БАЙКОНУР
У каждого свой Байконур
Жарко… Очень жарко. Безжалостное солнце в самом зените, тени совсем нет. Колеса нашего автобуса с шелестом липнут к расплавленному гудрону, уж сорок минут безостановочно наматывают на себя десятки километров дрожащего марева.
Сколько видит глаз, вокруг ровная, как стол, горячая, как сковородка, потрескавшаяся красного цвета земля – безводная полупустыня. По ней – серая лента шоссе, прямая как стрела, истончаясь, теряется вдали.
Полтора часа назад наш самолет приземлился в аэропорту на окраине небольшого городка, которого нет на картах. В столичных аэропортах дикторы объявляют его как аэропорт «Крайний».
Только немногочисленные встречающие тогда знают, откуда прилетел этот самолет.
В полете мы были долго, покрыли расстояние в полстраны.
Достаточно времени еще раз прогнать перед мысленным взором все то, в результате чего я теперь так далеко от своей уютной квартиры.
…Бывает так, что измученная душа сама командует человеку, что ему надо делать. Разум на некоторое время как бы стушевался, он в смятении, и путь для Поступка открыт. Поступок с большой буквы - когда человек вдруг резко меняет свою жизнь.
Впереди полная неизвестность, нет дороги назад. Есть только один путь – вперед!
Последние командировки у меня проходят со скрипом, все более натужно. А эта с самого начала не задалась: приключения начались еще с дороги – в степи у нас сломался автобус. Твое детство прошло в Средней Азии, и ты знаешь, что такое тамошняя летняя жара. Так вот, сначала закипела вода, а потом надолго заглох мотор автобуса. Нас, пассажиров, было немного, но все свободные места и даже проходы забиты нашими рюкзаками, чемоданами, дорожными сумками. Мы все ехали надолго, а далеко и надолго налегке не ездят.
Как мы привыкли доверять технике: скорые поезда, самолеты скрадывают от нас большие расстояния и люди стали очень беспечны. Вот и мы поплатились за такую беспечность – за двадцать километров до нашей жилой "площадки" мы считали, что уже дома. В общем,у нас ни у кого уже не было воды, ни капли, а пить хотелось!
В горле шорох стоял и язык наждаком шевелился. Дело шло к вечеру, но солнце стояло все еще высоко, и тень от автобуса нас не спасала, и в автобусе сидеть невозможно – душно.
Через час странное чувство охватило меня. Чувство приближающегося конца, навеянного страхом, что отсюда нам уже не выбраться. Обреченным, равнодушным взглядом я обводил степь.
Сказать, что это была глухая степь – нельзя. Она всюду носила следы деятельности человека. Сколько охватывал глаз, высятся частоколы вы-
соковольтных мачт, антенных полей, паутины проводов, на земле переплетение труб. Но все это не оживляло степь. Сухая земля не
получала здесь ни капли живительной влаги. Вся вода по герметическим трубам идет мимо, к редким оазисам жилых и пусковых площадок.
Человек своим техническим вторжением здесь не
одухотворяет пейзаж, а делает его унылым, безрадостным, словно мы попали в преддверие тех планет, куда нацелены головки наших космических ракет.
Это странное незабываемое теперь на всю жизнь чувство длилось у меня пока не зашло солнце и сразу стало темно и зябко. Еще недавно перегретое тело, теперь знобило.
Водитель из чего-то развел костер, пламя коптило и пахло керосином, мы сгрудились у огня. На ровной как стол степи огонь виден издалека, вскоре к нам подъехала военная машина.
Офицер с двумя солдатами проверили наши пропуска, о чем-то
переговорили с водителем и быстро уехали.
– Сейчас они по рации с КПП вызовут вам другой автобус, -
объяснил водитель. Он все время оставался спокойным.
Кто-то, заботливо, накинул на мои плечи одеяло, кто-то подвинулся, что-
бы мне удобнее сидеть у огня, у меня стало хорошо и спокойно на душе. Подумалось: «Сейчас мы каждый сам собой и нам хорошо. Зачем люди прячутся в одно лицо? Чего мы боимся?» Я сказал им:
– Спасибо… Большое спасибо… –
– Вы совсем плохо переносите жару, – участливо произнес женский голос. И тут же она воскликнула:
– Ой! Что это? Кузнечики?
Словно по команде запела степь миллионами крошечных скрипок, их мощная ночная симфония устремилась к звездам.
