5
На фабрике я делал стремительную карьеру, столь стремительную, что кружилась голова. На идею вскарабкаться по служебной лестнице и с высоты своего положения обозреть данную мне в ощущениях реальность толкнуло меня то обстоятельство, что все мои действия, даже самые глупые и откровенно издевательские, выявлялись верными.
Я покинул крошечную коморку учетчика (или раздатчика) и перешел в находящуюся по соседству коморку мастера. Его как раз не было. Я по-хозяйски уселся за стол, передвинул чернильный прибор справа на лево, постучал по клавиатуре. На экране засветился температурный график машины М800-14. В дверь постучали.
- Войдите, - произнёс я с некоторым сомнением.
В комнату вошел наладчик Ли. Стоя у стола, он долго и нудно объяснял мне что-то. Из этого что-то я понял, что его выступление посвящено проблемам камеры плавления машины М800-14. По мере его рассказа я успокаивался и всё больше ощущал себя вправе занимать данный стул и стол. А когда мне надоело, я прервал его словесный поток, повернув к нему монитор и сказав:
- Всё понятно. Иди работай.
При этом я вручил ему взятый из стопки на тумбочке первый попавшийся чертёж. Ли с минуту пялился на экран, развернул чертёж и тут лицо его осветилось радостью понимания (понятие не имею, что он там увидел). Он закивал и, бормоча слова благодарности, удалился. Мастер Том больше не появлялся, словно я его нечаянно уволил из этой реальности. Видит бог, я этого не хотел.
До конца рабочего дня подобным образом я разрешил несколько неразрешимых проблем. Особенно меня впечатлил случай с литейщиком Николаем. Обходя цех, я был схвачен им за рукав и привлечен к машине М800-30. Он, энергично жестикулируя, на русском наречии (во истину во глубине народных масс невероятна живуча языковая феодальная раздробленность) добивался от меня ответа на вопрос: отчего же машина М800-30 «ни фига не пашет», хотя он и наладчик Ли испробовали все варианты её оживления. Подошел и встал сбоку наладчик Ли, по-своему китайскому обыкновению виновато улыбаясь: дескать, всё испробовали. Я решил ответить вежливо и на русском наречии (всё-таки мои предки были русские люди).
- Пошел ты в жопу, - сказал я Николаю и нажал на синюю кнопку пуска. Машина тотчас заработала. Ну не прелесть ли, Антонина Матвеевна.
Вечером за дверью коморки мастера меня ждал здоровенный рыжебородый детина со странным прозвищем – Мичман Галя. Он у нас ведает жильём, бельём и прочим распределением. По-причине навалившейся вчера жары он был одет в черную майку с глубоким, почти до пупка вырезом. Буйная рыжая растительность незаконно пересекала темную границу майки.
- Пойдёмте, Антон, - сказал он, - я отведу вас в ваше жильё.
Я отметил это обращение на Вы. Прошлый раз, когда выдавал он мне комнату учетчика-раздатчика, он тыкал. Это прогресс.
- Пойдём, Мичман Галя, - я покровительственно похлопал ему по плечу.
Вёл я себя нагло.
Галя повернулся ко мне кормой и о Боже! Спина его была гладко выбрита и на обширном поле располагалась голографическое тату Медузы Горгон в самом страшном её варианте. При ходьбе змеи на её голове шевелились, а зрачки мертвенных очей то расширялись то сужались. Околдованный этими глазами, я не заметил, как мы пришли. Галя развернулся ко мне бородой и заросшей грудью, взгляд Медузы отпустил, и мы оказались перед дверью подъезда трёхэтажного многоквартирного дома. Этот и три других таких же дома составляли квадрат на манер воинского каре. Внутри каре, вероятно, находились пушки, ослы и учёные (шутка, навеянная прошлым воплощением). Скорей всего внутри квадрата находились спортивные и детские площадки.
В этих домах селились малые и средние начальники от мастера до начальника цеха по производственной линии и мелкие менеджеры по всякой другой линии.
