Глава 4. Надежды и любовь

Григорий Ходаков
  1
На учебу в Харьков Галя Самойленко приехала с железнодорожного разъезда, находящегося в нескольких километрах от города Бендеры, что в Молдавии. Ее родители были путевыми обходчиками и воспитанниками детских домов, что и сблизило их сразу после знакомства. Волею судеб оказавшиеся в солнечной Молдавии, куда Николай Филиппович приехал из Поволжья, а Мария Кондратьевна - из Белоруссии, они поженились, когда обоим едва исполнилось двадцать лет, а уже через год  у них родилась Галя.
 
Два года после этого молодая семья с ребенком мыкалась, снимая углы у разных людей, пока им не предложили поселиться на железнодорожном разъезде далеко за городом. Казенный добротный кирпичный дом из двух комнат и кухни с такими же добротными хозяйственными постройками казался вершиной самых невероятных мечтаний молодых супругов. У местных жителей объект этот почему-то именовался «будочкой», а в период распутицы добраться до «будочки» можно было только пешком или дрезиной, но в обоих случаях по железной дороге: либо по шпалам, либо по рельсам.
 
Но такое отшельничество нисколько не смущало семейную чету, которую вполне удовлетворяло общение друг с другом и с собственным ребенком. Семейному счастью способствовали и окружавшие «будочку» окрестности в виде красивой рощи с небольшим озером, а также близость Днестра, который местные старожилы называли Нистру.

Благодаря трудолюбию обоих супругов вскоре был реанимирован до этого заброшенный сад, разбит огород с виноградником, а в хозяйственных постройках появились сначала поросята и домашняя птица, а потом и корова.
 
Из-за тяжелых и неудачных родов Мария Кондратьевна не могла больше иметь детей, поэтому всю свою любовь молодые родители сосредоточили на единственной дочери.  И любовь эта не была безответной. Родителей своих Галя любила до самозабвения.
 
Отшельническое, хуторское житье нисколько не тяготило девочку, а наоборот развило в ней восторженное, поэтическо-романтичное восприятие мира с одновременным пониманием всех трудностей повседневного  жизненного быта и жизни в целом. Тому способствовали и рассказы родителей об их нелегком жизненном пути и о самых разных людях: добрых и злых, честных, открытых и подлых, с которыми им пришлось повстречаться в жизни и которые оставили свой след в их судьбах.

 
Когда же Гале исполнилось семь лет и ей надо было идти в школу, семья Самойленко столкнулась с первой серьезной проблемой, связанной с их   удаленностью от мест компактного проживания.  Как бы этого ни  хотелось родителям, но единственной возможностью учебы девочки в такой ситуации была школа-интернат.
 
И отца и мать, самих воспитанников детского дома, очень тяготило, что дочь при живых родителях должна была в какой-то мере повторить их же собственный горький опыт. Используя любую возможность, они старались забрать Галю после учебы из интерната домой, но удавалось им это крайне редко да и тяжело было не только для них, но и для самой девочки.
 
Когда Галя уже заканчивала второй класс, Николаю Филипповичу посчастливилось купить мотоцикл с коляской – большой дефицит по тем временам. Наличие собственного транспорта позволило теперь отцу значительно чаще забирать дочку домой.

А любимым временем для Гали были каникулы.  Дни, когда она снова всей душой, всем сердцем  окуналась в спокойную и размеренную, милую с раннего детства «хуторскую» жизнь. Предварительно наведя идеальный порядок в родном доме, а потом просто сидя перед окном или с книжкой в руках в чистоте и уюте девочке хорошо мечталось, и вся последующая жизнь в эти минуты казалась ей обязательно счастливой и светлой. Точно такой же чистой и светлой, как вот эти вышитые занавески на окне и залитая солнцем зеленая поляна у дома.

На радость родителей училась Галя на одни пятерки. Как круглую отличницу в интернате ее грузили всякой общественной работой сначала по пионерской, а потом и  по комсомольской линии. Но все эти «руководящие должности»  лишь тяготили девочку, которой всегда было проще все сделать самой, чем заставлять это делать других.


Ближе к седьмому классу красивая и стройная девушка-подросток поняла, что пользуется повышенным интересом у мужской половины своих соучеников.
 
Но при этом вся мужская часть школы-интерната в силу плохой учебы и отсутствия элементарных навыков культуры общения, а часто и просто воспитания, никак не пользовалась хоть каким-нибудь ответным вниманием с ее стороны. И одноклассники, и парни постарше в учебе почему-то явно не блистали, поэтому казались Гале туповатыми, невыразительными личностями, вовсе не такими, какими должны быть в ее представлении молодые мужчины, если судить по прочитанным книгам. Наверное, поэтому те из парней-старшеклассников, кто позволял какие-либо вольности по отношению к ней, сразу же получал в ответ оплеуху с набором хоть и цензурных, но таких унизительных слов, что желание повторить подобное у виновника пропадало практически навсегда.


Галя долго обдумывала, какую профессию избрать после окончания школы-интерната. Перечитавшей немалое количество книг и по-прежнему сохранившей свою детскую мечтательность девушке самые разные профессии казались интересными и достойными для выбора. Уже заканчивались выпускные экзамены, когда она сообщила своим ошеломленным этой новостью родителям, что решила стать летчиком гражданской авиации.
 
Каково  же было разочарование Гали, когда выбрав для осуществления этой мечты Харьковский авиационный институт, она уже в приемной комиссии этого института узнала, что он готовит вовсе не летчиков, а инженеров, а летчики обучаются в институтах гражданской авиации, но девчонок на эту специальность и там не принимают.
 
- Да, ты не переживай! – успокаивала ее, добродушно смеясь, девушка – студентка старших курсов, подрабатывающая на каникулах в приемной комиссии. – Ты правильно сделала, что к нам решила поступать! Знаешь, какой у нас институт?! Если не хочешь самолеты строить - иди на радиотехнический факультет! И будешь управлять самолетами прямо с земли с помощью ЭВМ!

Оптимизм студентки-старшекурсницы вновь вселил некую новую надежду в расстроенную душу Гали, которая еще пять минут назад не знала, что ей теперь делать и куда идти со своим чемоданом, стоявшим у ее ног прямо тут же, в приемной комиссии.
 
Став же абитуриенткой радиотехнического факультета, как ей только что посоветовали, она в тот же день получила и место в студенческом общежитии.


2
Они встретились в начале октября в комнате общежития радиотехнического факультета на вечеринке у общих знакомых, где Костя Школьников оказался, по сути, совершенно случайно, зайдя к своему товарищу и коллеге по комитету комсомола.
 
Школьников сразу же узнал в смугловатой красивой девушке ту самую незнакомку, которой он любовался в читальном зале института несколько месяцев назад, а после этого неоднократно сталкивался с ней на переменах, в столовой, еще где-то, но всегда как-то набегу, мельком, поэтому никак не представлялось ни возможности, ни повода познакомиться.
 
Теперь же Костя решил действовать.
 
Он видел, что Галя  по сравнению с другими девушками пользуется явно повышенным вниманием со стороны присутствующих парней. Это несколько усложняло достижение поставленной цели, но одновременно и мобилизировало все его внутренние силы.  С другой стороны задача упрощалась тем, что сам Костя в этой давно знакомой между собой компании находился впервые и к нему, как к новичку,  был проявлен также повышенный интерес всех сидевших за столом. И уж этим своим преимуществом он воспользовался сполна, блистая весь вечер эрудицией, остроумием и сыпавшимися из него, как из рога изобилия, шутками, которые не понятно и для него самого, откуда брались в тот вечер.
 
И хотя, как ему показалось, Галя меньше, чем другие девушки, обращала на него внимание, первый шаг к намеченной цели был сделан. Они были знакомы.
 
Естественно, что ему в тот же вечер хотелось как-то развить это знакомство, попытавшись остаться с девушкой наедине после вечеринки. Но этому не суждено было сбыться. Галя с двумя своими подругами,  сославшись на какие-то дела, неожиданно ушли, когда все еще продолжали сидеть за столом.
 
Тем не менее, теперь Костя знал, в какой группе учится Галя, ее фамилию, и что самое главное, имел первое представление о ней, как о человеке. И представление это лишь только сильнее распалило огонь той его первой и в какой-то мере спонтанной симпатии к девушке.


Уже через две недели Костя был уверен, что он влюбился.
 
Галя Самойленко не выходила у него теперь из головы и днем, и особенно по вечерам.
 
Как будто нарочно они стали чаще сталкиваться в коридорах института, но также, как и раньше, неожиданно, набегу, спеша по своим делам или в компании однокурсников, что не давало возможности остановиться и поговорить. И хотя они только лишь приветливо здоровались друг с другом, эти мимолетные встречи еще больше разжигали страсть Школьникова к девушке.
 
В Гале он теперь видел само женское совершенство буквально во всем: и в ее манере одеваться, и в ее походке, и в том, как она искренно смеется, общаясь со своими однокурсниками, и в том, как она приветствует его самого.
 
Не в силах больше сдерживать распиравшие его чувства Костя узнал расписание занятий группы, в которой училась Галя, и устроил с ней очередную «неожиданную встречу».

Встретив девушку, когда она выходила из аудитории, Школьников сразу же после взаимных приветствий в этот раз произнес довольно уверенным тоном:
- Галя, мне надо с тобой поговорить. Ты когда освобождаешься сегодня?

И услышав от ничего не подозревавшей Гали, когда это может произойти, также уверенно добавил:
- Хорошо. Я буду ждать тебя у входа.

Как потом признавалась ему сама Галя, она была убеждена, что он хочет дать ей какое-то комсомольское поручение. Уж больно строг был в тот момент Школьников. А такая перспектива вовсе не радовала девушку, которая устала от комсомольской работы еще в школе-интернате и уж никак не желала возобновлять эту деятельность в институте.


На встречу она опоздала почти на полчаса  из-за того, что сдавала на последней паре сразу несколько лабораторных работ по электронике молодому и достаточно вредному ассистенту, только начинающему свою работу на кафедре.
 
Ожидавший ее Костя весь извелся от лихорадочно сменявшихся в его голове мыслей: придет ли она на эту встречу, а если придет, то, что он ей скажет и как.

И только когда Галя появилась, он почувствовал некое облегчение.
 
За разговором о причине опоздания Гали они вышли на улицу, затем обменялись еще какими-то малозначительными фразами.
 
Надо было переходить к основному разговору.  И много думавший все эти дни об этом разговоре, но так ничего толком и не придумавший Костя смущенно проговорил, глядя в лицо идущей рядом девушке:
- Галя,  я хотел встретиться с тобой…. Чтобы сказать…. Что я тебя люблю….
 
А потом увидел как весело, но совсем не обидно расхохоталась  Галя и услышал ее слова, сопровождаемые этим смехом:
- Ну, ты, Костя, даешь! Вот так огорошил! Ты же меня совсем не знаешь!!!

- Ну, и что!? Разве такого не может быть?

- Да, что ты себе придумал?! – продолжала веселиться Галя. – Один раз увидел и уже «люблю»!

Но как же приятно ей самой было слышать это признание!
 
Давно замечая, что пользуется несомненным успехом у парней, Галя, тем не менее, ни разу не слышала от них таких слов. Их ухаживания, сопровождаемые обычным на людях балагурством и пустословием, были какими-то по-детски несерьезными.
Костя же еще на вечеринке произвел на нее впечатление очень умного и рассудительного парня, а последующие отзывы о нем ее подруг, тоже присутствующих тогда, лишь укрепили в ней это мнение. Поэтому сегодняшнее его признание в любви  льстило тому небольшому естественному Галиному самолюбию, которое присутствует в любой, даже самой скромной девушке, но она просто не представляла, что ей сейчас надо делать и что говорить.
 
- А что, разве не бывает любви с первого взгляда? – услышала она  снова смущенный голос Кости.

- Да, наверное, бывает…. Только…. Мне кажется больше в книжках….

Будучи готовой к совершенно другому разговору и совсем не ожидавшая такового, Галя теперь подбирала нужные слова, которые бы, с одной стороны, не  обидели идущего рядом и симпатичного ей молодого человека, а с другой, не создали бы у него сразу иллюзию ее ответной влюбленности в него.

Не имевшая до этого серьезных отношений ни с одним из парней она теперь сосредоточенно оценивала все, что происходило в данный момент между ней и Костей. И в таком ее подходе к происходящему, несомненно, сказывалось то родительское воспитание, полученное ею еще в детстве, те самые рассказы матери и отца, передавшие ей их  родительский жизненный опыт.


Оба, смущенные и не знавшие, что говорить дальше, в тот вечер они с неким облегчением для обоих расстались у входа в общежитие Гали, договорившись обязательно встретиться завтра.  И эта договоренность о новой встрече больше, чем другие слова, говорила об их обоюдном желании не препятствовать едва зарождавшемуся между ними чувству.

А потом, вслед за осенним листопадом и первым снегом закрутилась, завертелась их любовь, которая занимала теперь большую часть всех их мыслей и  душевных волнений.
 

3
- Костя! А давай завтра во Львов не поедем? – тихо предложила Галя, полулежа на спине рядом с Костей на почти отвесном косогоре, заваленном сияющим на солнце, пушистым, первородным  снегом.
 