– Кузнечики, да? – переспросила женщина, в ее голосе звучала радость: она очень хотела чему-нибудь радоваться.
Меня сразу перестало знобить – эта музыка согрела меня.
Захотелось погрузиться в нее всем телом от пяток до макушки.
И я встал во весь рост. Желтое пламя нашего костра стало таким маленьким.
Я стоял под ночным небом, объятый мерцанием бесчисленных миров. Снова маленький мальчик пришел ко мне, и больше нет неудовлетворенности прожитых лет. Я не знаю, что это такое: мой маленький мальчик. Каждая командировка дарит мне вот такие минуты обновления.
– Это цикады, – ответил мужчина хорошо поставленным голосом актера или педагога. – Мы находимся в полупустынной зоне Приаралья.
– Их так много! Где же они были днем, бедные? – Удивилась женщина. -А может это поют звезды? Посмотрите на них, какие они яркие и все дышат. Это большой звездный орган разговаривает с нами.
– Животный мир этой зоны разнообразен, – размеренно привычным тоном продолжал мужчина. – Здесь водятся тушканчики,
вараны, птицы, лисы и даже степные волки. Сейчас мы распугали их автобусом и огнем. Средняя годовая температура +3,+5 градусов по Цельсию.
– Вы, наверное, в школе работаете учителем? – спросил я.
– Работал, а теперь здесь пребываю испытателем, – усмехнулся он.
– Я тоже буду испытателем, – грустно сказала женщина. – Новую жизнь начинаю, – жалобно добавила, – судьба так сложилась.
– Мы все здесь вроде как обломки кораблекрушения. Не автобус, а Ноев ковчег наоборот, – подытожил мужчина.
– Ноев ковчег? Наоборот? – Удивленно воскликнула все время что-то записывающая молодая девушка. – Но почему?
– Там было Начало, – произнес мужчина по слогам последнее слово, а здесь – Конец. А вы, наверное, стихи пишите…
– Да, нет… – смутилась она, – я журналист местного телевидения.
– Вот как? Здесь и телевидение есть? – с иронией спросил он.
Вдруг где-то рядом оглушительно загрохотало. Под нами задрожала земля. В тот же миг яркий свет озарил всех сидящих у костра. Грохот усилился, свет становился все ярче! Мы повскакали с мест.
Совсем недалеко от нас из ярко освещенных клубов дыма со страшным грохотом поднималась в небо огромная
металлическая сигара. Как мне показалось в первый момент, она очень неохотно, толчками, с трудом отрывала себя от земли. Она росла и росла, поднимаясь в небо, а за ней тянулся, все удлиняясь, огромный огненный столб.
Горячий воздух, согретый не солнечным теплом, а огнем металла, волнами обдавал лицо, одежду и волосы. Высоко над головой этот же воздух колыхал ночной полог черного бархата с рассыпанными по нему южными яркими звездами.
Оглушенные фантастической картиной мы долго молчали, запрокинув головы, следили за уменьшающимся световым пятном.
– Пуск! – Спокойно констатировал водитель, когда грохот стих. – Теперь понятно, почему нас задержали в степи.
– Если бы вот так же вдруг стало понятно и все остальное,– тихо произнесла девушка.
– В белом венчике из роз? – Ерничал мужчина. – В ярком пламени сошел и свою руку возложил, да? Ну, давайте ваши стихи, читайте, а то вон за нами уже автобус идет.
Действительно, по дороге качаясь, приближались две яркие фары.
Девушка тоже поднялась, потому что она одна все время сидела, когда мы повскакали. Теперь и она стояла среди нас хрупкая, стройная. Проговорила, словно жалуясь кому-то:
– На землю осыпался дождь из слез
Дальних миров лучистых,
И людям как будто был задан Вопрос,
Сотканный Светом Чистым.
Но люди Вопросу послали вопрос,
И Свет оказался светом!
И только дождь из лучистых слёз
Был грустной планете ответом.
Она произнесла эти строки, как бы самой себе, и решительно пошла к остановившемуся автобусу, сильно припадая на правую ногу, почти волоча ее. Шла так трудно, что больно было смотреть. Её догнала женщина, обняла за плечи и что-то шепнула в ухо, а может, только поцеловала.
Следом двинулись мы. Все шли потупившись. На небо уже не хотелось смотреть. Только что на наших глазах огненным скальпелем оно было вспорото, как тело любимой без анестезии. Оно все еще корчилось предсмертными судорогами и каждый из нас торопился отвлечь себя чем-то земным.