- Третий этаж, квартира направо, - прогудел Галя, отдавая мне ключи от подъезда и от квартиры, - я ещё нужен?
- Спасибо Галя. Ты больше не нужен.
Галя ушел, а я остался стоять у подъезда, борясь с неодолимым желанием оглянуться. И конечно же оглянулся, и конечно под цепким взглядом Медузы окаменел, подобно греческим героям, и стоял недвижным изваянием, пока поворот дорожки не отвел взгляд Горгон.
Что хотели все эти замершие герои от бедной девушки, спрятавшейся от злого мира в неухоженной, холодной пещере на краю вселенной? Может они добивались её любви? Или мечтали на ней жениться и увести в большой светлый мир? О нет! Они хотели от неё отнять лишь голову. От этой мысли волосы на голове зашевелятся, превратившись в змей, а взгляд станет подозрительным и суровым. Что называется, иной взгляд на привычное.
Я проснулся ещё до рассвета и, отстранённым взором уставившись в заоконную серую муть, рассуждал: стоит ли мне сегодня продолжать трудиться мастером или продолжить делать карьеру. К примеру, стать начальником цеха. В ближайшей перспективе последнее означало – начать работу на два часа позже. Оба решения несли в себе свои плюсы и минусы.
Перебирая их как чётки, я погрузился в странное забытье. Я как бы завис между сном и явью. Глазами и той частью мозга, которая думает я видел как светлеет за окном, как голубеет небо, как первый, ещё робкий луч солнца, пробив двойное остекление, осветил на косяке крошечный треугольник, как свет набирает силу, захватывая всё большую поверхность. Внутреннем же взором и иной частью мозга я наблюдал совсем другую картину.
Воздушные шары. Множество больших воздушных шаров плыли по небу, влекомые легким ветерком. Под одним из них в просторной плетёной корзине находились три молодых дамы в красивых длинных платьях, в широкополых шляпах, подвязанных под подбородки яркими лентами. Их сопровождали двое мужчин возраста выше среднего. Они были одеты в седеющие бакенбарды, в черные цилиндры и черные длиннополые сюртуки. Дамы беззвучно смеялись, поочерёдно глядя на землю в подзорную трубу, прикреплённую к борту корзины. Кавалеры беззвучно что-то поясняли, указывая вниз.
А внизу простирался поистине прелестный пейзаж. Среди желтых и зеленых полей стояли то тут то там аккуратные рощицы, едва тронутые багряным знаком увядания. Голубая лента реки причудливо петляла средь этой красоты. На зелёном холме паслось стадо коров, чуть различимых невооруженным глазом. Один мужчина большими ножницами срезал два мешка с песком. Мешки как бомбы мировой войны устремились вниз, а шар стал набирать высоту, медленно растворяясь в голубом закатном небе.
Я очнулся от наваждения. Душу щемило чувство утраты. Ах, если бы я имел выбирать, я бы очнулся от производственного наваждения.
Я продвигался по прямой гравийной дорожке от жилого квартала в промзону с твёрдым намерением войти в кабинет начальника цеха и остаться там хозяином. Вдруг в середине пути неожиданно для себя я свернул влево к административному зданию и лишь потом возникла мысль: да будь что будет. По пути к пятиэтажному в викторианском стиле вылепленному зданию я обрастал как бронёй солидностью, уверенностью в себе и отчаянным нахальством. Пару раз солидность и уверенность пытались сбежать, а нахальство принималось отчаянно скулить, но я спохватывался и вновь из солидности и уверенности отливал броневые листы.
На дороге и в здании мне попадались клерки и прочая офисная мелюзга. Они не обращали на меня никакого внимания. Это я посчитал плохим знаком. Только на втором этаже зашедшая в кабинку лифта симпатичная девушка со стопкой папок, прижатой к груди встретилась со мной глазами и машинально кивнула. Коридор был пуст. Я подхватил забытый кем-то на подоконнике портфель и с ним вошел в приёмную.
