Проснись и пой мантру, мой метафизический друг, — причина наконец-таки появилась. Какое-то очень внезапно подкравшееся непоседливое жало впилось в мою пятую точку, заставив её освободить годами насиженное и нагретое место в моём родном захолустье и отправиться с вещмешком на руках в один конец до Токио. Не буду долго объяснять причин, по которым я так сильно влюбилась в Японию, что у меня настолько сильно снесло башню. Всё как обычно — с аниме и манги, культура и прочее фуфло. Да, друзья, мое второе имя — мисс Оригинальность. Но дело даже не в этом, просто появилось непреодолимое рвение бежать из «мазер Раша» во все четыре стороны. Фактически, я выбрала восток. Почему-то тянуло. Как цепью привязали.
На том и порешили: собрала достаточно средств на обучение в языковой школе, впахивая за троих медсестрой. К двадцати одному у меня уже имелась нужная корочка, а в меде я взяла академ. Хотя, знаете, если по-чесноку — возвращаться и доучиваться я не собиралась. Я точно понимала, что каким бы непредсказуемым стал ход событий, каким бы местом не повернулось ко мне извечное колёсико Фортуны, на родину я бы ногой не ступила. По крайней мере до того момента, пока не осяду в другом месте. Первой моей жертвой должна была стать Япония, там я планировала разводить мужиков и подрабатывать в мэйд-кафе. Знаю, план — огонь, но не всё так просто. Люд простой и не простой там тоже лыком шит, за пять секунд таких как я вычисляют. Но до этого всего ещё дожить надо. Пока что мне предстояла моя первая миссия по пересечению границы государств, разделившей мою жизнь на до и после. Помню, как провожала мама:
«Дурёха, ты творишь хрень, ну и ладно. Всё равно ты там никому не нужна».
Спасибо, мама!
Но в момент, когда ты обретаешь истинную надежду на то, что твоя жизнь не так пуста и бессмысленна, и случаются чудеса.
Для счастья многого не надо, но я стала забывать об этом. Точнее, я никак не могла заставить себя поверить в это.
И даже если мама или кто-то ещё из «доброжелателей» попытался бы помешать мне на пути к моей маниакальной мечте оставить родные пенаты — всё равно бы бежала без оглядки как ужаленная. Если стараться сковывать мою сущность, я продолжу плыть против течения назло. Я — противоречие. Вызов правилам. Непоседа и на самом деле дура. Что поделать.
1. все хорошие девочки попадают в ад.
На японском вокзале эмигрантов из Россиюшки собрались ****и всяческих мастей, путаны в мехах. Нищие оголтело выкрикивали любовные стихи в общественных местах с пьянкой. У меня как назло был один из тех дней «Красной Армии», когда ты готов ломать и крушить всё, что движется. Я еле дочапала до общаги при моей школе с огромными мешками солений и прочей бодяги, с любовью приготовленной моей мамулей. И загруженными на мой горб тоже с особой изощрённостью.
Заметила стайку первокурсниц, увлеченно щебечущих о ком-то на своём птичьем языке.
Этот очаровательный мужчинка! Сразил наповал всех деревенских девчонок на своём драндулете. Вы только взгляните на этот щегольский прикид! Все эти брюлики-запонки, шляпки, шарфики... Ей богу, баба! Его очаровательная машинка, у всех уж слюньки текут. Что могло такого франта привести к нам? У него мина, будто ему каждый должнен на блюдечке с голубой коёмочкой подносить и в ноги кланяться. Ишь ты! Расфуфырился. Индюк недоношенный. «Прочь с моей дороги, козёл!» Я повторяла это как мантру при виде его. Про себя, правда. Но так и есть. О любви не может быть и речи. Атмосфера не способствует.
Эту конфетно-букетную оказию звали Марк Катин. Он пытался залезть в трусы всему, что движется и кого природа обделила членом. В тот момент я пожалела об отсутствии у меня второго пункта.
— Ты интеллигентного человека послушай лучше, заслуженный деятель искусства как-никак!
Максим чинно зашагал вокруг да около любителей больших и малых «театров». Всё снова напоказ неблагодарной публики.
— Саша, ну, нельзя ж так, Сашка!
