Павел смотрел телевизор. Перед ним, на столике рядом с бутылкой с ярко звездчатой этикеткой стояла пустая рюмка. Еще одна, полная, пряталась за бутылкой
- Присоединяйся, - пригласил он меня.
Ссориться не хотелось, но я не выдержала:
- Будем пить под телевизор?
- Можно комп включить, - мирно ответил он.
Затылок его покраснел, все же звук уменьшил. На экране зевал оранжевый с черными полосами тигр. Хищника сменили яркие птицы. Павел повернулся ко мне:
- Пить будешь? Или как?
Я ничего не сказала, даже не кивнула, но он правильно понял, не откажусь.
- Как Мишка поживает? - спросил он, когда мы выпили за мирное небо над головой.
- Поживает. С мозгами у него не в порядке. Собрался в горы, один, испытать себя хочет. Если безгрешен, то выберется, если нет, груз грехов потянет его вниз.
- Ага, сразу в ад. Мария всегда считала, что он с головой не дружит.
- Да, «а младшенький у нас дурачок». Миша молодец, йогой занимался, походами увлекался, по горам лазил. Интересно жил.
- Ага, с шаманами.
- Встреча с шаманом портрета положительного героя не портит, наоборот, делает его загадочнее.
- Женщинам нравится.
- Между прочим, он следит за собой, стройный, накачанный.
- Если у него все так хорошо, зачем в горы лезет.
Риторический вопрос, можно не отвечать.
Он налил себе рюмку, торопливо выпил, поморщился и повернулся ко мне спиной, гулять по интернету. Интим отменяется. Спать не хотелось, я взяла сборник английских детективов и легла на кровать. Раньше помогало быстро уснуть, но сейчас не действовало. Но снотворное не действовало, я злилась на Машку, - испортила вечер. Не может договориться с братом, а я крайняя.
Злость на Машку и вообще на такую жизнь, сменилась тревогой. Куда делась пани Софья? Что я скажу завтра Машке? Пусть сама ищет? Нет, я так не скажу.
Если пани Софья ушла, потому что поссорилась с сыном, он бы скрыл от меня. Но я видела, искренне удивился, что ее нет дома.
Как он теперь ко мне относится? Когда он жил у нас, я чувствовала себя маленькой хозяйкой большого дома. Дом конечно, не большой, куда там: две комнаты, маленький балкон и совмещенный санузел. Но рядом были двое влюбленных в меня мужчин: красавцы, высокие, спортивные. Это сейчас у Павла намечается пивной животик, а тогда он был очень привлекателен, в хорошей физической форме. Внимательный светлый взгляд, приветливая улыбка, модная прическа из темных волос с легкой сединой - внешность уверенного в себе мужчины. Летом крымский загар усиливал яркость глаз, и и я наблюдала, с каким интерсом смотрели на него женщины, не только нашего возраста, но и молодые и старые.
Миша до того, как получил ожог лица, был похож на Александра Блока. Такой же длиннолицый и бледный, с изящными длинным пальцами, а ведь у него атлетическая фигура. Павел спорил, никакого сходства. Волосы не кудрявые как у Блока, Прямые коричневые с рыжим отливом, голубые глаза, взгляд как у ребенка, и тонкие губы. Нос толстый, раздваивался на конце, какой из него аристократ Александр Блок.
Я не соглашалась: у Миши тот же, приподнятый подбородок и полуопущенные веки. Он всегда ходил с гордо поднятой головой. Он некоторое время жил у нас, пока не получил комнату в общежитии для аспирантов.
Миша некоторое время жил у нас, пока не получил комнату в общежитии для аспирантов.
Я ему понравилась сразу. Он и не скрывал, что влюбился в меня. Павлу это льстило. Не знаю, почему он тогда меня не ревновал. Мне кажется, он все не мог привыкнуть, что женатый, и продолжал себя вести как холостяк. До меня у него было много романов.
Наверное, мы поспешили с браком, а, может, он в душе холостяк, не знаю. Мне не нравилось, что он возвращался поздно домой, и я устроила ему скандал. Он обозвал меня курицей. Миша уже лежал на диване, но поднялся во весь свой рост, в трусах и майке, весь такой мускулистый, настоящий защитник.
