В дачном посёлке Ржанки первый же участок после развилки асфальтовых дорог принадлежал Вьюнковым. Александра Александровна впервые после помутнения рассудка и перебоев с сердцем осмелилась приехать туда, где это с ней началось. Её твердо вели под руки сын с невесткой.
Соседний участок Капитоновых, отделённый тропинкой, хозяева собирались продавать, и огород на нём забросили. Не в состоянии были им заниматься родители сына, совершившего здесь убийство – стыдно смотреть в глаза соседям. К тому же они опасались, что им отомстят, вычислив по даче, или отберут её в связи с опасной болезнью Сергея, и решили поскорей её продать.
А вот бабушка Сергея уже скончалась. От сердца. От неё до последнего скрывали произошедшее возле сарая, но она всё равно интуитивно чувствовала, что внук совершил что-то выходящее за все пределы, раз лёг в психбольницу. Елена Сергеевна, прижатая упрёками в сокрытии правды, видящая, что матери будет только хуже, подтвердила то, что Мария Филипповна уже не спрашивала, а утверждала. В итоге бабушку похоронили незадолго до первого возвращения внука из больницы.
Александра Александровна выжила. По той страшной тропинке её вели Миша и Ангелина.
– Ой, здесь больше не бегают никакие с топорами?
– Нет, мам, всех забрали куда надо. На даче Капитоновых давно никого нет, её продавать собрались. – Миша кивнул за ограду, где колыхался бурьян.
Михаила Вьюнкова сдавила безотчётная тоска. Он являлся одним из немногих, у кого убийца священника вызывал не ужас и отвращение, а жалость. «Помню Серёгу парнем здоровым, крепким, уверенным в себе, вежливым. Вёдра с картошкой таскал, нам ведро яблок приносил! А теперь он лёг в больницу, став убийцей. Какие же страшные превращения бывают с людьми!». Миша только мысленно мог всё это проговорить. У них с Ангелиной был строжайший уговор не говорить при матери ни слова о Сергее. Горестной казалась Мише земля под ногами. И этот бурьян на закате вызывал чувство угасания… При том, что в жизни Вьюнковых всё шло своим чередом, набирало новые обороты. Сыновья собирались в школу, развивались во всех отношениях. И все равно Михаил ощущал какую-то бренность всего и вся на этом свете. Ощущал в этом месте, в котором на землю просочился ад. Даже закат, обычно успокаивающий, казался заревом планетарного пожара. Михаил шёл ненамного легче, чем его мать.
Супруги Капитоновы, изрядно поседевшие с момента совершённого их сыном убийства, предъявляли паспорта и прочие документы в агентство недвижимости. Риелтор, солидный и седовласый, неожиданно обрадовался, услышав про посёлок Ржанки, сказал, что на этот посёлок встречал запросы. Минималистский интерьер в офисе – ноутбук на стеклянном столе посередине, пустые белые облицованные стены, большая кадка с пальмой на полу – располагал к доверию.
– Так, значит, Ржанки, Ржанки – повторял риелтор, постукивая пальцем по тачпаду ноутбука. – Знаете что, по-моему даже племянник мой интересовался этим посёлком. Пока что будет на следующей неделе бюро технической инвентаризации, а дальше, я уверен, не затянется дело. Местность экологичная… Постройки незатейливые, но функциональные… Так что благоприятный у меня торговый прогноз.
– Ну, спасибо, Вячеслав Иванович, до свидания! – неожиданно звонко сказал Евгений Капитонов.
Супруга каким-то севшим и хриплым голосом повторила эти слова.
Уже по уходе супругов из агентства после их захода к нотариусу, риелтор всё продолжал бормотать сам с собой:
– Значит, Ржанки, вот оно как! Надо Васька подключить.