— Я тебе не Сашка, шмаровозина! — с силой он дёрнул Лену за плечо.
— Саня Белый разберёться, ты не переживай!
— В рэкетиры подались, засранцы? — сплюнул Филатов. — У нас тут не «Бригада», вать машу!
Там только ересь, бысмысленная и беспощадная.
Вечер открыл свои двери. Играл тягучий джаз. Я верила в лучшее. Просто не в этот раз. Повсюду летал запах парфюма с примесью случайной любви. Моё счастье тянулось камнем ко дну. Извини.
Назойливый как и его хозяин кот Семён наглым образом тёрся о мою ногу. Тяжесть внутри и неминуемая, непреодолимая грусть заглушалась мурлыканьем мехового комка нежности и настырной просьбы покормить. К слову, непрекращающейся ни на минуту.
Любовь — опасно для жизни. В этом был виден уверенный подход к уходу от реальности. Длинные волосы Насти словно тюлевые занавески молочными реками обрамляли кисейные берега её рамён. Вся она лучилась этой приторной поэтичностью, хоть и выражалась как последняя хабалка и сапожница. Гоша таял рядом с ней. Он так и кричал всем своим видом «my youth is yours, Анастейша!».
С кругами под глазами, с мыслями о нём, я бы променяла любое лето на сибирскую зиму с ним. Всё больше людей думают, что они думают. Ничего подобного! Ведь это так больно. Пытать себя ненужными как выживший выкидыш мыслями. Позитивом, пустыми надеждами и лучшей жизнью. Это всё фикция. Я эту-то еле терплю. Приехала ради приключений, унапоролась, устала и хочу умереть. Или хотя бы баночку мороженого.
Тысячи причин разбить себе ****о и одуматься, когда вдруг покажется, что не хватает тепла и ласки, когда залезет да протиснется в головёшку этот таракан-переносчик дурных мыслей о том, что отношения — это неплохо. Отношения = говно, так и знайте. Нескончаемое и липучее, на которое подсаживаешься как на иглу общественного одобрения. Пересядь с неё на надоедливое лицо того, кто будет тебе внушать стать овуляшкой, пристыживая за отсутствие постоянного ёбаря.
Весь мой мир — клуб разбитых сердец. Я глупо верю, что однажды почувствую радость так же ярко, как боль сейчас. Смерть устала меня ждать, моя психика и так сломана когнитивным диссонансом того, что я «нигде не тусуюсь, никем не интересуюсь». Животные цепи приковывают меня взглядом к моему Призрачному Гонщику Гоше. Меня всегда привлекало категоричное и резко негативное отношение людей к чему-либо. Потому что у меня нет устойчивого мнения ни о чём.
Он был именно такой — резкий и негативный. На кальке повседневности, скуки и однообразия любой позитивщины и комсомольской самодеятельности. Он был прорехой. Исключением из правил. Сорняком среди роз. Он был особенным. Он был, он был, он был...
И до сих пор остаётся именно таким.
Мне не нравятся милые свити-бойз. Хорошие парни из правильных семей — это не для меня. Приключений я искала во всём. Поэтому моей розовой мечтой стал человек, с ног до головы облепленный чёрной кожей. Глаза его были грустны, а рот полон лжи. Мордашка с железяками тянет к себе магнитом. Тонкие аккуратные пальцы сминают невесомым прикосновением блузочку в цветочек. Дыхание оставляет незримый отпечаток на изящной лебединой шейке. Настя всем своим видом молила «попробуй меня на вкус», а он лишь нецензурно ухмылялся предстоящей перспективе.
И мне не споёт он колыбельную. Он — моя пустая трата времени. Только взгляни на ребёнка 90-х — сразу станет ясно, что молодость сейчас — лишь кома, которую просто надо перетерпеть.
По классике наслаждаюсь письмами убитого во мне человека, что ждёт у несуществующего моря разбитых надежд погожей погоды. С красными глазами догораю на других берегах. Настины же заняты. Я ненавижу его. И приняла бы всё равно, в любой момент, лишь попроси. Я не уважаю себя настолько, что готова отдать душу и сердце тому, кому они сто лет не нужны.
Мои чувства — как арбуз, а Гоша — кот, поднявшийся на дыбы при виде их неуклюжести.
