В том числе, и Пушкин, который, после изучения документов о Петре Великом, сравнивал его с  революционером Робеспьером и политическим преобразователем Франции и завоевателем Европы Наполеоном Первым. Мог ли он представить, что Николай Первый не только не отличался от них, но и собирается именно в это время пойти гораздо дальше, но бескровным путем! То есть, таким, где крови будет пролито немного, и вся она будет принадлежать  гениальным поэтам России! – Пушкину, Лермонтову и Гоголю! Никто не мог предположить, что, может быть, именно в этом, 1835 году,  когда император объездил с инспекцией весь Запад и Юг России, а также с долгим визитом  посетил Европу, он  подготовил свой тайный сговор с королевой Викторией о технической революции в России, которую планировал начать одновременно с английской промышленной революцией. «Гнездо» же этой революции предполагалось вить именно в Москве руками ее главной «национальной принадлежности» - русских раскольников.
Многие современники задаются вопросом: зачем отец Петра Первого, царь Алексей Михайлович, так рисковал, создавая сначала церковный, а затем и гражданский раскол в России? И вот только в действиях Николая Первого обнаруживается цель этого «долгосрочного проекта»: движение патриархальной, неграмотной, лапотной рабовладельческой России к европейскому прогрессу. Если бы она оставалась монолитной в своей экономике и идеологии, ее бы ни один властитель не сдвинул с места. Поэтому Алексей Тишайший и принял решение расколоть страну, зародить в ней оппозицию, на которую в определенное время можно было бы опереться его потомкам на престоле.
Поэтому расколу не дали погибнуть, в определенных местах его даже оберегали и помогали ему процветать и сотрудничать с государством (к примеру, Рогожинская и Выговская общины старообрядцев).
Но  личная ли затея царя Алексея Михайлович был этот  раскол, или существовал «долгосрочный проект» еще до него, а он был всего лишь исполнителем чьего-то экономического, политического и религиозного завещания двигаться к строительству совершенно нового государства, новой цивилизации, в чем и было предназначение России, о котором так много всегда говорилось, но никто не понимал, в чем же это великое предназначение, а строились лишь версии разными философами и писателями?
Вот это было тайной, в которую не позволено было  проникать никому из непосвященных. А если Пушкин вплотную к ней приблизился? Да еще в то время, когда Николай Первый должен был исполнить великую миссию, подобную той, которую исполнил его предок – Петр Великий? Тогда можно себе представить, в какой  смертельной опасности находился поэт все то время, пока изучал секретные документы, к которым никому до него не было доступа, и его «охватывали страх и трепет»…

19


Романовские и советские пушкиноведы сумели почти за двести лет убедить весь мир в том, что поэт накануне дуэли из-за ревности  жены к царю и Дантесу, а также из-за травли в свете находился почти в невменяемом состоянии. Да и современники Александра Сергеевича, включая его друзей, оставили подобные воспоминания в письмах и дневниках, в которых они отмечали нагнетание негативной обстановки вокруг поэта. Но так думали и злословили Карамзины, Вяземские и все завсегдатаи балов и маскарадов в Аннинском дворце. И эти их  «бабские» домыслы даже стали основанием для того, чтобы уже в советское время иные особенно прыткие «исследователи» заговорили о такой нищете, безысходности и затравленности Пушкина, от которых он  был готов покончить жизнь самоубийством, для чего и выбрал роковую дуэль, то есть, сознательно пошел на смерть.
И лишь изучение вопроса  о его работе над историей Петра Первого сегодня дает нам совершенно иное и ясное представление не только о последних месяцах, но и о последних днях и  даже часах его жизни. Да, судя по всему, Пушкин сознательно выбрал дуэль с ненавистным навязчивым Дантесом, но не как повод для смерти, а как… возможность  жить после нее заново и работать по-новому! Нащупавший «золотую жилу» для своих новых литературных произведений, окунувшись с головой в изучение ценнейших документов об эпохе Петра Великого, он хотел лишь одного – работы в уединении подальше от двора и тишины вокруг себя. Не имея возможности избавиться от царского внимания и преследования, от невыносимой слежки Бенкендорфа и его агентов, от  тупых великосветских интриг, которые, думаю, его не очень-то и трогали в силу его уже состоявшегося величия, Пушкин решил обыграть Николая и получить свободу после дуэли. За нее он рассчитывал быть снова сосланным в Михайловское, раз уж его не пускали туда мирным способом.
Осенью  1835 года, когда Николай Первый и Бенкендорф прибыли  после инспекционной поездки по России в Москву, Александр Сергеевич как раз находился в Михайловском. Может быть, тогда и пришла ему в голову мысль придумать особый способ побега из столицы? Интересно, что в то время Дантес уже почти год был знаком с Натали. Но она все это время была беременна, рожала и оправлялась от родов. Так в мае (через несколько месяцев после знакомства) 1835 года родился сын Пушкина Григорий, а в мае 1836 – дочь Наталья. И лишь к осени этого года она, окончательно освободившись от своего «интересного» положения, пришла в себя для веселости на балах. Вот в это время Дантес и проявил дьявольскую «любовную» активность. Но его письма о необыкновенной любви к жене Пушкина своему приемному отцу Геккерену были написаны в начале 1835-го! Может быть, конечно, он был извращенец еще и другого типа, кроме гомосексуализма, и ему нравились беременные женщины?
Думается, прежде всего он был аморальным циником-шпионом, и делал то, что ему приказывали, и не где - нибудь, а  в гостиной самой императрицы Александры Федоровны, супруги Николая Первого. Почему? А потому, что, видимо, уже в это время начал действовать план императора, направленный против поэта.