- Ах!  Как тут хорошо! – продолжала она.  – Я все-таки очень хочу попасть к своим. Они меня так ждали! Хочешь, поедем вместе? Они будут так рады! Вот увидишь! Проведем эти два дня у них. А потом – в Харьков! Ну, что? Как тебе такой вариант?

- Хорошо. Поедем к твоим, – томно произнес Костя, не поворачивая своего обращенного к солнцу лица с опущенными ресницами.
 
Он готов был с ней соглашаться во всем. И теперь, скорее чувствуя, нежели видя довольную и одобрительную улыбку Гали, вызванную этим его согласием, испытывал то же самое  чувство тихого блаженства и счастья, что и девушка.
 
Подходил к концу их срок пребывания на студенческой турбазе в Карпатах, куда они прилетели на зимних каникулах уже больше недели назад рейсом Харьков-Ивано-Франковск в составе большой разношерстной группы  из своего института. Вчера они договорились со своими приятелями перед возвращением в Харьков провести два дня во Львове, где никто из них еще ни разу не бывал, но все были наслышаны о его непохожести на все другие советские города.
 
- А что мы скажем? – продолжала Галя своим тихим счастливым голосом.

- А то и скажем. Наши планы поменялись. Едем к тебе домой.

Эта поездка к Галиным родителям была и для самого Кости тоже более важной, чем поездка во Львов.
 
Свое предложение пожениться он озвучил Гале буквально на второй их встрече, осмелевший и от согласия девушки с ним встречаться, и от ее уже счастливо-благосклонного выслушивания его новых, еще более пылких признаний в любви.

Сейчас, хорошо изучивший Галю он сразу же понял, что предложение поехать вместе к ее родителям означало  явный шаг навстречу тому, о чем сам Костя продолжал ей твердить чуть ли не на каждой день.


Из Ивано-Франковска ехали весь день поездом, который шел на Одессу,  и, казалось, кружил по всем станциям и полустанкам юго-запада Украины и Молдавии. Сошли на станции Раздельная уже поздним вечером, а на вокзале в Бендерах оказались глубокой ночью.

- Сейчас посмотрю, кто дежурит, - сказала Галя  и исчезла за дверью с надписью «Дежурный по вокзалу. Посторонним вход воспрещен».

- Заходи, - улыбаясь, произнесла она Косте через несколько минут, вновь появившись в дверях.

- Ну, хорош! Хорош жених! Молодец, Галка! – несколько раз добродушно повторила дежурившая в ту ночь тетя Варя, немного полноватая черноволосая женщина лет сорока пяти в железнодорожной форме, после того как протиснувшийся в дверь со всеми вещами Костя предстал перед ней. – Сейчас придумаем, чем вас отправить на Будочку. Ну, молодец, Галка! Какой жених-то!
 
Минут десять она куда-то звонила, что-то выясняла, а потом произнесла:
- Через двадцать минут в ту сторону пойдет дрезина. Галя, давай, ты знаешь! К Притыке, дяде Ване! Ну, давайте ребятки! Ну, молодец, Галка! Молодец! Хорош жених!

Тетя Варя еще долго, стоя у открытой двери  своей дежурной комнаты, провожала их счастливым взглядом, будто с женихом повезло ее родной дочери или младшей сестре.

- Ты что, тут всех знаешь? – удивленный такой встречей спросил Костя, улыбаясь. – «Тетя Варя», «дядя Ваня»!

- Может, не всех, но многих! Если б ты знал, сколько я с ними наездилась, пока в интернате училась! Хорошие люди!


Дядя Ваня Притыка, уже лет под шестьдесят, с седой головой, усами и похожими на усы бровями оказался мужчиной немногословным и практически всю дорогу молчал.

Лишь подавая им вещи, когда они уже приехали и сошли с дрезины, он произнес, слегка улыбнувшись себе в усы:
- Ну, счастливо тебе, Галка!

При этом хитрым взглядом кивнув в сторону Кости.
 
- Спасибо, дядь Вань! – засмеялась Галя и, уже обращаясь к Косте, произнесла. – Ну, пошли!

Было совсем темно. Снега практически не было. И если бы не светившийся на столбе фонарь, то отличить дом и другие постройки от находящихся с ними рядом деревьев было бы невозможно.
 
Еще когда только остановилась подъехавшая дрезина, залаяла привязанная возле своей будки у входа в дом собака – довольно крупная бело-черная дворняга, похожая на лайку. Теперь же она буквально разрывалась от грозного лая.

- Мальчик! Ты что!? Своих не узнаешь!? – приглушенно рыкнула на пса Галя.

Узнав ее голос, Мальчик моментально перестал лаять, заскулил, завилял хвостом и радостно запрыгал то на крышу будки, то обратно на землю.
 
- Кто? – услыхали они тревожно-взволнованный женский голос, когда постучали в окно.

- Мама, это я! – опять почему-то приглушенно, будто боясь кого-то разбудить,  ответила Галя.

- Ой! Доча! –,радостно воскликнула Мария Кондратьевна.
 
В тот же миг в двух окнах дома вспыхнул свет, а еще через мгновение послышались звуки открываемых дверных засовов.
 
- Мам, ты оденься. Я не одна, -  ласково предупредила Галя, когда мать в одной ночной рубашке кинулась обнимать ее прямо в дверях.

- Ой! – снова воскликнула Мария Кондратьевна, увидав Костю, и в тот же миг исчезла в глубине дома.
 
- Проходи, - на правах хозяйки произнесла Галя, когда они снова остались вдвоем.
 
Пока в прихожей снимали верхнюю одежду и обувь, из-за неплотно прикрытой двери, ведущей в основную часть дома, доносились звуки ночного переполоха и суеты,  вызванные новостью, которую только что сообщила Мария Кондратьевна своему мужу.
 
Галя и Костя понимающе переглянулись друг с другом и,  улыбнувшись, пользуясь тем, что пока  еще оставались одни, поцеловались.


Спать его уложили в отдельной пристройке, именуемой летней кухней, где стояла двуспальная железная кровать. Там было несколько прохладней, чем в доме, но другого места не было.

-Доброе утро! Небось замерз, Костя? – приветствовала его Мария Кондратьевна, когда он появился из своей кельи. – Вот так встретили гостя! Первый раз в доме - и сразу в ледник на ночлег! Садись скорей! Я тебе сейчас чайку горячего налью! Вот с пирожочками тепленькими! Садись, мой дорогой!
 
Она отодвинула огромную доску, устланную только что слепленными  пирожками, и на освободившийся край стола стала метать  миски с уже выпеченными, приговаривая:
- Это с капустой! Это с яблоками! А это рис с яйцом! Кушай!

- Спасибо! А Галя где? – улыбнулся Костя, видя, как суетится Мария Кондратьевна, стараясь ему угодить.
 
- А Галя с отцом в город поехали. Там в наш железнодорожный магазин какую-то импортную обувь завезли. Так они поехали посмотреть. Может, Галя себе что-нибудь подберет. Сначала они тебя хотели подождать. А потом решили, пускай высыпается…. Да, они  уж скоро будут! Ты кушай, кушай! Вот варенье малиновое! Вот медок!
 
Она по-прежнему продолжала суетиться и перед ним и перед плитой, на которой что-то варилось и жарилось, и где в духовке пеклась очередная порция пирожков. При этом она все время о чем-то говорила и вовлекала в беседу Костю, поэтому тот и после того, как поел и поблагодарил Марию Кондратьевну за завтрак, продолжал сидеть за столом. Ему казалась, что она все хочет перейти к какому-то более важному разговору, чем просто расспросы об их отдыхе в Карпатах, учебе в институте, о его семье…
 
Наконец, когда уже все темы были исчерпаны, после продолжительной паузы Мария Кондратьевна произнесла, как бы размышляя сама с собой:
- Ой! Не знаю! Конечно, я понимаю, что вы с Галей любите друг друга…. Только…. Повременили бы вы с женитьбой. Институт бы закончили…. А то пойдут детки, какая там уже будет учеба? Как думаешь, Костя?

Но вовсе не ожидавший такого поворота в их беседе Костя теперь не знал, что сказать на это.
 
Ведь сама Галя еще ни разу не сказала ему «люблю!». А на все его докучливые вопросы на эту тему отделывалась лишь шутками.  И вот теперь он начинал понимать, что пока он спокойно спал в своей келье, в доме происходил серьезный и, наверное, очень ответственный разговор Гали с родителями.
 
Для него это была полная неожиданность.
 
Видимо, расценив его молчаливое замешательство как то по-своему, Мария Кондратьевна, не дождавшаяся  Костиного ответа,  тут же поправилась:
- Да мы с отцом не против! Просто молодые вы еще…. Боязно нам за вас.


Когда они уже летели самолетом из Кишинева в Харьков, Галя, положив голову на его плечо, тихо произнесла:
- Костя! А давай заявление в ЗАГС подадим сейчас, но свадьбу сыграем летом. После сессии. Я хочу, чтобы мы к ней хорошо подготовились. Чтобы у нас все было красиво!

- Хорошо! – улыбнулся ей Костя. – Пусть все будет красиво.

 

4
Заседание комитета комсомола института сильно затянулось, поэтому Школьников очень спешил. В салоне для новобрачных его уже давно ждала Галя. Они договорились посмотреть, что там можно купить к свадьбе по тем талонам, что им выдали в ЗАГСе, когда регистрировали их заявление.

Уже на улице, выбегающего из здания института, его окликнул доцент Векшин, под руководством которого они вместе с Дацюком второй год проводили исследования по аэродинамике на сверхзвуковых скоростях.
 
- Здравствуйте, Юрий Николаевич! – протянул Костя руку доценту, с которым у них с Владимиром  установились почти приятельские отношения.

- Ты что, спешишь? - продолжая держать его за руку, поинтересовался доцент.

- Да! Есть немного!

- Ну, я тебя сильно не задержу. Тут вот какое дело. В апреле, в Москве, в авиационном институте будет проходить всесоюзная студенческая научно-техническая конференция. Я уже подал заявку на наше участие. Поедем втроем: я, ты и Володя. Но доклад будешь делать ты. Текст я напишу. Потом обсудим.

- Хорошо, - скорее машинально, чем до конца сознавая услышанное, согласился Костя.
 
Уже продолжая бежать на встречу к ожидавшей его Гале, он начал понимать, о чем на самом деле только что поведал ему доцент.
 
Работать в аэродинамической лаборатории под руководством Векшина он начал почти два года назад именно с подачи своего друга Владимира Дацюка. Тогда Костя вовсе не рассматривал эту работу как старт для своей будущей научной деятельности.

Тогда главным для него были деньги – те дополнительные тридцать пять рублей в месяц, что были существенным подспорьем для его поездок в Курск, к Свете, билет куда только в один конец стоил почти восемь рублей!
 
Но к концу третьего курса, когда им уже заканчивали читать лекции по аэродинамике самолета, Школьников начал испытывать неподдельный интерес к этой науке. А последующие дисциплины, дающие  более углубленное изучение различных аэродинамических характеристик летательных аппаратов, еще больше разожгли в нем этот интерес.
 
Костю буквально завораживал тот бесконечный ряд сложных формул, который упрощенно описывал еще более сложный мир реальных физических процессов, происходящих в вихре воздушного потока, разрываемого несущимся на огромной скорости самолетом.
 
Он замечал, что большинство его сокурсников этого не понимают, часто не поспевают  за мыслью лектора, а лишь переписывают в свои конспекты все эти длинные математические выводы.
 
Володька Дацюк был одним из тех немногих, кто, как и Костя, старались  во всем этом разобраться.
 
Кроме того, участие в научных исследованиях заставило обоих друзей вернуться к тем разделам высшей математики, которые они когда-то изучали поверхностно, и даже дополнительно изучить то, что вообще не предусматривалось институтским курсом обучения.  Застрельщиком во всех этих начинаниях выступал Дацюк. Но со временем Костя стал понимать, что он нисколько не отстает от своего друга, а в чем-то и превосходит его. И вот доцент Векшин со своей стороны только что это подтвердил.

Но получив такое подтверждение, Костя теперь ломал голову, как обо всем этом известить своего друга.
 
«Вот почему Векшин все это не сказал им обоим? Чтобы переложить эту неприятную ношу на плечи Кости? Как теперь об этом сообщить Володьке? Не говорить? Подождать, когда об этом снова заговорит сам Векшин? Нет, так не пойдет! Он может заговорить об этом, как о давно решенном деле и Дацюк поймет, что Костя тоже в курсе. Это не честно! Надо будет говорить самому!»

- О чем ты думаешь? О своей аэродинамике? Или о комитете комсомола? – недовольно пробурчала Галя.

Они уже полчаса бродили по салону для новобрачных, а Костя все не мог сосредоточиться на тех вопросах, что задавала ему его невеста.
 
Как и его друг, Костя тоже теперь хотел после окончания института заняться научно-исследовательской работой в области аэродинамики. Но он всегда помнил, что для него родоначальником этой идеи и затеи одновременно является именно Володя.

Поэтому по давно устоявшему между ними негласному соглашению в их научных изысканиях он всегда отводил для себя вторую роль.

Он замечал, что того же ролевого принципа придерживается и сам Дацюк, хотя такое его неоправданное поведение в последнее время вызывало у Кости все чаще внутреннюю ироничную насмешку. И он понимал, каким ударом для его друга может оказаться новость, которую сам он только что услышал от Векшина.
 

Москва встретила их  ранним, хмурым, холодным, совсем не апрельским утром.
 
