Червивое яблоко
I
Все случайные встречи до противного банальны. Иногда эти встречи переворачивают все твое нутро, а иногда замыкают твою душу на все мыслимые и немыслимые замки.
Дед Юран был заперт на все замки, застегнут на все пуговицы, зачехлен на «молнии» от паха до подбородка. Поди, пойми, что у него в душе творится.
Собственно, никто не пытался расчехлить этого старого ухоженного дедугана. Кому это надо?
Только потихоньку среди соседей по селу шла молва о том, что не простой этот дед. Ой, не простой.
Кто-то говорил, что служил в НКВД, кто-то, что сдал своих фашистам, а еще говорили, что ГУЛАГ – его место на все времена.
На чужой роток…
Только знала Иришка, что непростой это дед. Не сама знала - подсказал друг-одноклассник Колька. Догадывался, что она умеет хранить тайны. Тем более эту «тайну» они вдвоем закопали под старой ивой, далеко от людских глаз. Завернули в старую тряпицу, чтобы поскорее сгнила в земле, притоптали так, чтобы никто и никогда не смог раскопать, и надолго забыли. Юран был родным дедом Кольке. Естественно, как и всякий внук, он защищал его. А как бы вы поступили? Нельзя подозревать родного деда. Не имеем права. Но здесь история глубоко утонула в тайне. Да так, что и спасать не стоило. Утонула – да и ладно.
Долго Колька не мог успокоиться, что его родного деда называли ЗЭКом. Ладно бы ЗЭК, - его ведь предателем сквозь зубы обзывали.
Тогда Колька решил доказать всей улице, что его дед что ни на есть – настоящий герой.
Зря он ввязался в эту борьбу. Ой, зря.
Детские мозги зачастую гаснут перед сплетницами бабами. Им только дай возможность потолковать на скамейке.
- Ой, Юран, доброго вечера,- натянуто улыбнулась баба Фрося.
Сосед только кивнул головой и отвернулся, держа в руках развернутую книгу.
Что толку улыбаться соседкам? Подвергать себя гнусным пыткам ему давно не хотелось. Всё, что было пройдено давно, в Великую Отечественную, не расскажешь. Никто не поверит. Да и кому надо, что он, разведчик, взял на себя роль предателя, чтобы обеспечить своих постоянной информацией. Он жил под чужим именем. А вот помирать придется под своим. Думал ли когда солдат, что жизнь будет заканчивать в позоре и недоверии. Нет, не думал. Тогда некогда было об этом думать. Родине нужна была информация.
Колька страдал от того, что ни школа не приглашает деда на торжества, ни к вечному огню не ходит, ни в театре не выступает. Что это за героизм такой, от которого надо постоянно прятаться?
- Ты читай книги, - говорил ему дед. – В них вся правда.
- Я читаю, отвечал внук.
- Значит, не то читаешь. Смотри, на книжной полке, в дальнем углу, стоят книги в потертых переплетах. Я их никому не даю. Тебе советую: читай. А потом мы с тобой поговорим.
С тех пор внук с дедом были как заговорщики. Никто не мог понять, почему пацан хвостиком бродит за дедом, почему в рот заглядывает, ловя каждое слово.
А здесь и объяснять ничего не надо. На одной волне были мужики. На секретной волне.
- Дед, а почему на войну пошли не все? – как-то спросил Колька.
- Не все были героями.
- Но ведь всех могли убить.
- Могли. Всех…
- Но ты ведь пошел.
- Это я. Знаешь, ты мог бы убить человека?
- Мог! – выпалил Колька.
- Не торопись. Представь, что в десяти-двадцати метрах от тебя лежит человек с автоматом. Он хочет тебя убить. Ты знаешь, что у него дома маленький ребенок, мать, жена. А ты, такой-сякой, его сейчас грохнешь.
- Нет. Не могу убить.
- Вот в этом и заключается всё мужское естество. А если и у тебя дома мать, жена, крошечный ребенок? И этот вояка пришел их убить?
- Я убью его.
- Дрогнет рука?
- Не знаю, дед. Я не пробовал. Но за своих я постою.
- Молодец, парень. Таких было много в Великую. И я был среди них. Но были и те, кто боялся выстрелить. Вот тогда и было страшно. Поражение от слабости духа – позор для мужика.
- А я знаю, что тогда практически все выезжали в безопасные зоны.
- Я это тоже знаю. И это было гнусно. Ладно бы, бабы с детьми уезжали. Мужики прятались вместе с ними.
- А кто тогда страну освободил от фашизма?
- Настоящие мужики, настоящие пацаны и самые настоящие бабы и девчонки. Остальные работали на заводах и фабриках, помогая фронту. Но были и те, кто в это непонятное время зарабатывали себе деньги.
