Или Кто же Вы, сэр Уильям Шекспир?
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. Италия - по следам Шекспира.
«Vray bon homme, si douz &si plein d’innocence,
Que son plus haut savoir luy est comme ignorance».
Joannes Loiseau de Tourval.
«Coryat’s Crudities». Panegyrick Verses
«И в кроткой простоте его очарованье
Его ученость принимают за незнанье»
Жан Луазо де Турваль,
«Кориэтовы Нелепицы», Панегирические стихи.
Перевод с французского С. Макуренковой.
Как уже указывалось, особая любовь и увлечение Шекспира Италией буквально пропитывает все его творчество. Наиболее проницательный из биографов-стратфордианцев Георг Брандес отмечал: «Мы видели уже в первых его драмах, как он любил Италию. Пьесы «Два веронца» и «Ромео и Джульетта» служат наглядным доказательством этой симпатии. Но на основании этих двух пьес мы еще не могли заключить, что поэт видел собственными глазами ту страну, куда он перенес действие. Однако драмы, созданные им около 1596 г., т. е. переделка «Укрощения строптивой» и «Венецианского купца», а также более поздний «Отелло» наводят на размышления. Здесь мы замечаем такой верный местный колорит и такую массу подробностей, предполагающих личное знакомство с описываемыми местностями, что поневоле приходится поверить в посещение Шекспиром таких городов как Верона, Венеция и Падуя».
Однако И.О. Шайтанов быстро развеивает эти «еретические» сомнения:
«В Италии, скорее всего, Шекспир не был. Она осталась для него условностью, но с иным значением, чем древние Греция и Рим. Италия — современность культуры, поставляющей ему множество сюжетов — из пьес и особенно из новеллистики. Оттуда же частично и знание бытовых подробностей о стране, где ему побывать не довелось, но где побывали многие претенденты в Шекспиры, что выдвигается как аргумент в их пользу: откуда, мол, у Шекспира такое детальное знание страны, им лично не виденной?
Увидеть своими глазами было бы лучше, но те, кто путешествовал, оставили немало рассказов о поездках. Литература о разных странах в елизаветинской Англии была обширной и читалась с увлечением. В Лондоне жило немало итальянцев, еще больше их приезжало в город. Так что было кого расспросить и послушать. Да и не так уж точна итальянская география шекспировских пьес, если Милан в «Буре» стоит на морском берегу, а в «Укрощении строптивой» шум моря слышен в Бергамо и Падуе, весьма от него удаленных: один герой производит паруса, другой владеет судами, третий сходит на берег…».
И по мнению советского литературоведа А.К. Дживелегова: «Из двух итальянских пьес Шекспира сезон 1594-1595 гг. одна - "Два веронца" - восходит к испанскому источнику ("Диана" Монтемайора), и все итальянское в ней является настолько откровенной бутафорией, что автор заставляет своих действующих лиц ехать из Вероны в Милан... морем».
Такой же «бутафорией» казались и другие «абсурдные детали», которые современному читателю представляются нелепой фантазией необразованного автора, никогда не покидавшего рубежей Англии. Как, например, упоминаемые И.О. Шайтановым: в «Укрощении строптивой» (акт I, сцена 1) утверждение, что Люченцио «сошел на берег в Падуе». А так как Падуя стоит не на море, то эти слова кажутся нелепостью, как и тот факт, как с какой этой стати отец Транио в этой же пьесе «шьет паруса в Бергамо», который еще дальше от моря (акт V, сцена 1)?
Айзек Азимов в своем «Путеводителе по Шекспиру. Греческие, римские и итальянские пьесы», говоря о «Двух Веронцах», утверждает: «Долгого разговора не получается, потому что Валентину пора уезжать. Он говорит:
Простимся ж. Мой отец уже в дороге,
Меня он провожает на корабль. (Акт I, сцена 1, строки 53—54)
Конечно, Верона — не морской порт. Она находится в 65 милях (106 км) от моря. Возможно, Валентин должен по суше добраться до Венеции и там сесть на корабль; или плыть к морю по реке Адидже, на которой стоит Верона. Конечно, все зависит от того, куда он едет. Это вскоре разъясняется, потому что Валентин объясняет Протею:
Пиши в Милан почаще, сообщай мне
И о твоей любви и обо всем... (Акт I, сцена 1, строки 57—58).
Но Милан — тоже не порт (он находится в 75 милях (120 км) к северу от Генуи), так что добраться до него по морю невозможно. Чтобы попасть из Вероны в Милан морем, Валентину пришлось бы проехать 106 километров до Венеции, сесть на корабль, обогнуть всю Италию и приплыть в Геную, совершив путешествие примерно в 1400 миль (2240 км), а затем по суше проехать 75 миль (120 километров) до Милана.
Однако в этом нет необходимости, так как Милан находится всего в 90 милях (144 км) к западу от Вероны, причем два города соединяют прекрасные дороги. Конечно, есть возражение, что из Вероны можно плыть по рекам, но куда более вероятно, что Шекспир просто поленился взглянуть на карту…» и далее иронически резюмирует: «Нужно признать, что в географии Италии Шекспир был не силен. Это проявляется на каждом шагу».
Сколько же еще язвительных замечаний, на самом деле за 400 лет обрушилось на голову несчастного «ленивого» и «дремучего» драматурга, не знавшего прямо-таки азов географии!
Георг Брандес отмечает, что «в «Ромео и Джульетте» героиня спрашивает монаха Лоренцо, вернуться ли ей к «вечерней мессе»? Так как католическая церковь не знает вечерней мессы, то такой вопрос кажется странным».
