Ужурские рассказы. Глава вторая
К Р А С Н Ы Й Т Е Р Р О Р.
"Русский народ это дрова в топке Мировой революции".
Лев Троцкий.
Зимой 1919 - 20-го учебного года я училась в первом классе начальной школы, расположенной далеко от дома. Водили меня туда поочерёдно старшие сёстры, а иногда и братья. В субботу 3-го января 1920 года шел обильный снег и дул ветер. С раннего утра с окраины посёлка сквозь завывание ветра доносились звуки стрельбы и взрывов. В семье стали обсуждать: идти в школу или не идти. Отец вернулся со двора и сказал, что за посёлком партизаны Щетинкина ведут бой с отступающими колчаковцами. Те, наконец-то, уходят. Но народу и от новой власти не следует ожидать ничего хорошего. Так же, как и беляки будут забирать лошадей, сбрую, сено, фураж, мясо , хлеб и картофель, шубы, валенки и кожевенное сырьё на нужды своей оравы. Жрать-то всем хочется: будь ты белый или красный, или какой-нибудь там серо-бурый-малиновый с проседью. Поэтому принудительных изьятий крестьянам, как и прочему люду, не миновать.
Тут мама ему сказала: " Эх, помолчал бы ты, Васенька! Смотри , на людях это не ляпни. Нас уж и так в эту холодную Сибирь за твой язык сослали. Вот и маемся уж второй десяток лет. Но то были царские паны: они хоть какой-то закон ради приличия соблюдали. А эти партизаны Щетинкина - непонятное сборище битых, да грабленых. Шиша да Епиша, да Колупай с братом. Без царя в голове и без Бога в душе. У них другие порядки. Чуть что не так - отведут к амбару и шлёпнут без суда и без молитвы. Да ещё одежонку сдёрнут и поделят промеж собой. Одним словом: орда."
Отец не стал возражать и, сев против жаркой печи, стал ворошить в ней угли и подбрасывать берёзовые поленья. Затем закурил трубку и стал давать распоряжения по-хозяйству.
К полудню стрельба стихла и в школу меня повела семнадцатилетняя Тося, укрывая от ветра полой своей шубы. Навстречу нам по улице двигалась колонна вооруженных чем попало всадников, усатых и бородатых. Вслед за ней тянулся санный обоз, в конце которого была подвода с трупами, накрытыми попонами. Из-под попон торчало шесть пар ног.
-- Вот и отвоевались горемыки, ещё одни Аники-воины, - сказала Тося.- Скорей бы уж, что ли, всё это закончилось!
Пока колонна двигалась, мы стояли, прижавшись к забору. От храма доносился звук колокола: то сильнее, то глуше. Из-под ворот на проезжих лаяли собаки. Одна из них, наиболее злая, с обрубленным хвостом, бросалась на подводы и хватала зубами за розвальни. Раздался выстрел и она с воем заизвивалась спиралью на снегу, окрасив его кровью. За обозом двигалось несколько всадников на низкорослых хакасских лошадях. Один из них направил лошадь к собаке и, изогнувшись, как в цирке, с криком : "Ий-е-ех!" - одним взмахом сабли, под одобрительные возгласы соратников, отсек ей голову. Для меня это было ужасное зрелище. Я шла и думала: " А что если они точно так же убьют и нашу собаку Дымку?" И так мне захотелось вернуться домой и спрятать Дымку в подполье.
В воскресенье на площади перед храмом раздались взрывы. Это партизаны рвали землю под могилу для своих шести соратников. Отзвучали траурные речи и клятвы мести. Под винтовочные залпы гробы с телами борцов за дело Революции опустили в мёрзлую землю. Толпа зевак из местных обывателей разбрелась. К вечеру площадь опустела.
За ужином отец сообщил, что другие отряды партизан взяли Балахту, а колчаковцы в бои не вступают и отходят к железной дороге. Слухи о зверствах партизан идут впереди их отрядов. Пленных офицеров они живьём варят в котлах. Так они по приказу Щетинкина сварили командира 13-й Казанской стрелковой дивизии генерала Ивана Ремедова. К концу разговора он предупредил, чтобы никто без острой необходимости не появлялся на улице. Да и ходить в школу надо воздержаться, пока всё не упорядочится.
- Партизаны это вам не регулярная армия с порядком и дисциплиной, а сборище бандитов; от них надо ожидать чего угодно, в том числе убийств, изнасилований и погромов. - наставлял он - Тем более, они на похоронах поклялись отомстить за своих товарищей. А кому мстить, если белые далеко, а мы - рядом? Вот и сорвут злобу на мало-мальски подозрительных мужиках. Так что на улице не появляйтесь.
Особенно он предупреждал моих старших сестёр и братьев.
На другой день случилось то, о чём предупреждал отец. Партизаны врывались во дворы тех у кого отступающие колчаковцы останавливались на постой и меняли своих уставших лошадей на свежих хозяйских. Опьянённые боевым успехом и жаждой мести за погибших, они хватали не только отцов семейств, но и их детей-подростков. У соседей Петрониных схватили самого старика и двух сыновей 16 и 18 лет. Связали и без верхней одежды бросили в сани и увезли в лес. Самый младший сын Павлик 14-ти лет от роду был в это время на конюшне и осторожно задами вывел коня за огороды и ускакал на нём в заснеженную степь. Сёстры предполагали, что он укрылся на заимке, где был запас дров и продуктов. Но, когда туда съезди две из них, то от кочевавших по-соседству хакасов узнали, что братишка там не появлялся. С той поры он исчез навсегда. Словно в воду канул.