Я оглянулся. Водитель тушил костер, искр не было, не таков был горючий материал. Мужчина-педагог стоял рядом, безжалостно носком ботинка швырял в огонь песок, словно кого-то наказывал… Как он может?
Это пламя только что нас согревало и объединяло.
Первая, увиденная мною ,ракета, как спугнутая птица, еще только на подступах к ее гнезду, оставила после себя, во мне, тоскливый след. Словно сквознячком холодным потянула она за собой из меня что-то мне самому нужное. Она не подняла меня, не позвала за собой в полет, наоборот, унизила, прижала меня к земле. Где-то из глубины сверху или снизу, не знаю, в меня вошел сигнал:
«Внимание! Опасно! Очень опасно!»
Но я тогда не придал значения этому предупреждению. Слишком много надежд возлагал я на эту командировку.
Чтобы оформиться на эту работу, чтобы улететь в эту степь, мы дважды прошли строгий контроль военных. И я успокоился. Я уже считал себя в полной безопасности. Уж здесь-то они меня не достанут! Дорого заплачу я за это благодушие.
…КАК ВЕЧНЫЙ СКИТАЛЕЦ...
Вот уже три десятилетия я, как вечный скиталец, меняю работу, как меняют среду обитания. Неважно, где будет новое место работы – через улицу или в другом конце города. Та же это будет работа или придется осваивать что-то совсем иное. Даже зарплата не играла решающей роли.
Потом приспособился к очень удобной форме частой смены рабочих мест - командировкам, предпочитая самые длительные. Мои коллеги буквально изнывали в тоске по дому, а я, обложившись книгами и тетрадями, ничего не замечал вокруг. Из каждой командировки привозил кипы исписанных бумаг: наброски, зарисовки, дневники.
И давно надо было оставить эту командировочную карусель. И ничего нового для меня в них уже не было. И я уже просто обманывал себя то материальной выгодой, то тем, что уж эта-то поездка точно будет последней. Но что-то всякий раз меня опять гнало в очередную поездку.
Говорят, каждому фрукту – свое время. И оно пришло – мое время – у меня начался психоз.
Что со мною что-то неладно, я почувствовал в этот раз сначала в пути, а потом уже в гостинице, очищая тумбочку от мусора моего предшественника.
В долгих командировках люди обрастают массой мелких повседневных вещей, а когда приходит долгожданная пора уезжать, что-нибудь
забывают взять с собой: бритвенные лезвия, ручки, карандаши, конверты, старые газеты – это обязательно. Перочинный нож, бре-
лок, ключи, часы – не обязательно, но бывает. Эти чужие наслоения я скорее убираю, они на меня наводят тоску…
И вот я опять сижу в двухместной гостиничной комнате на своей койке, на еще не застланном простыней матрасе, перед раскрытой тумбочкой.
Еще вчера здесь спал кто-то другой. Теперь эта комната, эта койка надолго станут моим жизненным пространством.
Я вынимаю из чемодана свои вещи: мыльницу с туалетным мылом, зубную щетку с тюбиком пасты, бритвенный прибор. Медленно, одну за другой кладу эти вещи в тумбочку. Когда я дошел до электробритвы, давно подаренной мне женой на день рождения, в моем сердце что-то больно затрепетало, я обвел взглядом комнату. Типичный гостиничный номер на двоих с незнакомым, совершенно чужим человеком, лежащим на соседней койке. Сколько их безликих уже было в моей жизни?
Сердце совсем съежилось и комочком подкатило к горлу. И у меня вдруг пронеслось в голове: «Кто я? Зачем я здесь? Где мой настоящий дом?»
... Я, словно зек, отправлялся по этапу, ничего не смея брать с собой из нажитого убогого лагерного скарба. Эта проходящая надо мной небесная тень вечно бредущих по этапу зеков, всякий раз прихватывала меня с собой.
Уцелевшие зеки давно вернулись по домам, но нет амнистии их несчастным детям – несостоявшимся героям эпохи. Они мечутся кривыми улочками жизни, огражденные невидимой глазу колючей проволокой, под дулами невидимых автоматов. И пусть нет вокруг меня колючей проволоки. Ничего я не могу с собой поделать.
Не отдавая себе отчета, что рядом спит сосед, я боком повалился на свою узкую койку лицом к стене, поджал ноги в ботинках и завыл, завизжал.
