– Рисуй, пацан, что-то в тебе есть, – говорил Сёмыч, рассматривая его рисунки
Сёмыч – местный запойный художник приходил в школу раз в неделю, в четверг. Он вёл уроки изобразительного искусства, рисование, одним словом. Сёмыч был талантливым, но в их городке никто этого не понимал…
В этот большой город Художник приехал начинать новую жизнь. И когда час назад прошёл через раздвижные двери гостиницы, то и в голове не держал засесть здесь в ресторане.
Его новая жизнь начиналась ранней весной. Кап-кап-кап, – хлюпала оттепель, прохожие вздрагивали от пробирающей сырости, а здесь, в этом зале, саксофон завораживающе грустил Мишеля Леграна, мягко ступали официанты, негромко переговаривали посетители. Захотелось остаться, согреться, завтра – рабочий день в чужой бригаде. Не известно ещё, почему от них так неожиданно ушёл художник-оформитель, и ничего хорошего в том, что они берут его, «кота в мешке», без предварительной беседы, поверив рекомендациям его школьного друга.
Художник сидел у окна, поставив локти на стол и соединив ладони под подбородком. Временами он хмурился, и, похоже, старался отогнать от себя какие-то мрачные мысли.
За соседним столиком сидела влюблённая парочка. Волосы у девушки коротко пострижены. «Как у моей жены», – подумал художник. Художнику нравились длинные волосы.
«А мы никогда с женой не смотрели друг на друга такими глазами», – с грустью, а затем и с завистью, думал он.
Они поженились, когда ему было всего семнадцать. Он – выпускник школы, она, его жена, новая училка музыки. Тоненькая, с мягкими завитушками на затылке.
«Она, как белый цвет,– думал он, рассматривая затылок отвернувшейся к стене жены. Она всегда так делала, когда засыпала. Ему казалось, жена стесняется его. – На ней можно писать любыми красками. Что напишешь, то и будет твоим».
Высокий, стройный. Он от природы был броско красив. И это не единственный её подарок, природа вообще была с ним щедра. Люди, узнав, что он художник, как правило, просили нарисовать их портрет и всегда ждали от него каких-то странностей. Странностей не было. А было умение забавно рассказать байку, часто выдаваемую за историю из жизни. Умел хорошо петь под гитару, читал рэп.
К своим же тридцати сделался высоким, с растрёпанной бородой, нескладным мужчиной по прозвищу Художник.
В их городке пользовалась спросом акварельная роспись стен. Особенно клиенты оставались довольны абстрактной его росписью. Он слыл трендовым, стильным художником. Спросом пользовались и его репродукции. Их заказывали, за них платили в богатых домах. Опыт воссоздания чужого приходил, но не синтезировался в своё. Художник пытался в окружающем мире рассмотреть его потаённую душу, увидеть никем не видимое. Не случилось. Картины не рождались. Иногда Художник объяснял это тем, что искусству нужны тишина и сосредоточенность, а его жизнь суетлива и поспешна. Но он знал: причина ни в этом.
Белый квадрат холста манил и пугал его одновременно.
Ещё Сёмыч говорил: «Пиши всё, что бог на душу положит…». Но то ли Бог ничего не положил, то ли дырявая душа его всё роняла. И уже не один год неприкаянно стоял в гостиной мольберт с застывшим на нём пятном недописанных пионов в синей вазе.
Время шло, а он так и оставался хорошо зарабатывающим рисовальщиком.
Художник закрыл глаза и потер лоб. Художник почувствовал, как подступает отчаяние. Стало трудно дышать. Он подлил себе до краёв ещё не потеплевшей водки, подошел к окну и приподнял раму.
Там, за верхушками тополей, огромное небо. Оно похоже на небо над бабушкиным домом.
Прошлым летом, когда бессмысленность жизни окончательно скрутила, поехал он в заброшенную деревню. Нашёл бабушкин дом. Соседские дома, когда-то кирпичные и добротные, не сохранились — разобрали на строительный материал. Затянувшиеся ямы на их месте заросли сиренью и шиповником. И только бабушкин дом одиноко стоял со съехавшей набекрень прохудившейся крышей. В одном окне даже сохранилось запыленное стекло. За домом толпились одичавшие деревья бывшего сада. Вдохнув глубже, он почувствовал запах яблок, гниющих в траве под ними. На почерневшей двери висел замок, и он не стал вламываться в дом. Перевесился через подоконник с отслоившейся краской и заглянул внутрь. Сердце сжало виной и памятью. Затем сел на покосившиеся ступени крылечка и огляделся. Рядом живой веткой поникла умирающая черёмуха. Люди не бывают так честны в своих чувствах как природа. Воспоминания освободились от слоя нынешней жизни и наполнили его ощущением детства. Вспомнилось, как на зорьке они с соседским Стёпкой шли по заливным лугам, затем по краю лесочка к озеру удить рыбу. Вечером медленно, поднимая серую пыль, шло коровье стадо по улице. Затем бабушка наливала ему пузырчатого парного молока. «Умаялся?» – спрашивала она. Все это пришло ему на память, пока он сидел на облупленных ступеньках.