— Уйди, Семечка, не мешай мне созерцать, — прогоняла я от себя кота, который вдруг вспомнил о моём существовании, и с прежним рвением начал ластиться к моей измученной им лодыжке.
Сейчас я найду тысячи причин оставить островок нейрона в моей черепушке для одного никак не выпиливающегося мудака.
Наступили холода, и не только в моём сердце, краски выцвели, я сижу на антидепрессантах, но всё так же разбита. Как тупая собака привязываюсь ко всем подряд, только бы не быть одной. Всё, что я знала, постепенно становится серой пылью. Почему я не курица, которая может прожить без головы всего несколько часов? Я потеряла её, я безума, но я умудряюсь оставаться в живых. Хотя бы создавать видимость. Парализована, без чувств, в изоляции, с усталостью от безделья. Сердце рвётся наружу, когда уже жить-то буду, а не выживать?!
Я сгорела. До тла. Это твоя вина.
— Гош, спина от крыльев ещё не заболела?
Гоша знал толк в самоизоляции. А она — как качественно сходить с ума по этому кошаку.
Нас разделяла тонкая деревянная дверь, сквозь которую было слышно неровное дыхание прокуренных лёгких Гоши. Даже такая мелочь дразнила и заставляла краснеть как синьора Помидора. Я с каменным лицом строчу ему шутейки одну за другой.
«Как же так — что за профанация?» — спросит искушенный в делах сердечных читатель, побольше моего знающий подобные дешёвые драмы. И пусть моя жизнь будет прорехой в бульварном чтиве, обернутом в золотую оправу, — я остаюсь собой.
Белая кожа как мороженое тает в моих руках. Сквозь слёзы слышно шёпот швов на сердце.
Там горит печаль.
Не вижу, но ощущаю, как в темпе слов струится пламя. Хочется крикнуть рваной связкой, бередя больную рану. Раненую птицу на дороге жизни.
Прощайте, всем спасибо.
Мне плевать.
Мне отвратительно обожание, одержимость как таковая. Главное дело в том, что я так часто ей поддаюсь. Бытовуха граничит с вечностью. Быть может свяжется твоя судьба с моей любовью. Мы не можем быть кем угодно. Из-за этой лжи мы часто наказываем себя после ошибок. Всё это приводит к самоистязанию, а иногда и к суициду.
— Ты занимаешься боевыми искусствами?
— Нет, чайная церемония и фортепьяно.
— Любимый приём?
— Тапком по кочану.
Наглый, назойливый, тупоголовый двадцатитрёхлетний мальчишка! В своей грязной кожанке, с засаленной длинной чёлкой, рваных джинсах и на подлатом мотике — ходячее клише!
Человек меня динамит, а я вижу в этом огромный вселенский смысл. Да. Наверное, он применяет стратегию... Я хочу быть собой или чтоб Веном мной управлял?!
— Насть, так ты не поедешь?
По устало-вялому выражению её лица стало ясно, что всё, чего она хочет — с грохотом провалиться в сон лет этак на 150. Очевидно, мои вопросы и моя перекошенная от этой маленькой победы лыба вгоняли Настю в праведный гнев и мысли о том, что я невминяемая дура.
— Нет.
Божечки, я так счастлива! То есть, конечно, мне жаль, что так вышло... Да ни черта мне не жаль! Пусть проспится, а я пока захомутаю её благоверного.
— Конечно, ведь твой парень трахает не только всё, что движется... Лично я видела его, зажимающего с любовью носок и яблоко.
В тот момент я говорила ему примерно следующее:
«Я свободна сейчас, а ты? Плевать, давай, бери меня полностью. Пойдём в кино, ты платишь. Иначе дам по сиське. Я хищница, охотница! За мной, мяса кусок, я тебя сейчас прожарю как следует...»
— Роза-мимоза, ты там как, в порядке?
Гоша щёлкал костяшкам в металле перед моим бесстыдно заалевшим носярой.
— Ау, приём, розовый замок на каникулах, принцесса. У нас сейчас Трансильвания начнётся.
Мир не ограничивается людьми. Ведь есть ещё и животные. И-и-и-горь, к примеру.
— Роза, алё, я не Джек, но корабль реально идёт ко дну.