Комната сузилась до размеров моей
койки. Меня со всех сторон обступили стены, а потолок неумолимо опускался на пол. «Это моя могила!» – отчаянно кричал я, и ничего не мог с собой поделать.
– Доездился! – Почти враждебно сказал со своей койки сосед. Потом не выдержал, с неудовольствием встал, налил в стакан водки и подошел ко мне.
– Выпей!
Я влил жидкость в себя, почти не ощущая вкуса.
Скоро в комнату вползло ватное равнодушие, и я забылся. Но потом мне стал мешать яркий свет потолочной лампы, и вокруг меня все ходило и ходило много народу. Я еще проснулся.
По комнате ходил огромный грач. Он чуть подскакивал и качал в такт ходьбе головой с клювом. Он был настоящий и очень устал после длительного перелета. Скосил в мою сторону глаз и не переставая ходить от стенки к стенке, сказал:
– Я вам мешаю спать… Ничего не могу с собой поделать. Записался на самолет и совсем потерял сон… Зачем вы сюда приехали? Не мучайте себя! – Уезжайте скорее!
Утром, когда я проснулся и, привычно нащупав под подушкой очки, водрузил их на нос, ни соседа, ни его вещей уже не было. С прилетевшего самолета вечером на его место поселили другого – из тех «могикан»,
что только два раза в год вылетают отсюда на перекомандировку.
В первый же день на работе ко мне подошла табельщица и предупредила, что если я перейду в другой номер, то должен сразу же сообщить ей об этом.
– Это я говорю, чтоб знать куда идти, когда вы пригласите меня на чай,- сказала она, кокетливо улыбаясь. Уже не первой молодости, сильно накрашенная, наверное, тоже обломок «кораблекрушения»?
Я уже знал, что здесь могут вызвать на работу в любое время суток. Но зачем мне менять номер? Я сказал, что пока номер менять не собираюсь. Она пояснила, мой сосед, который только что вернулся из перекомандировки, человек очень трудной судьбы. У него не все в порядке в личной жизни. Когда он побывает дома, то вернувшись, потом несколько дней сильно пьет.
– Так-то он пьет мало, все в карты играет. А вы сильно пьете?
Я сказал, что не пью совсем…
– Трудно вам будет. У нас все пьют...
Мне показалось, что в ее голосе прозвучала неприязнь.
Вечером к моему соседу пришли один за другим пять человек.
– Как там, на большой земле? – Задавали они дежурный вопрос. Но интересовали их не новости, а привезенная им водка, потому что спирт им всем уже опротивел. Они совмещают выпивку с игрой в преферанс, начертав на листочках чуть ли не каббалистические узоры.
Играли на кухне. Когда разошлись – не знаю, потому что уснул, как только коснулся подушки. Теперь у меня правило – гулять до последнего, чтоб пришел и – прямо мордой в подушку, до утра.
УГАСАЛ ОТ УДУШЬЯ…
…Сегодня мой план не сработал – на моей койке кто-то лежал. И как лежал! Умирал! Этот человек угасал от удушья, хрипел, мучился в полном сознании, глаза его молили… Но разве мог я сделать то, о чем
он молча просил меня. Я переживал с ним все его мучения – это
единственное, чем я мог ему помочь.
В невменяемом состоянии он прокричал мне всю свою биографию. Я узнал, как зовут его жену и почему она ушла от него, и что было причиной его последнего полугодового отсутствия, а она этого никогда не узнает, и что он плевать хотел на этот орден. Он кричал кому-то по имени, умоляя простить и поверить, что он не виноват, разгерметизация произошла не по его вине – это разрушился клапан.
– Меня заставили врать! Неужели нельзя жить безо лжи?!
Кругом грязь! Я в дерьме и сам – дерьмо! У дочери – навыворот!
Жена – лжет! Религия – лжет! Друзья – уходят!..
Он хрипел и синел от недостатка кислорода в его легких. Это
была страшная агония умирающего. Я боялся, что он не доживет
до утра.
– Пить... – прохрипел он.
Я кинулся за водой на кухню. Там за плотно закрытыми дверями и зашторенным окном, отупевшие от сигаретного дыма, сидели четыре человека, ведущие инженеры разных отделов. Они оглохли и ослепли, были бесчувственны к умирающему, через
стенку, человеку.
Все кружки были заняты пахучей жидкостью. Я не знал во что налить воды. Один из этих четырех яйцеголовых с густой растительностью на давно не бритом лице и абсолютно голом черепе, не спеша, взял свой бокал, опрокинул в толстогубый, широкий рот остатки жидкости. Не закусывая, не поднимая глаз от карт, с брезгливой гримасой, протянул его мне.
