ЧИСТО АНГЛИЙСКОЕ УБИЙСТВО
/литературная трагедия /
– Автор? – привычно угадал редактор, указывая вошедшему на поместительный стул.– Чем порадуете?
– Пьесой, сэр, – и автор, не дождавшись приглашения, достал из кармана, уставшего от носки пальто, сверток.
– Однако! – редактор внимательно рассматривал лежащее перед ним.– Не менее пуда весом.
– Растопырилось от холода, сэр, – поспешил с разъяснениями автор.– Оттает и приобретёт реальные очертания.
– Я предполагал, что тела от холода сжимаются.
– Физические, – доказал свою осведомлённость автор. – Дух же, напротив, увеличивается в размерах не столько, впрочем, от холода, сколько от стечения неблагоприятных обстоятельств.
Помолчали. Автор глядел на рукопись с восторгом, редактор — с отвращением.
– Давно сочиняете? – поинтересовался редактор. Будучи джентльменом, он не мог мимоходом отказать другому джентльмену в том, в чём тот, так остро нуждался. Иначе бы сразу сказал то, что скажет после ухода неприятного посетителя своим сотрудникам.
– Сколько себя помню, сэр, – последовал ответ.
– Это сколько же?
– Примерно лет пятьсот. Если и меньше, то не намного.
– Срок, – осторожно согласился редактор. – И всё это время / он надеялся, что автор сбился со счёта и ожидал поправки / не печатают?
– Были попытки, сэр, иногда даже настойчивые. Но…
– Обычное в издательской практике явление, – согласился редактор. – А как, по-вашему мнению, должен поступить с пьесой я? Кстати, оттаяла.
– Как и обещал, – не скрыл гордости автор. – Что же касается моего мнения, сэр, печатайте без промедления. Другой возможности обессмертить себя и ваше издание может и не представится.
– Выходит, всё мне? – проявление редакторского сарказма очень редко бывает немотивированным. – А что вам?
– Гонорар, – неслышно произнёс автор.– Чтобы дожить до весны.
– Тогда вам прямой путь в театр, – тоже неслышно подсказал редактор. – Выгода с точки зрения материальной, не говоря уже обо всех прочих.
– Прямой, говорите? Да театр и по кривой не объехать. Хотя за совет благодарю. – Автор сполз со стула, иронически преклонив колени, после чего вернулся в прежнее, более удобное, положение. – Как раз оттуда я прямиком к вам. Режиссёру, видите ли, ни пьеса, ни я не показались. С литературной стороны претензий вроде бы нет, зато актуальность хромает. Сотрясаются основы общества. Королям рубят головы, как у деревьев сучья, Алая Роза воюет со своей Белой тёзкой. А я, дескать, пытаюсь взобраться на подмостки с любовными неурядицами малолеток. Экая невидаль, девчонка влюбилась в пятнадцать лет. Не ждать же ей до шестнадцати.
– А дочери своей вы бы позволили? – не скрыл раздражения редактор.
– Искусство, сэр, жизнь не копирует, а отражает.
– Что-то подобное слышать уже доводилось, а потому скажу без околичностей, хотя пьесу вашу не читал, но целиком и полностью разделяю мнение неведомого мне режиссёра. Что за дурная привычка смешивать жизнь со своими о ней представлениями. Как читатели, так и зрители должны ощущать свою причастность к сегодняшним нашим реалиям и потому их интересуют в основном трагические сюжеты, а не сюсюканье младенцев.
– Скажите такое. Мои герои гибнут, – обрадовался автор.
– Утешает и обнадёживает, – задумался редактор. – Я изучу вашу рукопись. Глядите, она и впрямь утончилась. /А про себя подумал: не соскучишься с нашими непризнанными гениями пятивековой давности/. О моём решении будете извещены по электронной почте.
– Простите, вы о чём?
– Ах, да, конечно… Просто по почте.
– Покорнейше благодарю, сэр, – автор распахнул пальто, извлекая из кармана пиджака, похожего на рубище, засаленную визитную карточку, испещренную тонким, как волос, готическим шрифтом.
Оставшись один, редактор вызвал сотрудника:
– Что будем делать с этим хламом?
– Отфутболим, – не задумываясь, решил тот.
– Но осторожно, дабы не травмировать. Уж очень он какой-то впечатлительный. Как ты думаешь, пять веков – много или мало?
- Смотря для кого, – ответил привыкший ничему не удивляться сотрудник. – Для китайцев, например…
– Мы с тобой, слава Богу, не китайцы. Кстати, как фамилия этого долгожителя?
– Шекспир какой-то.
– Тебе она о чём-то говорит?
– Разве всех упомнишь. У меня ещё с девятнадцатого века завалялась рукопись некоего Байрона, вообразившего себя поэтом. А ответить не доходят руки. И к тому же адрес потерялся.
– Адрес у них у всех один, – тяжко вздохнул редактор. – Вечность.
Борис Иоселевич