Жизнь истончалась. Вместе с ней уходила привычная для меня я. Восстановить с ней связь получалось только через память. Старые воспоминания неторопливо скользили по новому кругу, возвращая родные лица, прежние привязанности, картины моей, ставшей уже прошлым, жизни. Память – последнее пристанище – сводила всё к унынию. Никогда не воспринимала себя большим жизнелюбом, но сегодня с ужасом осознавала, что медленно погружаюсь в состояние опустошенности. Я растерялась.
– Хорошо быть глупой – не забиваешь себе голову ерундой, – сказала Татьяна Николаевна – одна из моих двух близких подруг, по поводу размышлений о том, что в жизни каждого наступает время, когда нужно с достоинством перевернуть новую страницу.
Татьяна Николаевна несколько лет тому назад перевернула свою, то есть с отчаянным достоинством ушла на пенсию. Никто в много-много лет родной школе не предложил ей остаться поработать, никто не сказал: «Как мы без вас?»
– Отдыхайте спокойно на заслуженном отдыхе, – торжественно произнесла директор, из года в год изображая одну и ту же душевность. Затем твои уроки отдают молодому учителю – у завуча это называется «распределить нагрузку», то есть нагружается следующий и так по кругу…
Через год после Татьяны Николаевны и я, как парашютист в люк самолёта, шагнула в бездну своего заслуженного отдыха. И вот ломаю голову над мыслью: " Кто я и зачем?" Есть смысл подумать об этом в начале жизни, но я, опоздав на целые десятилетия, задумалась об этом сейчас. Следом, естественно, возник новый вопрос: а что делать?
В моей жизни, где ещё недавно была школа, зияла пустота. Больно.
Школа не терпит полутонов, вообще, каких-либо половинок. Школе отдаёшься весь, если отдаёшься. Суетилась, отдавалась, а одиночество поджидало в стенах родного дома.
Помню, от растерянности и от избытка, некогда дефицитного, времени решила компенсировать упущенное. И начала свои первые дни на пенсии с наведения порядка в шкафах и шкафчиках – с того, чего давно в моей жизни не было.
Отныне во всех моих шкафах жуткий порядок.
Мне бы хорошее вспомнить, а я, наверное, до самой смерти вспоминать буду, как тщательно выполняла жизненные ритуалы, как следила за своей ногой, когда ставила её на ступеньку, поднимаясь по школьной лестнице, находила рукой стул, прежде чем сесть. Стала механической куклой, только бы пережить нереальный ужас, навалившийся тогда на мою семью.
Ночью лежала без сна, радовалась боли, разливающейся в груди, – мечтала умереть.
Но не получилось. Пережила, а мама нет – она умерла через тридцать шесть дней после гибели внука. Андрей погиб в аварии, когда мой муж уже спился и уехал в родную деревню. Мы остались с дочерью Юлькой одни, пришибленные и отупевшие. И ещё мои школа и подружайки.
И ещё – читаю, сколько хочу. В основном Антона Павловича перечитываю. Люблю.
Увлеклась было молодым писателем, обладателем каких-то авторитетных премий. С нетерпением открытия прочитала первое его произведение. Переживания у нас оказались не созвучны: разный диапазон ощущений, другой формат - это уже из лексикона нашего завуча. Подкупила энергетика слов. Упругие фразы, как теннисные мячики в прозрачном контейнере, стенок которого не видно, но не пробить. Удивляла возможность сказать просто и обыденно там, где когда-то принято было говорить "уж небо осенью дышало". Следующее произведение этого талантливого автора – рассказы, собранные под по-современному вызывающим названием, – не пошло. Кто-то из нас двоих выдохся.
В другом, уже не молодом, популярном писателе, восхитили ум и способность легко разбираться в устройстве мира, но скоро почувствовала: он так занят собой и миром, что ему не до моих переживаний. Третий им, явно, лишний.
– Чувствуй себя счастливой и свободной – ты заслужила, – позвонила из другого города Анечка, много лет бывшая мне соседкой и лучшей подругой. Анечка тоже педагог, но дошкольного образования, – отсюда привычка выражаться высоким штилем. Профессиональные издержки.
А я и так чувствую себя свободным маленьким островом, никем не захваченным, никем не открытым. Островом, который сам по себе в океане. Свобода и счастье, какое условное соотношение.
В прошлую субботу видела на базаре нашего математика, тоже пенсионера, с потрёпанной сумкой, жалкого и скукожившегося. Одиночество и старость – тяжёлая ноша. Кто-то когда-то, то ли по аналогии с именем, то ли с какими-то чертами внешней схожести приклеил отягощённому врождённой интеллигентностью Ивану Ивановичу имя гоголевского героя, и он много лет был Акакием Акакиевичем, но никогда это не звучало обидно. Не унижало. Любили щупленького Акакия Акакиевича. Школа выявляла лучшее, что в нас было.
– Совсем как у Дарвина – естественный отбор, – прокомментировала Татьяна Николаевна. – Слабенькие да одинокие – в осадок.