20

Пушкин встретился с императором впервые в Москве после ссылки в Михайловское в 1826 году и как бы заключил с ним негласный договор о покровительстве царя. Документа, как в «Фаусте» Гете, не было, и кровью с Мефистофелем его никто не подписывал. Но когда заключаешь договор с самим дьяволом, это и не требуется – слова согласия достаточно, чтобы  рабу опуститься в еще более глубокое и тяжкое рабство навсегда.
Сотрудничество поэта с царем продолжалось худо-бедно до 1834 года. В 1833-м ему была оказана очередная милость – Александра Сергеевича избрали членом Российской Академии. А через десять месяцев он решает выйти из-под опеки двора. И причиной этому – работа над «Историей  Петра Первого». А именно в это время император еще больше «закрепляет» казенное положение поэта при дворе – присваивает ему младшее придворное звание камер-юнкера. И одновременно запрещает публикацию по теме Петра – поэму «Медный всадник». Запрет – как серьезное предвестие провала всего задуманного Пушкиным. Вот почему, на самом деле, его взбесило присвоение звания младшего камер-юнкера: ему указали на его место чиновника Министерства Иностранных дел, архивариуса, а не человека, который задумал изменить всю петровскую историю, изменить всю русскую литературу и идеологию.
25 июня 1834 года титулярный советник Пушкин все-таки подаёт в отставку с просьбой сохранить право работы в архивах, необходимое для исполнения «Истории Петра». Мотивом были указаны семейные дела и невозможность постоянного присутствия в столице. Прошение было принято с отказом пользоваться архивами, поскольку Пушкин формально являлся чиновником при Архиве Министерства иностранных дел. Таким образом, поэт лишался возможности продолжать работу. Следуя совету Жуковского, он отозвал прошение.
Позднее  еще раз «попытал счастья» - попросил у царя отпуск на 3—4 года: летом 1835 года он писал тёще, что собирается со всей семьёй ехать в деревню на несколько лет. Однако в отпуске ему было отказано, взамен Николай I предложил полугодовой отпуск и 10000 рублей, как было сказано, «на вспоможение». Пушкин их не принял и попросил 30000 рублей с условием удержания из своего жалования. Отпуск ему был предоставлен на четыре месяца.
Так на несколько лет вперёд его привязали к службе в Петербурге. Эта сумма не покрывала и половины долгов, из-за отпуска, с прекращением выплаты жалования, приходилось надеяться только на литературные доходы, зависевшие от читательского спроса. В конце 1834 — начале 1835 года вышло несколько итоговых изданий произведений Пушкина: полный текст «Евгения Онегина» , собрания стихотворений, повестей, поэм, однако, все они расходились с трудом. Критика уже в полный голос говорила об измельчании таланта Пушкина, о конце его эпохи в русской литературе.
    Две осени — 1834 года (в Болдине) и 1835 года (в Михайловском) были менее плодотворны. В третий раз поэт приезжал в Болдино осенью 1834 года по запутанным делам имения и прожил там месяц, написав лишь «Сказку о золотом петушке» (как будто она одна не шедевр мировой литературы? –Т.Щ.). В Михайловском ( в то  время, как Николай Первый проверял вместе с Бенкендорфом Москву на лояльность) Пушкин продолжал работать над «Сценами из рыцарских времён», «Египетскими ночами», создал стихотворение «Вновь я посетил».
          Широкой публике, сокрушавшейся о падении пушкинского таланта, было неведомо, что лучшие его произведения не были пропущены в печать, что в те годы шёл постоянный, напряжённый труд над обширными замыслами: «Историей Петра», романом о пугачёвщине. В творчестве поэта назрели коренные изменения. Пушкин-лирик в эти годы становится преимущественно «поэтом для себя». Он настойчиво экспериментирует теперь с прозаическими жанрами, которые не удовлетворяют его вполне, остаются в замыслах, набросках, черновиках, ищет новые формы литературы.