Страх нереальности всего происходящего погнал меня на улицу. Но и там, кроме холодного белого света неоновых фонарей с роем мошек, жучков и ночных бабочек, беззвучно мельтешащих под каждым пятном света, бездомных собак, молчаливо, попарно удовлетворяющих свои инстинкты продолжения рода и парочки человеческих особей, занимающихся тем же самым на дальней скамейке, никого не было.
В поисках какой высшей справедливости я приехал сюда?
Здесь те же самые люди! Они больны теми же пороками! Этот умирающий, совсем не старый человек, был, так же жестоко обманут, как и я, так же несчастен и такая же жертва чего-то огромного и безжалостного, что изломало его судьбу и изломало бы и мою, не уйди я десять лет назад со скандалом из обкома. Теперь развеялись последние иллюзии последнего романтика. И слава Богу! Но неужели для этого надо было ехать так далеко?
Пересилив себя, я вернулся в гостиницу. Там все было тихо. Я прошел в свой номер. Моя койка была пуста, а тот, кто умирал на ней, сейчас спокойно пил чай с другими ведущими инженерами.
Я не верил моим глазам. Этому алкоголику хватило трех часов сна и стакана горячего чая, чтобы вместе со всеми идти на работу.
Они словно не замечали мой столбняк, допили чай и, обходя меня, как неудачно поставленный стул на пути, вышли из номера.
– Не принимайте близко к сердцу. Он умирает уже не первый раз, - равнодушно изрёк один из них.
Судьба в очередной раз великодушно восполнила недостающее звено в моем образовании.
«…ПО РАСКАЛЕННЫМ УГЛЯМ…»
После работы я не спешу идти в гостиницу.
Настроение у меня приподнятое – рядом с такой техникой по иному и быть не могло.
Летние дни долгие, я успел посетить местный
солярий, принять душ, зашел в библиотеку, которая разочаровала меня подбором книг. Выяснил расписание движения автобуса и
мотовоза в Ленинск. Потом неторопливо обошел всю площадку, вместе с такими же гуляющими людьми.
Вдруг кто-то сзади мягко кладет мне на плечо свою руку.
– Все нарезаете круги вокруг площадки? Нам бы вашу энергию! Это был один из ведущих инженеров. Большой любитель преферанса. – А я иду к вам, разыграть пульку, присоединяйтесь.
– Видно, каждый по-своему с ума сходит.
– Не нравятся наши игры? Уверяю вас, скоро и вы засядете за эту игру.
– Сомневаюсь!
– Зря! Это не самый худший вариант сумасшествия.
– Придумаю что-нибудь получше.
– Желаю успеха, только помните – все дороги ведут в Рим, то есть к нам, так что не стоит изобретать велосипед.
– На вашем велосипеде далеко не уедешь!
– А дальше и некуда – тупик. Разве что в космос. Но до этого еще далеко.
Он ушел, а у меня хорошего настроения – как не бывало.
Усталый, еле передвигая одеревеневшими ногами, пришел в гостиницу. На кухне в том же составе уже во всю разыгрывалась
очередная «пулька». Пустые стаканы, консервы, хлеб и тарелки
сдвинуты на край стола – все как в прошлую ночь. Я поздоровался, налил в чайник воды и поставил на плиту.
– Вы неважно выглядите, – нарушая общее молчание, сказал
толстогубый в мою сторону. Они недавно выпили, оживление на их лицах еще не прошло.
– Да и вы сегодня не очень веселы, – в тон ему сказал я.
– Вы просто хороший человек, после паузы сказал он, – первобытно хороший. В наше время это такое же ископаемое, как мамонт, - пожал плечами. – Как вы дожили до такого возраста? – Усмехнулся. – Реликт…
– Я вам мешаю?
– Да нет, как говорится, не тепло и не холодно. Можно сосуществовать.
И опять, после паузы:
– Был тут у нас, до вас, такой реликт. Уверял всех, что он – человек будущего: босой ходил по снегу, распевал какие-то гимны,
раз даже прошелся по раскаленным углям. Вы не из тех?
Я пожал плечами.
– Жить в аду, да еще мечтать об углях… Это уж слишком!
– А может, попробуете?
– Только вместе с вами! – И вдруг меня словно озарило. – А где он, это ваше чудо будущего?