- Лену я обижать тебе не позволю. Извинись, иначе не отвечаю за последствия.
- Ну, ладно, извини, Ленка, погорячился, - проворчал Павел. - Тоже мне защитничек. Я посмотрю, как у тебя будет, когда ты женишься.
- Уж не так, как у тебя.
Я готовилась к выпускным экзаменам в университете, Миша и Павел сдавали экзамены в аспирантуру. Но вместо того, чтобы читать учебники по экологии, Миша притаскивал из библиотеки толстые журналы, «Новый мир» и «Иностранку», ставил стул спинкой перед собой, посреди комнаты, садился верхом, как на лошадь, и часами бормотал стихи, их печатали в большом количестве. Так и не поняла принципа их отбора, не думаю, что поэты могли платить за это. Но кто его знает, может, и платили.
Мишин голос то повышался до визга, то понижался до гудения шмеля, я невольно прислушивалась. Временами мне чудился почему-то стук колес по рельсам, хотелось все бросить и уехать далеко – далеко. Куда, зачем? Ответа не было. Как-то не выдержала и спросила:
- Ты что, читаешь все стихи подряд?
- Да. В журналах печатается лучшее. Невозможно оторваться.
- Прочитай хоть строчку.
Стихотворение с налетом сентиментализма оказалось длинным и меня разочаровало: нечто бесцветное о синем небе, ярком солнце и следах любимой, тающих как облака.
- Не понравилось? Да, не очень. Но даже в этих строчках чувствуется гармония. Но образ понятен. Разве нет? Скажешь, банально, но не обязательно искать в стихах глубокий смысл. Ты согласна со мной?
Конечно, не согласна, не этому нас учили в университете, но спорить не любила.
Павел считал, что Миша готовился стать поэтом. Мне непонятно, как готовиться в поэты. Михаил брал с собой томик стихов и шел на прогулку, но не помню, чтобы читал свое.
- Кого из поэтов ты больше всего любишь? – спросила я.
- Женщин, Ахматову и Цветаеву. Они разные и удачно дополняют друг друга. Самый близкий мне Блок. Если бы я писал стихи, не смог бы избавиться от его влияния.
Когда он читал стихи Блока, глаза его закатывались, бледное лицо бледнело до мраморной белизны. Даже двигающиеся губы не оживляли лица. Голос был чужой, будто записанный. Под монотонное, усыпляющее декламирование я впадала в дрему. Чтобы не уснуть, рассматривала фотографию на тумбочке рядом с диваном, на котором он спал. На фотографии двое: мужчина, судя по гриму - артист, и рядом с ним мальчик лет двенадцати. Артист в кудрявом парике, в черной куртке с белым, отложным воротником, обшитым кружевами. Мальчик кудрявый, светловолосый и тоже одет в черную бархатную куртку с белоснежным воротником в кружевах.
Мужчина в кудрявом парике – дед Миши, а рядом его отец в детстве. Их сфотографировали после спектакля, посвященного Александру Блоку.
Одежды эпохи Шекспира, но никак не времен Блока. Миша пожал плечами, никогда об этом не задумывался. Провинциальный театр, весь репертуар состоял из пьес Шекспира, и реквизит соответствовал эпохе.
О своем деде – артисте Василии Гольберге, он рассказывал с восторгом.
- Представь, рыжий еврей, артист драмтеатра. Талантливый, до гениальности. Все главные роли в пьесах Шекспира были его. Умер от несчастного случая, так мне говорили. Но я не верю в случайность его смерти. Он приехал домой после банкета, играли в тот вечер «Виндзорских насмешниц»- комедию Шекспира, - пьяный, в чем был, залез в ванну. Экспертиза показала, что он случайно зацепился галстуком за крючок для полотенца и повис на нем. Галстук на шее затянулся, и все, конец гению. А я не верю.
- Кого-то подозреваешь?
- Не я один, отец тоже, Легче всего подозревать жену, бабу Дусю, они вдвоем были в квартире. Но я не верю, что она убила. Скорее, кто-то из ее любовников, блудливая была. Обращался к экстрасенсам, мне сказали, информация придет сама.
- Как придет?
- Подключением.
Я больше не спрашивала. От мистики у меня начинает кружиться голова, и подташнивает. Нет, я не художественная натура. Я простая учительница.