Ежась от колючего, почти зимнего ветра, они спешили по перрону в толпе других пассажиров, чтобы поскорее спрятаться в относительном тепле подземного перехода.

А прямо перед ними шагала широченная спина церковного служителя огромного роста, за которым с чемоданами в руках едва успевал его слуга, одетый в монашескую одежду.

На этих двух «клириков» они обратили внимание еще вчера вечером в Харькове, когда церковники садились в соседний с ними вагон СВ.  «Сановник», как друзья окрестили для себя главного из этих двоих, был явно какой-то большой «шишкой» в православной церкви. И после того, как эти двое зашли в свой вагон, на перроне продолжали оставаться еще два провожавших их местных попика с любезными физиономиями, которые потом еще долго махали своими ручками вслед отъезжавшего поезда.

Теперь «сановник» с гордо поднятой головой, увенчанной черным клобуком с развивающимся за ним шлейфом из дорогой черной материи, вышагивал по перрону, не обращая внимания на едва успевающего за ним монаха-слугу. Худое и неказистое тело монаха, скрюченное под тяжестью двух огромных чемоданов, семенило за своим патроном почти бегом, вытянув вперед тощую шею с вздувшимися на ней венами.
 
Картина эта выглядела весьма комично и казалась вырванной не из советской действительности, а из какого-то чеховского рассказа, поэтому и Школьникову, и Дацюку, забывших о потерявшемся где-то позади доценте Векшине, непременно хотелось досмотреть эту картину до конца. Не сговариваясь, друзья гнались теперь по подземному переходу вслед за двумя церковниками.

На площади перед Курским вокзалом, прямо возле его центрального входа, там, где себе не позволяли остановиться даже самые наглые московские таксисты, церковников ожидал огромный черный ЗИЛ-114, прозванный в народе «членовозом», так как был предназначен исключительно для перевозки «руководителей партии и правительства».

Ожидавший возле него шофер распахнул перед «сановником» заднюю дверь машины и, дождавшись, когда тот усядется, с выработанным годами пиететом тут же ее закрыл.

После того, как шофер с монахом погрузили в багажник чемоданы и сами расселись на передних сиденьях, машина рванула с места в карьер и исчезла за поворотом.

- А неплохо у нас церковь от государства отделилась! – с веселым сарказмом проговорил Дацюк.

- Эт-точно! – в тон ему согласился Школьников.

- Вы за кем это тут гнались? – поинтересовался подошедший к ним Векшин.

- За избранником Бога, - с прежним сарказмом ответил Владимир, а потом,  уже вспомнив о субординации, пояснил. – Служитель церкви тут один довольно интересный с нами ехал.
 
- Ладно, ребята. Давайте на сегодня прощаться, - проговорил не склонный в это утро к разговорам доцент. – Все помните?  Метро «Сокол».  Там пешком совсем недалеко. Номер забронирован на фамилию Школьников. А завтра встречаемся, как договорились у второго корпуса института.

- Не переживайте, Юрий Николаевич, найдем! – в один голос заверили Векшина его молодые коллеги. – Вы отдыхайте спокойно!

На лицо доцента нельзя было смотреть без сочувствия.

Вчера все началось с того, что Костя с Владимиром достали заранее приготовленную бутылку сухого вина.
 
До этого они с доцентом, который был на двенадцать лет старше их, никогда еще не пили.  Но друзья решили, что с учетом их взаимоотношений время выпить уже пришло. И совместная поездка в одном купе поезда на научную конференцию – самый что ни на есть подходящий для такого начала случай.
 
Надо было поговорить, а разговор «на сухую» всегда не самый откровенный разговор, решили они.

Именно так разобрались между собой месяц назад Школьников с Дацюком, когда Костя рассказал своему другу о той новости, что ему поведал доцент.

- Все честно, Костя! – подвел тогда итог беседы Владимир, после выпитой ими бутылки водки. – К тому же на Векшине свет клином не сошелся! Его мнение, Константин Федорович, между прочим, такое же субъективное, как и наше с Вами! Хотя, признаюсь, лично для меня оно не совсем приятное!

И теперь друзьям в разговоре с Векшиным хотелось непременно выяснить, почему же тот сделал свой выбор в пользу Кости.

Бутылка сухого вина была вполне демократичной формой как для начала солидной попойки, так и для интеллигентного вечернего разговора, в зависимости от того как поведет себя доцент дальше. А именно, будет ли он после этой бутылки продолжать играть роль их венценосного наставника или спустится к ним с горы, вспомнив свое недавнее студенческое прошлое.

И Векшин «спустился»….

Когда после сухого вина всем троим захотелось перекусить, то наряду с закуской на столе к явному неодобрению ехавшей с ними в купе солидной дамы появилась бутылка водки, которую из своих сумок также извлекли предусмотрительные студенты.

- А вы запасливые! – только и воскликнул на это доцент.

Но разговор «по душам» был просто невозможен. Дама, которая везла в Москву какую-то  отчетность, демонстративно разложив ее на своей нижней полке, всем своим видом показывала, что никакого продолжительного застолья она здесь не потерпит.

- Так, ребята! – предложил Векшин, когда они, решив сделать небольшой перерыв, вышли в коридор. - Давайте здесь поскорее заканчивать! И айда за мной в вагон-ресторан!

В нем явно уже играло озорство недавнего студента.

В вагоне-ресторане водки не было. Было только вино и коньяк. Выбрали коньяк, чтобы «не понижать градус».
 
- Ах, вы мои юные друзья! – не обращая внимания на посетителей вагона-ресторана,  почти кричал доцент Векшин через час, когда первая бутылка коньяку уже закончилась. – Значит, вы между собой уже разобрались! Молодцы! Это же успех! Для вашего еще желторотого возраста! Да поймите вы, что это не важно – кто докладывает! Сколько еще будет у вас этих докладов! Но мое мнение – Костя это сделает лучше! Хотя бы потому, что он меньше закомплексован, чем ты, Вова!

- Кто закомплексован? Я? – кричал в отместку Дацюк с надрывом.

- Да! Ты! Вова! Ты же натуральный провинциал! Посмотри на себя! – снова приводил свои доводы доцент. – Только прошу тебя! Без обид! А это – Москва! Москва, Вова! Здесь по одежке встречают!

- Конечно без обид, Юрий Николаевич! Только Костя, между прочим, из деревни! А я городскую школу заканчивал! – продолжал возражать Владимир с явным превосходством в голосе.

- А это не важно – кто, где начинал и что заканчивал! Здесь важна даже не начальная скорость, а ускорение! Вторая производная пройденного пути, Вова! И уж я не знаю, в чем тут причина, но у Кости она по моему неправильному мнению на сегодня выше!
 
- Молодые люди! Ученые! Можно потише? – вмешалась в их разговор толстая буфетчица за барной стойкой. – Это все-таки ресторан! А не пивная!
 
- К тому же, Вова! - перешел доцент на заговорщицкий шепот. – Думаю…. Представь себе, я тоже иногда думаю, Вова!  То, что Костя еще и трудится в своем комсомоле…. Я думаю, это тоже влияет на его вторую производную!

Костя же с пьяной молчаливой улыбкой слушал всю эту бессмысленную перепалку, что-то мычал себе под нос и думал когда же, наконец, они все пойдут спать к себе в купе!  Но бутылка, стоящая на столе, еще наполовину была заполнена коньяком, и теперь он решал, что такое ему нужно сказать своим более стойким приятелям - собутыльникам, чтобы не пришлось больше пить этот отвратительный коньяк.

- Если мы щас не пойдем спать, то доклад будет делать Володя! – наконец промычал он, икнув.

- Так! Все! Закончили! – скомандовал Векшин.

- Это забираем с собой! – добавил он, указав на бутылку.
 

- Мне все-таки интересно! Он, действительно, к друзьям, или к бабе поехал? – произнес Дацюк, когда они утром уже расстались с Векшиным на вокзале.
 
- Оно тебе надо?

- Нет. Но, интересно! Век-шин! Век-шин! – продолжал Владимир, произнося фамилию доцента по слогам. – Все-таки есть в нем что-то еврейское! Никогда не поймешь, то ли он говорит правду, то ли брешет….
 
- А, ты все о том же…. По-твоему, брехать могут только евреи!
 
- Нет. Но все-таки…. А вот вчера он был хорош! Все высказал! Как на духу!

- Мы вчера, между прочим, тоже были хороши.

- Да, уж! Это точно…. Ну и рожа у тебя! Вот бы с такой на доклад!

- У тебя не лучше. Давай где-нибудь пиво выпьем сначала, а потом уже в метро…. Голова раскалывается. Да и мутит как-то….

- У нас еще полбутылки коньяку осталось…. Можно им полечиться.

- Фу-у! Не напоминай! – содрогнулся Костя.


Из Москвы возвращались в приподнятом настроении.

Доклад Кости произвел небольшой фурор. Председательствующий на их секции конференции начальник одного из отделов Центрального аэро-гидродинамического института при подведении итогов сообщил, что принято решении о публикации двух самых интересных докладов в виде научных статей в «Трудах ЦАГИ».  В число этих двух входил и доклад, сделанный Костей, полноправными соавторами которого были Векшин и Дацюк.

И без того прекрасное настроение Кости значительно улучшали купленные им в Москве для Гали немецкий маникюрный набор и, самое главное, чешские белые туфли,  которые та никак не могла приобрести к свадьбе.  Теперь он желал только одного, чтобы эти туфли оказались Гале по ноге, а то, что они ей непременно понравятся, Костя не сомневался.
 
На этот раз им повезло. В купе кроме их троих никого не было, поэтому они сразу же, как только поезд отошел от перрона разложили на столе все, что было необходимо, чтобы достойно отметить свой  успех на конференции.

- Ну, что? Коллеги! На этот раз у нас есть железный повод, чтобы поднять эти стаканы! – весело произнес свой первый тост Векшин.

А когда уже выпили, продолжил:
- И вот, чтобы вы меня в дальнейшем снова не обвиняли в волюнтаризме, хочу сразу же сообщить следующее. Еще перед нашим отъездом в Москву у меня был разговор с завкафедрой…. На следующий год мне под наши научные изыскания выделяют одну штатную должность стажера-исследователя с перспективой на дальнейшую аспирантуру и защиту…. Вот теперь сами между собой и решайте, кто из вас двоих эту должность займет.

- А что тут решать? – мгновенно отреагировал Дацюк. – Костя конечно!

- Во как! А как же твоя городская школа, Вова?

- А я уступаю вовсе не потому, что считаю себя менее подготовленным, Юрий Николаевич! – ухмыльнулся со своим характерным сарказмом Владимир. - Костя, как известно, через два месяца женится! А его будущая жена только третий курс заканчивает! Так что ему в Харькове после окончания института остаться просто необходимо!


5
Володька Дацюк оказался прав. Косте непременно надо было оставаться в Харькове и после окончания института. Еще за месяц до свадьбы Галя сообщила ему, что она беременна.

Новость эта вначале показалась Константину просто неправдоподобной. Сбывались пророчества его будущей тещи Марии Кондратьевны, высказанные ею еще зимой при знакомстве, когда только обсуждался вопрос их с Галей женитьбы.
 
В планы самого Кости вовсе не  входило становиться отцом так рано! Он думал о научной работе, диссертации, а тут…. Но его собственные эмоции не помешали заметить, как еще больше столь неожиданная новость опечалила саму Галю, которая, сообщив ему об этом, выглядела и вовсе растерянной, не знающей, что теперь делать, девочкой.
 
- Так это же замечательно, Галчонок! – засмеялся Костя, обнимая и целуя ее. - Ты мой родной человечек! Родишь нам еще одного родного! Ма-а-ленького такого! Представляешь, как мы его с тобой любить будем!

- Да! А как я с этим маленьким институт буду заканчивать?

- Закончишь! Непременно закончишь! Это я тебе обещаю!


Сразу после свадьбы их сердобольные друзья, не ставя в известность коменданта, освободили для них отдельную комнату в общежитии.  Это было не трудно из-за того, что к тому времени студенты уже начали разъезжаться: кто на каникулы, кто на практику, кто в стройотряд.

Была суббота. Середина дня. Школьников с Дацюком только вышли из здания аэродинамического комплекса, когда к ним на красно-серебристой «яве», с криком «Эх, прокачу!» подкатил Витька Ягодин.
 
Оказалось, что он только час назад купил этот мотоцикл у какого-то своего знакомого и действительно предлагал на нем покататься.
 
Но втроем на мотоцикле без коляски по городу не проедешь. Ягодин предложил перевезти их по очереди в лесопарковую зону за город и там уж порезвиться на славу. Предложение, несомненно, тут же приняли.
 
- Надо бы предупредить Галю,  - мелькнуло в голове у Кости. – Да теперь уж некогда! Ладно! Это ж ненадолго!

Но получилось не так уж и ненадолго.

Домой в общежитие Константин вернулся хоть и засветло, но под вечер. В прекрасном настроении, бодрый и жизнерадостный.
 
Галя сидела на кровати с книжкой в руках, по-турецки поджав под себя ноги. Костя сразу же понял, что она обиделась, Она молча, не отрываясь от книги, выслушала его восторженный рассказ, затем встала со словами «я рада, что ты так замечательно провел время» и вышла на балкон.
 