Айзек Азимов, цитируя слова Принца Марокканского из «Венецианского купца»,-
«Не презирай меня за черноту
Ливреи темной пышущего солнца;
Я с ним сосед, я вскормлен рядом с ним», - утверждает: «В Марокко живут мавры, то есть представители белой расы. Однако Шекспир, подчеркивая необычную внешность прибывшего, создает впечатление, что перед нами чернокожий; путая мавров и негров, он совершает ту же ошибку, что и в «Тите Андронике» (см. в гл. 13: «...Прометей прикован был к скале»).
В другом месте «Венецианского Купца» Уильям Шекспир вкладывает в уста Шейлоку новозаветное имя Варрава, и, конечно же, - по убеждению Айзека Азимова, - «совершает ошибку: поскольку имя Варрава в Ветхом Завете не упоминается, реальный Шейлок не мог бы его использовать».
Сколько презрения и яда изрыгалось литературоведами и простыми дилетантами в адрес «Великого Барда», чтобы подчеркнуть насколько этот «самородок» был гениален в большом и глубоко неряшлив, более того –дремуч и невежественен в мелочах. Ну что вы хотите от сына перчаточника и мелкого торговца?
Этих авторов, может быть, и извиняет одно важное обстоятельство – сейчас, как и в XIX и XX веках, действительно, трудно себе представить в деталях жизнь в конце XVI и начале XVII веков. И еще труднее оценить уровень образованности гения Ренессанса, каким был Шекспир, о чем было уже сказано в предыдущей главе. К тому же, помещая в своих пьесах скрупулезно точные, и не совсем понятные английским зрителям детали из жизни других стран, автор не очень-то и заботился об объяснении их для непосвященных, что и привело к дальнейшим недоуменным вопросам у ученых-шекспироведов. И, как уже указывалось, окончательную ясность во все эти вопросы вносит шекспировский «Grand Tour», то есть «Дневник Европейского Путешествия» Томаса Кориэта.
Постараемся, внимая призыву И.О. Шайтанова, - «воссоздать жизненную ткань в контексте исторических событий, взятых с бытовой подробностью», в пьесах Шекспира, при описании каждого из посещаемых нами городов подробно изучить этот вопрос, заглянув при этом во вновь обретенное творение самого «Великого Барда». Это необходимо и для того, чтобы таким образом еще раз попытаться проверить, действительно ли автором «Кориэтовых нелепостей» и «итальянских» пьес Уильяма Шекспира является один и тот же человек, имя которого Роджер Мэннерс, 5-ый граф Ратленд.
Отправляясь в путешествие, мы должны были уяснить - какие же из «шекспировских мест» Италии являются наиболее важными и ключевыми. Мы знаем, что целью путешествия графа Ратленда в 1595 году была Падуя, где в стенах знаменитого Университета он намеревался совершенствовать свое образование. Выбор этого знаменитого учебного заведения был не случаен, поскольку часть преподавателей «Тринити Колледжа» в Кембридже, где учился Роджер Мэннерс были приглашены как раз из Падуанского Университета.
Но, кроме того, во время Итальянского путешествия, очень сильное впечатление на графа Ратленда произвели Мантуя, «город, из всех других мест в мире наиболее предпочтительный для моего обитания, где я хотел бы провести отпущенные мне дни…», и, конечно, - «Прекрасная Верона». Но «самое приятное и любезное времяпровождение, оказавшиеся (надо признать) самым сладостным во всей моей жизни» … дал «знаменитый, прославленный и целомудренный город Венеция, королева христианского мира, бриллиант в оправе адриатического залива и самое блистательное зерцало Европы». Именно поэтому, по нашему мнению, этот великолепный город по праву находится в центре итальянских произведений Шекспира, и мы решили начать свое повествование с «великолепной Девственницы» - Венеции.
Глава I. Венеция. Столица Синьории.
Как и 400 лет назад, перед нашими изумленными очами предстала эта «Сирена Адриатики», чудесный и блистательный город-сказка. Трудно подобрать достойные слова для его описания, поэтому лучше предоставим слово «Великому Барду»: «Она представляет столь великолепное небесное явление на водах, кое только может узрить смертный. Местоположение Венеции настолько уникально, что вызывает восторг и восхищение всех, кто впервые пребывает туда.
Город построен на водах в самом глубоком заливе Адриатического моря, Gulfo di Veneci, который отстоит от моря на три мили.
Город разделен на две части красивым каналом, который зовется Canal il grande. Он извилистый и напоминает римскую S. По обеим сторонам Гранд –канала располагаются шесть районов, на которые разбита Венеция, по три с каждой стороны: Сан Марко, Кастелло, Канареджо с одной, и Сан-Поло, Санта-Кроче, Дорсодуро с другой.
Оба берега Гранд-канала застроены изумительными и великолепными дворцами, которые стоят прямо у воды и создают неповторимое зрелище. Многие из них достаточно высокие, в три или четыре этажа, большинство из кирпича, но есть белокаменные. Особую пышность придают колоннады из светлого песчаника или истрийского мрамора. Говорят, в Венеции не менее ста двадцати великолепных дворцов, большинство из которых стоят на берегах Гранд-канала…».
Напоминая историю создания города, автор пишет: «Здесь (в Венецианской Лагуне, Gulfo di Venetia) разбросано много болотистых островков, пустошей и высохших местечек, покрытых тростником и сухостоем, которые выглядят чудесными небольшими зелеными проталинами. Во времена набегов гуннов,готов и вандалов, опустошавших и разорявших Италию, именно здесь нашли спасение гонимые, которые оседали целыми семьями. Первым был обжит остров, который сейчас зовется Риальто. Его название произошло от rivus altus, что означает глубокая река, ибо залив здесь действительно глубже, чем около других островов». Этот остров и дал название центральному району Венеции, которое он носит и по сей день. Кроме того, как известно, «через Гранд-канал перекинут только один мост, тот самый, что ведет от св. Марка к Риальто и соединяет оба берега. Мост называется Ponte de Rialto. Главное достоинство, кое я узрел в нем, о коем читал и слышал, состоит в том, что он сделан одной аркой».