Мой оппонент ответил не сразу и неохотно:
– Тот… нету… исчез…
Я открыл тушенку и не выкладывая на сковородку, стал разогревать ее по-походному, прямо в банке.
«…КАК ДЕВИЧИЙ ПЕРСТЕНЕК…»
Сегодня неделя, как я здесь, а чувство такое, словно месяц прошел. Три раза в неделю у нас – танцы на забетонированном пятачке среди зарослей верблюжьей колючки и полыни.
Уже больше часа призывно играет музыка. Я стою чуть в сторонке и смотрю, как желающие танцевать все теснее обступают площадку, но никто не идет в круг. Медные и ударные инструменты, в мощных колонках, гремят на всю степь. Солнце зашло, но все ждут полной темноты, словно стесняясь друг друга.
Вдруг, как по команде, ринулись на площадку. И сразу же образовались группки людей с отстраненно-сосредоточенными лицами, энергично двигающих всеми частями тела.
Около меня остановился дежурный патруль – лейтенант с двумя солдатами. Они внимательно смотрели на танцующих и перебрасывались словами. В обращении солдат к офицеру не было ни панибратской привычной расхлябонасти, ни отчужденности. Но лицо офицера было печальное, не строгое, а именно печальное. Он стоял рядом и я хорошо это видел. Он мне чем-то понравился.
– Снять бы форму и… – понимающе шутливо сказал я ему.
Он внимательно посмотрел на меня. Серьезно ответил:
– Нет, не угадали.
Вскоре они ушли, я проводил их взглядом. Есть люди, которые носят форму с достоинством.
На следующий день я обедал в столовой. Уже доедал второе, когда около меня с полным подносом остановился тот самый лейтенант.
– Вы не возражаете?
– Пожалуйста, пожалуйста, – обрадовался я как хорошему знакомому.
С его появлением мне, честное слово, стало легче и я не спешил допивать свой компот. Он и вблизи был… уравновешенным.
– Как прошло дежурство? Конечно, все нормально?
Он посмотрел на меня своими печальными глазами и улыбнулся:
– Нет. Не угадали…
После паузы я сказал:
– Я знаю. Вам не позавидуешь. Я работал воспитателем в заводском общежитии. Такие типы попадались – всю жизнь буду помнить.
– А этот, – брезгливо поморщился он, – из тех, кто только на гитаре чуть-чуть умеют тренькать и ни о чем в жизни не думают.
Я, говорит, до армии нигде не работал, жил в свое удовольствие. Мать всегда деньги давала, а если не даст, я ей как заеду!.. Это
матери-то! Ну, сержант и не выдержал.
Лейтенант сжал кулак, показывая, как не выдержал сержант.
– Не метод, конечно. А тот, ночью пошел в туалет и – через забор! Всю ночь искали, а к утру сам объявился.
Он грустно улыбнулся и посмотрел мне прямо в глаза. Я понял: не грусть это была, а застарелая усталость людей, которые долго держат себя в кулаке. И еще что-то…
Ему было не больше двадцати пяти лет. Я разглядел маленькие шрамики над бровью и верхней губой – следы пропущенных ударов. Боксер – подумал я. Мне так хотелось сказать ему:
– Ты мне очень понравился, дорогой мой, чем я могу тебе помочь?
Я встал, чтобы уходить и протянул ему над столом руку. Он отложил ложку, хлеб, тоже встал и подал мне свою. Подражая экранным гвардейцам, комично боднул головой. Мы улыбнулись.
Я сказал, приглашая:
– Четвёртая гостиница. Сорок второй номер.
Он молча развел руками, мол, вряд ли, как получится. Да, конечно, как получится… И спасибо, что ты есть. Эта встреча, как девичий перстенек с бирюзой, ценности особой в нем нет, но девичью душу веселит. Так и моя встреча: если ее подробно записать в дневнике и в трудную минуту перечитать – помогает…
«…СФИНКСЫ БАЙКОНУРА…»
... Вчера во время прогулки я поравнялся с двумя женщинами, они что-то нервно между собой обсуждали и попросили меня проводить их до гостиницы. Мы уже обогнули угол гостиницы и обе женщины остановились
как вкопанные. В полуметре от нашего терренкура, мордой к нам,
лежало огромных размеров чудовище. Живая нелепость, точная
копия тех синтетических, которых не сразу разберешь: собака это
или медведь. Этот тоже вислоухий и широкомордый, лохматый
и черт знает какого окраса. Что-то неопределенно-песочное, но
больше рыжего. Он блаженно вытянул морду между мощных лап,
закрыл глаза и совсем сошел бы за кучу мусора, если бы не его
угольно-черный нос. Этот нос, казалось, он жил самостоятельно, имея свои глаза и уши. Сфинксы Байконура – почему-то так прозвали этих собак. По несколько штук они вертятся у каждой гостиницы.
