Костер на снегу.
Рассказ-воспоминание в прозе и стихах
«Костер на снегу». Когда я стал ломать голову над этой, немудреной на первый взгляд, темой, мне вспомнился один эпизод из моей далекой уже армейской жизни. Ведь у меня был когда-то свой костер на снегу. Дело происходило в начале 1960-х гг., в калужских лесных местах, на берегах реки Жиздры, куда я был заброшен на втором году своей нестроевой службы в «стройбате». Переброшены мы были спешно товарными вагонами из Кабардино-Балкарии, где было жарко, зеленые долины и предгорья терпко пахли пряными травами, росла дикая малина и мушмала, на земле валялись не скинувшие еще зеленую кожуру и не отвердевшие под ней грецкие орехи. А здесь, под прославленным в истории «злым городом» Козельском в сентябре уже было прохладно. Первая желтизна пробивалась повсюду по верхушкам еще зеленеющих лесных массивов. Природа дарила свое последнее слабеющее тепло. Жили мы бригадами в больших палатках армейского образца недалеко от реки, практически без всякого обихода, умывались в реке, еду привозили в термосах. Никто особенно не следил за нашей дисциплиной, кроме выбранного нами же бригадира и немногих сержантов. Перед нами была поставлена единственная задача: успеть построить до зимы щитовые казармы и провести необходимые коммуникации
Я это называю жизнью:
Лесные умыванья по утрам
В забытой тихой речке Жиздре,
Забытый и безвестный сам.
Мы располагались на лесном берегу реки, а по другую ее сторону по овражистым, спускающимся к реке склонам виднелись темные и низкие, будто вросшие в землю избы деревень с простыми вековыми названиями: «Слаговищи», далее «Дешевка» и др. Рассказывали, что странное название последней объяснялось ее дурной славой. По преданию именно люди из этой деревни открыли полчищам Батыя потайной ход в крепость Козельска и долго сопротивлявшийся город был взят и разграблен. И, несмотря на неоднократные просьбы, впоследствии, жителей деревни переменить название, они неизменно получали отказ. Чтобы помнили о своем предательстве.
За краем деревень расстилались бесконечные поля, уходящие вдаль, вплоть до горизонта. Синее ясное сентябрьское небо отражалось в реке, и вода ее отливала голубизной. Здесь повсюду, в отличие от предгорий Северного Кавказа, ощущались простор и холодная ясность наступающей осени.
Мы быстро освоили окрестные места. Леса были большие, еще не вырубленные. То тут, то там в лесах попадались деревянные геодезические вышки, срубленные из сосновых стволов, и возвышающиеся над макушками деревьев лесных массивов, и если удавалось добраться до верхней площадки вышки, то открывался вид от которого захватывало дух. Казалось, ты перенесся в лесную древнюю до Батыеву Русь и летел, как птица, над ее лесами, полями и перелесками. Или ты вдруг воочию, как на ладони представлял себе картину ордынского нашествия Орды на древнюю Русь.
Нашествие
Всходит даль с заозерных лесов. О, Земля лесов и озер,
Вьется пыль колдовских дорог. Проясни из туманов лицо,
И ладьи из-за синих мысов Расскажи мне про тайный дозор,
Лебедями плывут на восток. Синих рек подари кольцо.
Под крылатым конем хранит Скачут воины, пыль клубя,
Свою древнюю тайну край. И ладьи не плывут на восток.
Гребнем зубчатым лес стоит В тихих селах забил набат,
Под крылом перелетных стай. В городах, у проезжих дорог.
И пожары, пожары окрест.