В «Венецианском Купце», в первом акте Шейлок восклицает:
«О, нет, нет, нет, нет! Словами "он хороший человек" я хочу сказать, что
он, понимаете, человек состоятельный. Однако капитал его весь в надеждах. У него одно судно плывет в Триполи, другое в Индию; кроме того, на Риальто я слыхал, что третье у него сейчас в Мексике, четвертое в Англии и остальные суда тоже разбросаны по всему свету…».
Позже он задает вопрос, типичный для любого венецианца:
«Что нового на Риальто?» (тот же вопрос задаёт и Саланио в 3-ем акте) и, обращаясь к собеседнику, утверждает:
«Синьор Антонио, много раз и часто
В Риальто поносили вы меня
Из-за моих же денег и процентов…».
В комментариях к пьесе обычно утверждается, что речь идет об «историческом квартале Венеции, расположенный в районах Сан-Поло и Сан-Марко, который считается финансовым и коммерческим центром города. Известен своими достопримечательностями, в частности, мостом Риальто».
Айзек Азимов поясняет это так: «Шейлок слышал эту новость «на Риальто»; тогдашняя публика в объяснении этого слова не нуждалась. В 1590 г., примерно за семь лет до написания «Венецианского купца», венецианцы построили великолепный мраморный мост через Большой канал, главную водную артерию города. По-латыни rivus altus означает «глубокий поток»; мост через такой поток легко могли назвать его именем. По-итальянски это звучит как Rialto. По обеим сторонам моста Риальто тянулись ряды лавочек, а по середине проходила широкая пешеходная тропа. Мост тут же стал крупнейшим торговым центром Венеции; купцы и торговцы собирались там и обменивались новостями и сплетнями».
Однако «Правдовещатель-Томас Кориэт из Одкомба» детально уточняет этот вопрос: «Если идти от Св. Марка, то на спуске с моста Риальто стоит прекрасное здание. Здесь находится биржа Венеции (Exchange of Venice), где венецианские джентльмены и купцы сходятся дважды в день между одиннадцатью и двенадцатью утра и пятью и шестью часами вечера. Здание Биржи достаточно высокое и построено из камня, как и дворцы. К его украшению служат многочисленные красивые колоннады и открытые галереи, о которых я говорил, а также замечательный квадратный двор. Однако венецианская биржа уступает лондонской бирже, хотя здесь намного больше помещений, чем у нас. В одной из верхних комнат, коя принадлежит исключительно государству, хранится огромный золотой запас».
То есть, в пьесе Шекспира, речь идет о совершенно конкретном времени и месте. Это подтверждает и Шейлок: «Вот еще моя беда! Банкрот, мот, который едва смеет нос показать на Риальто; нищий, а привык таким щеголем расхаживать по рынку (mart)! Пусть попомнит о своем векселе! Он все называл меня ростовщиком - пусть попомнит о своем векселе! Он давал деньги в долг из христианского человеколюбия – пусть попомнит о своем векселе!» (акт.3, сцена 1).
«Mart» переводится ещё, как «биржевой зал, где совершаются сделки», что, очевидно, и имеет в виду Шейлок.
Тот же смысл, видимо, вкладывает и Ричард Мартин, друг Роджера Мэннерса, в своем рекомендательном письме к послу Великой Британии сэру Генри Уоттону: «Я попросил его захватить с собой две вещи: благоразумие и деньги. И то и другое нелегко обменять на Риальто».
Но вернемся к описанию Венеции: «Каждая улица имеет по несколько мостов, где больше, а где меньше, в большинстве каменных и сводчатых, в один пролет. Всего их в городе, говорят четыреста пятьдесят. Каждый канал (а их около семидесяти двух, по числу островов, на которых расположен город) практически имеет своим продолжением улицу, красиво отстроенную и вымощенную кирпичом…
Каналы (которые по латыни называются euripi или aestuaria, другими словами, прелестные маленькие морские протоки, где отлив и прилив чередуются каждые шесть часов) составляют особое украшение города.
Они бегут по нему как вены по телу человека, и впадают в Гранд-канал, который их вбирает. Они служат для передвижения, весьма ускоряя путь по сравнению с обычными улицами, когда венецианцы могут попасть в нужное место на небольшой лодке, именуемой гондола, красивей которой я не видел…Внутри скамьи изящно обтянуты черной кожей, а дно и бока под сиденьями во многих лодках отделаны хорошей льняной тканью с кружевом по краям. Нос и корма необыкновенно красивы. Оба имеют изгиб в форме дельфиньего хвоста с искусно сделанными плавниками, которые, кажется, латунные…
В Венеции имеются тринадцать пристаней или платформ, кои называются traghetti. Пассажир может сесть в гондолу, и его по желанию отвезут в любое место города. Одна из пристаней находится под мостом Риальто…».
Обращает на себя внимание, что слово «traject» (английское производное от «traghetto»), которое вряд ли в какой-то мере могло быть известно англичанину, не посетившему Венецию, мы встречаем в «Венецианском Купце» (акт III, сцена 4), где Порция говорит:
«In speed to Padua; see thou render this
Into my cousin's hands, Doctor Bellario;
And look what notes and garments he doth give thee,
Bring them, I pray thee, with imagin'd speed
Unto the traject, to the common ferry
Which trades to Venice”.
«Мчись в Падую. Там доктору Белларио,
Кузену моему, вручишь посланье,
А он тебе бумаги даст и платье;
Затем доставишь все скорей как можно
Ты к перевозу, где паром отходит
В Венецию». Перевод Т.Л. Щепкиной-Куперник.