Она была в том самом коротком летнем платье, в котором Костя увидел ее впервые в читальном зале института больше года назад. Сейчас это и без того короткое платье немного топорщилось впереди из-за уже заметного животика и вместе с поджатыми от обиды губками Гали вновь напомнили ему образ совсем юной, теперь уже чересчур обидчивой школьницы.
 
Он вышел вслед за ней на балкон и неожиданно для себя увидел, что в глазах Гали стоят слезы. Этого Костя уже никак не мог понять:
- Галя! Ну, что произошло? Ну, катался на мотоцикле? Со своими друзьями!

Галя молчала. Смотрела куда-то вдаль, облокотившись о балконные перила. Затем повернулась к нему, прошла мимо в комнату со словами:
- Я приготовила обед. Можешь есть.

Она готовила обед. Пока он катался на мотоцикле, она готовила обед. Их первый семейный в жизни обед. Вот здесь, на балконе, на полу. На небольшой электрической плитке. Варила первый в своей жизни борщ по кулинарной книге и жарила антрекоты.
 А он катался на мотоцикле.

Константину мгновенно стало стыдно. Он понял, что его вольной жизни, как он ее до этого представлял и после женитьбы пришел конец.  Он понял, что ему есть над чем подумать и, главное, что нужно пересмотреть в своих представлениях на будущее.      
 

6
 Только в октябре, уже на пятом курсе, когда прошла отчетно-выборная страда, Школьников, наконец-то, избавился от своих комсомольских обязанностей. К тому времени они ему надоели до чертиков.
 
Слишком много у него появилось новых увлечений, дел и забот, чтобы думать еще и о комсомольских.

К тому же, он уже давно заметил, что среди комсомольских активистов было много не только безыдейных, рассматривающих комсомольскую деятельность исключительно через призму своей будущей карьеры, но и порой аморальных, откровенно неприятных и даже гадких ему. Одним из таких был его тезка Константин Дьяченко, курирующий в институте работу строительных отрядов. Дьяченко, почему-то постоянно пытался сблизиться со Школьниковым, то ли потому, что тот уже имел определенный вес в комитете комсомола, как сторожил, то ли дело тут было лишь в одинаковости их имен. Сам Дьяченко хоть и учился только на третьем курсе, был значительно старше Кости, так как за его плечами были и армия, и работа на гражданке, и рабфак. Он был женат и имел ребенка. Весь такой широкий, с неприличным даже для своего возраста животом, и двумя как две огромные тумбы ногами.
 
Однажды он предложил Косте поехать за город на вечер, посвященный закрытию стройотрядовского сезона.

- А что, тезка! Хорошо посидим! - масляно улыбаясь, доверительно вещал он Школьникову.  – Хороший стол. Баня. Танец живота с голенькими девочками….

Костя тогда был просто ошарашен таким признанием и таким приглашением. Он представил, как слащавый Дьяченко трясет своим толстым обвисшим животом в кругу голых девиц и едва сдержался, чтобы свой отказ не облачить в какую-нибудь грубую форму. Естественно, что с такими «тезками» ему было однозначно не по пути.
 
Но на удивление самому себе примерно в то самое время он стал замечать, насколько его мнение, каждое сказанное им слово по тому или иному вопросу стало весомо и авторитетно среди его коллег по комитету комсомолу. Он, действительно, неожиданно для себя самого превратился среди них в старожила! И это в некоторой степени его теперь забавляло, особенно в связи с тем, что он уже не связывал свою последующую жизнь с комсомольско-партийной работой. Аэродинамика самолета – вот где он видел свое дальнейшее применение.

В декабре, когда Костя с Галей только перебрались на съемную квартиру,  а вернее комнату в квартире, так как Галин живот уже становился неприличным для жизни в студенческом общежитии, Школьникова пригласил к себе Валерий Билык.
 
Костя оканчивал третий курс, когда Валерий перешел работать в горком комсомола. Сейчас он занимал там должность второго секретаря, а Костю помнил как одного из самых активных своих институтских коллег.

- У вас в феврале будет распределение, - начал Валерий сразу о деле. – Как ты смотришь на то, чтобы сразу после института перейти на работу к нам в горком? Заведующим отделом.

Еще два года назад такое предложение показалось бы для Школьникова пределом мечтаний! Но не сейчас. Связывать свою дальнейшую судьбу со всей этой палочно-галочной бюрократией, молодой и холеной, он уже не хотел.

- Знаю, что ты женился. Ждешь ребенка. Думаю, что однокомнатную квартиру на первых порах мы тебе пробить сможем, - продолжал Билык. – Ну? Что скажешь?

- Видишь ли, Валера….  Я тут собираюсь заняться наукой…. Мне обещали должность стажера-исследователя на кафедре аэродинамики…. В общем, я не знаю, что тебе сказать.
 
Он действительно не знал, что сказать.
 
Костя с огромной симпатией относился к Билыку. Он иногда ловил себя на мысли, что воспринимает Валерия, как своего старшего брата. Если бы ему задали банальный вопрос, с кем бы он пошел в разведку: с Билыком или с Векшиным, он не задумываясь, выбрал бы Валерия. Костя не сомневался, что все, что говорит Билык, непременно сбудется, в то время как слова Векшина надо было постоянно просеивать через сито сомнений.

- А почему так неуверенно? Обещали…. Кто обещал? – поинтересовался Валерий.

- Векшин.

- Векшин? Этот попрыгунчик! Ты извини, это я так…. Я против него ничего не имею…. Ну, это легко все проверить! По поводу должности на кафедре…. А ты уверен, что это - твое? Как-то я тебя слабо представляю ученым!

- Я иду на красный диплом,  - произнес Костя с некоторой обидой.

- Да  не в дипломе дело! Вот в том, что из тебя получился бы толковый руководитель, я не сомневаюсь!
 
- Давай договоримся так! – подытожил Валерий. – Про кафедру я все узнаю. Ну, а решать уж тебе самому! Неволить не стану!


- И как ты думаешь поступить? – поинтересовалась Галя, когда он вечером рассказал ей о своем разговоре с Билыком.

- Не знаю.

- Да! Квартира в Харькове – это конечно заманчиво! Знаешь, Костя! Решай так, как тебе сердце подсказывает! А о нас не думай! – погладила она свой живот.
 
- Мой ты Галчонок дорогой! Как же я могу о вас не думать? – опустился Константин перед сидящей женой на колени и, обняв ее, осторожно положил свою голову ей на живот. - Вот как о нем можно не думать? Когда он там так усердно своими ножками стучит! На волю просится!

- Все уверяют, что мальчик.

- Значит, Федя!

- Костя! Только не Федя! Ну, это просто колхоз какой-то!

- Нормальное русское имя….

- Ничего нормального! Это сто лет назад оно считалось нормальным!


7
Галя разбудила его среди ночи.

- Что, уже? – первое, что спросил Костя.

- Кажется.

- Так кажется? Или уже?

- Откуда я знаю! Иди, вызывай скорую!
 
В заднем отделении «рафика» скорой помощи, что предназначалось для перевозки больных, было очень холодно, пыльно и почему-то как в морге пахло формалином.

Врач, мужчина лет тридцати пяти, который сейчас о чем-то весело болтал с шофером в теплой кабине, перед этим уверял Костю, что тому не следует ехать с ними в роддом, что его помощь не требуется ни им, ни роженице, ни сотрудникам роддома. Но Костя под снисходительно-ироничные улыбки врача и шофера все-таки влез вслед за Галей в этот разболтанный и раздолбанный гроб на колесах.
 
Теперь через вибрацию кузова автомобиля он ощущал, как дрожит Галина рука, которая от страха перед неизвестным буквально вцепилась в его руку, смотрел в ее лицо и не знал, как ее утешить. Ему не хотелось произносить какие-то банальности, а ничего путного и, действительно, по-настоящему утешительного из-за собственного волнения в голову не приходило. Поэтому только нежность Костиных рук передавала сейчас Гале все его сочувствие, волнение и утешение одновременно.
 
Вид же самой Гали не оставлял сомнения в том, что ее везут на заклание.
 
Приемный покой роддома, куда их впустила пожилая седоволосая медсестра,  недовольная тем, что ее разбудили среди ночи, представлял собой небольшой квадратный ярко освещенный тамбур без единого предмета мебели, на который бы могла присесть роженица. По распоряжению медсестры Галя прямо здесь стоя стала поспешно переодеваться во все больничное, а снимаемые с себя вещи отдавала помогавшему ей Косте.
 
Как только с переодеванием было закончено, медсестра тут же выставила Костю с охапкой Галиных вещей за двери приемного покоя, лязгнув изнутри засовом.

 - «Баба Яга», - в сердцах подумал про нее Школьников.
 
Последнее, что ему запомнилось - это обращенный на него растерянный взгляд Гали в больничном одеянии и тапочках на босу ногу в этом, похожем на пыточный карцер помещении приемного покоя.
 
Костю мучила мысль о том, что он передал свою беременную жену в столь ответственный момент такой неприветливой и злой тетке, и это еще больше увеличивало его естественную тревогу за Галю.

До дома было примерно полчаса ходьбы, и теперь он, весь занятый своими тревожными раздумьями, отрешенно шагал с охапкой Галиных вещей темными и морозными январскими улицами.

Утром у него был экзамен, последний в этой заключительной зимней сессии. Но мысли его были только о том, что сейчас там? У Гали?


На экзамен его пропустили первым, и к полудню он снова был в приемном покое роддома.
 
- Нет, еще не родила, - сообщила ему другая, уже приветливая медсестра, не на много старше его самого по возрасту. – Да вы звоните! Что ж вы ездите? Вот вам наш телефон!

Потом он звонил, выбегая к телефону-автомату: в три, шесть, девять и в двенадцать часов, в полночь.
 
- Нет, еще не родила. Да вы не волнуйтесь! Все будет хорошо! – отвечала ему, по-видимому, все та же медсестра своим приветливым голосом. – Позвоните попозже.
 
Но ночью он все-таки звонить не решился. Не осмелился нарушить ночной покой этой «доброй» медсестры. Когда же часы показали семь утра, он снова был в телефонной будке.

- Родила. Мальчик. Четыре сто. Поздравляю Вас с сыном, папочка! – «добрая» медсестра явно его запомнила и наверняка знала, кто ей звонит.

- Мальчик! Сын! Четыре сто! Это много!? – крутилось у Кости в голове, пока он лихорадочно собирался, чтобы ехать в роддом.

От вновь сменившейся, уже третьей медсестры, интеллигентного вида и такого же поведения женщины, Костя узнал, что его сын родился через две минуты после полуночи.

- Можете написать жене записку. Я отнесу. И если подождете, принесу от нее ответ, - предложила ему медсестра.

«Галчонок, мой любимый! Как ты?» - написал он.
 
«У нас сынок, Костя. У меня все нормально. Я в четвертой палате, четвертый этаж. Зайди с обратной стороны роддома, там в нашем окне цифра «4». Я выгляну», - было написано в ответной записке Гали.
 
C обратной стороны здания был крутой пригорок с утоптанным многими мужскими ногами почти до состояния льда снегом. На  пригорке том стоял представительный мужчина в модном дорогом пальто и ондатровой шапке, о чем-то буднично беседовавший со своей женой, которая, завернутая в серое больничное одеяло, высунулась  из приоткрытого окна с цифрой «5».

Пока Костя, расставив ноги «елочкой», взбирался на пригорок, он успел узнать что «Танечка каждую ночь приходит досыпать к папе», а «заплетать ей косички утром приходит бабушка».
 
 Цифра «4» была нарисована на листке бумаги,  приклеенном на соседнем от женщины в одеяле окне. Когда Костя поравнялся с мужчиной на пригорке, в окне этом мелькнула чья-то женская голова. Потом еще раз. А потом он увидел Галю….

У Кости сжалось сердце. Галя улыбалась ему. Но ее такое красивое, почти детское, родное лицо было сейчас раздувшимся, отечным, с узкими щелочками глаз и скорее напоминало лицо – плошку  какого-нибудь татара-монгола из иллюстраций к детским книжкам.
 
Это уже потом, когда жена будет дома, Костя узнает, что от первых схваток до окончания родов прошло долгих двадцать два часа. Узнает, сколько медперсонала собрали Галины роды за это время. Узнает, как спешащая медсестра к счастью для будущего ребенка выронила из рук и разбила вакуумную колбу, единственную в роддоме, как изрядно вспотевший огромного роста врач в последний момент прохрипел Гале, надавив со всех сил на ее живот растянутым в руках полотенцем:
 - Давай, девочка, сама! Давай! А то сейчас железные щипцы принесут! Давай, родная! Давай сама!
 
И она «дала», собрав все свои силы. И от страха, и от усталости, и от желания, чтобы все хорошо было у ее ребенка.

Все эти подробности Костя узнает потом. А сейчас, стоя на ледяном пригорке и глядя в сильно изменившееся лицо жены, он лишь только догадывался, что стоили для Гали эти роды.
 
Их молчаливое свидание длилось не больше минуты. Потом Галя куда-то исчезла и через минуту появилась вновь. Открыв форточку, она выбросила ему скомканную, написанную только что записку, улыбаясь, помахала рукой и вновь исчезла.

«Мне нельзя долго стоять. Я тебя люблю и целую.  Пока»,  - прочел Костя в записке.

Он снова вернулся в приемный покой, чтобы  узнать, что и как дальше?
 