Надвигается черная рать…
Там, где тонкой березы стать,
У дороги упавший крест…
В окрестностях мест, где развертывалась наша часть, скрывались, словно случайно сохранившиеся старинные реликвии, отголосками Х1Х века, остатки помещичьих усадеб (к примеру усадьба Оболенских и др.), Оптина пустынь, о которой мы тогда ровно ничего не знали и которая, кажется, тогда не действовала, угасающие фабричные поселки когда-то процветающей промышленной «империи» хрустале- и стекло- заводчиков Мальцевых, известных своими заводами в Дятьково, Гусь-Хрустальном, машиностроительным заводом в Людиново. До нашего времени в соседстве с нами сохранился маленький поселок «Стекольный» с действующим небольшим производством, выпускающим различные пузырьки, флаконы и другую нехитрую стеклянную тару. При заводике был небольшой клуб, где крутили кино и иногда устраивались танцевальные вечера и куда с охотой ходили солдаты в увольнение, или просто в самоволку.
У каждого свои картины,
Что смотрим мы наедине,
Свои овраги и низины,
Что сохраняются во мне.
Обрывки службы под Козельском
В старинных жиздринских местах
И вечеринки в клубе сельском,
Шатанья в тамошних лесах.
Я помню облако сирени
В прозрачном сумраке лесном.
Со мной лесные светотени,
Усадьба на холме крутом.
В клуб приходило на удивление много и девчат, зачастую совсем юных девочек 15-ти – 16-ти лет, как из самого поселка, так и из окрестных деревень и даже приезжавших из Козельска, потому что это был для них редкостный шанс поймать жениха, а может быть и потому, что больше некуда было им деться в этой лесной глуши. Любопытно было смотреть, как грубоватые солдаты с обветренными лицами в тяжелых кирзовых сапогах старались не отдавливать ноги в легких туфельках, приносившихся с собой, местных девушек. Дым в клубной зале стоял коромыслом и иногда нужен был военный патруль, что бы успокоить разгоряченных солдат.
Поэты, Вы знаете будни
Забытых лесных поселков,
Где глухая зима на улицах
С тусклыми фонарями
И темными спящими избами?
И вечерние танцы в клубе,
Где солдаты совсем неуклюже
Обнимают тоненьких девочек.
А они, все в легких и звонких платьях,
С большими глазами Офелий,
Смотрят на них, как на принцев
Из синих восточных сказок.
Поэты, Вы им расскажите,
Что нет на земле добрых принцев.
На земле есть просто солдаты
И войны в оранжевых странах
У пальм и у синего моря.
Дело шло к зиме. Казармы были построены, но прокладка сети коммуникаций к ним и к строительным объектам шла медленно. Для их прокладки нужно было рыть траншеи от находившихся на расстоянии котельных и насосных станций, которые еще не были достроены, завозить трубы, обматывать их минеральной ватой для теплоизоляции, укладывать трубы в траншеи, сваривать, проверять надежность швов, засыпать землей. Материалов не хватало. Подвозили их не часто, время от времени и урывками. Снабжение было поставлено из рук вон плохо.
В общем, наступила зима, а работа все тормозилась, и до ее окончания было еще очень далеко. Для ускорения темпов было решено перейти на работу в несколько смен, в том числе и в ночную смену. Когда грянули морозы, то рыть дальше траншеи оказалось практически невозможно. Долбить мерзлую землю было бессмысленно. И тогда применили простую, освоенную уже технологию. Завезли железные длинные короба формой, напоминающие полусферы или перевернутые корыта, и размером по ширине траншей. Короба укладывали на участок мерзлой земли, где предстояло рыть траншею, под ними разводили костры, железные короба накалялись до высокой температуры, земля под ними оттаивала, и утром можно было по оттаявшей земле рыть траншеи дальше. Для поддержания постоянного огня под коробами для их нагрева на ночь поочередно назначались дежурные. Пришла очередь идти на дежурство и мне.