– И я – слабая женщина, – продолжала Татьяна Николаевна. – А в жизни побеждает сильнейший.
В ответ качаю головой. Не всякая сильная переживёт сына-наркомана и уход мужа к другой.
Доченька Юлька росла слабенькой; Юлька у нас была дрыщ: худющая, бледнющая. "Сибирский сухостой", – называл её муж. Когда Юлька болела, мы с ним по-очереди брали больничный – не могла я часто пропускать уроки. Муж всегда хорошо разгружал меня от домашних дел – жалел.
Если бы нас с ним, в качестве эксперимента, поселили одних на огромном безлюдном пространстве, мы бы, конечно, не пропали – что-что, а выживать умели, но семью бы не создали. Не пара. Так бы и бегали каждый сам по себе с копьём в руке. А где-то в далёкую пору нашей молодости что-то же смогли рассмотреть друг в друге. А после свадьбы понадобилось совсем немного времени для того, чтобы понять: мы разные до несовместимости.
Вечерами гуляем с Татьяной Николаевной по тем же улицам, что и много лет назад. О школе говорим редко. О своих детях тоже. Сидим на старой скамейке возле соседнего подъезда, дышим прохладой осеннего вечера и говорим о чём-то нейтральном. Иногда молчим. Как-то много накопилось тем, которые хочется обойти молчанием.
Своё одиночество пытались скрывать, но это чувство настолько усиливалось, чтобы его было возможным утаить друг от друга. Приходилось делать над собой усилия: изменившаяся реальность как заусениц – старайся не старайся – обязательно заденешь. Больно.
Юлька – моя душа и мои страхи. Вспоминаю, как просыпалась она среди ночи и звала испуганным шёпотом: «Мама, мама» – боялась пустоты под кроватью и от стенки отодвигалась, засыпая. Вспоминаю, и сердце наполняется тёплой нежностью; лежу в темноте и шепчу: «Юлька, доченька моя».
Как ей, такой неразговорчивой и медлительной девочке, в большом и шумном городе?
С утра, как страшное наказание за грехи, лил дождь. Плотной полосой закрыл все за окном. Лежу, лень даже ноги с тахты спустить. Решила проваляться так до вечера. Вот кто бы ещё на кухню за чаем сходил?
Лежу, подбив повыше подушку, и вспоминаю. Память человеческая – особый феномен, как скульптор, который отсекает всё лишнее, оставляя значимое и сущее. Все ощущения притупились. Жизнь как одно полотно. Этой ночью, уж в который раз за мою жизнь, снился сон, что я не готова к уроку. Проснулась в ужасе, облегчённо вздохнула, когда дошло до меня, что это во сне, и только потом вспомнила: уроки-то уже не веду – пенсия.
Как случилось, что самым важным в моей жизни стало ощущение, что я хороший учитель, что я нужна чужим детям? Стало куда менее важным своё. Может поэтому, Юлька, которая, будучи ещё школьницей, все свои секреты сверяла со мной, сегодня легко обходится без меня в чужом городе.
Мы оказались заложниками жизни, выбранной нами однажды. Я поняла это годы спустя. Что-то нужно менять в ней. Хотя сегодня, к сожалению, не уверенна, что моя жизнь, получи я ещё раз шанс, сильно бы отличалась от той, которая уже прожита.
– У тебя депрессия, – сказала Татьяна Николаевна. Покачала головой, по-старушечьи поджав губы, и добавила. – Старческая депрессия.
Вспомнила, как пришли мы с Танюхой после педучилища в нашу первую одноэтажную школу в старом районе города. Девчонки со строгими лицами.
Молодость – это когда знаешь, что хочешь. А старость для меня оказалась тем горьким временем, когда осознаёшь, что ты имеешь то, что имеешь, а совсем не то, что хотел, да и хотел, оказывается, совсем не то, что тебе действительно нужно. Примерно так. Из моей жизни вынули смысл. Как сказала бы наша филолог: главную мысль произведения выразили слабо. И я точно знаю, кто это сделал.
Открыла блокнот – давний подарок пятиклашек – белый лист, бледно-голубая клеточка. Красивый.
«У моей первой школы были белые стены и огромные чистые окна», – вспомнила я и написала о молодой учительнице, похожей на меня и на ту, которая подарила мне красивую чашку. Писала всю ночь. Перед утром уснула спокойно и крепко. Наверное, это и есть счастье созидания. Или воссоединения?
Проснулась, открыла окно. Осеннее утро шуршало ветерком. Желтые листья в белой раме окна медленно летели чуть наискосок на фоне серо-голубого неба.
Перечитывала написанное, исправляла. А через несколько дней решилась отнести в городскую газету. В коридоре редакции встретила Марину Шувалову – когда-то мою ученицу, она-то и завела меня в кабинет к седому, с больным лицом Михаилу Яковлевичу – заместителю редактора.
Рассказ мой напечатали. Первым позвонил Иван Иванович. Звонили весь день. Спрашивали, как дела. Вспоминали школу, детей, своих и чужих.
Вечером пришла Татьяна Николаевна. Мы с ней всплакнули легко и грустно.