- Что дальше мы вам скажем дня через два-три, не раньше, - сообщила ему та же самая медсестра. – А сейчас возьмите вот справку для ЗАГСа. Без свидетельства о рождении ребенка из роддома их точно не выпишут.

Костя поехал в общежитие. Ему надо было обязательно поделиться со своими друзьями новостью - у него родился сын, он стал отцом! По пути он зашел в отделение связи и отправил телеграммы об этом своей матери и Галиным родителям.
 
А вечером в их бывшей общей комнате общежития шла гульба.

- Молодец, Костя! Ну, ты молодец! – кричали ему его пьяные приятели. - Мужик! Мужчина родился! Молодец, Костя!

Косте уже надоело им повторять, что это не он молодец, а его Галя, и он лишь счастливо улыбался на все их тосты.
 

- Как назвали сына? – поинтересовалась у Константина сотрудница ЗАГСа, заполнявшая свидетельство о рождении, когда он на следующий день явился туда со всеми необходимыми документами.

Над этим вопросом  Школьников мучился все сегодняшнее утро. Он знал, что имя Федор, которым он в честь своего покойного отца решил назвать будущего сына, совершенно не нравилось Гале.
 
- Костя! Пожалуйста! Только не Федор! – каждый раз говорила она ему, когда у них заходил разговор на эту тему.
 
Он даже не предполагал тогда, что ему одному придется получать свидетельство о рождении сына, когда жена будет еще в роддоме. Будь Галя сейчас рядом, он попытался бы еще раз переубедить ее, что в имени Федор «нет ничего колхозного».

Теперь же получалось, что мнение Гали никого не интересовало. А это было нечестно и несправедливо, стоило только Косте вспомнить вчерашнее лицо Гали с явными следами мучений, которые ей пришлось перенести.
 
Эти мысли постоянно вертелись у него в голове, пока он ехал в ЗАГС, и он просто не знал, как поступить.

- Так какое имя будем вписывать? – вновь повторила сотрудница ЗАГСа, оторвавшись от лежащих перед ней на столе бумаг и бросив взгляд своих черных глаз на Костю.

И вот глядя в эти глаза, Константин еще раз вспомнил глаза Гали в окне роддома, ее измученное лицо, а потом  лицо ее отца, своего тестя Николая Филипповича, тихого доброго человека, которого Галя беззаветно любила, как она любила и свою мать…..

- Николай, - произнес Костя.

- Хорошо. Значит, записываем, - вновь, склонившись над бланком свидетельства, уже сама для себя по слогам произнесла сотрудница ЗАГСа. – Школьников Николай Константинович….


8
Зам генерального директора по кадрам и режиму Привольского производственного объединения «Салют» Георгий Моисеевич Маклаков был мужчина грузный, тяжело дышал и, несмотря на направленный прямо ему в лицо поток воздуха от настольного вентилятора, явно был измучен жарой.
 
Он исподлобья вскинул неприветливый взгляд на вошедших в кабинет и вместо ответа на их «здрасьте» бросил коротко, не выпуская изо рта только что прикуренную сигарету:
- Дипломы и направления.

Галя подала свои документы первой. За ней на стол зама свой диплом  «с отличием» положил Костя.

- А ваше направление, молодой человек? – глядя только лишь на лежащие перед ним документы, будто обронил свой вопрос Маклаков, первым взяв в руки именно диплом Кости и одновременно натренированным движением переместил дымящуюся сигарету из левого угла толстых губ в правый.

- А я уже не молодой специалист, - усмехнулся Костя. – После окончания института год проработал там.  На кафедре аэродинамики.

- А на кафедре чем занимались? – снова не поднимая глаз от стола бросил Маклаков.

И когда Школьников довольно подробно рассказал внимательно слушающему его заместителю генерального директора «чем он занимался», тот уже спросил вполне заинтересованно, теперь глядя в лицо Кости:
- Чего ж ушли? На такую работу сразу после окончания института не так уж и просто попасть?

- Не просто…, - Костя на мгновение задумался говорить ли правду, а потом продолжил с прежней усмешкой. – Но заниматься наукой на съемной квартире с маленьким ребенком и ста двадцатью рублями зарплаты оказалось для меня делом непосильным!

Это была неправда. Он готов был снести любые жизненные неудобства ради своей любимой аэродинамики. Более того, и его Галя готова была пожертвовать многим, чтобы у него все получилось, что он задумал и о чем он мечтал. Но….


После защиты диплома у Константина было еще три месяца военных лагерей. Потом месячный отпуск, который он целиком посвятил своему маленькому сыну, тем самым дав возможность жене хотя бы этот месяц спокойно проучиться в институте.
 
На кафедре он появился только в начале октября и неожиданно для себя узнал, что доцент Векшин уже месяц, как там не работает.  Более того, сотрудники кафедры смотрели на Школьникова неприветливо, чураясь его, будто прокаженного.
      
  - Понимаешь, старик! – пояснил ему молодой ассистент Кийко, с которым у Кости были более – менее доверительные отношения. – Тут такое дело! Векшин побил горшки с завкафедрой. Толком никто ничего не знает…. Говорят, шеф имел какие-то виды на вашу тему в плане своей докторской.  Ну, а Юрчик все подмял под себя…. Короче,  Юрчик два месяца назад повторно женился….
 
Тут Кийко сделал паузу, по-видимому, для того, чтобы Школьников до конца осознал важность этого поступка доцента Векшина, а потом продолжал осклабившись:
- Но он не просто женился! А женился на дочери замначальника ЦАГИ! Теперь Юрчик перешел работать туда. Вместе с вашей темой…. Шеф был вне себя от ярости…. Он сейчас в командировке, в Москве. Когда вернется, думаю, расскажет тебе больше!
 
Вернувшийся из Москвы заведующий кафедрой ничего большего Школьникову не рассказал. Но его дальнейшую перспективу обрисовал достаточно ясно.
 
- Как Вы, наверное, уже знаете, - официальным тоном начал заведующий, пригласив Костю к себе в кабинет. – Доцент Векшин у нас на кафедре больше не работает.  Научная тема, под которую открывалась ваша должность, передана в Центральный аэро-гидродинамический институт. Поэтому я не вижу сферы вашего дальнейшего использования на кафедре….  Вы  к нам попали по распределению, как молодой специалист…. И у вас есть полное право проработать у нас три года. Но я не буду возражать, если вы найдете себе другое место работы.
 
Это был крах! Крах всем надеждам! Он не помнил, как вышел из кабинета заведующего. Пелена застилала ему глаза. «Попрыгунчик, попрыгунчик!» - вертелось в голове. Почему-то вспомнилась именно эта случайно оброненная полгода назад Валерием Билыком краткая характеристика Векшина. Константин понял, что стал разменной монетой в каких-то неизвестных ему взаимоотношениях доцента с заведующим кафедрой. При этом первый даже не счел нужным его предупредить, что увольняется и уезжает, а второй просто на нем отыгрался, по-видимому, за непорядочность первого.
 
«Вот уж, действительно, нравы в этом научном кооперативе!» - вспомнил Школьников фразу из недавно увиденного рязановского фильма «Гараж». «Уволиться! Немедленно!» - было тогда его первым желанием. Но потом он подумал о Гале, маленьком Коле….  И верх взял прагматизм.

- Может тебе еще раз сходить к Билыку? Он же приглашал тебя к себе на работу, - озвучила ему вечером свой прагматизм Галя.

- Нет. Это будет как-то уж совсем неприлично. Сначала - не хочу!  Потом – возьмите! Да, и не хочу я, действительно, больше заниматься всеми этими комсомольскими делами. Противно!

- Тогда, что?

- Получишь распределение ты, как молодой специалист.  Осталось ждать всего девять месяцев. Срок беременности, - усмехнулся Костя. - Куда получишь, туда и поедем! Вместе! Думаю, для меня с моим красным дипломом  там тоже работа найдется…. А девять месяцев, я уж как-нибудь перекантуюсь в этом «научном кооперативе»….
 
Галя получила распределение в Привольское производственное объединение «Салют», выпускающее авиационные двигатели. Так они оба оказались в Привольске.

Но нужно ли было это все сейчас рассказывать Маклакову? Да и нужно ли это было самому Маклакову?


- Ну что ж, и такое бывает, - усмехнувшись и явно не поверив ответу Константина, буркнул тот в своей прежней манере.

А потом внезапно оживился. Бросил взгляд своих карих глаз, в которых теперь играли веселые искорки, прямо в глаза Кости и заговорил уже вовсе по-другому, заинтересованно, живо:
- Сейчас я тебе найду работу! Такую, что через день забудешь про свою кафедру! Наука такая, что тебе и не снилась!

С этими словами он снял телефонную трубку:
- Михал Николаевич! Приветствую! Тут у меня паренек один интересный сидит!
 
Сначала он рассказал о Школьникове, потом довольно долго слушал своего собеседника, смеясь и повторяя при этом «Да, знаю, знаю!». Потом снова заговорил:
- Да, ты послушай меня! Ты сначала с ним сам поговори! Мне кажется, он Лейзеровичу очень даже подойдет! (Снова пауза, смех, снова «знаю, знаю»). Ну, хорошо! Договорились! Я направляю! Хорошо!

- В общем так, молодой ученый! - теперь уже обращаясь к Косте, произнес с ухмылкой зам генерального директора. – Пойдешь сейчас к главному конструктору…. Воскобойников Михаил Николаевич…. И теперь только от тебя самого зависит, получишь ли ты ту работу, о которой я тебе только что говорил!

При этом Маклаков многозначительно, сделав паузу, посмотрел на Костю, будто тот по одному этому взгляду должен был понять весь смысл только что услышанного разговора с неизвестным Воскобойниковым и что именно он сам должен теперь сделать, чтобы получить «ту самую работу».

- Ну, а ты, красавица! - продолжил Маклаков, обращаясь к Гале. – Пойдешь на собеседование в отдел автоматизации. А после  оба опять ко мне!

 
В приемной главного конструктора не было никого кроме полной средних лет секретарши, которая, болтая с кем-то по телефону, жестом показала Школьникову, чтобы тот присел. Костя исполнил это указание и, дожидаясь пока секретарша наговорится, стал блуждающим взглядом изучать помещение приемной.
 
Слева от него находилась дверь, на которой висела табличка «Главный конструктор Воскобойников М.Н.», а на двери справа висела табличка с надписью «Первый заместитель главного конструктора Карпенко В.В.. кандидат технических наук».

Отметив с удовольствием про себя, что отдельные сотрудники «Салюта» имеют ученую степень, Костя стал ждать, когда закончит свою болтовню по телефону секретарша.
 
Та, положив трубку, только успела выяснить цель визита Школьникова, как послышался какой-то щелчок и довольно грубый, явно прокуренный мужской голос проговорил в динамике, стоявшем на ее столе:
- Зайди.

Секретарша, неожиданно для своей комплекции, вмиг подскочила и как только открыла двойные двери кабинета главного конструктора, сразу же стала выслушивать, что ей нужно немедленно сделать, каждый раз повторяя подобострастно:
- Хорошо, Михаил Николаевич! Я поняла, Михаил Николаевич!

Из кабинета при этом слышался гул голосов. Там шло какое-то совещание.

- Кто меня там ждет? – недовольно спросил Воскобойников (грубый голос принадлежал именно ему), когда закончил перечислять секретарше свои поручения.

- Пришел молодой специалист. Говорит, что о нем с вами разговаривал Георгий Моисеевич Ма….

- А-а! – прогудел невидимый Косте Воскобойников. – Маклаков сказал, что он для меня слишком умный! Отправляй-ка ты его сразу к Лейзеровичу!

После этого в кабинете раздался смех кого-то из присутствующих там.

- Пройдите к Анатолию Абрамовичу Лейзеровичу, - смущенно проговорила Школьникову секретарша после того, как с осторожностью прикрыла дверь в кабинет своего шефа. – Это налево, дальше по коридору.

Не менее смущенный таким приемом Костя побрел по коридору дальше и вскоре остановился у двери с табличкой «Заместитель главного конструктора Лейзерович А.А., доктор технических наук».

«У них тут что? Чем ниже должность – тем выше ученая степень?» - невольно пронеслось у него в голове.

Анатолий Абрамович Лейзерович являл собой более молодую копию заместителя генерального директора Маклакова. Их внешнее сходство подчеркивалось не только явной принадлежностью к одной национальности, но и одинаковой кучерявостью смолисто-черных голов, мясистостью носов и толстостью губ.

Когда Костя открыл дверь в кабинет, ему показалось, что Лейзерович спит. Кабинет был совсем небольшой, а его хозяин сидел за столом боком к двери, закинув голову с прикрытыми ресницами на спинку кресла. На звук открывшейся двери голова эта, не отрываясь от спинки кресла, повернулась в сторону Кости, и тот увидел обращенный на него в недоумении взгляд больших черных глаз. Взгляд этот выражал лишь один вопрос: «Ну, чего ты ко мне приперся?» Но Школьников сразу понял, что он помешал хозяину кабинета не спать, а думать. И понимая это, а также то, что вот именно от этого человека и будет сейчас зависеть, получит ли он ту самую работу, о которой намекал ему Маклаков, Костя коротко и четко изложил цель своего визита.
 
- Чем ты занимался на кафедре? – сразу перейдя на «ты» спросил Лейзерович, глядя куда-то в окно, когда Школьников уже сидел напротив него.