А по улицам носились всадники и волокли по снегу привязаных за ноги людей. Лично я видела как пьяные партизаны со свистом и гиканьем мчались на повозке по нашей улице, а позади саней волочился привязаный верёвкой за ноги человек. Он был ещё жив и всё поднимал голову. Руки его были связаны. Всех волокли и свозили в близлежащий лес и там шашками отрубали головы или вспарывали животы. Патроны экономили. Некоторых четвертовали. Об этом мы узнали через день, когда оставшиеся в живых сёстры Петронины и их уже совсем поседевшая мать привезли из леса обезглавленных старика и двух его сыновей. Их головы были отдельно в мешке. Я была у них в доме, когда отец и его сыновья уже лежали в гробах, а головы им были пришиты к шеям суровыми нитками, которые старик обычно заготавливал на подшив валенок.
Так в результате Революции закончился род простых тружеников Петрониных, как и многих других, благодаря которым плодоносила земля русская и на которых опиралось государство Российское.
Пьяный разгул и беспредел партизан длились целую неделю. В переулках, на огородах и на околице лежали трупы мужчин, стариков, подростков, а также истерзанных девушек.
Перед смертью их подвергали групповому изнасилованию. У некоторых были отрезаны груди и распороты животы от влагалища до грудной клетки. Кое-кто говорил, что так с ними расправились за кокетничанье с колчаковцами.
Был также устроен самосуд над бывшими колчаковскими милиционерами, не успевшими уйти с Белой армией. Да и зачем было бежать в неизвестность с семьями и детьми с родного двора посреди суровой зимы. Некоторые из них считали, что они не причиняли зла населению, а только следили за порядком и общественной безопасностью. Эта самонадеянность обернулась потерей жизни. Партизаны порубили их шашками в том же лесу.
Вскоре в Ужур из Ачинска прибыли представители восстановленной Советской власти с отрядом красноармейцев и открытый террор прекратился. Но тайком люди продолжали исчезать.
Позже мы узнали, что устроившим бесчинства отрядом партизан командовал Павел Львович Лыткин, отставной фельдфебель царской армии. Родом из середняков. Бывший торговец мясом и зерном в Минусинске. Осенью того же года он оставил кровавый след в Хакассии, расстреливая мирное население по малейшему подозрению в сочувствии белым. Раненых сбрасывал в колодцы, а также приказывал запирать их в сараях и сжигать живьём. Садист и патологический убийца. И такой человек был назначен начальником милиции в Минусинске? Да будет проклято его имя!
Впоследствии, уже перед самой войной я узнала, что он был расстрелян в 37-м году как "враг народа." Справедливость хоть и с запозданием, но всё-таки восторжествовала.
В 1964 г. я в Ленинграде встретилась со старшей сестрой Софьей, приехавшей из Англии в туристическую поездку. Она с 1920 по 1934 г. жила в Харбине. Работала на центральном телеграфе Управления КВЖД, а с 1929 года была актрисой русского драматического театра. Благодаря красивой внешности, таланту и обаянию имела много поклонников в эмигрантской среде. Пользовалась благосклонностью атамана Забайкальского казачьего войска Григория Семёнова, который после спектаклей дарил ей букеты цветов. Вышла замуж за офицера Британской специальной миссии в Китае и уехала с ним сначала в Гонконг и Сингапур а затем в Англию, где муж стал министром по делам провизий. Он погиб в авиакатастрофе в 1946 году и она осталась вдовой.
Но я хочу сказать о самом важном воспоминании Сони об Ужуре и Харбине. Соня рассказала, как после одного спектакля к ней в гримёрку вошел статный красавец мужчина, примерно тридцати лет с букетов цветов. Производил он впечатление человека культурного и образованного. Поблагодарив за спектакль и поднеся букет, сказал: " Софья Васильевна, а я ведь знаю вас ещё со своего далёкого детства. А вы меня помните? В Ужуре мы жили по-соседству с вами. Я Павлик Петронин. Расскажите мне о судьбе моих родителей, братьев и сестёр."
Она ему безмерно обрадовалась и рассказала о смерти отца и братьев, а он в свою очередь рассказал , как добрался до отступающих белых и вместе с ними совершил поход до Забайкалья и с отрядом Каппеля ушел в Манчжурию. Так он оказался в Харбине. Окончил русскую среднюю школу и экономические курсы . Имеет семью и приличную работу. Собирался уехать в Австралию. Так всего один из большой семьи Петрониных по воле божьего промысла остался жив, чтобы продолжить свой род. Но теперь уже не в родном Отечестве, а на чужбине.
Послесловие автора:
К судьбе Павла Петронина, да и тёти Сони тоже, вполне можно соотнести стихи их землячки, поэтессы харбинской эмиграции Марианны Колосовой :
" На чужбину шквалом отброшены,
Оглушенные гулким громом,
Раскатились мы, как горошины,
В поле чуждом и незнакомом."
Продолжение следует... Следующая глава № 3: "Колокол" .
На снимке : Жертвы Гражданской войны. Фото из интернета.