Здесь время вспомнить старую народную поговорку: голь на выдумку хитра. Хитры на выдумки и солдаты. Они проявили чисто солдатскую смекалку и находчивость. Чтобы не замерзнуть во время долгого ночного дежурства, так как участки были довольно далеко от казарм, да и хотелось избежать излишнего контроля, солдаты сколотили из толстых досок несколько деревянных щитов, которые припрятывались недалеко от места дежурств. Глухой ночью, поддерживавший огонь дежурный, когда ему уже было невмочь, проклиная свою солдатскую жизнь, укладывал на пышущие жаром короба свои деревянные щиты и сам укладывался на них, чтобы хоть немного согреться и уснуть. Под утро конечно огонь угасал, дежуривший, чертыхаясь, разводил огонь снова, но так или иначе эта придумка срабатывала и хоть как-то помогала продержаться ночь, а может быть и спастись от обморожения в особенно холодные ночи.
Когда мне пришлось идти на дежурство, ночь на мое счастье выдалась не очень холодная, но влажная, с небом затянутым тучами. Пошел небольшой снег, но вскоре закончился. Погода была тихая и безветренная. Огонь гудел под коробами, от которых исходил жар. Я придвинулся поближе к ним и пожалел, что не курю, так как занять себя было не чем, а мысли приходили отрывочные и случайные. Попробовал что-то сочинять, но как обычно, когда заставляешь себя, лезла в голову всякая чепуха. Костер на снегу, который я развел на снегу, рядом с местом моего дежурства стал угасать, и мне стало совсем тоскливо. До конца ночи было еще далеко. В конце концов, кода жар от коробов стал ослабевать, я вспомнил о щитах, про которые мне рассказали друзья по казарме, и стал шарить вокруг. Вскоре я притащил несколько спрятанных недалеко небольших щитов и решил попробовать уложить их на короба. Как назло с попадавшихся мне коробов округлой формы, уложенных на траншеи, щиты соскальзывали и я уже думал отказаться от своей затеи, но пройдя вдоль траншеи немного подальше, вдруг разглядел в темноте один короб в виде довольно помятого, перевернутого корыта и радостно стал тянуть к нему два тяжелых деревянных щита. С большим трудом я взвалил их на короб, чуть не сдвинув его. Угли под ним уже прогоравшие пришлось снова раздувать, и я даже подкинул несколько новых углей и дров. Сам я от тяжелой работы уже согрелся и даже несколько вспотел. На мне был зимний солдатский зеленовато грязного цвета ватник, такого же цвета ватные штаны и кирзовые сапоги с портянками. Во всем этом великолепии я взгромоздился на щит и от усталости мгновенно уснул.
Конечно же, мне приснилась знойная Африка, море, пальмы, жаркие пески и я во влажной одежде, спасшийся после кораблекрушения, и простертый на песке, на морском берегу. Волны бесконечно накатывались на берег с ровным шумом, восходившее солнце палило все жарче. Один особенно назойливый яркий солнечный луч, долго и надоедливо слепил меня, становился все горячее, наконец, проник под одежду и ожег мне кожу, словно острый раскаленный железный коготь. Я вскрикнул и проснулся. Ватник на мне дымился и в свете сереющего утра я увидел на нем сбоку большую дыру с ржаво-желтым пятном вокруг нее. Огонь под коробом гудел и сыпал искрами, и, видимо, одна из них прожгла боковую полу ватника насквозь и добралась до моего тела.
Слепив комок из грязного снега, я быстро затушил тление ваты, убрал щиты и поплелся в казарму. Друзья, когда проснулись, увидев прожженный насквозь ватник, и услышав мой рассказ, долго смеялись над моим приключением. Слух видимо дошел и до начальства. Больше на ночное дежурство меня не посылали. Да и теплотрасса вскоре была завершена. Но отблески этого далекого «костра на снегу» и морозной ночи моей армейской юности еще долго хранила моя память и в последующей моей гражданской жизни.
Мне будет не хватать, наверно,
В тиши дивана и настольной лампы
Казарм, оставшихся без света,
Где вольные песни носились
О юной Софье и прекрасной Парамеле,
Где молча вспыхивали драки,
Короткие, как удар ножа,
Но костер надежды согревал нам души.