- А разве так можно?
- Нельзя. Но кто их остановит? Не было времени за ними следить. Не было сил на посторонние проблемы. Страну надо было освобождать.
- Дед, а соседка, баба Настя, рассказывала, что во время войны жила с семьей в Казахстане. Сказала, что было очень тяжело и голодно. Мне ее очень жаль.
- Не жалей, внук. Здесь было сложнее. Просто, думать об этом некогда было.
Но они считаются «детьми войны». Это честно?
- Думаю, нет. Но кто в те времена ходил по дворам и расспрашивал? Каждый живет по совести.
- А они? Они по совести?
- У каждого своя планка совести. Отвечать всем не здесь, на земле.
- А где? И не надо говорить, что перед Богом. Где он был, когда фашисты открыли концлагеря и печи для уничтожения людей.
- Читай книги. Ты не всё прочитал, Коленька. Поговорим еще.
Так Колька пристрастился к исторической литературе. Он узнал и о войне, и о несправедливости, и о голоде, и о предательстве. А еще он узнал о том, что не все были патриотами. Простых смертных было куда больше тех, кто грудью встал на защиту родного дома от фашизма. И своими мыслями он делился и с Иришкой, и с Лариской, и с Надькой-врединой. Очень хотелось мальчишке рассказать соседским детям о том, что его дед был настоящим героям. Но дед категорически запретил внуку рассказывать о себе. Сердце разведчика продолжало отбивать ритм в той же тональности, не смотря на преклонный возраст.
Как-то Колька наткнулся на притчу (в книге лежал вкладыш, написанный от руки на листочке из школьной тетрадки). Автор был не указан. Но эта история запала в душу пацану, как стишок Агнии Барто.
Вот она:
«Жила-была Яблоня. Обычная такая Яблоня. Одно её устраивало – плоды были краснобокими. Одна сторона яблока желтая, а другая – красная. Дождь пойдет, омоет яблоки, и они сияют на солнце то одним, то другим боком.
Росла Яблоня на не даче, а в чистом поле. С одной стороны была степь зеленая, а с другой – пыльные терриконы. Она любила терриконы. Никто не понимал Яблоню, как можно любить пыль, а не зеленую траву. Но, тем она и отличалась, нерадивая, что была не такой, как другим хотелось.
И поселились в плодах ее черви.
Да-да, обычные черви, которые хотели доказать, что плоды без химических добавок, поэтому они облюбовали себе красивые крупные плоды. Доказывали они рьяно, часто двигая своими жерлами. И стали яблоки портиться.
Откуда ни возьмись, подул ураганный ветер, сметая на своем пути и зеленую траву, и верхушки терриконов, и слабые листья Яблони.
Закачалось дерево то вправо, то влево. И посыпались черви из яблок на землю, и поползли они по траве зеленой подальше от терриконов.
Долго ли, коротко ли, но приползли-таки они в новые сады. Другие Яблони с испугом стали наблюдать за тем, как быстро поглощали яблоки в себя каждого червячка. Им и своих хватало, а тут новых прибыло.
И стали новые яблочные черви рассказывать коренным постояльцам о своем житье-бытье. И стало жалко горемычных. Подвинулись они, предлагая свою порцию хрустящей сердцевины.
Время шло. Черви выросли, наплодили новых отпрысков, оставив после себя огромные червоточины. А при случае, выбравшись под ясно солнышко, занимались написанием мемуаров. И стали себя называть сынами Яблони терриконовой.
ПС. А морали здесь не будет. Сожрали черви.»
*
- Дед, ты читал этот рассказ?
- Читал.
- Тебе понравился?
- Да как тебе сказать?
- Так и скажи. Понравился?
- Это я его написал.
- Ты? Ты разве умеешь?
- Нет. Я злился. Злился на то, что живу, дышу, знаю правду, и никому не могу о ней поведать.
- А я?
- Вот тебе и решил всё рассказать.
- Ты мне доверяешь?
- Безусловно.
- Спасибо, - прижался к деду Колька.
- Ты мне пообещай быть честным.
- Обещаю.
- Нет. Ты пообещай, если вдруг фашизм придет к твоему порогу, ты никуда не уедешь.
- А как я могу обещать? А если у меня будет семья, дети?
- Ты мало читал, внук.
- Дед, не обижайся. Я буду честным. Я знаю, что фашизма не будет. Войны не будет. Смерти тоже не будет.
- Ты уверен?
- Нет. Но так не должно быть. Фашизм побежден. Он никогда не вернется.
- Я умру, а ты помни мои слова. Ты не опозоришь. Я тебе верю.