По мнению, современных британских авторов Бренды Джеймс и Уильяма Д. Рубинстайна: «Итальянское слово traghetto значит «паром», который перевозил путников с материка в город. И в кварто, и в фолио слово написано с ошибкой: tranect — наборщики, надо полагать, его никогда не слыхали. Шекспир дает ему объяснение — он, как видно, знал, что английская публика слова не поймет. Карл Эльзе, немецкий шекспировед XIX века, заметил, что Шекспир не мог встретить его ни в одной книге».
Однако, «Правдовещатель Том» и здесь досконально точен и подразумевает не «паром», который перевозил путников с материка в город», а пристань, где барка (буквально «рейсовый транспорт») отходит в Венецию. В упоминаемой выше сцене из «Укрощения строптивой» Люченцио, очевидно, «сошел на берег в Падуе, ступив на тот же «traghetto».
Необходимо отметить, что в Венецию из Падуи можно было попасть только водным путем. Как это происходило, как всегда досконально точно описывает Томас Кориэт: «Проведя в Падуе три полных дня, вторник, одиннадцатое июня, среду и четверг, я двадцать четвертого июня, в пятницу, около семи утра отбыл на барке вниз по реке Брента. Около двух пополудни я прибыл в Венецию. Между Падуей и Венецией двадцать пять миль. Река Брента очень удобна для жителей Падуи. Двадцать четыре часа в сутки они могут ежедневно плавать взад и вперед из Падуи в Венецию и обратно. Когда они плывут в Венецию, то спускаются вниз по реке secundocursu (по течению); когда они возвращаются обратно, то плывут против течения, и барку между Люцией Фесиной и Падуей около двадцати миль тянут лошади».
При этом система венецианских каналов венчала собой огромную и разветвленную водную транспортную сеть, которая буквально пронизывала всю территорию Италии. Разумеется, «Правдовещатель Том» уделяет этому важному вопросу самое пристальное внимание. Описывая Турин, столицу Пьемонта, он замечает: «Город стоит на реке Дурия, тогда как в миле протекает знаменитый Падус, что греки звали Эридан, а итальянцы сегодня называют По. Река эта впадает в Венецианский залив шестью огромными устьями. Её питают тридцать рек, некоторые из которых бегут с Аппенин, а некоторые спускаются с Альп. Многие предпочитают плыть от Турина до Венеции по воде и тем самым экономят, ибо путешествие по суше на 227 миль длиннее».
По пути в Милан, Кориэт заезжает в город Верцелис, который «расположен на равнине, где протекает красивая река, по латыни именуемая Тицинус, а по Итальянски Тезино. Она спускается к городу Павия, который в давние времена, да и теперь еще называют Тицинум. Берет начало река на высокой горе Годдар в ретицких Альпах, которые отделяют Италию от Германии». Прибыв в Милан, Кориэт отмечает, что он «расположен на равнине и окружен знаменитой рекой Тезина», являющейся левым притоком реки По. Поэтому Милан, включенный в большой водный путь до Венеции, был крупным судоходным городом, пересеченным каналами, крупнейший из которых Навильо-Гранде (Naviglio-Grande), сооруженный в XII веке, вёл от Тичино в центр города, где соединялся с сетью других каналов.
Верона же, через реку Адидже, которая впадает в Адриатическое море, образуя общую дельту с рекой По, также находилась на большом водном пути в Венецию.
Что касается «паромной переправы», то Томас Кориэт и здесь четко определяет, что именно имеется в виду: «По дороге между Турином и Сианом я переправился на пароме (Ferrie). Этот итальянский вид транспорта устроен весьма занятно. Через реку натянута большая длинная веревка, концы которой закреплены на берегах специальными инструментами. Как только лошади и пассажиры окажутся в лодке, паромщик на берегу приводит в движение колесо, за счет которого лодку тянут к противоположному берегу».
Все вышесказанное, еще раз иллюстрирует тот непреложный факт, насколько гениально точен и конкретен Уильям Шекспир в описании самых мелких деталей и тонкостей итальянских реалий, причем особенно изумляет глубина его географических познаний, и насколько нелепы и смешны язвительные замечания ученых –стратфордианцев, об «откровенной бутафории всего итальянского» в его пьесах, когда «автор заставляет своих действующих лиц ехать из Вероны в Милан... морем» (А.К. Дживелегов), или, когда «шум моря слышен в Бергамо и Падуе, весьма от него удаленных: один герой производит паруса, другой владеет судами, третий сходит на берег…» (И.О. Шайтанов), а также, - «что Шекспир просто поленился взглянуть на карту…», и «в географии Италии Шекспир был не силен. Это проявляется на каждом шагу» (Айзек Азимов).
Но вернемся в Венецию. Одной из её ярчайших достопримечательностей, по мнению автора «Кориэтовых нелепиц», - является «Арсенал, quasi ars (лат. «как бы искусство», то есть собрание технических искусств), скорее следует назвать судоверфью, настолько здесь преуспевают в искусстве создания новых кораблей и разработки необходимой оснастки для судов. Бесспорно, это богатейшее и наилучшим образом устроенное в христианском, если не подлунном, мире хранилище разной амуниции, как морской, так и сухопутной, Каждый, кто сюда попадает, испытывает восторг, созерцая великолепие, мощь и объёмы запасов…
Арсенал находится в восточной части города, занимает в окружности две мили и укреплен мощной стеной и красивыми башнями, которые придают ему достойный вид. Там работают полторы тысячи человек, коим ежедневно выплачивают по две тысячи крон – это составляет шестьсот фунтов; тогда как в год двадцать восемь тысяч шестьсот фунтов стерлингов…
Говорят, в Арсенале хранится амуниция, которой хватит на сто пятьдесят тысяч человек, моряков и пехотинцев. Я посетил одну из оружейных палат, состоящую из трех помещений. В первом находилась морская амуниция, которой бы хватило на экипировку пятидесяти галер. Во втором в бесчисленном множестве хранились шлемы, щиты, латы, сабли и другая амуниция, которой с лихвой хватило бы на шестьсот пехотинцев... Мне удалось посмотреть, как отливают огромную пушку, коих в арсенале хранится не менее шести тысяч, что превышает общий запас двенадцати богатейших ружейных складов христианских стран».
