В густых предвесенних сумерках по дороге, проложенной неподалеку от небольшой деревеньки Новоуманки, проезжали розвальни в сопровождении двух верховых. Еще один оседланный жеребец был привязан к спинке саней. Запряженная в сани кобылка заволновалась, почуяв запахи, донесшиеся со стороны деревни, но, заслышав свист кнута, рванулась вперед, мимо поворота на единственную улицу, растянувшуюся по берегу речки. В полном молчании процессия проехала по санной переправе. На другой стороне дорога шла вдоль обрывистого берега. Проехав по ней с полверсты, возница притормозил.
- Здесь, пожалуй.
Оба всадника спешились. Возница вышел из саней, разминая ноги, и стал подтягивать упряжь. Его спутники откинули рядно, которым было прикрыто содержимое розвальней, вытащили на снег два тела.
- Мужик-то готов, уж коченеть начал. А девка еще мягкая. Не жива ли, часом? Проверить бы надо, тять.
Возница сердито оборвал сына:
- Тебе бы все девок лапать. Деревня близко, а ну как очнется да завизжит? Сымай валенки покуда. А ты, - обратился он ко второму, - пошарь в санях, вроде мужик лопату покупал.
Валенки были сняты, в санях нашлась новая штыковая лопата. Ею-то и ударили несчастную в грудь. Резко, сильно. Потом оба тела столкнули с обрывистого берега, прикрыли рядном оставшиеся в розвальнях тугие мешки и резвой рысью двинулись дальше.
Несмотря на сбивавшую дыхание боль в груди и холод, пробиравшийся к телу через шерстяные носки и набившийся в рукава старенького кожушка снег, сброшенная девушка боялась пошевелиться до тех пор, пока в морозном воздухе слышался отдаляющийся скрип санных полозьев. Потом она со стоном перевернулась, на четвереньках доползла до своего спутника.
- Дядька! Дядька! Это я, Соломия! Вставайте, они уехали! Деревня близко, пойдемте до тяти.
Человек, лежащий ничком, не пошевелился. Девушка перевернула его, стряхнула снег с лица и заплакала. Потом перекрестилась и медленно, пошатываясь, проваливаясь в снег, побрела в сторону деревни. Ей было и больно, и холодно, и страшно. Перед глазами то и дело вставали события последних суток.
Еще третьего дня на их двор въехал какой-то отцов знакомец. Направлялся он на базар в Хайбуллино, намереваясь купить семян и еще кое-что, нужное в хозяйстве. Привез им немудреные гостинцы от тетки – отцовой сестры, проживающей в Новогеоргиевке, да приглашение погостить у нее кому-либо из племянниц. Родители, рассудив промеж собой, решили отпустить Соломию. С гостем, оказавшимся теткиным соседом, было договорено: он ночует у них нынче и, коли понадобится, еще одну ночь, а за то свезет девушку к тетке.
Наутро дядька отправился на базар, вернулся далеко за полдень довольный: прикупил несколько мешков хороших семян и славную лопату. Беседуя с хозяином за чаем, рассказывал о ценах на зерно и табак, делился услышанными новостями:
- Стали на дорогах меж башкирских сел люди пропадать. Выехал человек да пропал, и домой не вернулся, и до соседнего села не доехал.
- Волки, может, шалят? Их нынче много стало.
- Волки сани и поклажу не едят. Не иначе, лиходеи какие завелись. У вас-то как, тихо?
- У нас за порядком мужики следят, что службу в Орском гарнизоне несут.
- Переменный состав?
- Он самый. Пока одни в гарнизоне, другие деревню охраняют. Потом сменяются. Вот потому к нам никакие лиходеи не суются.
- Дай Бог! Дай Бог!
Наутро после завтрака стали собираться. Соломия все не могла придумать, куда бы положить узелок с вязанием. Боялась, что задремлет в пути и выронит наполовину связанный платок, клубок и спицы. Матушка присоветовала спрятать ценную ношу на груди под кожухом. И надежнее, и теплее будет.
Пока прособирались, солнце поднялось уже достаточно высоко. Искристый снег весело поскрипывал под полозьями саней, каурая кобылка бодро рысила по накатанной дороге. Вот скрылись из виду последние избы, вот показалась и уже осталась позади притихшая в ожидании весны березовая рощица. Из кустов, растущих на опушке, выскочил крупный заяц и, как заполошный, кинулся через дорогу.
- Чего это он, дядька?
- Видно, лиса спугнула, вон какого стрекача дал.
- А долго ли еще ехать?
- Сейчас это поле объедем и в овраг спустимся. Потом на бугор подымемся, а за ним уж будет Петропавловка. Если заезжать в деревню не будем, к ночи до дома доберемся. Тетка-то, небось, заждалась.
Неспешно рассуждая, дядька направлял кобылку между сугробами, раскинувшимися по спуску в широкий овраг. Ни он, ни Соломия не заметили, что из-за оставленной позади рощицы наметом скачут за ними трое верховых. Оказавшись на дне оврага, возница спешился, чтобы лошадке легче было въехать на крутоватый подъем, и тут лишь увидел спешащих всадников.
- Вот и славно. Подсобят, если что.
Подъехавшие конники, обогнав сани, загородили проезд и быстро спешились. Один из них, молодой, с выбившимися из-под заломленной шапки русыми кудрями, схватил под узцы кобылку, двое стремительно шагнули к путникам. Соломия перевела взгляд с парня на бородатого мужика. Угрюмый незнакомец молча выхватил из-за пазухи обрез и ткнул дядьке в грудь.
- Дядь… - девушкин вскрик слился с глухим звуком выстрела и резкой болью в затылке. И все пропало.
