В одном монастыре на юге Подмосковья жил, или, как это ещё называется, подвизался один монах – сын убитого священника отца Леонида Веретенникова. В постриге он получил новое имя Нифонт. Инок Нифонт – так его официально звали. С ним произошло нечто такое за несколько лет иночества, отчего он устроил себе особый подвиг (простыми словами – пытку), на который был вряд ли кто способен из остальной братии монастыря. Инок Нифонт соблюдал такой страшный пост, что потряс всю братию, а уж обычному человеку о таком самоистязании лучше вообще не знать. На несколько дней он отказался от всей пищи, вплоть до обыкновенной воды. Простаивал на коленях и днями, и ночами, на них также и спал. Как ни старался он отогнать от себя и сон, но его природное устройство, до конца ещё не побеждённое, неотступно требовало сна. Но, с другой стороны, и сном это не назовёшь так, некая дремота. Когда Нифонт, не вставая с колен, забывался, обмякал и голова его касалась пола, он тут же вздрагивал и продолжал отгонять сон молитвой. Это снова повторялось несколько раз за ночь, такое подобие сна.
Отчего он такое над собой устроил? До него дошли сведения, через выезжающих монахов, что убийца его отца Сергей Капитонов страдает душевным недугом и помещён в больницу. Узнав, Нифонт стал терзаться раскаянием за то, что когда-то имел злобу на страждущего, осуждение его, назвал его «служителем сатаны». Раскаяние перешло все пределы, и Нифонт считал себя недостойным смотреть на белый свет, недостойным есть, пить и спать.
Когда же до него дошли новые сведения о страждущем рабе Божием Сергии, что тот испустил дух, он обратился к настоятелю со слёзной мольбой об упокоении Сергия при монастыре, рядом с его отцом. Этим он полагал до конца искупить страшный грех осуждения страждущего. Посыльный из монастыря передал решение в обычный приходской храм, а оттуда оно дошло до больницы. На место захоронения обычно требовалось согласие родных, но они сами стали полуживые.
В квартире на далёкой окраине Москвы собирались ложиться спать. Но Никита Марков всё никак не мог переварить сведения о смерти своего соседа по палате, полученные от Кости. Никита долго умывался перед сном, тёр лоб, виски. Он не должен был бы быть так особо шокированным, ведь он был, можно сказать, счастлив. У его жены Маши установили беременность.
Никита уткнулся лбом в зеркало над раковиной. «Сообщать ли Маше? Не слишком ли разволнуется, не скажется ли это на её беременности? Всё равно от неё ничего не скроешь. Такой проницательности я не встречал ни у кого. Да, у меня есть любовь, которую я выстрадал. Но вот Серёга, как ни страдал, так ничего и не выстрадал. Опять во мне врождённое чувство справедливости заговорило?».
И Никита решил сообщить всё своей необыкновенной жене. Во всём необыкновенной, и красота уже далеко не на первом месте. Какое тонкое мышление, какое угадывание чувств, какое трогательное поведение!
Маша Маркова уже легла, водя руками по животу.
– Что-то случилось, Никит, отчего ты так долго в ванной?
– Случилось. Из больницы печальные вести. Умер Сергей.
Маша вдохнула много воздуха.
– Как же это? Отчего?
– С сердцем чего-то… Прихватило… Он уже выписался, вышел, а какие-то отморозки подошли и повели куда-то… И вот…
– Да-а-а…
– Многострадальный он был. Мне с ним по перенесённым страданиям не сравниться. Теперь всё закончилось, – свистящим полушёпотом проговорил Никита.
– А он ведь когда-то страх на всех наводил? В больнице-то? И ты с ним, говорил, дрался когда-то?
– Да, было такое, но не собираюсь я об этом сейчас вспоминать. Он преобразился. Он мне глаза открыл и на жизнь мою, и на страну, и на весь мир. Заведующий отделением – необыкновенный врач – преобразил его, а он – меня. И Костю. Поняли мы, какой шелуха эти наши идеи мирового гражданства. Без родины человек – как дерево без корней. Любовь сразу ко всему человечеству – абстракция и декларативность. Она не наступит без предварительной любви к непосредственному окружению. А теперь нашего друга нет! – У Никиты дрогнул голос, и он встал.
– Никитушка, может успокоительное выпьешь?