Рассказывая о структуре гражданской и военной власти в Венеции и ее доминионах, автор подчеркивает: «Главный из магистратов зовется Претор, или иначе Подеста; он решает вопросы жизни и смерти и выносит последний приговор преступникам. Второе лицо именуется префект или капитан-генерал; он служит главнокомандующим всех городских и окрестных земель. Оба составляют верховную власть, коей подчиняются все остальные. Далее идет казначей, который собирает налоги, платит жалованье солдатам и следит за доходами и расходами. Он находится в полном подчинение у префекта и не может сам принимать никаких решений. Четвертый и последний – это лейтенант крепости. В его обязанности входит надзирать за солдатами гарнизона и отвечать за сохранность оружия, артиллерии и всех видов боеприпасов. Он так же подчиняется префекту, как и казначей.Если город ведет военные действия, то на должность командующего армией всегда приглашают кого-то со стороны и никогда не ставят любого из своих джентльменов».
Арсенал, который выполнял функцию Венецианской Городской крепости, имел гарнизон, который возглавлял капитан-генерал, в подчинении которого находился лейтенант крепости.
В «Отелло» мы читаем:
Othello
The servants of the duke, and my lieutenant.
The goodness of the night upon you, friends!
What is the news?
Cassio
The duke does greet you, general,
And he requires your haste-post-haste appearance,
Even on the instant.
Othello
What is the matter, think you?
Cassio
Something from Cyprus as I may divine:
It is a business of some heat: the galleys
Have sent a dozen sequent messengers…
Отелло
Мой лейтенант и офицеры дожа. -
Друзья, приятной ночи. Вы ко мне?
Кассио
С приветствием от дожа, генерал.
Он просит вас явиться сей же миг,
Немедленно.
Отелло
Не знаете зачем?
Кассио
Известья с Кипра, так я, полагаю.
И дело, видно, срочное: с галер
За этот вечер прибыло подряд
Двенадцать нарочных, друг другу вслед...
Перевод М.Л. Лозинского
При этом, очевидно, что Отелло уже назначен главнокомандующим венецианских войск, которые должны защитить Кипр от турок.
Об этом говорит Яго:
…for he's embark'd
With such loud reason to the Cyprus wars,
Which even now stand in act, that, for their souls,
Another of his fathom they have none,
To lead their business: in which regard,
Though I do hate him as I do hell-pains.
Yet, for necessity of present life,
I must show out a flag and sign of love,
Which is indeed but sign. That you shall surely find him,
Lead to the Sagittary the raised search;
And there will I be with him. So, farewell.
… он поставлен
К штурвалу в эту Кипрскую войну.
И, даже души заложив, другого
Такой осадки им не приискать,
Кто бы возглавил дело? потому,
Хоть он мне ненавистней адских мук,
Я должен, применяясь к обстановке,
Показывать хоть флаг и знак любви,
Наружный знак. Чтоб вам настигнуть Мавра,
Ведите поднятых людей к "Стрельцу";
А там я буду с ним. Итак, прощайте.
Перевод М.Л. Лозинского
Здесь он упоминает таинственного «Стрельца» («the Sagittary»), над расшифровкой загадки которого тщетно ломали головы многие литературоведы и переводчики Шекспира. Айзек Азимов, например, трактует это так: «Вероятно, Sagittary - название гостиницы, в которой остановился Отелло, но прямых указаний на это нет. Это слово эквивалент латинского Sagittarius («стрелец», «лучник»); возможно, так называли арсенал, в котором хранилось оружие. В Венеции действительно был знаменитый арсенал, и Отелло, который изображен в пьесе лучшим венецианским полководцем, мог инспектировать его даже во время своего медового месяца».
На самом деле, речь идет о статуе Стрелка с луком, которая стоит у входа в Арсенал, где находились казармы гарнизона и, следовательно, и квартира капитан-генерала.
Эта версия была известна давно и блистательный переводчик Шекспира на русский язык Борис Леонидович Пастернак, в присущей ему свободной манере, часто не совсем соответствующей оригинальному тексту, интерпретировал её так:
«Вы с ними направляйтесь к арсеналу.
Он там. Я буду тоже вместе с ним…».
Однако, не все разделяли это представление. Например, Георг Брандес, как истинный, хотя и проницательный стратфордианец, явно недооценивая познания Шекспира, пытался её опровергнуть: «Ученые отыскивали слишком легкомысленно доказательства в пользу тех или других подробностей, встречающихся в итальянских пьесах Шекспира. Найт утверждал, например, без всякой критической проверки, что «the Sagittary» («Стрелок»), куда Отелло приводит похищенную им Дездемону, была казенной квартирой венецианского главнокомандующего, помещавшейся в оружейной палате, украшенной фигурой стрелка. Но потом выяснилось, что главнокомандующий никогда не квартировал в оружейной палате, и что никакой фигуры стрелка там не бывало». Однако, и на это имеется четкий ответ от самого Томаса Кориэта, который описывая Дворец Дожей, замечает: «В роскошном дворце, поражающем великолепием, есть зала, которая (по мнению тех, кто ее видел) много служит к его украшению. Это Оружейная Палата, кою я не сподобился видеть… Ее коллекция поражает богатством оружия. Оно представлено в разительном многообразии, отделанное позолотой и украшенное эмалями: здесь шлемы, щиты, перевязи, пики, мечи, копья. Запасы вооружения столь велики, что можно снабдить армию в десять тысяч человек; а красота столь неповторима, что во всем христианском мире не сыскать равных». То есть, - здесь произошла путаница – Оружейную палату Арсенала Георг Брандес спутал с Оружейной палатой Дворца Дожей, где, действительно, не было ни гарнизона, ни квартиры капитана-генерала, ни фигуры Стрельца.