Мы учили в университете, что эпоха романтизма ушла безвозвратно. Думаю, в Мише романтизм возродился. Была глубокая осень, облетели листья, холод как зимой, а он ждал меня у школы в майке и джинсах. Вид у него был такой, я подумала, что-то случилось с его матерью.
- Блок участвовал в революции на стороне тех, кто развязал кровавый террор, - сказал он трагическим голосом, будто похоронил близкого человека. С трудом сдерживал слезы.
Я облегченно вздохнула.
- Разве тебе это неизвестно? Чего ты хочешь, он ведь романтизировал революцию. Откуда мог знать, что она превратится в бойню? Ошибался, но сам никого не убивал. В конце концов, он не отвечает за то, что случилось потом.
- Как же так? Ведь бандиты к власти пришли.
- Тогда трудно во всем этом разобраться. Ведь мы это знаем, поняли, что за революция была у нас, после лихих девяностых, - повторила я Павла.
- Пусть бы ошибался. Но он влез в комиссию по расследованию преступлений царской семьи. Ты только представь, патриотку России царицу Александру обвиняли в шпионаже в пользу немцев, и Блок добровольно полез в комиссию, сам, никто не заставлял, - он чуть не рыдал. - Почему он не покаялся? Он должен был покаяться. Должен. Люба этого не понимает. Представляешь? Сам добровольно!
Что-то личное мучило его, мне в этом не разобраться, но все же попыталась объяснить:
- У него была неверная установка, он считал, что все новое лучше старого. Так нас учили в университете, и сам Блок писал об этом в своих статьях о революции. Правда, если поискать, можно найти у него же противоположные высказывания.
- Но он же гений, - Миша сжимал мою руку и дрожал от холода. Я тоже стала дрожать, намокая под дождем, но не пыталась спрятаться. Он страдал, отчаянно, из-за любимого поэта, и смешным мне не казался.
- Гении тоже ошибаются. Правда, их ошибки нам слишком дорого обходятся.
- Никто ни за что не отвечает, - грустно произнес Миша. - Со словом в мир приходит как добро, так и зло, - он помолчал и добавил. - Никто ни за что не отвечает.
У подъезда он отпустил мою побелевшую руку, резко повернулся и ушел, забыв попрощаться.
- Спишь?
Павел держался за косяк двери, будто боялся упасть.
- Весь коньяк выпил?
Он кивнул.
- Карьерист твой Мишка, - сказал он неожиданно трезвым голосом, - чтобы поступить в аспирантуру, отказался от фамилии Гольдберг, и стал по матери Горбуновым. Дурак, мог скрыть.
- Но ведь помогло, в аспирантуру поступил. Осуждаешь его?
- Ты вроде его тоже осуждала.
- Я стала мудрее. В природе мимикрия распространенное явление, твои слова.
Павел отлепился от двери и удалился. Из гостиной донеслись звуки телевизора.
Идеализировать Мишу я не собираюсь, он часто был непрактичным, увлеченным поэзией, но умел, когда надо, быть деловым и добиваться своего. Ему удалось без проблем поступить в аспирантуру и сразу получить комнату в студенческом общежитии.
У практичного Павла, как он себя считает, так легко не получалось. С поступлением в аспирантуру пришлось побегать: ему не отказывали, но и не зачисляли. Хуже нет, когда все так неопределенно. Я настояла еще раз встретиться с профессором, он вроде согласился быть Пашиным научным руководителем.
Я проводила Пашу до университета и стала ждать в сквере. Когда он, наконец, подошел ко мне, я поразилась, - лицо в белых и красных пятнах. Губы посинели.
- Что с тобой? – испугалась я.
- Не спрашивай, - он взмахнул ладонью так, будто хотел кому-то нанести удар.
- Профессор потребовал взятку? – догадалась я.
Он кивнул.
- И знаешь, как? Показал мне ноутбук и сказал: «Подарок от вашего друга Михаила Горбунова. Полезная вещь. Моей дочке понравился. Она себе хочет такой же».
- Миша подарил профессору ноутбук? Но ведь он принципиально отказывается от компьютера.
- Одно другому не помешало. Поздравь. Теперь я партийный. Профессор сказал, чтобы я вступил.
- Куда? – не поняла я.