- Аэродинамикой!

- Аэродинамикой занимался еще Жуковский. Чем конкретно ты занимался? – явно недовольный Костиным ответом перевел свой взгляд на него зам главного конструктора.

- Собственно…. Все сводилось к решению нелинейного дифференциального уравнения второго порядка….

- Записывай уравнение, - протянул ему лист бумаги Лейзерович.

- Ну? И в чем же тут проблемы? – задал он свой очередной вопрос, но уже вполне заинтересованно, когда Школьников закончил писать довольно длинное уравнение.
 
- Вот в этом члене. Он имеет вот такой вид, - уже довольный тем, что нашел человека, которому он может продемонстрировать свои знания, а главное, который может эти знания оценить, продолжал писать свои  формулы Костя. – А вот эти коэффициенты определялись уже экспериментальным путем!

- Само же уравнение решалось численно, на ЭВМ, методом Рунге-Кутта четвертого порядка, - увлекшись, продолжал Костя, не обратив внимания, как хозяин кабинета сказал кому-то по телефону «Зайди!» и запнулся лишь, когда в кабинете появился высокий стройный мужчина лет сорока пяти, примерно ровесник Лейзеровича.

- Владимир Петрович Левашов, начальник бригады прочности, а теперь и твой тоже, - представил Лейзерович вошедшего.

А потом, когда тот присел рядом со Школьниковым, уже обращаясь к Левашову, произнес, вроде как просительно:
- Возьми его в группу Полины. Вместо Ткаченко.

- Полина же только через неделю выходит из отпуска? -  возразил недоуменно Левашов.

- Да, знаю! – будто отмахиваясь от неприятного известия, проговорил Лейзерович. – Надо взять! Вместе потом будем отбиваться!

- Ну, уж нет! – засмеялся Левашов. – Теперь отбиваться будешь только ты один! А мое дело – сторона!
 
После этого Левашов, даже и не задумываясь о какой-либо  субординации, встал, и уже направляясь к выходу, бросил Косте:
- Пошли со мной!
 
- Да, подожди! Дай я ему хоть «бегунок» для Маклакова подпишу! – заметно огорченный отказом Левашова, остановил их, как-то сконфуженно улыбаясь, Лейзерович.

- Теперь пойдем ко мне, молодой да ранний! – скомандовал Левашов, когда они с Константином вышли в коридор. – Расскажешь, чем это ты так пронял нашего  профессора, что он без санкции Полины Ивановны осмелился тебя к ней в группу определить.

- А Полина Ивановна, она что? Академик? – уловив иронию в словах Левашова, в его же манере задал свой вопрос Костя.

Будущий начальник ему однозначно нравился.  Именно тем, как он себя вел и с ним самим и только что со своим непосредственным начальником – Лейзеровичем. Свободно и уверенно.
 
- Ага! Член-корреспондент! – засмеялся Владимир Петрович, так же уловив иронию Кости. – Но к твоему сведению, она у нас единственная на заводе женщина – кандидат  наук! Так что имей это в виду!
 
- У вас тут прям одни ученые! У нас на кафедре в институте было меньше!

- Это точно! Ученых у нас - хоть пруд пруди! А вот с неучеными - проблема! Работать некому! Теперь вся надежда только на тебя!

Весь этот диалог между ними происходил практически набегу, когда Школьников едва поспевал за высоким и быстро шагавшим по коридору Левашовым.
 

Галя ждала его у дверей приемной Маклакова.

- А ты почему здесь? – спросил Костя.

- А он сказал, чтобы я дождалась тебя. Чтобы мы к нему вместе зашли.

- Ну, тогда пошли! Как у тебя дела?

- Нормально! Сектор программистов. Коллектив вроде неплохой. В основном – молодежь. В общем, хорошо встретили! А у тебя?

- Ну, и у меня тоже все нормально! Даже больше, чем нормально! Не ожидал, что такое может быть на заводе!

- Какое такое?

- Такое замечательное, солидное все! – радостно произнес Костя.


- Что, молодежь? Не обманул я ваших ожиданий? – явно довольный собой, встретил их снова Маклаков.
 
О результатах собеседований он уже знал еще до их прихода. И сейчас удовлетворенный тем, что не ошибся, предугадал желание молодых специалистов и их будущих начальников, был доволен хорошо выполненной собственной работой.

- «Салют» - это вам не хухры-мухры! «Салют» - это фирма! – продолжал зам генерального директора. – А чтобы вы это почувствовали еще лучше, вот вам направление в  нашу «малосемейку». Не хоромы, а все-таки отдельная квартира!


Квартиру, действительно, нельзя было назвать хоромами. Вконец убитый когда-то паркетный пол с валявшимся повсюду мусором, засаленные обои, пропитавшиеся табачным дымом, давно уже не белые эмалированные раковина и газовая печь на кухне, такая же ванна и разбитый унитаз.

- Этой квартире не везет с постоянством хозяев. А последние полтора года вообще жили командировочные, шефмонтажники. Через месяц менялись вахтовым способом. Работяги! Что с них возьмешь? Пили ежедневно, -  пояснила им сотрудница заводского ЖЭКа, которая вместе с ними поднялась в квартиру. – Унитаз мы вам, конечно поменяем. Ну, а все остальное, ребятки, – собственными силами!

Но молодые люди не рассчитывали и на такое жилье, когда ехали в Привольск.
 Пределом их мечтаний была отдельная комната в общежитии.

- Галя! Впереди два выходных, еще успеем все вымыть и вычистить! – предложил Костя, когда работница ЖЕКа уже ушла. – А сейчас – поехали в город! Посмотрим!

На трамвае они доехали до центра, спустились к Днепру….

Вечер только начинался. Но было уже не жарко. С реки дул небольшой теплый приятный ветерок. Под его ласковыми дуновениями слегка развевались волосы Гали, трепетало ее легкое летнее платье.
 
- Галчонок мой родной! Как я тебя люблю! – обняв жену за плечи, произнес радостно Костя, когда они стояли у парапета набережной и смотрели на реку.  – Вот и начинается наша  новая жизнь! И ведь неплохо начинается!

Галя посмотрела на него.  Ее глаза светились счастьем.


9
- Костя! И ты, Полина!  Давайте ко мне! – в это утро Левашов появился на своем рабочем месте с приличным опозданием.

Когда подчиненные расселись вокруг его стола, Владимир Петрович продолжил:
- Сегодня ночью под Читой упал военно-транспортный «АН двенадцатый». Вроде бы точно установлено, что по вине двигателей….
 
- Много погибших? – перебила его Полина Ивановна.

- Нет. Был только экипаж.  Говорят, все выбросились с парашютом.
 
- Слава богу! – выдохнула Полина Ивановна облегченно.

- «Вася», как всегда требует, чтобы мы что-то посчитали еще до того, как будет выяснена полная картина, - продолжал уже с иронией Левашов. - «Наш», конечно, сразу высказал свое «фе», но Владимир Васильевич заявил: «Конечно! Не только посчитаем, но и эксперименты проведем!» В общем, как всегда все свалили на Лейзеровича….

- То есть на нас! – возмущенно воскликнула Полина Ивановна.

- Ну, а на кого, Полина!? – еще с большей иронией, чем прежде, откровенно издеваясь над прошедшим у генерального директора совещанием, воскликнул Левашов.
– Ну, не будет же Владимир Васильевич, в самом  деле, заниматься таким пустяком, как выяснять причину выхода из строя двигателей! Им бы с Ткаченко что-то более масштабное! Например, мост вдоль реки! Вот это –  задача достойная! Им по плечу, и по интеллекту!  А тут….
 
- Мне вот интересно, какие «эксперименты» они собираются там проводить? – хитро, словно это касалось его самого, улыбнулся Левашов через небольшую паузу. – Это ж тоже еще надо придумать!


Прошло уже три с половиной года, как Школьников работал в бригаде прочности под руководством Левашова. И за это время он хорошо изучил своего начальника, его ироничную манеру общения почти всегда, и со всеми.

И Константин, и Полина Ивановна Ганченко, та самая «член-корреспондент» и, действительно, единственная на заводе кандидат технических наук, проработавшая бок обок с Левашовым уже много лет, прекрасно понимали сейчас, о чем тот им говорит.

«Васей» был генеральный директор объединения Василий Сергеевич Карпенко, герой соцтруда, лауреат, депутат и обладатель еще многих других всяческих регалий. Человеком он был, несомненно, авторитетным, заслуженным и по праву занимавшим свое директорское кресло.  Но поскольку кресло это он занимал уже более двадцати лет, то не был лишен и таких черт, как чрезмерная уверенность в своей правоте, а также способность сломать любого, кто попытается ему в чем-то перечить. Не исключено, что именно эта «способность» и прилепила к нему прозвище «Вася».
 
«Нашим» был главный конструктор объединения Михаил Николаевич Воскобойников, единственный, кто позволял себе прилюдно «перечить» генеральному, по характеру такой же точно, как Карпенко, но при этом начисто лишенный малейшей дипломатии, которая у генерального директора все же была. Огромного роста, мощного телосложения и обладавший недюжинной физической силой, Воскобойников напоминал былинного богатыря, а его вечно строгий, даже свирепый взгляд никак не вязался с его же тонкой интуицией  и удивительным даром предвидения. Складывалось впечатление, что глядя на чертеж двигателя, главный конструктор без каких-либо расчетов мог предугадать, как поведет каждая его деталь в случае изменения какого-либо параметра его работы. Авторитет Воскобойникова в отделе был непререкаем и держался исключительно на уважении всех сотрудников. Поэтому за глаза его все и называли «нашим».
 
«Владимиром Васильевичем» был первый заместитель Воскобойникова -   грамотный, энергичный, но явно еще не доросший до этой должности сын генерального директора. После окончания авиационного института и защиты кандидатской диссертации он некоторое время проработал заместителем у Лейзеровича, когда тот, будучи тоже только кандидатом наук, возглавлял бригаду прочности, которой теперь руководил Левашов. Причем ни до этого, ни после такой должности - заместителя в бригаде прочности никогда не было. Затем Карпенко–младший некоторое время исполнял обязанности начальника испытательного цеха.  И вот незадолго до появления на заводе Школьникова стал первым заместителем главного конструктора. Говорили, что это компромисс, на который пошел Воскобойников из-за того, что во время войны Карпенко-старший, якобы рискуя не только собственной карьерой, но и судьбой, спас его от неминуемого незаслуженного ареста, когда на оборонном заводе в Омске, где они вместе только тогда начинали молодыми инженерами,  произошла крупная авария.
 
То, что он «не тянет», выглядит блекло на фоне таких «зубров», как Воскобойников, Лейзерович или Левашов, сын генерального директора хорошо понимал, но не мог признаться в этом даже самому себе, поэтому при любой возможности пытался прилюдно демонстрировать какие-то свои особые знания и возможности. Может быть, именно из-за этого ироничный Левашов  всегда, даже за глаза, называл младшего Карпенко исключительно по имени-отчеству.
 
Многое из этого Школьникову поведал еще в первую неделю работы на заводе Игорь Бирман, его ровесник, выпускник местного политеха, до этого уже год, проработавший в бригаде прочности. Тогда Школьников лишь входил в курс дела, в основном читая техническую литературу, которую ему посоветовал изучить Левашов до выхода из отпуска Полины Ивановны. Бирман, единственный во всей бригаде, чей возраст был сопоставим с возрастом Школьникова, был откровенно удивлен появлением того  в их коллективе, да еще в группе самой Полины Ивановны. А после того, как Игорь узнал, что Костя год проработал еще и на кафедре аэродинамики в институте, то и вовсе проявил чрезмерный интерес к его персоне. Но поскольку для того чтобы узнать что-то от Школьникова, надо было в свою очередь и самому рассказывать, то Бирман каждый обеденный перерыв заговорщицким тоном вещал обо всем и вся.

От него Константину стало известно, что Полина Ивановна женщина с характером, не любит блатных и чересчур умных и предпочитает брать в свою группу людей лишь с университетским образованием. Чуть позже стало известно, что сам Бирман как раз и есть тот самый «блатной». Его отец Борис Соломонович работал по-соседству в их же отделе начальником бригады компрессоров и очень хотел, чтобы сын попал именно в группу к Ганченко. Но познания Игоря в высшей математике, а главное желание совершенствоваться в этом направлении оказались ниже среднего, поэтому после месячной стажировки, он оказался в другой группе, занимавшейся делами попроще.
 
Школьникову, уже имевшему свое собственное представление и о Лейзеровиче, и о Левашове вовсе не хотелось слушать «откровения» Бирмана, но он просто не находил, что нужно сказать, чтобы тот их прекратил и одновременно не обиделся. А Игорь вываливал Косте все новые и новые сведения, большинство из которых ему были известны конечно же от отца. Что Полина Ивановна, как и Лейзерович, закончила мехмат местного университета, а на работу в отдел оба пришли одновременно с Левашовым  – выпускником авиационного института. Что все трое держатся друг за друга и на хорошем счету у Воскобойникова, но их явно недолюбливает Владимир Васильевич, а они ему платят тем же. Что Левашов тоже собирался защищаться много лет назад, но у него произошла какая-то неприятная история с диссертацией в Москве, после чего он на это дело плюнул. Что с Сашей Ткаченко, чье место теперь занял Костя, у Полины Ивановны были постоянные конфликты, так как тот в рабочее время больше занимался своей диссертацией и поездками на всякие научные конференции. Что теперь Ткаченко, уже кандидат наук, перешел на должность начальника вновь созданной по инициативе Карпенко-младшего бригады экспериментальных исследований. И что вся эта бригада создана в пику Лейзеровичу, который до этого один в отделе курировал всю научно-исследовательскую работу.
 