Всё-таки надо ударить по сиське. Он сразу поймёт. Мы будем лучшей парой на свете.
— Я вылью на тебя свою урину, если ты не встанешь. Прямо из шланга.
Хм, а как же «мы идём в кино, я куплю тебе попкорн, дом, мир к твоим ногам и душу Дьяволу продам»?
Не надо слов, не надо паники, это мой последний день на Титанике.
Гоша, ты как айсберг! Из-за тебя мой корабль идёт ко дну.
Глоток свободы под крышами чёрной экономики. Любить его оказалось самым изощрённым способом самоуничтожения. И свобода была в выборе одного — своей зависимости. И жить просто — пока не умрёшь.
Её ухода и не заметил никто — не зря ушла, видимо.
Не зная, как жить эту жизнь, она отдавала свою любовь по крупицам. Чистоту и нежность. Без остатка. А он кричал всем своим видом:
«Show me love, till I’m screaming for more».
Зрачки были больше возможностей. В киосках нет свежих газет. И жизни тоже не будет. Все они немножко умерли. Они были рабами бессилия. Стабильно в омуте. Начинали гнить. Перестали расти. А ведь казалось, что впереди только радость. Уже блюют от своей любви, потому что ей цена — конфеты по рублю в киоске. Сожги серверную своих мыслей об этой стране — психотронной тюрьме.
Не всем нам идти одним путём. У меня вообще пустота внутри. Иногда я сама хочу быть душевнобольной. И успешно являюсь ей. Уже давно пора обратиться к психотерапевту, но я занимаю себя чем угодно, лишь бы этого не делать.
Разрыв с Гошей меня погубил. Заставил страдать и мучаться, проходить через все муки ада и следующий за всем этим мнимый катарсис.
Моя любовь была больше слов. А вокруг суета, карма, кафель. Мои рыдания на грязном шершавом полу.
Как можно унижать и любить одновременно? Самое страшное моё заблуждение — «он изменится», а его — «она никуда не денется».
Не изменился.
Делась.
Моя безобразная жизнь катится по ****е. Останови её, слышишь? Гоша, ты слушаешь?
Хотя, тебе это не нужно. Ты и самому себе ни капельки не нужен.
Вишенка моя, я в 3:49 утра пялюсь как штопаный гандон на твою ебучую фотографию. И плачу, плачу, плачу.
Улетай. Исчезай. В высокие материи. К небу, к звёздам, к облакам. В космос, в котором нет проблем. И жизни в нём тоже нет. Только холод и пустота. Как и в моём сердце. После тебя.
Давно ль трагедией всей жизни стало предательство? Не нужно было быть правильным. Я хотела, чтобы ты был настоящим. Успокоил мои нервы. Подарил мне новую весну. Мы все пытаемся забыть кого-то. Но ты помни. Прошу тебя. Мы не актёры. И решения наши не стандартные.
Твоя любовь была похожа на восстание мусора и грязи. Мусора с грехом в штанах. Дойти бы до аптеки...
Делай то, о чём мечтаешь по вечерам.
Я лучше отправлюсь на тот свет, бедно, но со вкусом. Ведь в терниях ты никогда не останешься один.
Когда пропаду, ты не печалься. Уходи. Счастье, не мотай мне нервы. Бог устал нас любить. Смерти больше нет.
А Россия... Россия, моя любовь, разбила мне сердце.
Страна, в которой всё нельзя. Не для людей, а вопреки им. Не жить, а тупо существовать.
Собаки Павлова никак не утихомирятся. Будущее всё-таки есть. Очень хотелось бы дожить. У нас есть лишь право терпеть свободу из резины. Сижу на ракушках Ван Гога и думаю.
«Я Алиса в стране ****ец».
Главное — урвать себе. На всё остальное плевать. После нас хоть пожар, хоть потоп. Пропади всё пропадом и ебись конём. Главное — свой карман. Говорю, как адмирал этого дела.
Ответь мне на вопрос:
«Для чего всё это сделано?»
Алкоголь всегда побеждает.
Возможно, я не с теми людьми общаюсь. Я хотела бы ошибаться.
Моя масть. Сейчас будет грубое удовольствие для высоких натур.
— Никогда не оставишь, не бросишь. Я так на это надеялась.
