7 Кругом обман и предательство

       
     Павел всю неделю перед отъездом с утра до ночи занимался делами.  В первой половине дня  спешил в свой вузик, что-то с кем-то согласовывал, готовил документы, собирал подписи.  Уже подписанные с печатями бумаги складывал в черную коленкоровую папку.  Нужные бумаги накапливались медленно, он злился как прошлым, позапрошлым летом и много лет подряд.
          Во второй половине дня был  дома и  говорил по телефону  со студентами,  участниками экспедиции. Повторял для каждого, что брать с собой обязательно, а без чего можно обойтись. После студентов звонили их родители, все как обычно, - волновались.
           Я подслушала, что будут наблюдать водоплавающих птиц вдали от цивилизации. Туалет в степи, помывка в море, сон в палатке.

    В воскресенье  ранним утром позвонил родитель, как он назвался, папа мальчика Вовы Корепанова. Я видела этого мальчика, настоящий богатырь.  Павел морщился, но слушал, подошла я, он положил телефон на столик и обнял меня. Папа Вовы все  рассказывал историю болезни сына, с момента зачатия и до наших дней, а Павел шептал мне на ухо:      
               
                - Пчелка ты моя,  единственная и неповторимая.

   Хотелось верить.         

           Отъезд назначен на понедельник, а в воскресенье к вечеру он незаметно исчез из дома, вернулся с бутылкой хереса.
          
                - Извини, дорогая, захотелось, - он виновато смотрел на меня.
                - Почему нет, я тоже хочу.
               
           Он снова исчез, вернулся быстро, с бутылкой полусухого шампанского  и пакетом заморских персиков, крупных, желто – красных. Я взяла один и понюхала.
               
                -  Пахнут химией. На ощупь как картошка.
                - Им надо полежать немного, созреют, станут мягкими и сочными. Будешь есть и меня вспоминать.
                -  Как же, созреют. Такие не зреют, а гниют.
                - Выбросишь.
      
             На подоконнике уже зрели, вернее, покрывались пятнами гнили  абрикосы и сливы,   не удержалась, такие яркие и заманчивые. Я колебалась, а продавщица уговаривала, не пожалеете, надо восполнять нехватку  витаминов. Дорого, но уж очень  хотелось, и чтобы поскорее наступило  лето.

          Павел не рискнул даже попробовать. Абрикосы показались зеленоватыми, пусть полежат, а сливы несъедобные, я с трудом вгрызлась в  глянцевый синий бок, но проглотить кислое и твердое не могла. Выбросить рука не поднялась.

     Персики оказались не кислыми, не сладкими, не твердыми, не мягкими, не живыми, не мертвыми. Никакими.               
               
                -  Дорогущие, дороже мяса, - расстроился Павел.
                - Созреют  до твоего возвращения, вместе съедим.

     Решила не ворчать по пустякам: последний  вечер вдвоем, пусть запомнится нам  приятным.
 
         Я достала свечу розового цвета, вдохнула запах розы,  и в тот момент, когда  вставляла ее в подсвечник в форме  лилии, зазвучал вальс Свиридова.
      
                - Привет, я уже здесь,  приехала на Крымскую землю, остановилась в гостинице, - услышала я радостный голос Машки. - Она замолчала, ожидая услышать, зачем гостиница, могла бы у нас остановиться, но я тоже молчала. - Что молчишь, Лена? У вас все нормально?

                - Как Софья Леонидовна? нашлась?
                - Странная история, Ксюха не видела, как отправлялся поезд, сказала, что рано ушла. Бормотала какую-то невнятицу.  Даже не знаю, доехала мать  до дяди Ивана в деревню или нет, у нее проблемы со здоровьем, возраст сказывается.  С дядей связь только по почте. Я послала телеграмму, но ответа не получила. Буду еще пытаться. На работе дали отпуск.
                - Что тебе сердце подсказывает?
                - Буду искать. Если бы все было нормально, она бы связалась со мной. Маразма вроде бы у нее не наблюдалось. – Она прервалась, я молчала, -  У вас все нормально?
                - Как сказать. Сегодня устраиваем ужин, для двоих, никого не приглашаем, завтра Павел уезжает  на практику.
                - Не буду мешать, -  она  отключилась.
    