Кстати, при описании Дворца мы видим еще несколько многозначительных деталей, на которые есть указания в шекспировской трагедии. Во Дворце Дожей автор отмечает: «С двух сторон идет прекрасная алебастровая балюстрада с такими же алебастровыми балясинами. По левой стороне находятся апартаменты дожа и залы, которые принадлежат ему и его семье. Справа находятся залы общественного присутствия, где дож с сенаторами решает важные государственные дела. Великолепно выглядит зала, где дож восседает на троне с главными советниками, именуемыми Коллегией или Сенатом… В этой зале дож и благородные пэры решают государственные дела и принимают послов иностранных держав, а также посланников от городов, являющихся субъектами синьории Венеция.
Кассио говорит именно об этой зале:
«Сейчас у дожа спешно собрались
Советники; ждут с нетерпеньем вас».
Брабанцио, очевидно, является одним из сенаторов близкого круга дожа:
Яго говорит о нем:
«… Be assured of this,
That the magnifico is much beloved,
And hath in his effect a voice potential
As double as the duke's: he will divorce you;
Or put upon you what restraint and grievance
The law, with all his might to enforce it on,
Will give him cable» .
«… Не забудьте,
К маньифико относятся с любовью;
Он обладает голосом не меньшим,
Чем голос дожа. Вас он разведет
Иль станет притеснять и беспокоить
Всем, что закон, строжайше примененный,
Ему позволит».
На что Отелло гордо отвечает:
«Пусть вредит как хочет.
Мои заслуги перед Синьорией
Погромче этих жалоб».
Перевод М.Л. Лозинского
В этих словах нас еще раз поражает хорошо продуманная точность формулировок, свидетельствующих об исключительно глубоком знании автором всех нюансов Государственного правления Синьории и иерархии её власти, в частности взаимоотношения дожа с сенатом, которые подробно и детально описаны в «Кориэтовых нелепицах». Но, кроме того, удивительно точно применяются местные, определения, которые может понять только венецианец той эпохи. В этом отрывке – это итальянское слово «magnifico», означающее «великолепный», «блистательный», «славный», «щедрый». Так в Венеции обращались к наиболее уважаемым сенаторам.
Еще одно редкое и непонятное слово мы слышим в «Отелло».
В ответ на вопрос: «Не умерла ли Дездемона?»,-
Брабанцио восклицает:
«Ay, to me;
She is abused, stol'n from me, and corrupted
By spells and medicines bought of mountebanks».
«Да, для меня.
Обольщена, похищена из дома,
Испорчена волшбой, знахарским зельем (дословно: лекарством, купленным у мошенников- mountebanks).
Перевод М. Л. Лозинского
Это странное и неведомое для иностранцев слово, очень подробно комментирует автор «Кориэтов нелепиц»:
«Думаю, в укор тексту не будет поставлено, если дальше я расскажу о веницейских шарлатанах (Mountebanks), ибо среди всего прочего, что прославило этот город, два вида людей, куртизанки и шарлатаны играют не последнюю роль… Начну с этимологии имени Mountbanke. По-итальянски оно (Monta inbanco) состоит из двух слов: montare означает подниматься или идти вверх, а banco означает длинный стол для менял. Они используют столы, а также куски мраморных колон, с коих вещают священники, как подмостки, хотя я видел некоторых шарлатанов, кои выступают стоя на земле… Обычно их выступления проходят в начальной части Сан Марко между западным фронтоном Собора Сан Марко и церковью Св. Доминиана с другой стороны. Дважды в день, утром и вечером, там можно увидеть пять или шесть расставленных столов. Самые бедные выступают с земли на втором участке площади неподалеку от ворот Дворца Дожей.
На краю стола шарлатаны водружают сундук, набитый всякой всячиной. После чего вся шайка забирается на помост – кто в масках, разодетые под простаков в пьесе, кто в женском наряде, нужным по ходу представления (ибо среди шарлатанов есть женщины, кои помогают ведущему). Так вот, все они оказываются на сцене, когда начинается музыка, порой вокальная, порой инструментальная, а бывает, что та и другая вместе. Музыка выступает преамбулой или вступлением к тому, что разворачивается. В это время капитан или зачинщик представления в лице главного шарлатана под музыку открывает сундук и начинает доставать содержимое. Когда музыка стихнет, он заводит речь и говорит с полчаса или час, превознося до небес достоинства своих снадобий и сладостей: «Laudat venales qui vult extrudere merces» («Хвалят торговцы товар, чтобы его распродать подороже» лат.), - хотя многие из них поддельные и фальшивые…».
Как нам представляется, последний пример ставит несомненную точку в дискуссии о том, был ли Шекспир в Венеции и о том, действительно ли трагедия «Отелло» и «Дневник европейского путешествия» принадлежат перу одного и того же писателя.
Как уже упоминалось, автор «Кориэтовых нелепиц» при посещении любого нового города, подробно и скрупулезно описывает его историю. Многие недоуменные вопросы, касающиеся пьес Уильяма Шекспира, возникают, очевидно, из-за недооценки глубины и обстоятельности этих знаний.
Это относится и к трагедии «Отелло», которая повествует об эпизоде Венецианско-турецкой войны за Кипр, причем речь идет о событиях начала XVI века.