– Да ничего, Машуль, – он тёр глаза. – Сейчас повздыхаю просто и всё, – он усмехнулся, и с усмешкой снова подкатили слёзы.
Маша гладила его по плечу.
– Серёга, царство ему небесное, и к вере в Бога меня склонял, но до этого я ещё не совсем дошёл. А ты знаешь, кстати, кто его хоронить будет?
– Что-то необычное ты хочешь сказать?
– Да. Монахи решили его хоронить. Рядом с убитым им когда-то священником. В знак сострадания и прощения. Вообще, знаешь, Машуль, от этих монастырей на меня всё-таки жутью веет, но раз уж монахи Серёгу хоронят, то я поеду туда.
Никита не стал распространяться беременной жене, чем ему жутки монастыри. Только про себя думал: «Мало того, что там рабское подчинение, так ещё и противоестественный отказ от продолжения рода. Монахи не дают появиться новым людям, и мне это видится каким-то убийством… Хотя, Серёга тоже потомства не оставил, но он-то по болезни… Ладно… Хорош об этом думать…».
– Спокойной ночи, душа моя, – сказал Никита, чтобы отсечь все мутные мысли.
– Спокойной ночи, ненаглядный! – ангельским голоском ответила Маша.
И молодые супруги легли спать в квартире, купленной в ипотеку.
Костя Савин обзвонил всех, кто знал покойного вместе с ним. Кроме Никиты, и Гришу Зуйченко, и Ваню Смекалина, и многих-многих других. Позвонил он также и тому, кто Сергея Капитонова не знал. Это была Катя – мать его дочери, не ставшая его женой. Все звонки Костя совершал с безусловного одобрения врача.
Перед трагедией он понемногу собирался и сам выписываться. Но теперь у него с особой тщательностью проверяли состояние всех жизненно важных органов.
И вот, на третий день по кончине Сергея все собрались у одного места – холодного морга, откуда вывезли накрытое белой простынёй крупное, но бездыханное тело. На своей машинах никто не приехал, как и должно было быть. Во-первых, с диагнозами никто не мог иметь права, а во-вторых, машины разъединяют. Вся процессия уместилась в один траурный автобус, Сергея переложили в гроб, который поместили в автобус поменьше.
Сначала поехали на отпевание в тот самый храм, где служил убитый отец Леонид, и где Сергей, до наступления определённого страшного рубежа вполне добросовестно исповедовался, причащался и соборовался. Да и после первой выписки решил продолжить, но такого настроя уже не имел.
Гроб открыли и окутали со всех сторон сладко-дегтярным дымом – ладаном. Хор издавал такое проникновенное пение, что даже закоренелый атеист, хоть на время, но поверил бы в вечную жизнь.
Дальше процессия направилась в монастырь на юге Подмосковья. До её прибытия инок Нифонт снова ничего не ел, не пил и не вставал с колен. Выгруженный гроб дугой обступили приехавшие на автобусе. Стали обступать и с другой стороны – монахи с чётками. Первым вышел, конечно, Нифонт, в миру Кирилл Веретенников.
Прибытие ко гробу на этом не закончилось. К собравшимся незаметно подъехала большая машина «Тойота», в которой сидела одна молодая семья. Только теперь за рулём сидела не Катя, а её супруг. На заднем сидении находилась дочка. Заговорила Катя.
– Значит, я ещё раз скажу, Лёш, чтобы ты не напрягался. Меня сюда пригласил, точнее, нас всех сюда пригласил тот человек, благодаря которому я смогла стать твоей женой. Без него я ни твоей, ни чьей-либо женой не смогла бы стать, и Федя у нас не родился бы.
Катя напряжённо покосилась на заднее сиденье. Малышка Соня, любопытная до въедливости, и смотрела на маму во все глаза.
– Сонька, дочь, ты особо не слушай, это взрослый разговор.
– Про того дядю из больницы?
– Да, про него, – и Катя продолжила мужу: – Видишь, Соня уже докапывается. Так что всё, я сейчас выхожу, чтобы найти Костю. Кроме меня его никто не знает. Хорошо?
– Конечно, Катюш, я всё понял.
– Какой же ты у меня драгоценный! – она посмотрела на мужа умилён-ным, нежным взглядом, которого у неё не могло быть в течение долгого периода жизни. – Значит, Сонечка, посиди пока с папой, золотце, а я пойду того дядю найду. Посмотри пока, как красиво вокруг – какие церкви да берёзки.