          Я зажгла свечу и накрыла стол. Но не в спальне, а в гостиной, чтобы ненавязчиво переключить мужа от просмотра телевизора на интимный ужин. 
       
          Он  уже попробовал херес и принюхивался к мясу, неожиданно прозвенел звонок в дверь.
         На пороге стояла  Машка,  в короткой юбке с разрезом, по самое никуда,  и в кофте, - если можно так назвать  узкую поперечную полоску  и тонюсенькие лямки.  Я не узнала ее, из-за избытка  косметики лиловых оттенков на веках и губах,   подумала, что это Ксюха, только  чуть поправилась.

         Я столбом стояла в прихожей, она обошла меня и остановилась на пороге гостиной:
         
                - О, у вас праздник!  –  восхитилась  она, округлив глаза.
        Как будто я ей не сказала по телефону, что провожаю мужа. Павел задул свечу,  включил люстру и уставился на ее почти обнаженную грудь. Бабе за сорок, а тело упругое, балует себя фитнесом, массажами, сауной.
          
                - Куда ты так разделась? – не выдержала я.
.
           Не знаю, что отразилось на моем лице, Павел перестал пялиться на нее и стал смотреть на бутылку.
             
                - Как Питер? – спросил он, предлагая ей стул рядом с собой.
                - Стоит. И будет стоять. Шумно, суетно, устала я.
                - Ничего, здесь отдохнешь.
                - Если бы. От Ксюхи узнаю,  что Мишка  официально  женился. От постороннего человека, ни братец, ни маманя не изволили сообщить.  Если что-то с братом случится, жена имеет право на его жилье. Прав на комнату у матери нет. Мишка  единственный владелец, потому что заключил договор купли на свое имя.
                - Он не выгонит мать на улицу, он не такой, - вмешалась я.
                - Ты уверена? Я нет, он теперь не один, сама понимаешь, две женщины в одном доме не уживаются.

                - Не пугай Лену, - вмешался Павел, - у нее от переживаний начинается мигрень. В конце концов, возьмешь мать  к себе.
                - Нет, - резко ответила она.
                - Мать тебя вырастила.
                - Знаешь, Павел, семьи бывают разные. Тебя растили родители, а я росла  сама. Представь…
                - Как ты можешь? Маша, одумайся. Как ты могла сама, если в детстве была беспомощной? – перебила я ее.
    
      Неистовая Елена с обостренным чувством справедливости, - называл меня Павел.
   
       Машка  не слушала меня, по-кошачьи выгнулась и призывно смотрела на него.

        Он стал открывать бутылку шампанского, видимо, боялся, что мы с ней сцепимся, и   громко заговорил:             
          
                - Может, Мишка переучился. С первого курса  все читал, и на лекциях, и в перерывах,  сидел в читалке до закрытия.  Ни на кого не обращал внимания.  Кто-то, не помню, кто, из группы, не выдержал, собрал нас и сказал: пора его проучить,  мол, че он тут, подумаешь, умный. Мишка пришел в университет в майке, и все увидели торс культуриста. Вопросов  больше не было.
                - Ты бы лучше отговорил его рисковать жизнью, чем прошлое вспоминать, - упрекнула я Павла.
                - Брата мне жаль, как любого на его месте. Но мы с ним с детства не дружили, он младше меня на год, а держался со мной как старший брат, чаще не замечал, уткнется в книгу и никого не слышит.
                - Неужели его не отговорить?  Он уже пострадал, когда в Сибири спасал лес от пожара.
                - И что? Сколько можно об этом вспоминать! Для тебя Сибирь – это каторга, куда ссылали декабристов. Но Мишка не декабрист, он физически сильный, что ему горы.
   