Разумеется, автор «Кориэтовых нелепиц» демонстрирует и здесь глубокое знание вопроса. Описывая венецианские доминионы, он пишет: «После Константинополя они (венецианцы) долгое время владели благородным островом Кипр в Средиземном море, пока туда не пришли турки. Однако Мюнстер во второй книге Космографии пишет, что захватили они его сомнительным и недостойным способом, но тут я отсылаю тебя к истории, ибо это довольно длинный рассказ, чтобы его здесь излагать. Тем не менее пример венецианцев наглядно подтверждает и известное высказывание Саллюстия male parta male dilabuntur (приобретенное дурным путем и утрачивается дурным путем): в 1571 году турки изгнали их. Варвары, враги имени Христова, они проявили гнусную жестокость по отношению к венецианцам в столице острова Фамагусте, прежде Саламисе…».
Как известно, сюжет для трагедии Шекспир заимствовал у Джамбаттисты Джиральди Чинтио , опубликовавшем в 1565 году новеллу «Венецианский мавр». Однако в этом произведении все достаточно условно, за исключением двух основных мест действия –Венеции и Кипра. Шекспир удивительно точно и со знанием дела наполнил свою трагедию деталями, фактами и историческими реалиями эпохи, когда происходило действие. У Чинтио имя главного героя отсутствует вообще.
В современной Фамагусте сохранились мощные фортификационные сооружения, построенные венецианцами, в частности в тот период, когда происходит действие трагедии «Отелло». Как свидетельствует надпись у входа в крепость: «Внутренний замок на углу северо-восточной части Фамагусты. Здесь находилась старинная башня и укрепления, построенные в 1310. Цитадель состоит из крепостных стен, соединяющих между собой четыре оставшиеся башни (изначально их было восемь). Укрепления состоят из двух крепостей одна внутри другой, причем наружная представляет из себя венецианские фортификационные сооружения 1492 года, расположенные вокруг раннего сооружения эпохи Лузиньянов 14 века. Замок был реконструирован венецианским Капитаном Николао Фоскарино (Nicolao Foscarino) в 1492 году в стиле итальянского Ренессанса. У входа в замок Вас приветствует Венецианские Львы. Замок, как утверждается, был резиденцией лейтенанта Кристофоро Моро, губернатора Кипра в период 1505-1508, годов, который вдохновил Шекспира на создание образа Отелло, который убил свою любимую Дездемону в этом замке. В течение Колониальных времен замок назывался в честь шекспировского Отелло».
В этой надписи обращает на себя внимание одна нелепая неточность. «Губернатор Кипра» никак не мог иметь звание «Лейтенант» - это мог быть «Капитан-Генерал» («Capitano Generale»), что соответствовало римскому званию Префекта. Шекспир так его и называет, при этом лейтенантом крепости, как известно был назначен Кассио.
Интересно также примечание по этому поводу в другом пояснительном тексте у входа: «Башня получила свое название в честь Отелло, героя трагедии Шекспира, написанной в 1604 году. Фамагуста, при этом не упоминалась как место действия драмы, но лишь как «порт на Кипре». Но только Фамагуста, являлась наиболее знаменитым, крупным и известным портом средневекового Кипра, который мог отождествляться с трагедией Шекспира». То есть и в этом случае Томас Кориэт не оставляет ни малейшего сомнения, что речь в трагедии идет именно о Фамагусте.
Что же касается, упомянутого в тексте имени префекта Фамагусты – «Кристофоро Моро», то оно имело два толкования. Первое, - что Капитан- Генерал был членом славной венецианской фамилии Моро, родом из Падуи, которая дала Синьории многих выдающихся людей и даже дожа - тоже Кристофоро. Понятно, что, несмотря на свою фамилию, члены этой семьи внешне на мавров похоже не были.
Однако, скорее всего, - это не так, и, как указывают другие источники,- префекта звали «Отелло Морисцио» с испанского Othello (происхождение этого имени – от древнегерманского «оt» - имение, владение, «Otto» – землевладелец, помещик) и он, действительно, был из испанских морисков, а «христофоро моро» (буквально с итальянского- «крещенный мавр») – это, либо прозвище, либо итальянский перевод его фамилии.
В некоторых комментариях к трагедии «Отелло» утверждается, что слова Родриго: «Как все-таки удачлив толстогубый!», свидетельствуют о том, «что Отелло был негром, а не мавром». В этом суждении, во-первых, - отмечается некомпетентность этого автора, плохо представляющего себе предмет, а во-вторых,- недооценка энциклопедических знаний «Великого Барда», который прекрасно знал, что среди иберийских морисков, кроме выходцев из Аравии, было много североафриканских берберов, типичных представителей негроидной расы. Собственно, об этом и говорит Шекспир словами Яго: «…you'll have your daughter covered with a Barbary horse» («…вашу дочь покроет берберийский жеребец»).
Об этом, например, писал советский шекспировед А.А. Смирнов, который, правда, не совсем точно, утверждал, что «словом «мавр» обозначали без различия всех жителей северных областей Африки - арабов, берберов, негров. Эпитет «толстогубый» может относиться только к последним. Это место доказывает, что Шекспир представлял себе Отелло скорее в виде негра, чем араба». Здесь неточность заключается в том, что «берберы» (от лат.barbari) – это общее название принявших ислам в VII веке коренных жителей Северной Африки от западных границ Египта на востоке до Атлантического океана на западе и от реки Нигер на юге до Средиземного моря на севере. Среди этих народов были, как произошедшие от этнических арабов, так - и народы негроидной расы. Поэтому противопоставление «берберов» и «негров» абсолютно некорректно.
Эти сведения Шекспир брал не только из книг. Как уже указывалось, он был очень наблюдательным и зорким путешественником. Так в Лионе он встретил «выдающегося государственного деятеля Франции монсеньера де Брё (который многие годы был полномочным послом в Константинополе). Среди прочих в его свите было двое турок, которых он привез с собой из Турции. Один из них черный мавр, исполняющий роль шута, веселый и тщеславный безумец. Он вовсе не носил шляпу – ни во время поездки (ибо когда обогнал нас, скакал без головного убора), ни на отдыхе в любом из городов, где бы он ни был, ибо шляпу ему заменяла густая и курчавая шевелюра, которая пышно стояла над головой».