Саша Ткаченко, на шесть лет старше Школьникова, видный, высокий, пышущий здоровьем и уверенностью молодой человек, приехавший из командировки к концу той первой рабочей Костиной недели, в слегка надменном тоне также счел нужным изложить тому свою точку зрения на окружающих.  Со слов Ткаченко выходило, что и Левашов, и Полина Ивановна – это все вчерашний день! А настоящая наука сегодня сосредотачивается вокруг Владимира Васильевича, который в скором времени непременно пересядет в кресло главного конструктора, учитывая пенсионный возраст Воскобойникова. И именно под крылом младшего Карпенко сейчас собираются все молодые перспективные  кадры отдела. Что же касается Лейзеровича то, да – он несомненный авторитет, но иногда и авторитетам приходится уступать.

Вышедшая из своего отпуска Полина Ивановна Ганченко, о которой Школьникову пришлось так много узнать заочно,  оказалась женщиной мягкой, деликатной и очень приятной в общении. Она долго и подробно, словно учительница начальных классов, объясняла Косте все, касающееся его будущей работы так, что тот не заметил и тени какого-либо неудовольствия с ее стороны  своим «несанкционированным» появлением в ее группе. Школьников не знал, были ли какие-то «разборки» у нее по этому поводу с Левашовым и Лейзеровичем, но вот проверка его собственных знаний со стороны Ганченко однозначно была.
 
На второй день после своего появления на работе она попросила рассчитать его прочность вала турбины, который «прослабили» в нескольких местах в одном из цехов. При этом Полина Ивановна возмущенно допытывалась у технолога, принесшего всю документацию по этому случаю: «Ну, вот как такое могло произойти, если у вас все станки с числовым программным управлением?» Но технолог лишь пожимал плечами, смущенно улыбался, заверял, что все это произошло не в его смене, и нес явную околесицу только лишь для того, чтобы от него отстали. Когда же Константин к концу дня положил Ганченко готовый расчет, который, словно научная статья сопровождался текстом, объясняющим, почему именно такие формулы были в нем применены, Полина Ивановна весьма довольным тоном, произнесла:
- Костя, да ты не трать время на весь этот текст! Ведь и так будет понятно! К тому же…. Я забыла тебя предупредить, вот здесь у нас уже есть подобные расчеты, - показала она на пухлую папку в шкафу. - Порой не надо и формулы писать, а сразу подставлять цифры, и  только!

Но по этому, незначительному вроде бы разговору, Школьников тогда понял: «проверку он прошел!», как и то, что о результатах этой проверки, уже к своему удовольствию, вскоре узнали и Левашов, и Лейзерович.

Все это было три с половиной года назад, а сейчас Константин вполне уверенно чувствовал себя  за одним столом с Левашовым и Ганченко. Ведь ему уже ничего не надо было им доказывать, он давно все доказал своей работой. Незаметно для всех и себя самого Костя превратился в одного из ключевых работников, к мнению которого прислушивались не только сотрудники бригады прочности, но и Лейзерович, и Воскобойников, и даже почему-то недружелюбно посматривающий на него Владимир Васильевич.

А полгода назад произошел случай, который однозначно определил положение Школьникова в бригаде. Тогда Левашов собрался в свой очередной отпуск, и вот всегда замещающая его Полина Ивановна вдруг при всех произнесла:
- Владимир Петрович! Оставляй вместо себя Костю! Мне эти все административные дела, все эти совещания с «великими» уже надоели! Потом заснуть от них не могу!

- Я б оставил, Полина, - со своей обычной иронией произнес Левашов. – Да вот Костя у нас даже не руководитель группы. И все эти должности в нашей бригаде пока что заняты….

- Ну, тогда я готова ему свою должность уступить! Мне эта десятка к окладу погоды особой не делает!

- Тогда пошли к Воскобойникову, - спокойно и с той же иронией, будто происходит абсолютно заурядное действо, произнес Левашов.

Через полчаса, когда они уже оба улыбающиеся вернулись от главного конструктора, Владимир Петрович, произнес громко, чтобы слышали все:
- Константин Федорович Школьников только что назначен начальником группы вместо Полины Ивановны и остается вместо меня исполнять обязанности начальника бригады!

Тогда это произвело неотразимый эффект на всех присутствующих! Это при наличии в бригаде еще двух начальников групп, которые тоже проработали здесь почти по двадцать лет! А главное, Полина Ивановна, та самая Полина Ивановна, с выкрутасами которой считались и Левашов, и Лейзерович, то самая Полина Ивановна сама отказалась от своих пусть небольших, но все же, регалий  в пользу молодого Школьникова!
 
Все, конечно же, поняли, что столь неожиданное кадровое  решение, принятое Воскобойниковым свидетельствовало, что вопрос этот, по-видимому, уже обговаривался раньше и с ним, и с Лейзеровичем. Тем не менее,  это было что-то невероятное! А на Игоря Бирмана в тот момент было просто жалко смотреть.

    
- Поэтому, давайте поступим так! – подводя итог сейчас их короткому совещанию, резюмировал Левашов. – Ты, Полина, подбери всю статистику поломок данного типа двигателей для анализа. Лейзерович уже дал команду бригаде надежности на этот счет. А ты, Костя, начинай считать!

- Можешь считать все что угодно! – уже с откровенной иронией произнес Владимир Петрович через небольшую паузу. – Но только чтоб расчета этого не понял ни генеральный, ни Владимир Васильевич! Если даже я чего-то не пойму, то тоже не беда!

- А вообще-то, Воскобойников прав, вряд ли тут вина завода…. Скорее всего эксплуатационщики  что-то нахамутали, - уже серьезно подытожил он. - Отказали сначала два двигателя на одном крыле, а через несколько минут – на другом. Тоже почти одновременно…. Но «Вася», есть «Вася»!

- Может птицы? – предположил Костя.

- Ну, разве что четыре очень крупных филина сразу! – засмеялся Владимир Петрович. – Дело то было ночью! Хотя…. Если останется время, можешь посчитать и это!
 
Школьников понимал все, что сейчас от него требовалось.
 
Задание, что им предстояло выполнить еще до заключения комиссии, которая должна расследовать эту аварию, было похоже на известное сказочное веление: «Пойди туда - не знаю куда и принеси то - не знаю что!». Генеральному директору нужен был наукообразный отчет с множеством длинных и непонятных формул, и с выводами, что аварийное отключение двигателей в полете произошло не по вине производства. Отчет, которым бы он мог потрясти где-нибудь «в верхах», в случае если заключение комиссии будет все-таки не в пользу завода.

Для выполнения такого задания необходимо было не только знание самого предмета, касающегося прочности и надежности авиационных двигателей, но филигранная казуистика, умение оперировать многими знаниями из различных других областей науки и техники, порой далеких от авиадвигателестроения. Предстоящая работа имела заранее поставленную антинаучную цель, но для ее выполнения нужны были именно научные знания и способности.
 
Поэтому внутренне Константин был польщен, что ответственным за такую работу назначен Лейзерович и он со своей группой, а не бригада Ткаченко, которую на прошедшем совещании так явно протежировал сын генерального директора. И все сидящие сейчас за столом понимали, как этот факт раздражает и Ткаченко, и младшего Карпенко.
         
Константина вовсе не беспокоило, что то, чем он должен будет заняться, называется попросту замыливание глаз министерским чиновникам, имеющих полномочия карать и миловать своих подчиненных на местах.  Он прекрасно знал, что случаи выхода из строя двигателей из-за производственного брака были очень редки.  И все такие случаи подвергались тщательному и строгому разбирательству на заводе с внедрением необходимых изменений в производственный процесс, после которых подобные дефекты уже просто исключались. Поэтому его отчет никак не мог повлиять на качество выпускаемых изделий. Чаще всего причиной аварий было все же несоблюдение правил эксплуатации и иногда, когда двигатель только запускался в серию, конструкторские недоработки. Но в данном случае они исключалась, так как тип двигателей потерпевшего аварию самолета эксплуатировался уже почти тридцать лет.
 
Одним словом, сегодняшний путь Школьникова «в никуда и ни за чем» мог иметь серьезные последствия для заводского руководства и однозначно содержал в себе элементы творчества.

Раздав задания всем своим сотрудникам, Константин сел за самое важное – текст отчета. Уж его-то прочтут, и в нем смогут разобраться все! А, следовательно, он должен стать просто песней с вкраплением множества сложных формул и цифр к ним.

 
Поздно вечером на следующий день, когда уже все разошлись, а Константин с Ганченко  и Левашовым вновь сидели за одним столом, обсуждая, что нужно убрать, а что добавить в отчет, во внезапно распахнувшейся вовсю ширь двери их комнаты появилась огромная фигура Воскобойникова. А когда тот уже переступил порог, сидевшие за столом увидали и выглядывающего из-за него откуда-то сбоку улыбающегося Лейзеровича.

- Ну? Что тут у вас? Получается? – поинтересовался своим прокуренным басом Воскобойников, уже подойдя к столу.

- Да вроде получается, - ответил за всех Левашов с явным недоумением, по-видимому, уловивший какой-то подвох в словах главного конструктора.

- Ну и хорошо, - абсолютно спокойно продолжал Михаил Николаевич. – Выбросьте теперь все это в мусорное ведро…. Разбившийся самолет был заправлен некондиционным топливом. С большой примесью воды….
 
- Вот это армия! – прогремел он опять после всеобщей молчаливой паузы. – Прощелыги!
 
Полина Ивановна, как сидела за столом, так и уткнулась лицом в разложенные перед ней бумаги, забившись вся в беззвучном хохоте.
 
Теперь уже все смотрели только на нее.

А она, закончив свой невеселый смех, подняла голову и, ни к кому не обращаясь, произнесла усталым голосом:
- Господи! Когда же это все закончится? Ну, просто цирк на дроте!

Затем встала и пошла к своему рабочему месту.

Было понятно, что ее слова касаются не аварии, а вот этой, такой бессмысленной их спешки, связанной с подготовкой никому теперь уже не нужного отчета.

- Полина! Без упадничества! Нас еще ждут великие дела! – пробасил Воскобойников дружелюбно.

- Михал Николаевич! Да бог с ним, с этим отчетом нашим, - весело, но откровенно язвительно воскликнул Левашов, переходя опять в свою обычную ироничную форму после услышанной новости и почти истерического смеха Полины Ивановны. – Что там с экспериментами-то у Ткаченко? Уже боюсь сказать, у Владимира Васильевича! Провели?

Воскобойников оглядел теперь всех своим свирепым взглядом и молча вышел.
 

10
Этот киевский только начинающийся майский вечер был отчего-то особенно хорош.
 
Киевом Школьников был очарован давно, еще в самый первый приезд сюда почти десять лет назад на какую-то молодежную конференцию, посвященную годовщине Победы в Великой Отечественной войне. Теперь же, когда его командировки в столицу Украины стали регулярными, он каждый раз находил все новые и новые подтверждения того, что та его первая в какой-то степени спонтанная  любовь к городу была вовсе не случайной и не обманчивой.

Ощущаемая практически на каждом шагу «столичность» Киева не сопровождалась той традиционной московской суетой, в которой безучастные прохожие, вечно спешащие и норовящие успеть везде и всегда раньше тебя самого, казалось, буквально локтями проторяли путь, не замечая никого рядом с собой. Напротив, уличная жизнь древних киевских холмов была размеренной и по-домашнему уютной, зачастую сопровождаемая улыбками вовсе незнакомых друг другу людей. А хоть и не часто, но непременно встречаемая на киевских улицах грамотная украинская речь, а не суржик, что и в Привольске  был не редкостью, почему-то еще больше придавала городу не провинциальность, а именно столичную домашность.
   
Сегодняшний же вечер, был хорош до обворожительности, как и весь Киев в эту пору.
 
Сидя развалившись на скамейке у Владимирского собора, где он договорился встретиться со своим другом Владимиром Дацюком, который как всегда опаздывал, Константин снова и снова окидывал взглядом чудодейственный вид цветущих каштанов и лип с их неповторимым обволакивающим запахом, пропитавшим весь уличный воздух.

Любуясь буйством разгулявшийся во всей своей красе весенней зелени и словно под стать ей тонкими изящными фигурками молоденьких девушек в легких платьях и только что вошедших в моду таких же легких комбинезонах, Школьников испытывал подлинное наслаждение от погружающегося в майский вечер города, словно опьяневшего от этого чарующего благоуханья.

На душе у него было светло и умиротворенно. И от результатов только что закончившегося очередного напряженного командировочного дня, и от того, что все в его жизни складывается так удачно, и от вида этих чистых и ухоженных киевских улиц, будто недавно кем-то умытых и почему-то тоже придающих сейчас дополнительную веру и надежду в будущее.

Весна 1985-го года, дохнувшая, как стало принято говорить, своим «апрельским ветром перемен» на жизнь всей огромной страны, привнесла действительно много отрадных перемен и в жизнь Константина Федоровича.