— У тебя будет всё. Кроме меня.
Гоша провёл мозолистой подушечеой большого пальца по солёному подбородку Розы.
— Я охуел, когда понял, что поцеловать тебя я хочу больше, чем переспать.
Мир не идеален. Будь пододеялен.
— Я больше никогда и никому не говорю «навсегда», потому что чёрт его знает.
Москва слезам поверит.
— Я свой крест нести устал, устал, устал... А сила-то в любви. Мне больно на исповеди. Не могу просто взять и уехать, всё бросив. Вслух сказать ссыкую, как сильно я боюсь.
Я знаю, что разрешишь мне нежно-пренежно позаботиться о твоей ротовой полости. Просто мне это ненужно. И тебе в том числе.
Я каждое утро видел серый и холодный город из-за грязного пыльного окна битком набитой маршрутки, стоящей в пробке. 5 утра, станкостроительный завод, мой беспокойный сон.
Моя реальность.
И я мечтал об одном: разорвать свою плоть на куски и посмотреть, что же со мной не так, почему мои органы мне не повинуются? А ещё дико хотелось вскрыть себе череп, съездив обухом по темени, и наконец-то понять.
О чём я на самом деле думаю?
Потому, что уже сам не знал, обо что мне потушить бычок, чтобы хоть что-то почувствовать. Об руку, об ногу?
А, может, обо всё сразу?
Каждая вторая пара в России — это два идиота, пытающихся залатать пробоину в отношениях, которые уже ничем и никак не спасти, ребёнком. И пусть это происходит не там, а здесь. Суть одна. «Нас» уже не спасти. И страну, в которой фашизм победил. Всех, кроме нас.
Каждого, кроме нас.
Закрой глаза — это мой мир без тебя. Я — сплошная Арктика, а твои губы касаются границ моего мира. И всё прочее и подобное. Будет невероятно больно. И дальше ещё больнее.
Долго думать над прощальными словами не пришлось — никто не хотел уходить.
Чем же кончится эта игра в жизнь?
— Я перепутал осознанный выбор с ленивым смирением. Смотреть телевизор, повторять за ним, потом в окно выпрыгнуть? Таков мой распорядок дня. Я предал себя однажды — теперь делаю это до самого конца. И двухчасовым сном тоже наслаждаюсь, потому что, когда я проснусь, начнутся кошмары.
Всё когда-то пройдёт.
Аптека подскажет мне путь на волю.
Даже когда хочу уснуть, мой мозг выдаёт мне топ-50 ошибок моей жизни. И вот я уже автостопом по фазе сна, прошлое близко, а грустно — потому что это побочный эффект. Ты тут не причём.
Не верь.
Не бойся.
Не проси.
Не прислоняйся ко мне, Роза. Никогда больше.
Анализируя боль. Останови меня. Унижай и люби. Я люблю абьюз. Особенно над собой. Тот свет согреет нашу молодость и грусть. Как на картине Босха, пока менты принимают, припудрю носик мукой.
Когда ты умрёшь, увидишь Иисуса и Ельцина, все школьные вечеринки и то, как тебя любили. Пустота рассеется. И волшебство будет не за горами. Гоша, ты весь как оголённый провод. Один сплошной нерв. Неприкрытый кожей, не спрятанный за ней. Эта весна, восстание мусора и грязи, она погубит нас.
Мне сегодня так грустно, как и вчера. Так же грустно мне будет завтра с утра. Спонсор моего настроения — милосердный Господь, который дал мне рот, чтобы я вливал в него прохладное пивко, а не общался с тупорылыми людьми.
— Питер хоть мосты разводит, а ты, увы, только ноги.
— Просто забери меня отсюда на *** в Америку, пожалуйста.
Жить здесь уже невмоготу.
Я на улицу только в магазин хожу. На кой ляд мне эта ваша весна?
Мне нет места в этой суете.
Почему ты должен скрывать свои чувства? Настоящие чувства?
Проблема малых городов — приходится дружить, учиться, работать и влюбляться в одних и тех же людей.
Низкая жизнь.
— Почему несмотря ни на что я вижу в тебе только хорошее? — глотая соль слёз, сипела Роза. Дрожащими пальцами расчёсывала сальный Гошин ёжик.