22

В это время поэт отказывается быть придворным сатириком, передавая сюжет «Ревизора» Гоголю, а также – российским сказочником. В 1836 году он встречается с автором поэтической сказки «Конек Горбунок» Ершовым, очень высоко оценивает его труд и благославляет  занять это место вместо себя. Тогда же Пушкин создает журнал «Современник», для чего берет в казне в долг еще 40 тысяч рублей. Он сразу же задает ему направление прогрессивного издания и, понятно, что преследует главное свое намерение – печатать в собственном журнале те свои произведения, которые он планирует создать на основе попавших ему в руки документов эпохи Петра Первого и формировать общественное мнении уже в другом русле. Но в каком – этого мы уже не узнаем никогда. И не только стараниями императора-убийцы поэтов, но и стараниями прытких идеологов-марксистов в СССР.
           Еще в декабре 1831 поэт Н. М. Языков писал своему брату: «Пушкин только и говорит, что о Петре… Он много, дескать, собрал и ещё соберёт новых сведений для своей истории, открыл, сообразил, осветил и прочее…». А 21 декабря М. П. Погодин в письме к С. П. Шевырёву, жившему тогда в Риме, говорил о том, что Пушкин не в настроении из-за того, что проект о написании «Истории Петра I», вероятно, не утверждён.
          По воспоминаниям В.И. Даля,  Пушкин говорил о том, что надо освоиться с историей и постоянно ею заниматься. Эти его слова многое означали: и напряженную глубокую работу с документами, и особые методики исследования,  научный анализ текстов, особое понимание событий и того, как они трактуются современниками, а не простое переписывание исторических подлинников. Конечно, ему «помогали» его предки, служившие Петру. И несостоявшийся убийца Петра Первого Федор Пушкин, изрубленный на колесе на лобном месте рядом с Кремлем во время восстания стрельцов, и его прадед, эфиопский принц Абрам Ганнибал, соратник  Петра Великого, и прадед Ржевский, изобретатель первой  российской подводной лодки, строитель воронежского порта. Семейные истории – это ли не самый ценный архив?
            А. И. Тургенев отмечал в то время в Пушкине «сокровища таланта, наблюдений и начитанности о России, особенно о Петре и Екатерине, редкие, единственные… Никто так хорошо не судил русскую новейшую историю: он созревал для неё и знал и отыскал в известность, многое, что другие не заметили». Вот это-то и пугало Николая Первого и заставляло его принимать свои меры.
         Изначальный текст «Истории Петра Первого» был написан в период с января по  15 декабря 1835 года. Заметим: именно в это время происходит знакомство Дантеса с Натали и, видимо, начинает действовать  план императора по нейтрализации Пушкина и, вероятнее всего, использовании его  как сильной фигуры в международном заговоре. Даже двух. Первый – это тайная подготовка с сговору Николая с Германией и Францией по началу технической революции в России. Второй – по событиям отделения Бельгии от Нидерландов.
        А Пушкин продолжает напряженно работать над своим новым проектом. 6 декабря 1836 года О. С. Павлищева-Пушкина писала мужу о том, что ее брат собирается ехать в Москву на два или больше месяцев. В мае 1836 года он действительно приезжал туда с целью продолжать работу в архивах в течение следующих шести месяцев. П. Я. Чаадаев 25 мая писал А. И. Тургеневу о том, что Пушкин очень занят Петром Великим. Но ему пришлось вернуться в столицу из-за родов Натальи Николаевны.