– Вполне симпатичное создание, – сказал я женщинам. – Чем он вас так загипнотизировал?
Женщины с двух сторон судорожно вцепились в меня. Они были бледны и выставив меня как щит, прикрываясь мной, протащили меня мимо этого Черного Носа. Они молчали, не выпуская меня, до подъезда своей гостиницы. Там рухнули на скамейку.
От моего добродушного настроения не осталось и следа.
– Да объясните, наконец, что происходит? Что с вами?
Но женщины молча поднялись и ушли в гостиницу. «Психи какие-то!» – подумал я.»
– Собаку испугались! - Я пожал плечами.
– Повисишь на столбе – испугаешься! – Сказал рядом сидевший мужчина. – Им еще повезло – я проезжал мимо. Не слышал разве?
– Да нет, я здесь совсем недавно. Расскажите, пожалуйста.
Сейчас постараюсь передать своими словами все, что мне рассказал он.
Сначала предыстория. Живет человек у черта на куличках. Скучает, конечно. И заводит себе четвероногого друга-щенка. Кормит его, холит. Живут душа в душу. Проходит какое-то время и человек получает новое назначение. Мало кто берет собаку с собой. От радости, что, наконец, выберется из этой дыры, забывает хотя бы устроить собаку в хорошие руки. Просто
бросает своего недавнего друга на произвол судьбы. Забывает о его существовании, как будто это не живое существо, а мягкая
игрушка, которой он наигрался досыта.
Собака преданно ждет хозяина, не отходит от подъезда, даже пищу не берет из чужих рук.
Рядом много товарок по несчастью и она потихоньку начинает
общаться с ними, а потом уходит в степь – дичает.
И получается особая популяция собак. Познав предательство человека, она уже никогда не стремится иметь хозяина, становится самостоятельной, жестокой и бесстрашной. Собак расплодилось много. Большими стаями они рыскают по степи. Были случаи, когда собаки нападали в степи на одиноко гуляющего человека. Люди стали бояться далеко отходить от площадки.
В апреле здесь на несколько дней оживает степь: она покрывается зеленым ковром, цветут тюльпаны и люди после работы торопятся собрать букетик желто-красного степного чуда. Эти женщины тоже пошли за тюльпанами.
Разговаривая, они прошли
по дороге около километра, как вдруг им дорогу преградили несколько появившихся со степи собак. Женщины скорее повернули назад, но и сзади на дороге уже сидели собаки. Женщины поняли, что они окружены. Кричать бесполезно, их никто не услышит,
хотя дома рядом и вовсю светит солнце. Рассчитывать надо только на себя.
Они не растерялись. Рядом с дорогой стоит высоковольтная опора. Стараясь не показывать испуга, не прерывая разговора, маленькими шашками, они сошли с дороги и стали приближаться к опоре.
Когда собаки сообразили, что добыча уходит от них, и кинулись к женщинам, те успели кое-как подтянуться на руках и взобраться на перекладину. Собаки прыгали, рычали, но достать не могли.
А тут, к счастью, и автобус проезжал мимо.
- Я, говорит водитель, еще издалека увидел людей на опоре. Сидят, скорчились, ничего понять не могу, а когда увидел собак, сразу все стало ясно. Остановил автобус, схватил монтировку и хотел отогнать собак. А те – на меня! Едва в автобус успел заскочить и дверь закрыть. Эх, было бы у меня ружье! К счастью, канав здесь нет, я осторожно съехал с дороги прямо под опору, открыл дверь,
кричу: прыгайте скорее! А сам все сигналю, собак отпугиваю, и бросаю в них что попало. Женщины попадали вниз, как лучшие спортсменки – и в салон. Я двери закрыл, собаки опять набежали. Облаяли меня, пока я на дорогу выезжал. Женщин привез к самой гостинице, с доставкой на дом, засмеялся он.
«…СОБАЧЬЯ ТЕМА…»
Кто-то взял меня за локоть. Я вздрогнул и обернулся. Это был толстогубый ведущий инженер.
– Ну, что, кончили собачью тему? – Спросил он. И потянул меня за руку от подъезда.