        Машка погладила плечо Павла:
                - Ого! Мышцы тоже накачаны. Хотя не это главное. Хочется чувствовать себя женщиной, увы, мужчин почти не осталось. Одни дураки: зимой сошлись, к лету расстались.
          Ее любимая  тема, сейчас начнет вспоминать всех своих бывших дураков, ее не переслушать.  Специально таких находит, крутит ими как хочет, пока не выдоит. И бросает за ненадобностью. Сама хвастала, я ее за язык не тянула.

             Чтобы не слушать я пошла на кухню готовить чай.  Достала две любимые чашки с  красными вишенками – подарок Павла, для Машки кружку с новогодним рисунком.
         Чашки мне дороги, он мне их подарил  в тот вечер, когда впервые  остался у меня.
      
          Как бы Машке  намекнуть, не засиделась ли ты, гостья дорогая. Очень хотелось остаться вдвоем с Павлом, очень. С чашками, тортом и конфетами на подносе  вернулась в гостиную и  увидела Машку на коленях Павла. Она обнимала его за шею и тянулась губами к его губам. На столе валялась измятая салфетка с губной помадой, - стерла, чтобы целоваться.
                - Вы чего? – растерялась я.
            Машка неохотно слезла с коленей Павла и, одернув юбку, пересела на диван.
                - Павел, что это?
                -  Успокойся, - сказал он.
         С этого момента я уже себя не контролировала. Торт полетел в Павла, конфеты на пол. Машка попятилась к выходу, хлопнула дверью и исчезла.  Павел закрылся в ванной. А я, пригрозив  разводом, завтра же, с утра  подам заявление, ушла в спальню. Как ни странно, уснула сразу. Павел спал на продавленном диване.

         Ночью проснулась от собственного крика. Было тихо, Павел не проснулся, наверное, крик приснился.
       Я вспомнила, что произошло вечером, и почувствовала себя в плотном коконе одиночества (почти по  Цветаевой с ее сиротством), теперь уже не выбраться никогда.
          Всплыл сон: серо-молочная бездна, жуткая, затягивающая, ощущение смерти, мгновение и  сольюсь с ней, исчезну навсегда. Это и есть край, за которым уже ничего нет. 
   
          Картинка из прошлого, когда стояла на берегу в штиль,  солнце закрыли серые тучи, а  впереди  туманное море, переходящее в точно такое же  туманное небо. Это было вскоре после смерти бабушки Лиды. Я подумала, что там, за плотной стеной  душа моей бабушки. Когда я умру, превращусь в легкое облачко и тоже сольюсь с  туманом.  Тогда мне не было страшно, а во сне испугалась, - может, это знак близкой смерти.   
         
          Утром ненависть к мужу притупилась,  я даже приготовила ему завтрак.
          Когда Павел после душа появился на кухне и сказал: «Доброе утро, дорогая. Я, наверное, вчера напился, ничего не помню», я не ответила, не повернулась к нему,  ни разу не посмотрела и  закрылась в ванной.

        Была еще попытка контакта, когда я  мыла посуду. Он попытался меня обнять, но я оттолкнула  его. 
         
          Он собирал вещи и,  время от времени чертыхался.  «Лена, эх, Лена» - несколько раз повторил он. Голос не злой,  виноватый. Как у мальчишки. Понимает, что нахулиганил, так получилось, осознал, больше не будет. Еще бы прощения попросил. Но я бы не простила, никогда.
   
         Я чувствовала себя несчастной. Несчастная доверчивая дура.  Что он так долго возится?      Скорее бы ушел, навсегда. 

                - До свидания, Ленусь. Ты что-то сказала? Нет? А, ну что ж. Так я пошел?            
       
              Хлопнула дверь, шаги по лестнице, немного  погодя в открытую форточку донесся голос соседки:
               
                -  Привет, Паша. Уезжаешь? А как же Лена?
      
             Он что-то тихо ответил, я не поняла, но соседку услышала:
               
                - Смотри, не загуляй там, возвращайся скорей.