- Я же говорю, в партию. Даже не спросил, как называется. Они плодятся как кролики. Дали бланк, заполнил. И все.
- Может, это национал – социалистическая партия? Потом не отмоешься.
- У нас вроде не фашистская страна.
- Ты уверен в этом?
Павел махнул рукой, что означало, тема закрыта.
Когда вечером к нам домой пришел Миша, он переносил понемногу свои вещи в общежитие, Павел спросил его:
- Что же ты не сказал о ноутбуке?
- Несущественный эпизод, я и забыл, - Миша пожал плечами и потянулся за книгой на полке.
- Ничего себе, несущественный. Ты что, такой богатый стал? Откуда деньги взял на ноутбук? – не отставал Павел.
- Мать дала, - Миша стал листать книгу.
- А она где взяла?
- Выращивала и продавала овощи со своего огорода.
Но сейчас я знаю, что пани Софья работала в школе и никогда не имела огорода и предпочитала городскую жизнь. Когда некоторое время жила у брата в деревне, крестьяне приносили им овощи, и даже молоко. Бартер: брат им картины, они ему еду. От натюрмортов они отказывались, предпочитали старцев с бородами, лучше на конях, типа трех богатырей.
Миша погрузился в чтение, но Павел не отставал:
- Все же я не пойму, как ты догадался профессору взятку дать. Это твоя инициатива, или он сам намекнул.
- Ты лучше скажи, как докатился до того, что вступил в партию. Это беспринципно. - Бледное лицо Миши покраснело.
- Какие принципы? Ты о чем? – Павел прищурился и стал походить на драчливого кота. - Когда я платил взносы, увидел твою фамилию в списке. Выше, как раз над моей фамилией. Если помнишь, моя фамилия Забровский.
Миша растерялся.
- Не помню.
- Но взносы ты платил исправно. Я интересовался.
- А, ну, да, я уже давно в нее вступил, еще на последнем курсе университета. Пристали ко мне, я и написал заявление. Тут же забыл. И ни разу не вспомнил, прошло мимо моего сознания. Ведь с каждым случается, вот и я, сунул билет в карман и забыл. А потом билет потерял.
Растерянность прошла, он смотрел на нас ясными голубыми глазами.
Я не знала, как относится к этой истории. Не знаю и сейчас. Миша был такой искренний, но зачем обвинял Павла? Значит, считал, то, что позволено ему, не позволено другому?
Из гостиной звуков телевизора не доносилось, только храп мужа. Ясно, уснул на диване.
Рано утром меня разбудила Машка.
- Зря я тебя гоняла к брату, - сказала она, - надо было сначала Ксюхе позвонить. Она проводила мать в Сибирь.
- Как в Сибирь?
Не Сибирь потрясла меня, а Ксюха, - скрыла от меня. Всякую чушь лепит, а про важное забывает.
- К дяде поехала. Срочно. Он заболел.
- Ты знаешь, что твой брат собирается в горы, один?
- Мишка сам по себе, в советах не нуждается.
- Он хоть слышал о боевиках? Террористах?
- Сомневаюсь, - равнодушный тон постороннего человека.
- Нельзя так, ведь он твой брат. Может, ты его остановишь? Уговоришь? Так просто люди не рискуют жизнь. На суицид похоже.
- Что? Ты меня рассмешила, он всегда был спокойный, слишком.
- Так не бывает.
- Он не знает, что у матери больное сердце, ему все равно. Не знает, что она уехала. Не он ее провожал. Я так до него и не дозвонилась, отключил телефон. Таким равнодушным, как он, только в горах и жить. Среди снегов. Ладно, скоро встретимся. Совсем скоро, - быстро проговорила она и отключилась.
Я позвонила Ксюхе.
- Что тут такого? – удивилась она. – Софья Леонидовна попросила Андрея, и мы поехали ее провожать. Что тут такого. Если бы ты спросила, я бы сказала.
- Не прикидывайся наивной.
- Она попросила, мы проводили. Ленк, не сердись, а? Просто Софья Леонидовна просила не говорить тебе, что уезжает. Почему, не говорить, не знаю. Ты что, не веришь?
Плачущий голос Ксюхи означает правду и только правду. Ничего, кроме правды, но последняя фраза лишняя, она врет.