– Тут один человек хочет с вами поговорить.
Он повел меня назад за угол, откуда я несколько минут назад вернулся с женщинами.
На том самом месте, где лежал сфинкс Байконура, перепугавший женщин, стоял неизвестный мне человек. Инженер молча подвел меня к нему и так же молча отошел,
стал прогуливаться поодаль. Человек был маленького роста, с морщинистым лицом, большими оттопыренными ушами и короткой стрижкой на голове – вылетая летучая мышь. Он стоял точно
на том же месте, где лежала собака, смотрел на меня так, словно не видел меня или смотрел сквозь меня.
Уже стемнело – самое время летучих мышей. Я их не люблю, боюсь, честно сказать, да и нервы у меня поистрепались. Человек вдруг усмехнулся, и протянул мне руку. Она неожиданно оказалась цепкой и холодной.
Он заговорил – голос его звучал мягко, обволакивающе.
– Есть к вам серьезный разговор. Как вы посмотрите, если мы попросим вас иногда помогать нам… Я работаю в первом отделе… Но, чтобы разговор остался между нами… Я вас очень прошу помочь нам.
– А что делать?
– Ну, скажем, всякие ваши знакомства… Вы ведь легко знакомитесь с людьми, да и они с вами охотно беседуют, а нам иногда надо знать некоторые подробности, вот и все. Соглашайтесь. Мы в свою очередь походатайствуем, чтобы вам дали должность ведущего инженера.
– Ну, какой из меня ведущий инженер, – растерялся я. – Разве это моя работа?
– Это пусть вас не беспокоит, работу мы вам найдем по душе, самое то, что вам надо – общение с людьми. Подойдет?
– Не знаю, – промямлил я.
– Вы подумайте, только уж не отказывайтесь, - почти приятельски говорил он. – И, конечно, все между нами! До свидания!
Он схватил мою руку, тряхнул ее, отпустил, и быстро пошел к толстогубому.
В этот вечер к нам в карты играть никто не пришел. Я лежал на своей койке, а на своей, кряхтел и ворочался мой сосед. Переполненный дневными впечатлениями, я не мог уснуть. Вот они какие бывают умные собаки и ведущие инженеры. Я не люблю собак и ведущих инженеров, потому что все равно не узнаешь, кто из них настоящий.
Ведущие инженеры – маленькие, а собаки – большие, но у всех собак лица ведущих инженеров. Вот она – большая выгребная яма. Я лежу на самом краю воронки и смотрю вниз – там много собак и ведущих инженеров.
Они кому-то говорят: «Соглашайтесь!! Соглашайтесь!!!» Кого-то они обступают плотным кольцом. Я не вижу – кого. Но я его знаю. Я знаю, что он не согласится. И они его загрызут. Меня загрызут. Предсмертная мука сдавила мне сердце. Как в кино вижу живой клубок облепивших его собак и человек катается в этом клубке, значит еще живой, и собаки все больше ярятся… Как и чем я могу ему помочь?
Вспомнил! Лейтенант! Скорее, скорее собирайте всех лейтенантов! Собаки боятся лейтенантов! Летучие мыши боятся лейтенантов! Ко мне, лейтенанты!
Я уже не спал, но время и пространство во мне отсутствовали. Наконец, сознание вернулось ко мне, и я сообразил, что это сосед упорно трясет меня за плечо. Я вернулся из небытия.
– Надо идти на работу! – Сказал он, увидев что я открыл глаза. Это у него прозвучало почти сочувственно.
Как если бы он сказал: «Надо жить!»
– Да, я сейчас, – через силу пробормотал я и опять закрыл глаза.
Мне надо было еще время, чтобы собрать самого себя. Потом я сказал:
– Я пришел откуда-то, где ничего нет…
Мой сосед эти слова понял по-своему:
– Вот так мы теряем самого себя. Внешне – человек как человек, а внутри – пусто. И начинается все с ложной романтики покорения стихии или самого себя. Так нам вбили в наши бедные головы. А покорять никого не надо. Надо – сотрудничать!
Он сидел уже на своей койке и брился электробритвой.
– Это – мудро! Очень мудро! Я рад за вас! – сказал я.
Жужжание машинки прекратилось. После паузы сосед произнёс, как сквозь невидимую стену:
– Слишком поздно…
На работу он ушел один, так как я вспомнил, что у нас сегодня заправка кислородом, и на площадку никого не пускают.
Продолжение следует
http://www.proza.ru/2019/03/07/109