Сверчок.
Часть 1
На царских харчах
83
Кюхля под эпиграммами
Кюхля – в лицейский период был членом партии против Пилы.
Милый, несуразный Кюхля!
И фамилия у него была смешная – Кюхельбекер!
И весь он был ужасно смешной!
Он был длинный, тощий, с выпученными глазами!
Тугой на ухо, с кривящимся при разговоре ртом!
Весь какой-то извивающийся!
Настоящий Глиста- так его прозвали товарищи.
Еще прозвание ему было – Кюхля. Был вспыльчив до полной необузданности, самолюбив, обидчив, легко возбуждался и тогда терял всякий внутренний регулятор. И ко всему – еще писал стихи. Среди нас многие писали стихи, но Кюхля и в стихах был так же смешон, как во всем. Ни на кого в лицее не было писано так много эпиграмм, как на него.
Илличевский:
Явися, Вилинька, и докажи собой,
Что ты и телом, и душой
Урод пресовершенный!
Мои стихи:
Пусть Бог дела его забудет,
Как свет забыл его стихи!
Или:
Вот Виля: он любовью дышит,
Он песни пишет зло;
Как Геркулес, сатиры пишет;
Влюблен, как Буало.
Буало был кастрат.
Когда я заболел и лежал в лазарете, то пригласил товарищей послушать стих «Пирующие студенты». После вечернего чая они пришли ко мне гурьбой с гувернером Чириковым. Здесь были Большой Жанно, Франт, Казак, Тося, Гитарист, Паяс 200 номеров и само собой Кюхля. И тогда я начал читать.
Друзья! досужный час настал;
Все тихо, всё в покое;
Скорее скатерть и бокал!
Сюда вино златое!
Шипи, шампанское, в стекле.
Друзья! почто же с Кантом
Сенека, Тацит на столе,
Фольянт над фолиантом?
Под стол холодных мудрецов,
Мы полем овладеем;
Под стол ученых дураков!
Без них мы пить умеем.
Внимание общее, тишина глубокая по временам только прерывалась восклицаниями. Кюхельбекер просил не мешать, он слушал в полном упоении.
Вот о Дельвиге
Дай руку, Дельвиг! что ты спишь?
Проснись, ленивец сонный
Ты не под кафедрой сидишь,
Латынью усыпленный.
Взгляни: здесь круг твоих друзей;
Бутыль вином налита,
За здравье нашей Музы пей,
Парнасской волокита.
Остряк любезный! по рукам!
Полней бокал досуга!
И вылей сотню эпиграмм
На недруга и друга.
-Ленивец! Великий ленивец- хохотнул Яковлев.
-Да тише ты, Паяс, - вспылил Кюхля
Продолжаю дальше
А ты, красавец молодой,
Сиятельный повеса!
Ты будешь Вакха жрец лихой,
На прочее — завеса!
Хотя студент, хотя я пьян.
Но скромность почитаю;
Придвинь же пенистый стакан,
На брань благословляю.
И гадать нечего – один у нас красавчик и франт – Горчаков, мягко определил друга Дельвиг.
Не забыл я и Пущина.
Товарищ милый, друг прямой,
Тряхнем рукою руку,
Оставим в чаше круговой
Педантам сродну скуку:
Не в первый раз мы вместе пьем,
Нередко и бранимся,
Но чашу дружества нальем —
И тотчас помиримся.
А о Корсакове и Яковлеве я прочитал следующее
Приближься, милый наш певец,
Любимый Аполлоном!
Воспой властителя сердец
Гитары тихим звоном.
Как сладостно в стесненну грудь
Томленье звуков льется!..
Но мне ли страстью воздохнуть?
Нет! пьяный лишь смеется!
Не лучше ль, Роде записной,
В честь Вакховой станицы
Теперь скрыпеть тебе струной
Расстроенной скрыпицы?
Кюхля слушал с упоением…
Но когда я прочитал заключительные стихи:
Но что?.. я вижу всё вдвоем;
Двоится штоф с араком;
Вся комната пошла кругом;
Покрылись очи мраком...
Где вы, товарищи? где я?
Скажите, Вакха ради...
Вы дремлете, мои друзья,
Склонившись на тетради...
Писатель за свои грехи!
Ты с виду всех трезвее;
Вильгельм, прочти свои стихи,
Чтоб мне заснуть скорее.
Писатель! За свои грехи
Ты с виду всех трезвее;
Вильгельм, прочти свои стихи,
Чтоб мне заснуть скорее.
Раздался взрыв хохота. Публика забыла меня и мои стихи, и бросилась тормошить Кюхельбекера, совершенно ошалевшего от неожиданности.