— Спасибо, что не молчишь.
— Каждую секунду, с каждым глотком воздуха, мне всё труднее говорить. Как ножом по горлу. Как ботинком по башке. Ты топчешь мои чувства в осеннюю грязь. Поступаешь, как мразь. И скучать по тебе всё равно, что скучать по водителю сбившей тебя маршрутки. Оставайся с богом, с Путиным. Мало верится в твои патриотические потуги. Это ты из-за брата? Он тебя научил?
— Рваные раны моей забытой богом страны, моей России, что коротает свой очередной чёрный век в тюрьме новых диктаторов, уже не затянутся. Страшно осознавать, что мы так ничего и не поняли. Посадили собственную страну на цепь «загнивающего Запада», забывая свет живой надежды нашего народа на свободное от оков тоталитаризма будущее. Это точно пройдёт.
— Гош, может хватит затирать мне про твои внезапно нахлынувшие чувства сострадания и любви к «твоей России»? Ты никого и никогда не любил. Эту страну — тем более. Ты лицемер и предатель.
— Старые дворы помнят наши тени, но мы забыли их. Как и прошлое. Я устал от бессмысленности жизни. Устал играть в жизнь. А там беспредел. Темнота. Мрак. Меня тянет туда. Сердце беспечно рвётся с петель! Меня не спасут твои поцелуи в скверном марте, но добьют ещё сильнее. Мне кажется, что суть моей молодости в том, чтобы пройти путь от саморазрушения к саморазвитию.
— Ты расстался с ней, чтобы бросить меня?
Гоша разочарованно взглянул в её мокрый омут, не найдя на дне искомого понимания.
— Ты не улавливаешь самого главного, Роза, — в лоб ей, на одном дыхании, губами, едва слышно. — Я не люблю тебя.
Горе, какое же горе! Лишиться внимания такого бесславного ублюдка, как он! Похуй, пляшем.
Я была готова поехать за ним куда угодно, возможно, даже вернуться в осточертевший Иркутск... Хотя, кого я обманываю! Нет, нет и ещё раз нет! Для меня Россия — в принципе непригодна для жизни. Там серо, сыро и муторно. Там скорбь и печаль народа витает в воздухе, а сам народ — глупые бесцельно доживающие свой век имбецилы. Вернуться туда — совершить обратный развитию скачок. Я так долго бежала от этого холода, что не могу просто взять и вернуться назад. Я всё отдала ради этого. Там жизнь снова покатится под откос. В своём осознании я достигла того уровня, с которого не получится покинуть чужую благоустроенную Японию ради родной, но такой проклятой России.
— Господи, ****ь... — белугой взвыла Роза, колошматя изо всей силы по груди дурака. — Проклятие надо мной висит какое-то, по ходу жизни... А ты катись, куда хочешь, мне всё равно! Ненормальный, ты что тут забыл? Вернись к своей Россиюшке, на колени перед царём-батюшкой встань, помолись за его здравие. А сюда ни ногой больше. Потому что такие фанатики, как ты, здесь зазря портят воздух. Убирайся и никогда больше невозвращайся.
Выражение лица Морозова — как будто он давно умер, забыв с утра нащупать пульс. Родился стариком и ждёт свою молодость.
— Однажды ты поймёшь меня. Я не человек без кожи. Не один оголённый нерв. Я просто люблю свою страну и ненавижу Государство. И это не высопарные речи, это — моё. Я просто не хочу, чтобы на моих костях разжигали войну за Курилы. Не хочу участвовать в этом. Не хочу убивать людей, опьянённый пропагандой. Хватать статьи на протесте, не быть шпионом, изгоем, избитым за законные права народа. За это я презираю вождей, но жить не могу без России.
— Про нас никто не вспомнит. Неужели ты не понимаешь таких простых вещей? Тебя беспокоят Курилы и пропаганда, которые костью в горле застряли у твоей ненаглядной Родины. А в чём смысл? Возвращаться туда, хлебать баланду и неизбежно принимать покорное рабство? Это не кончится никогда.
И вот я осталась одна у разбитого корыта. Зато с японским журавликом в небе. Свою синицу я давно уже отдала на растерзание серым российским волкам. Это точно пройдёт.