За секретарским столом сидела Габи – роскошная во всех местах блондинка. Бродившие по цехам слухи о её красоте мне показались несколько преувеличенными. Габи красила ногти. В момент моего появления она рассматривала свежевыкрашенный указательный палец и смайлик на длинном ногте подмигивал ей.
- Кофе и почту в кабинет, - сказал я, но только для того, чтобы что-то сказать.
Подойдя к двери, я вздохнул, выдохнул, приложил указательный палец к датчику и дверь отворилась. Мгновенно мой внутренний кредит вырос на два порядка, и я не преминул им воспользоваться. От открытой двери я вернулся к столу Габи. Её глаза расширились, затуманились и прояснились, словно произошел с ней внутренний абгрейт.
- Что ты, Габи, ногти красишь в рабочее-то время, или тебе делать не хрен.
Не иначе как от крутости поворота судьбы сказал я это по-русски, но Габи меня поняла.
- Простите, господин Данилоф.
Она поспешно убрала красильный цех в ящик стола, встала и, виновато опустив голову, подала мне тоненькую пачку писем:
- Ваша почта. Кофе будет через минуту.
Положительно, в смущенном состоянии она была симпатичней. Это смягчило моё сердце.
- Габи, - сказал я примирительно, - я пошутил, красься себе сколько хочешь. – Я погладил её по плечу, - и потом, мы же условились: когда мы одни я для тебя Антон.
Сексретарша Габи глянула на меня и вновь случился с ней абгрейт. Она кивнула и робко улыбнулась.
Вечером меня ждал сюрприз, или, если угодно, сюрприз дождался вечера. После рабочего дня полного открытии и озарений, полного гениальной игры, которой мог бы позавидовать любой из самых талантливых ролевиков, водитель на служебном транспорте доставил меня домой – милый двухэтажный коттедж, притулившийся правам боком к живописному озеру.
На крыльце меня ждала жена Ольга и прелестная золотых волос девчушка, пятилетняя дочурка Катрин, которая немедленно взобралась мне на руки. Не успел я опомниться от первого потрясения, как из открытой двери вышел полноватый и мрачноватый подросток лет тринадцати – сын Карстин. Вот как бывает, если в спешке без должной подготовки занимаешь чьё-то место.
- Папа пришел, папа пришел! – щебетала девочка, теребя мои волосы и пытаясь оторвать усы.
- Отпусти папу, - смеялась жена, - он устал и почти наверняка голодный.
Как она была права. Я поцеловал жену в щёку, потрепал сына по голове и мы вошли в дом.
- Папа, - требовательно визжала дочка, - ты поиграешь со мной в лошадку?
Я поставил девочку на ноги.
- Конечно, солнышко. Сразу после ужина.
Но тут вступил контрабас.
- Па! – громко заявил сын и на глазах его выступили злые слёзы, - ты же обещал сегодня вечером кататься на лодке на озере.
Ого, кажется я нечаянно разворошил застарелый («застарелый» следует брать в кавычки, если речь идёт о пятилетнем ребенке) конфликт двух ревнивцев. Положение спасла жена. Она негромко, но требовательно хлопнула в ладоши.
- Так, дети, оставьте папу в покое, - и, обращаясь ко мне, добавила, - ужин в беседке возле бассейна через полчаса. – И еще раз хлопнула в ладоши, давая понять, что разговор на этом завершен.
Дети вернулись к своим занятиям, а я стал обследовать обширный дом на предмет обнаружения других сюрпризов. В кабинете я обнаружил горничную iАлёну (оно мне поведала основные семейные сведения). В саду, больше походивший на дремучий, тщательно продуманной запущенности лес, встретил я садовника iАлекса. Оба андроида были последней модели. Недешевое удовольствие.
С детьми и женой (да ещё с Габи) я провёл чудные три недели. Но прежде чем писать следующую главу иллюзорно-производственной реальности, я намерен, Антонина Матвеевна, вернуться в мой кластер.