Принц Марокканский в «Венецианском купце», вопреки приведенному выше мнению Айзека Азимова, – «В Марокко живут мавры, то есть представители белой расы»,- тоже был "черным мавром", поскольку традиционно в этой стране более половины населения составляли арабы, а остальные принадлежали к чернокожим берберам.
Конечно, в дальнейшем, принадлежность Отелло к этой этнической группе не было секретом и для многочисленных иллюстраторов, театральных художников и режиссеров фильмов. Поэтому в театральных постановках и экранизациях Отелло, как правило, изображался с берберской негроидной внешностью, причем для придания такого облика мужчинам европейской наружности, гримерам приходилось изрядно потрудиться, как например, над лицом Сергея Федоровича Бондарчука в советском фильме 1955 года.
При этом, данный автором эпитет Отелло «благородный мавр, на службе у Венеции» (Othello, a noble Moor, in the service of Venice), означает не только его знатное происхождение («Я объявлю, - что жизнь моя исходит от царственных мужей»), но и его обязательный переход в христианство. В противном случае, его служба в Венецианской Республике была невозможна.
Поэтому, попытки одеть «Венецианского мавра» в мусульманский тюрбан или чалму и расшитый арабский халат - выдают лишь невежество живописцев, авторов таких произведений и театральных художников, но никак не «Великого Барда».
Герой трагедии Шекспира, как ему положено по определению, демонстрирует преданность Синьории, ярую приверженность христианству и бескомпромиссный антиисламизм: «Как-то раз в Алеппо, когда турчин в чалме посмел ударить венецианца и хулить сенат, я этого обрезанного пса, схватив за горло, заколол». (акт.V сцена II) Перевод М.Л. Лозинского.
Подводя итог сказанному, можно сделать вывод о том, что в «Отелло» очень четко и детально описываются исторические события, когда, несмотря на перемирие после четырехлетней венецианско- оттоманской войны 1499-1503 года, флот султана Баязида II «Справедливого» предпринял неудачную попытку отбить у Синьории «благородный остров Кипр в Средиземном море». При этом «великий Бард», демонстрирует удивительную точность в деталях, как в военной стороне вопроса, так и в доскональном знании системы управления обороной «Республики Святого Марка», которую подробно описывает Томас Кориэт.
Дож
Известья эти столь разноречивы,
Что доверять им трудно.
1-й Сенатор
Да, несходны.
В моем письме стоит: сто семь галер.
Дож
В моем - сто сорок.
2-й Сенатор
А в моем - их двести.
Но хоть они расходятся в числе, -
А где расчет примерен, там нередки
Несовпаденья, - всюду упомянут
Турецкий флот, держащий путь на Кипр.
Дож
И, вероятно, так оно и есть.
Неточность их - не повод быть беспечным,
А сущность дела я воспринимаю
В тревожном смысле…
Моряк
Турецкий флот направился к Родосу.
Так велено мне доложить сенату
Синьором Анджело.
Дож
Как отнестись
К подобной вести?
1-й Сенатор
Это невозможно
И разуму противно. Здесь уловка,
Чтоб нам отвесть глаза. Когда мы вспомним
Значенье Кипра для державы Турка
И захотим опять-таки понять,
Что он для Турка и важней Родоса
И может быть гораздо легче взят,
Затем что хуже снаряжен для боя
И полностью лишен тех средств, какими
Вооружен Родос; все это взвесив,
Мы не сочтем, что враг настолько прост,
Чтоб отлагать важнейшее к концу
И, упуская выгодное дело,
Без пользы кликать на себя опасность.
Дож
Нет, он плывет, конечно, не к Родосу.
Входит Гонец.
Гонец
Высокочтимейший сенат, османы,
Направясь прямо к острову Родосу,
Соединились там с запасным флотом.
1-й Сенатор
Я так и знал. А сколько тех, известно?
Гонец
Их тридцать парусов. Теперь они
Плывут обратно, с очевидной целью
Обрушиться на Кипр. Синьор Монтано,
Ваш преданный и доблестный слуга,
Считает долгом доложить вам это
И просит верить.
Дож
Так, значит, это - Кипр. Скажите, Марко
Луккезе в городе?
1-й Сенатор
Уехал во Флоренцию.
Дож
Отправить
Ему письмо от нас. Без промедленья…
Дож
Турок с чрезвычайно сильным флотом движется на Кипр. Отелло, оборону этих мест вы знаете лучше всех; и, хотя там у нас имеется наместник, обладающий общепризнанными достоинствами, однако же молва, верховная распорядительница действий, с большим доверием называет вас…
Дож
Мы утром в девять соберемся снова. -
Отелло, отрядите офицера,
И он свезет вам ваше полномочье
И все, что требует ваш новый сан.
Все эти примеры еще раз демонстрируют несомненную связь разнообразных и подробных сведений о Венеции, представленных в «Кориэтовых нелепостях» с тем, что описано в трагедии Уильяма Шекспира. Но, главное,- мы снова убеждаемся в гениальной разносторонности автора обоих этих произведений, его энциклопедической образованности и блестящей одаренности. Воистину:
«Заговорит ли о делах правленья, -
Вы скажете, что в этом он знаток.
Войны ль коснется, будете внимать
Вы грому битвы в музыкальных фразах.
Затроньте с ним политики предмет, -
И узел гордиев быстрей подвязки
Развяжет он».
«Генрих V», перевод Е. Н. Бируковой.
Продолжение http://proza.ru/2019/05/19/1316