Он поднял глаза. Над ним — родниковое небо. И так светло стало на душе, так свободно
И почему-то казалось тогда — это единственное, что важно. Стало пронзительно одиноко. Он почувствовал себя песчинкой, маленькой, ничего не значащей. Он вспомнил, что смертен. Удивительно, но он никогда ещё об этом не думал. Зачем тогда вся эта суета? Навалилась безысходность, и он не мог и не видел смысла избавиться от неё.
Это изматывающее ощущение своей ничтожности было с ним долгое время. Неразборчивое дружелюбие прибивало к нему разный люд, но никому из них он не отважился бы признаться, что несчастлив.
Утром следующего дня он привычно заварил кофе, когда на кухне появилась заспанная жена, потянулся к ней. Это было неосознанное движение. Отчаянно хотелось разорвать ощущение никчемности и одиночества прикосновением к кому-то родному, тёплому. Безразличный кивок жены остановил его. Она сделала вид, что не заметила его порыва.
Неделю тому назад на стоянке возле дома его окликнул мужчина из припаркованного рядом джипа. Он остановился. Мужчина вышел. Он не сразу понял, о чём говорит этот человек, а когда понял, не мог поверить в то, что слышал.
«И что нашёл в ней этот мужлан?» — думал он, и так хотелось, чтобы жена ушла к этому человеку, который сейчас уговаривал его отпустить её. А уж он, брошенный и свободный, избавился бы, наконец, от постоянного чувства вины.
Жена сказала, что да, этот мужчина любит её, предлагает уехать к нему в деревню, где у него добротный дом и хозяйство. Рассказала, но не ушла…
За окнами ресторана зажглись фонари. Возле Художника появились незнакомые люди. Он заказал водки. Официант, белобрысый и субтильный, маскируя раздражение улыбкой, принёс графин с водкой, а затем ещё…
Дни, наполненные работой и устроенным бытом, тянулись чередой. Но, когда умерла мама, домой не всегда хотелось. Художник дома мёрз. Жена объясняла это тем, что он — творческая натура, а они, жена где-то читала, любят тепло. Он же никак это не объяснял, он просто лежал на диване, укутавшись в плед. К мечтам Художника создать свою картину жена пренебрежительно не относилась, но никаких попыток понять их тоже не предпринимала
А иногда наползала тоска, тёмная и плотная. И тогда он запивал. А через несколько дней, обжигаясь горьким кофе, нехотя спрашивал:
– Что в школе новенького?
– Да всё тоже. Что там может быть нового? – кривила жена бледные губы.
«Боже, какая же она тусклая. Хоть каплю краски брызнуть бы, хоть один мазочек», – думал Художник.
– И что ты опять упился? – неизменно спрашивала она
– У меня творческий кризис, – объяснял он свой запой.
Жена смотрела с брезгливостью, у неё даже ненависти к нему не было.
Художник сидел, закрыв глаза. Ему казалось, что он на палубе большого лайнера, который слегка покачивается на волнах. Звучит музыка. Ему хорошо. Он почувствовал, как чьи-то нежные руки касаются его лица, кто-то провёл пальцем по губам. Художник нехотя открыл глаза и отшатнулся. Над ним висело по-лошадиному длинное, пухлогубое, с аккуратными, как у его жены, бровями лицо.
— Ты, это, мужик, не старайся зря. Я по бабам специалист.
Художник засмеялся. А в голове уже вертелась байка про то, как его "голубой" клеил.
И он аж поперхнулся от смеха, представляя вытянутые рожи своих приятелей, кои потянутся к нему, как только он приедет на пару дней домой.
Бабы. Бабы, конечно же, бывали в его жизни, тусклые, незапоминающиеся, хотя часто и смазливые. С годами всё меньше и меньше.
Художник сел поудобнее, и глаза его опять закрылись.
– Тебе не понять. Если бы ты знала, как плачет душа?
– Водка плачет, – сказала жена и кинула на диван подушку, а на неё клетчатый плед.
Жена была права, как всегда.
– Она уехала. Я умру без неё. Понимаешь? Нет, ты не способна понять.
Жена усмехнулась, так, что ему захотелось убить её. Но не было сил подняться. Не было сил жить дальше.
– Не придумывай! Никого ты, кроме себя, никогда не любил. Выдумки!
Нет, он не выдумал её. Он встретил её в доме своего заказчика.
Заказчик уже рассчитался с ним, но вдруг пригласил к себе. Заказчик утром отправил жену и детей на берег Андаманского моря, и от того был весел, счастлив и коммуникабелен.