С этими словами Катя вышла из машины. Место возле монастыря действительно было чрезвычайно живописным.
Катя всё пыталась высмотреть Костю по затылку. В его затылке ничего необычного не запомнилось, но как-то Катя шестым чувством определила и стала ждать, когда он чуть повернётся. Теперь узнала окончательно.
– Костя! – громко прошептала она.
– Катенька! – ему не хватало воздуха от восторга, стеснило грудную клетку. Но он совладал с собой и выставил вперёд ладонь. Это означало, что монахи пока ещё молились и произносили проповеди. Широко крестились бывшие не так давно воинствующими атеистами Костя Савин и Никита Марков.
Гроб опустили в могилу, все подходящие бросили по три комка земли, и его зарыли… Сергей никогда больше не вернётся в этот запредельно жестокий мир.
Когда таинство похорон окончилось, и все стали расходиться, Костя с придыханием спросил у Кати:
– Ну, как ты поживаешь?
– Ой, так, что и сказать не могу, и это благодаря тебе, Костя. Я приехала сюда, помня, что ты меня преобразил; из какой-то бешеной коровы превратил в женщину, способную быть матерью и женой. Пусть вне брака у меня дочь родилась, но мы по-другому тогда не могли с нашими убеждениями: ты – анархист, я – амазонка. Мама у меня не совсем безбожница, сожалела, что это вышло так. Но Бог, надеюсь, всё поймёт, видя, что мы теперь другие. Хочешь на мою Соню посмотреть?
– Ещё спрашиваешь!
– Она ведь ещё и твоя, но никак не должна знать об этом. Сейчас приведу.
И довольно быстро из машины Катя привела дочку. Их сходство бросалось в глаза, только волосы у Сони потемнее, глаза покрупнее, нос повыше, Костин. В общем, она не уступала маме по очарованию.
– Вот, Сонь, смотри, это дядя Костя, который меня когда-то вылечил от нервов.
– Дядя Костя? Привет!
– Не «привет» надо говорить, а «здравствуйте»! Ты дядю Костю первый раз видишь.
– Здравствуйте, дядя, Костя! Ты, мам, просто говорила о нём много.
– Ух ты, какая сообразительная! – удивился Костя.
– Да-да, а какая она дальше будет, я и предположить боюсь!
Костя присел на корточки для близкого разговора с ребёнком.
– Как тебя зовут?
– Софья Алексеевна Гаврикова. – Костя остолбенел. – Ну, можно просто Соня.
– Во как она отвечать может.
– А маму как зовут?
– Екатерина Викторовна Гаврикова.
– Она работает где?
– Да, на фирме.
– Ой, хорош её спрашивать, – вмешалась Катя. – Она про меня всё скажет, что надо и чего не надо.
– А что в этой церкви делают? – указала Соня на монастырь.
– Молятся, – ответила мама.
– Это как?
– Ну… К Богу обращаются.
– К Богу? Это такой старик, который на облачке сидит и всех наказывает?
– Потише ты! – вздрогнула Катя и обратилась к Косте. – Видишь, какая она бывает, не в меру говорливая.
– А вообще много она тебе хлопот доставляет?
– Дети не могут не доставлять хлопот, и Соня их доставляет немало, – говорила Катя, держа за плечи бесценного человечка. – Бойкая она, резвая, шаловливая. Если на площадке с ней мальчишки свяжутся – так их всех загоняет, не рады будут! В общем, есть в кого… Но бывает Сонька и другой. В книги так вслушивается, когда я читаю, в сказки все, так волнуется за героев! Особенно часто она просит прочитать Бианки, «Лесные домишки». Вслед за потерявшей дом ласточкой-береговушкой каждое чувство повторяет, вздрагивает аж! А как мило радуется благополучному концу!
– Ну да! Как же так эта ласточка-береговушка ко всем просилась, а не могла найти дома! Страшно ей становилось! – добавила от себя малютка.
– В общем, разная она бывает, моя доченька.
– Все мы – ласточки-береговушки, все мы потеряны в этом мире, даже если физический дом есть, назначение своё ищем, – медленно проговорил свои рассуждения Костя, но вдруг спохватился. – Ой, это уже не для неё!
– Ну всё, пойдём мы сейчас.
– А у меня ещё братик есть, маленький, его зовут Федя. – встрепенулась Соня.
– Да? Фёдор Алексеевич? – использовал Костя её манеру.