23

Дальше мы знаем:  как только  Натали оправилась и стала появляться при дворе, Дантес возобновил свои любовные притязания с новой силой. Потом состоялось это их роковое свидание в доме грязной  провокаторши Полетики, ее двоюродной сестры, под прикрытием известного масона и агента разведки Петра Ланского. В ноябре 1836 года Пушкин получил  «диплом рогоносца» и понял окончательно: в Петербурге ему не дадут спокойно ни жить, ни работать. Многие исследователи считают, что его вялая  внешняя реакция на эти анонимные письма якобы признак того, что он чуть ли не сам их написал, чтобы  на дуэли покончить жизнь самоубийством. Но дело было в другом: скорее всего он обдумывал, как ему получить «выгоду» от этой мерзости? Ведь Пушкин тоже не был ангелом, и чего-чего, а циничного отношения к своим врагам у него всегда хватало.
         По свидетельству А. Н. Вульфа, Пушкин полагал, что за дуэль будет наказан новою ссылкой в Михайловское, где на свободе сможет работать над историей Петра. То есть, ради своей работы и свободы от преследования императора поэт был готов на крайние меры. Он настолько глубоко погрузился в этот необыкновенный творческий процесс, что уже не понимал библейской истины: против дьявола, с которым заключил союз, идти невозможно. И, как всегда в таком случае, опять же - по  библейским законам, тут же нашлись Иуды и среди ближайших друзей, и в семье.
О том, что Пушкин преследовал своим скандалом с Геккереном и вызовом его на дуэль именно эту цель, и к смерти не готовился, говорит то, что он и за несколько часов до дуэли  продолжал работать над «Историей Петра Первого». Еще в конце декабря поэт сообщил друзьям, что эта работа отнимает у него много времени. Перед самой дуэлью — 25 и 26 января - А. И. Тургенев разбирал вместе с ним европейские архивные документы и донесения французских послов при дворе императора Петра и его преемников.
             После смерти Пушкина В. А. Жуковский предпринял попытку опубликовать его рукопись (лучше бы он этого не делал, тогда ценнейший труд поэта, возможно, сохранился бы –Т.Щ.). Николай I, после ознакомления с рукописью, запретил публикацию. М. П. Романов, брат императора, утверждал еще в декабре 1836 года, что Пушкин недооценивает императора , что его точка зрения ложна и что он рассматривает Петра Первого  как сильного человека, чем как творческого гения.
И друзья поэта, стремясь, чтобы его труд увидел свет, решили убрать из него всё, что могло быть признано царём негодным для печати. Подлинная рукопись Пушкина, составившая после сшивки её листов тридцать одну тетрадь, была переписана. Колоссальная работа, по сути дела, пропала, поскольку друзья все вернули к романовским «настройкам» Карамзина.
         Копия в шести рукописных томах была передана отставному цензору К. С. Сербиновичу, который обладал некоторой исторической подготовкой и разбирался в Государственном архиве дела петровского времени. Он не ограничился изъятием из пушкинской рукописи отдельных выражений, резко характеризующих Петра I. Существует версия, будто он исказил, или исключил из неё строки, в которые вошла историческая концепция Пушкина, не принимаемая самодержавием. Отмеченные им места были переписаны в свободный реестр и против каждой выписки были помечены замечания об исключении выбракованных цензурой строк. В последнем случае Сербинович предлагал новую редакцию, которая придавала более приемлемый вид историческим суждениям Пушкина о Петре.
  После рассмотрения рукописи в 1840 году официальной цензурой, которая произвела ещё некоторые поправки, она была разрешена к печати. Тем не менее, издателя для чернового варианта не нашлось, и опека, учреждённая над детьми и имуществом Пушкина, вернула рукопись Н. Н. Пушкиной.
         В 1855—1857 годах П. В. Анненков опубликовал в собрании сочинений Пушкина начало его исторического труда под названием «Материалы для первой главы истории Петра Великого», от рождения Петра до момента начала его единоличного царствования. В Материалах для биографии Пушкина Анненков напечатал ещё два отрывка, касающиеся основания Петербурга и смерти императора. Он сопроводил их комментарием, где отметил, что отрывки представляют собой лишь наброски, программу неосуществлённого замысла.
          Впоследствии Анненков напечатал в «Вестнике Европы» статью, в которой привёл ряд мест, изъятых в 1840 году из «Истории Петра I» цензурой и скопированных по его указанию (благодаря этому они сохранились до наших дней).
         Как к материалу, не нашедшему своего издателя, интерес к рукописи был утрачен. «История Петра» вместе с книгами из библиотеки Пушкина хранилась в подвальных помещениях казарм Конно-Гвардейского полка, которым командовал П. Ланской, второй муж Натальи Николаевны. Впоследствии ящики с книгами и рукописью были перевезены в имение Ивановское Бронницкого уезда. Оттуда сын Пушкина, Александр,  1866 году часть своих вещей перевёз в усадьбу при станции Лопасня и среди них – библиотеку. Перед вывозкой оттуда ее в 1890 году (снова в Ивановское) книги стали проветривать и переупаковывать. По невнимательности ящик, в котором хранилась рукопись «Истории Петра I», был оставлен. Она была случайно обнаружена там же летом 1917 года Н. И. Гончаровой, племянницей Н. Н. Гончаровой-Пушкиной. Кроме рукописи «Истории Петра» в ящике хранились семейные документы Пушкиных. Выяснилось, что прислуга использовала бумаги из ящика для хозяйственных нужд. Находившийся тогда же в Лопасне Григорий Пушкин (внук поэта) узнал почерк деда. Из 31-й пушкинской тетради уцелело 22, а из шести томов цензурной копии — три.


(Из книги "Черная любовь гениев России")

ХХХ

Чтобы лучше понять написанное выше,  можно обратиться к "справочной" литературе на моей странице, к очеркам, которые я бы назвала - "По следам Пушкина".  По кровавым следам...

1954. Крым на фоне пейзажа Юго-Восточной Азии

Проклятый диплом рогоносца. Где точка отсчета смерть

Черная любовь гениев России

Староверы Ульяновы. Заговор купцов

Марта Скавронская - радистка Кэт?