У этой женщины были восхитительно рыжие, небрежно заколотые, волосы.
Художник дотронулся до её оголённого локтя. Она вздрогнула, но не посмотрела на него.
Её звали проникновенным, как музыка виолончели, именем – Валерия. Валерия была любовницей заказчика.
Она тоже поняла, что где-то там, на небесах, была обещана этому долговязому художнику, но жизнь сложилась как-то иначе.
Ночью, уткнувшись взглядом в потолок, который в темноте казался глубоким, как беззвёздное небо, Художник представлял, что у него своя мастерская, заваленная эскизами и недописанными холстами. Утром к нему, из спальни на втором этаже, спускается заспанная Валерия в белой ночной сорочке, с рассыпанными по плечам волосами, прижимается и шепчет: «Ты опять всю ночь работал? Проклятые картины. Я их уже ненавижу…»
Однажды он не удержался: купил розы и простоял до темноты возле её дома. Он давно узнал, где она живёт. И когда в окнах стал зажигаться свет, он знал, что вон те два светящихся квадрата на третьем этаже – это её окна. И он знал, что она сейчас одна. Затем положил на лавочку («Как на могилу», — подумал он тогда) цветы и уехал на свой диван.
А иногда он просто ждал в машине её возвращения и следил, как она исчезает за металлической дверью подъезда. В домах загорались окна.
Хотелось позвонить, но он не позволял себе. Он не имел права. Ему нечего было ей предложить.
И она позвонила сама.
– Да? – спросил он охрипшим от волнения голосом.
Он уже догадался, что она возвращается в другую, потерянную им жизнь.
– Я уезжаю, – сказала Валерия, – в родной город.
– Я знаю, – прошептал он.
И она положила трубку.
Помнится, он испугался тогда, потому что ничего не почувствовал. Совсем ничего — пустота.
– Пустота, – повторил Художник, и рядом всхлипнула чужая женщина. Женщина его удивила. И перед тем как уронить голову на стол, он успел подумать: «Кто она?»
Проснулся художник поздним утром в гостиничном номере, от солнца в комнате уже не осталось свободного места, в ванной шумела вода, на спинке кровати висели его джинсы и свитер, в кресле, напротив, лежали чужие, аккуратно по-женски сложенные. Он подскочил. Посмотрел на кровать за своей спиной. Там кто-то недавно был.
«Мама, – прошептал он, вспоминая губастое лицо, с аккуратно оформленными бровями. – Мамочка…»
Из ванны вышла женщина в полотенце.
– Привет! – сказала женщина и встряхнула руками мокрые рыжие волосы
«Ты кто?» – хотел спросить он, но сказал:
– Привет! И радостно засмеялся.
– Я Лера, – сказала женщина, как бы угадав его вопрос.
И он вспомнил её. Это она вчера плакала, когда он рассказал про свою неслучившуюся любовь.
Бывший школьный товарищ, к которому художник сбежал в другой город и где пытался начать новую жизнь, проводил его на следующий день до самого вагона.
– Не парься, братан! – сказал товарищ. – Ты всегда был мне классным другом
Он тоже был хорошим другом.
В родном городке их квартира оказалась пуста, жена ушла к влюблённому в неё фермеру – она не могла жить одна. Художник вернулся в бригаду.
Прошло лето. Наступила зима.
Жена так и не встретилась с ним за это время. Вот только почему-то сегодня вечером встрепенулись в ней воспоминания, и она вызвала такси. Сердце бешено колотилось, когда подошла к родной квартире. На миг замерла, повернув ключом в замке, затем легонько толкнула дверь и вошла
В глубине гостиной горел ночник. Он так и не научился спать в темноте. Она прошла в комнату и наткнулась на знакомый мольберт, где на холсте пронзительно синело небо, под ним из высокой, ещё бесцветной травы выглядывал заброшенный дом, со съехавшей крышей, блестя на мир единственным неразбитым окном.
Рядом валялись какие-то изрисованные листы. Она осторожно отодвинула их ногой.
Он спал, раскинувшись, на своем диване. Рядом, положив голову ему на плечо, спала женщина в белой сорочке. Волосы её были рассыпаны по его груди и подушке. Она всмотрелась в спящее лицо мужа. Лицо было чужим, но до мельчайшей черточки знакомым. Постояла, с любопытством рассмотрев и лицо женщины, затем вышла, щёлкнув выключателем.
Через время художник проснулся от того, что ему приснилась жена. Снилось, что она приходила сюда. Стояла вот здесь перед ним. Было темно. Он приподнялся, чтобы включить свет, но спящая рядом женщина завозилась и приоткрыла глаза.
– Спи, спи, Лера, ещё ночь, – прошептал он, и, устроившись поудобнее, вернулся в сон.
Бородатое лицо художника было по-детски счастливым.