– Да! – чуть призадумавшись, радостно ответила девочка.
– Ну-ка, расскажи.
И Соня стала много рассказывать про своего новорожденного единоутробного братика – какой он смешной, как двигает руками и ногами, выражает эмоции.
– Жалко только, что спит так много, и мама не пускает к нему. А то такой интересный!
– Маленькие все много спят, положено им так, – вкрадчиво пояснил Костя.
– Ладно, Кость, пора нам, папа Лёша вон ждёт нас.
– Ну, пока, Сонь, – сказал Костя своей биологической дочери.
– По-моему ты – хороший дядя! Пока! – чуть приглушённо ответила Соня и побежала за мамой к машине.
Костя перестал ощущать под собой землю. Его как будто оглушило радостным звоном. Помимо колокольного звона снаружи, он ощутил его ещё и внутри себя. Взрыв счастья разметал его по окрестности – по всем полям и перелескам и подбросил до облаков. Костя проник в каждый листик и травинку, напитался их соками. Это всё оказалось в нём – трава, деревья, пение птиц, колокольный звон. Это были уже не декорации чужого мира, а свой мир. Костя чуть не бросился вдогонку, но вспомнил, что он – не родитель, чтобы бежать за ней, он счастлив тем, что просто хороший дядя. Он хотел издать счастливый смех, но одновременно подступили слёзы. Он затруднялся стоять на ногах, казалось, сейчас упадёт, но не на землю, не на траву, а в какую-то нежную ароматную перину.
Этот молодой мужчина двинулся в сторону остальных собравшихся, уже начавших расходиться, но ещё смотрящих на монастырь и кладбище и разговаривающих. Ваня Смекалин стоял на коленях, прося прощения за то, что по неведению привёл к Сергею его палачей.
Костя обнял берёзу, ставшую родной, и навалился на неё. Уже вроде бы усевшаяся в машине Катя, увидела это и встревожилась.
– Ой, упал, ему плохо. Извини, Лёш, я должна ещё раз подойти к нему.
Муж опять же всё понимал. Катя скорым шагом подошла к берёзе, за которую как будто держался Костя.
– Что такое, Костенька, тебе плохо?
– Мне Катюш, не плохо. Мне, наоборот, так хорошо, как никогда ещё в жизни не было! Оттого и ног не чувствую, и слёзы льются. Твоя Сонечка, милейшее создание, всё-таки почувствовала, не знаю, как назвать, не то, чтобы родство, но достоинство моё почувствовала. Дети в таких вещах не ошибаются, у них все чувства действуют, ещё не задавленные интеллектом. Благословляю детство!
– И что же она сказала?
– Да так… По-детски меня оценила, что я – хороший дядя.
– Надо же, как она растрогать может!
– Да! У меня земля из-под ног уплыла. Открылся во мне дар слёзный. Это церковное понятие, я его на проповеди слышал, и в простом храме, где отпевали нашего друга, и здесь. Дар слёзный – это Божий дар, когда душа очищается слезами раскаяния или умиления перед делами Господними.
– Ох, Костенька! Да и я на этом месте, на этих похоронах также просветление ощутила. И в тебе есть, что распознавать, какое достоинство. Пусть ты не стал моим мужем, но ты меня – бешеную амазонку, научил быть женой и матерью. У меня оставалось бы всё такое же отношение к мужчинам, если бы среди них не оказалось таких как ты и как Лёша, муж мой. Ты мне доченьку подарил и вообще любовь. Пусть и не такую, какая церкви нужна, но без этой другой бы не возникло. Ты исчез, но не по своей вине, из-за болезни, за которую этот мир клеймит. А Лёша великодушно взял меня в жёны с годовалой Соней, поняв моё положение. У меня теперь и от него ребёнок, новорожденный. Надо ж, я забыла про него сказать, а Соня вдруг вспомнила.
– Да ещё как вспомнила! К такому милому и подробному Сонечкиному описанию тебе нечего добавлять.
– Да-да – упоённо вздохнула Катя. – И вот ещё что напоследок я хотела тебе, Костюнь, пожелать. Не знаю правда, как ты отреагируешь, но я желаю тебе, чтобы и у тебя появилась законная жена и дети от неё – твои по закону. Просто женатым быть лучше, чем холостым. Я не затрагиваю тему монашества, не разбираюсь в ней. Но так – женатым быть однозначно лучше, особенно тебе с твоей трепетной душой. У женатых и здоровье лучше, сердце и сосуды крепче, и молодость дольше сохраняется.