Очнувшись, она не сразу поняла, где находится. Гудел ушибленный висок, было холодно, под боком ощущалась неровная поверхность, лицо щекотали какие-то пахнущие табаком и овчиной волоски. Осторожно приоткрыв глаз, Соломия увидела над собой темный полог, сквозь который едва пробивался свет. Рядом слышалось пофыркивание коней, потом раздались голоса:
- Может, тронем уже, тять?
- Рано еще. Пусть притемнеет посильнее, тогда мимо деревни и прошмыгнем.
- Жрать охота.
- Замолкни. Ступай, брата смени.
Заскрипел снег под быстрыми удаляющимися шагами. Через время кто-то неспешно подошел к саням.
- Как там?
- Тихо.
- Ну и ладно.
Сколько она так пролежала, Соломия не знала. Девушка боялась пошевелиться или выдать себя вздохом. Вспомнила о дядьке, о родных, уверенных в том, что дочь их подъезжает к дому тетушки. На глаза тут же навернулись слезы.
«Нельзя. Плакать нельзя. Услышат, поймут, что очнулась, добьют. Матушка, Пресвятая Богородица, прошу твоего небесного покровительства…»
Наконец, сани тронулись в путь. Соломия сначала слышала лишь скрип полозьев, потом до слуха стал долетать лай собак. Он раздавался все ближе, девушка даже различила в собачьей разноголосице басовитый, с подвыванием голос Серка – старого сторожевого пса дядьки Ивана, живущего в крайней избе.
«Значит, деревня рядом. Свернут? Вряд ли. Может, вскочить, побежать, закричать? Рядно мешает. Быстро не вскочишь, запутаешься. Ноги от холода одеревенели. Далеко не убегу. Даже если и услышит кто, не успеют. Сани к реке спускаются. Теперь уж точно поздно. Куда ж меня везут? Матушка, Пречистая Богородица, не оставь меня…»
Вскоре сани остановились. Раздался уже знакомый голос:
- Здесь, пожалуй.
Морозным воздухом пахнуло на лицо, сильные руки подхватили девушку за руки и ноги и кинули на снег. Снова шаги, рядом швырнули что-то большое. Молодой голос, давеча просивший пораньше тронуться в путь, сказал:
- Мужик-то готов, уж коченеть начал. А девка еще мягкая. Не жива ли, часом? Проверить бы надо, тять.
- Тебе бы все девок лапать. Деревня близко, а ну как очнется да завизжит? Сымай валенки покуда. А ты пошарь в санях, вроде мужик лопату покупал.
Сердце Соломии затрепетало: «Деревня близко! Может, еще спасемся? Дядька жив ли? Стреляли в него. Может, раненый только? Выкинули из саней, значит, тут бросят. Валенки снимают. Да я и босая дойду! Только бы уехали. Матушка, заступница, спасибо тебе…»
Ее перевернули на спину, и тут же в груди разлилась нестерпимая боль. Из последних сил девушка сдержала готовый вырваться стон. Потом сильный толчок заставил тело покатиться по склону. Обрыв. Ужас падения. Мягкий сугроб смягчил удар. Что-то упало рядом.
Она боялась пошевелиться до тех пор, пока в морозном воздухе слышался отдаляющийся скрип санных полозьев. Потом со стоном перевернулась, увидела рядом лежащего ничком отцова знакомца, доползла до него.
- Дядька! Дядька! Это я, Соломия! Вставайте, они уехали! Деревня близко, пойдемте до тяти.
Перевернув тяжелое тело, стерла не тающий на холодном лице снег, впервые за этот день горько заплакала. Потом поднялась, перекрестилась:
- Матушка, не оставь…
Была уже глубокая ночь, когда хозяйка крайней деревенской избы, услышала слабый стук в оконце. Суеверно крестясь, она растолкала мужа:
- Иван, стучит кто-то!
- Кто стучит? Серко никого на двор не пустит, лай подымет. Спи!
Но стук повторился снова. Иван накинул тулуп и вышел в сени.
- Кто там?
- Я, дядько Иван, Соломия. Помогите, Христа ради.
Отперев дверь, Иван подхватил упавшую на него девушку. Внеся еле живую племянницу в избу, где жена уже засветила лучину, он ахнул:
- Да откуда ж ты, босая-то?
- После допросишь, - сердито зашипела жена, пытавшаяся стянуть примерзшие к ногам шерстяные носки. Кожух снимай с нее, заледенела девка вся.
Иван размотал кушак, расстегнул застежки старенького тулупчика. На пол упал завернутый в тряпицу сверток. Его отшвырнули в сторону, продолжая освобождать сомлевшую девушку от настывшей одежи. Хозяин растирал самогоном девичьи ноги, хозяйка задрала рубаху, намереваясь растереть бедолаге верхнюю часть тела, и вскрикнула – на груди девушки чернел длинный след от мощного удара.
- Неладное вышло что-то. Я мужиков соберу, а ты ее растормоши. Брат вечор говорил, что отправил дочку со знакомцем до тетки в Новогеоргиевку. Еще до обеда уезжали. Не иначе, лиходеи перестрели.
Иван, схватив в охапку свой тулуп, выскочил на улицу.
Поднятый по тревоге отряд бойцов переменного состава настиг злодеев еще до свету. Те сначала пытались сказаться мирными поселянами, едущими домой с базара, но их притащили до Иванова двора, вывели бледную Соломию. Увидев ее, разбойники перестали отпираться, только угрюмый бородач резанул сыновей злобным взглядом. Суд и расправа были короткими.
С той поры в окрестностях деревни стало спокойно.