Именно так, по имени и отчеству, стали называть его некоторые сослуживцы с тех пор, как два месяца назад он был назначен заместителем начальника бригады прочности. Кроме несомненных моральных дивидендов новая должность еще и на тридцать рублей повысила заработную плату Школьникова. А это было существенным подспорьем для семьи, которая увеличилась еще на одного человека, после того, как его любимая Галя родила два года назад такое шустрое и такое занятное милое существо –  дочку Катеньку, любимицу их всех, включая и пятилетнего Колю.

Что же касается самого назначения, то оно оказалось снова неожиданным. Ведь такой должности - заместителя начальника, не было ни в какой другой бригаде отдела главного конструктора.  Раньше именно эту должность занимал Карпенко-младший, сын генерального директора. Но, то был сын генерального, «блатной», «надежда папы», как его называли на заводе. Константина же никак нельзя было причислить к «блатным», поэтому назначение указывало лишь на то, что его работу оценили не только в отделе, но о ней знало и руководство завода. Началось все с того, что полгода назад Школьникова  избрали секретарем парторганизации отдела. И хотя это избрание лишь отнимало время и особо никак его не радовало, но оно не могло быть случайным, так как всегда санкционировалось сверху, и, по-видимому, было необходимым элементом в замысловато-хитром процессе продвижения по службе молодых кадров.

А теперь у него в портфеле, стоявшем сейчас рядом на скамейке, еще лежал и отзыв известного ученого, академика и директора академического института, в котором говорилось, что доклад Константина Федоровича, сделанный сегодня на семинаре в этом институте, может служить основой диссертации на соискание ученой степени кандидата технических наук. Доклад  был результатом исследований, к которым его привлек Анатолий Абрамович Лейзерович, тот самый, что так тщательно проверял знания Школьникова еще при первом их знакомстве. Константин Федорович понимал, что надо еще оформить материалы самой диссертации, опубликовать их в виде печатных статей, но этот отзыв давал ему огромный карт-бланш для будущей защиты.

К тому же сам он никуда не спешил. Работа на заводе в корне изменила его предыдущие представления о науке и об ученых. Теперь он знал, что ученые звания и степени довольно часто не совпадали с учеными знаниями. И наоборот, он видел рядом с собой людей обладающих таковыми знаниями, но не имеющих никаких ученых регалий, как тот же его непосредственный начальник Владимир Петрович Левашов. Но самым ярким представителем таких людей для него был главный конструктор объединения Михаил Николаевич Воскобойников - самородок под стать любому академику,  обладающий просто энциклопедическими знаниями. Поэтому все свои научные изыскания Школьников воспринимал исключительно как дополнение к тому, чем он занимался ежедневно, а именно к своей основной работе на заводе. Ведь за нее его ценили и уважали те, кого ценил и уважал он сам.

Косте, действительно, было приятно сознавать, что его научные исследования под кураторством Лейзеровича на протяжении этих почти четырех лет не вызывали и малейшего недовольства со стороны старших коллег. Наоборот, и со стороны «так и не защитившегося» Левашова и со стороны Полины Ивановны Ганченко, кандидата наук, но не любившей,  со слов  Игоря Бирмана, «чересчур умных» он всегда получал лишь поддержку. Как люди абсолютно самодостаточные они были лишены какой-либо зависти или ревности, чего как раз нельзя было сказать о самом Бирмане.
 
Школьников помнил, как сразу же после его назначения заместителем  начальника бригады в кабинете Лейзеровича  отчего-то очень долго просидел отец Игоря, Борис Соломонович, а потом туда же был приглашен сам Игорь, а затем и Левашов, который вернулся молчаливым, но явно раздраженным. Многие тогда догадались, что в кабинете Лейзеровича отца Игоря интересовал  вопрос, почему его сын, пришедший на завод на год раньше, до сих пор остается рядовым инженером, в то время как Школьников делает такую стремительную карьеру?  Обо всем этом еще долго потом шушукались в отделе, любившие посплетничать сотрудники, а сам Игорь словно нашкодивший кот, краснея и смущаясь, пытался все заговорить с Костей по любому поводу. Манера же говорить со Школьниковым у старшего Бирмана, который руководил в отделе бригадой компрессоров, всегда было вызывающей и демонстративно пренебрежительной, так что Косте в беседах с ним требовалась недюжинная сила воли и сдержанность, дабы не перейти на ответную грубость.

 Но все это было лишь мелкими червоточинками на фоне того удовольствия, которое Константин Федорович получал и от работы, и от жизни после своего приезда в Привольск. Поэтому вспоминая сейчас свои переживания почти пятилетней давности, связанные с незаслуженным и непорядочным изгнанием его с кафедры аэродинамики, он с удовлетворением отмечал, что судьба оказалась не такой уж несправедливой и даже благосклонной к нему.
 
Вон Володька Дацюк, чьи научные способности никак не уступали его собственным, и которого он сейчас ждал сидя на этой скамейке, год назад и вовсе начал все с самого начала.
 
После окончания института Владимир, так галантно уступивший когда-то Косте место на кафедре, получил направление в престижное киевское КБ Антонова.  Но работать ему пришлось в области далекой от аэродинамики. Тоскливо вычерчивая различные детали шасси самолета, он со временем заинтересовался распределением ударных нагрузок в этих конструкциях. А год назад вовсе ушел из конструкторского бюро и поступил в аспирантуру Института проблем прочности. Так они оба мечтавшие когда-то заняться аэродинамикой занялись проблемами прочности. Но если у Школьникова его научно-исследовательская работа стала естественным продолжением работы на производстве, то Дацюку пришлось выбирать между работой и наукой. Выбрав второе, Владимир потерял в заработке, но приобрел более увлекательное занятие для себя. А будучи неженатым и привыкший в быту довольствоваться малым, он спокойно переехал из одного общежития в другое и чувствовал себя сейчас вполне благополучно.
   
Так же в общежитии и не в Киеве, а совсем уж в нестоличном Конотопе жил их третий институтский друг Витька Ягодин, работавший  на тамошнем авиаремонтном заводе начальником участка, где изготавливались какие-то резиновые шланги. Первые три года, работая сменным мастером, Ягодин  с яростью, которую только мог выразить его словарный запас, ругал в письмах захолустный Конотоп и завод, на котором ему приходиться трудиться. Но после того как год назад его назначили начальником участка Витькина ярость постепенно сменилась на безысходную тоску.
 
Вдали показалось улыбающееся лицо Дацюка  –  верный признак того, что тот первый увидел сидящего в своих размышлениях Школьникова, и наверняка подбирал сейчас в голове эпитеты, которыми будет награжден за свое, ставшим уже традиционным, опоздание. Поэтому подойдя ближе он, перехватывая инициативу, весело воскликнул:
- Что такой задумчивый, Константин Федорович? Как день прошел?
 
Школьников молча достал из портфеля и протянул ему отзыв академика.

- Ну что ж! Это уже серьезно! Молодец, Костя! Ты нас с Витькой обошел по всем статьям! Жена, дети, квартира! Теперь вот уже и диссертация почти в кармане. Молодец! – продолжал улыбаться Владимир уже сидя рядом со Школьниковым.

- Куда пойдем? – также улыбаясь, спросил Костя.

- А давай сначала просто пройдемся! Вечер такой чудный! А там решим!

- Сегодня Витька звонил, - продолжал Дацюк.  – Его в армию забирают.

- В армию???

- Он сказал, что вроде бы это его собственная инициатива. Его отец с кем-то там договорился, и его забирают в Летно-испытательный институт. А должность там была только военного.
 
- И что за должность?

- Да он и сам толком не знает. Что-то типа технической обслуги. Но все - равно к самолету ближе! - засмеялся Владимир. - И не Конотоп, а считай Москва!

- Слушай, ты не хочешь зайти? – предложил Костя, указав на спешащих во Владимирский собор людей, в основном женщин. – Там, по-моему, какое-то мероприятие. Я уже давно наблюдаю. Интересно посмотреть.

- Давай зайдем, - согласился Дацюк.

В соборе только закончилась служба, но люди не расходились, а чего-то ждали, переговариваясь между собой. Было душно. Всюду витал запах ладана и разгоряченных людских тел. Наконец послышались ахи и восклицания верующих, и на амвон, пристроенный в виде небольшого балкончика к одной из колонн собора, поднялся седовласый старец в расшитых золотом одеждах. Он был грузен,  болезненно красн лицом, а одежды явно были тяжелы для его возраста в этом душном помещении собора, да еще там - на высоте амвона. Стоявший рядом служка стал перечислять все церковные титулы взошедшего проповедника, но наши друзья из-за царившего бурного оживления среди прихожан смогли лишь услышать, что тот был профессором духовной академии. Потом он стал говорить, уткнувшись куда-то в разложенные перед самым носом шпаргалки и настолько тихо, что, несмотря на установившуюся тишину, нельзя было ничего разобрать. Владимир с Костей стали медленно, чтобы не доставлять особых неудобств внимательно слушающим проповедника верующим, пробираться вперед.

Они остановились, когда до него оставалось не более трех метров. Только с этого расстояния можно было что-то услышать. Но речь старца была настолько постной, произносимой на одной ноте без каких-либо интонаций, что никак не увлекала слушать его дальше. Он талдычил какие-то постулаты священного писания, не проявляя малейших эмоций ни в голосе, ни на своем уже абсолютно красном лице и вовсе не обращал внимания на то, какой отклик вызывает его речь у слушателей.

Старик явно отрабатывал положенное ему время.
 
Друзья еще раз осмотрели сосредоточенные лица внимательно слушающих эту речь верующих. Было понятно, что для них была важна сама фигура проповедника, а не то, что тот говорит. Константин с Владимиром хитро переглянулись между собой и стали пробираться назад, к выходу.

- Да-а! На его фоне даже наш доцент Джусь был бы огурцом! – вспомнив о догматизме институтского преподавателя истории КПСС, произнес Школьников, когда они вышли уже на свежий воздух.

- Маркс, по-видимому, был действительно прав, когда назвал это «опиумом для народа». Даже не предполагал, что и у них тоже так все запущено. Просто повсеместный «застой» какой-то! – рассмеялся Дацюк, вспомнив ставшее недавно модным словечко.
 
- Я тоже не ожидал! Как такое можно слушать? Даже если это Святое Писание, а ты - верующий!

- А вот и наши «святые»! – засмеялся снова Владимир, когда они подошли к висевшим вдоль ограды ботанического сада портретам членов Политбюро.
 
- А знаешь! – произнес Школьников, подойдя к висевшему первым портрету Горбачева. – Он, похоже, взялся всерьез! Кадры формирует быстро! Мне кажется, что дела в стране должны сдвинуться  с мертвой точки.
 
- Да! Да! – подхватил Дацюк. – Мне тоже так кажется! Должны, должны произойти серьезные перемены!


Киевский поезд приходил в Привольск рано утром. Школьникову повезло, первого трамвая пришлось ждать недолго. Входную дверь в квартиру он открыл своим ключом. Галя и дети еще спали, но до подъема оставалось не более десяти минут. Скоро начнутся обычные утренние хлопоты: сборы его самого на работу, потом Колю - в садик.  Он осторожно, чтобы не разбудить спящую всегда очень чутко жену, еще в прихожей вытащил из дорожной сумки целлофановый пакет и на цыпочках направился в комнату, к их супружескому ложу.

Галя спала лежа на спине тяжелым уставшим сном. Одеяло, которым она очевидно старалась все время укрыть беспокойно спящую рядом двухлетнюю дочку, теперь окончательно сползло куда-то наверх, потянув за собой и подол ночной  рубашки, тем самым полностью оголив главные женские прелести самой Гали. Но у соскучившегося по этим прелестям за время командировки Константина Федоровича вид обнаженной жены вызывал сейчас не чувство любострастия, а чувство безмерной нежности, благоговения, трепета и преданности. Он сразу догадался, что Катенька это «шустрое и милое существо», лежащая сейчас не в своей кроватке, а рядом с мамой, мирно уткнувшись носиком в ее плечо, опять устроила для Гали «веселую ночку».

Константину было жалко будить жену, вконец измотавшуюся с детьми за время его отсутствия. Он нажал на кнопку будильника, стоявшего рядом, который вот-вот должен был подать свой голос. А потом, встав перед кроватью на колени и осторожно просунув руку между женой и дочкой, уткнулся куда-то в теплые ото сна шею и плечо Гали, обнимая ее и шепча:
- Галчонок мой любимый! Галчонок мой! Как я по тебе соскучился!

- А? Что? Как это я не услышала, что ты приехал? – еще не до конца очнулась Галя от своего тяжелого сна, прижимая голову мужа к себе. – А думала, что уже не усну до твоего приезда.
 
Костя продолжал целовать и обнимать жену.

- Что это? – натолкнулась Галя рукой на целлофановый пакет, лежащий у нее на животе.

- Так. Кофточка.

- Какая кофточка?

- Подарок тебе.

- Подарок?

- И мине подаак! – прозвучал требовательный голос Катеньки.

Они и не заметили, как она успела проснуться и лежала теперь, насупившись, тоже на спине, теребя в руках уголок детской пеленки.

- Ты моя принцесса! – засмеялся Константин Федорович, протянув руку к дочке. – Есть и для тебя подарок! И для Коли тоже!


Картинка из интернета


продолжение: http://www.proza.ru/2019/11/24/1873