– Ой, Кать, да ты чего, врач что ли?
– Я в газетах читала. И в интернете.
– Да, любишь читать, не зря в книжном работала. Вот только легко ли, извини, психу семью заводить?
– А ты покажи себя изнутри, не рассудком действуй, а душой, ни под кого не подстраивайся и не примеряйся, как тогда передо мной, помнишь? И в таком случае, я уверена, найдёшь любимую и любящую женщину.
– Но ведь и тебя мне вовек не забыть!
– Конечно, будешь вспоминать меня, как первую любовь. Или одну из первых. Она же у человека не одна бывает. А первую и поэты воспевали.
Образовалась пауза глаза в глаза.
– Ну что, давай прощаться что ли? – предложил, наконец Костя. – А то законный супруг ждёт.
– Ах, если бы мне с детства такие мужчины встречались! А то ведь я некоторых чуть не убивала.
– Кстати, один из них участвовал в похоронах.
– Как?!
– Так, лежал с нами, потом в интернате Гриша Зуйченко, знаешь такого?
– Что?! Здесь Гриша, на которого я в детстве накинулась? – Катя стала судорожно оглядываться. – А откуда вы узнали, что это он?
– Заведующий отделением врач вычислил его по твоему рассказу, переданному мной.
– А могу я сейчас с ним встретиться?
– Сейчас найду его. Кажется, вон, в отдалении улыбается, эта улыбка у него застывшая.
– Ой-ой-ой, я сейчас.
Катя пошла в указанном направлении. Муж Алексей, конечно, соскучился в машине, но понимал, что здесь её старые знакомые, и ещё объяснял это дочке.
– Простите, вас зовут Григорий?
Тот повернулся и застыл в изумлении так, что Катя повторила вопрос.
– Да-а!..
– Не узнаёшь меня, Гриш?
– Такую красоту, пожалуй, где-то видел.
– Я – Катя Бурилина из посёлка Плешково. Помнишь?
– Ка… – у него отвисла челюсть. – Откуда ты здесь?
– Я знаю Костю Савина, он про тебя сказал.
– И как же ты… поживаешь?
– Спасибо, Гриш, всё замечательно. Но вот только я хотела у тебя прощения попросить.
– За что?
– Не помнишь? Я тебя чуть не убила! – её голос дрогнул.
– Когда?
– После пруда. У меня трудная жизненная ситуация была, а ты тут меня на пруду рассматривал. Я на тебя тогда с крапивой и со всем, с кулаками, с ногтями. Если бы не подружки, то… – у Кати потекли слёзы. – И если бы кирпич какой… Я чуть тебя не убила, понимаешь?
– Припоминаю.
– Так ты простишь меня?
– Да я сразу простил!
– О, господи! – совсем расплакалась Катя. Главное теперь не поворачиваться к машине, где сидела дочь. – Здесь какие-то святые все собрались. Будто все психбольные – святые. Вот и у меня открылся дар слёзный.
– Мне понравилось тогда, но я не думал, что ты меня убить могла.
На небе собирались тёмные тучи. Прохладный низкий ветер прочёсывал траву и распылял дождинки. Последним аккордом похорон стало прибытие двух пожилых супругов, по крайней мере, выглядевших пожилыми. Их привёз сосед. Жена держалась за мужа, а тот стоял как статуя. Оба заплаканы. Их заметил Костя:
– Простите, я, кажется, догадываюсь, вы – родители Сергея?
– Да! – сквозь слёзы тонко ответила Елена Сергеевна.
Что такое? Как только Костя ощутил счастье, так опять же увидел рядом с собой величайшее несчастье. Испытал потребность успокоить.
– Вы знаете, что для нас сделал Сергей? Мы были разрознены, каждый со своими проблемами, а он сделал из нас больничное братство, вникая в жизненные проблемы каждого, сказав, что у все мы имели духовные крылья, но они оказались чугунными. – Костя вёл супругов Капитоновых к могиле их сына. – Он ценой своей жизни всех нас собрал здесь и примирил! Он сам помирился с убитым священником, с которым сейчас радостно беседует на небесах!
И тут, как бы в доказательство его слов на небе ослепительно засияла кромка отходящих облаков.
2012-2019