И когда уже начало темнеть, Вячеслав Иванович вышел из конторы, направившись к своей машине, большой и роскошной. По совместительству этот риелтор был бизнес-воротилой и аферистом по прозвищу Вепрь. С помощью своего племянника Василия и подобных ему молодых качков он осуществлял рейдерские захваты предприятий. Последний случай произошёл со складом минеральных удобрений, расположенном недалеко от МКАД. Но этот склад работал вяло, и Вепрь продал его, переключившись затем на кое-что посерьёзнее – недвижимость. И вдруг неожиданно подвернулся посёлок Ржанки – тот самый, в котором племянник Вася со своим дружком, схожим по габаритам и мировоззрению, хранили нажитое на рейдерских захватах. По Васиным сведениям, им оттуда пришлось удаляться, потому что «и без них там провернули кое-что в сто раз круче – какой-то конченый псих попа завалил». И не являются ли эти супруги Капитоновы родителями того, как Вася сказал, «клоуна».
Вячеслава Иванович, он же Вепрь, имел среди прочих телефонов один дешёвенький. По нему он и связывался с Васей. Как с племянником, родственную беседу Вепрь мог завести и по обычному телефону. Но по этому связь с Васей была не просто как с племянником, но и как с коллегой по теневому бизнесу. И вот, сев в «Роллс-Ройс» и прежде, чем тронуться, Вепрь достал тот левый телефон и стал набирать номер.
– Алло, Васёк?
– А-а, дядь Слава, здорово! Чего ещё случилось, раз ты с этого звонишь?
– Ты там в баре, судя по акустике?
– Ну да, в баре, а случилось-то чего?
У Васи проскакивало недовольство – дядя в некоторой степени обломал ему кайф. Этот качок со своим правом сильного зашёл в бар и развязно общался с одной не обременённой излишним интеллектом девицей, обхватив своей ручищей её филейные места.
– Ты давай-ка с дядей повежливей, а то в долю не возьму.
– Хорошо, дядь Слав.
– Вот! Значит, продавцы дачи объявились из посёлка Ржанки. Знаком тебе такой?
Вася длинно и сочно выругался.
– …Ещё бы не знаком! Там этот клоун был, который в башке моей прочно засел. Я там чуть не кокнул его, но предпочли мы с Саньком просто свалить из Ржанок, он нас согнал! Не каждый день рядом с тобой кого-то валят, да без твоего участия, да ещё попов.
– Так вот, объявились у меня в конторе некие супруги с намерением продать дачу. Они такие вялые и контуженые, что похожи на родителей твоего клоуна. Они теперь у меня в базе данных, да ещё с сыночком своим. Заедь-ка ко мне, посмотри, не тот ли твой клоун.
– Ладушки, дядь Слав, заинтриговал!
– Заодно посмотреть надо, если это он, где он лежит или наблюдается. Такой, судя по твоему рассказу, не мог не лежать.
– Ладно, это Дрюня легко может сделать.
– Вот и молоток, Васёк, знал, что можно на тебя положиться!
В больнице Сергей Капитонов готовился к очередной выписке. Чем она могла отличаться от предыдущей? Он по-прежнему веровал, но выражалось это теперь по-другому. Из угрюмого, угрожающего всем фанатика, он превратился в дружелюбного пациента, который спокойно и ненавязчиво интересовался состоянием всех остальных с неизменным пожеланием скорейшего выздоровления. Словом, светлой личностью стал Капитонов, какой он был разве что в далёком детстве. Он просто понял, что действительно может делать что-то для кого-то, кроме себя, что благо ближнего – не церковный штамп, не нечто недосягаемое, а вполне осуществимое и исцеляющее. Вот только почему-то до больницы у Сергея не могло в нужной мере проявляться добро. В том, большом мире, на так называемой свободе, все добрые помыслы и устремления словно блокировались, почти не находили выхода, что и вызвало повторную госпитализация, уже добровольную. Но здесь Сергей сумел вручить письмо Косте Савину, осчастливить его, чтобы он исцелился практически мгновенно, безо всякой лекарственной химии. В больнице Сергей стал ощущать своё братство со всеми. А что же ждёт его после выписки, в этом большом мельтешащем мире? «Надо просто верить в то, что произошедшее однажды повторится вновь. Что произошло, увидено в больнице, в повторение того надо верить. Верить, что и в большом мире возможны дела для ближнего, что больничное братство распространит любовь к людям и дальше».
С таким настроем заглянул Сергей в палату к своему когда-то антагонисту – Косте.
– Не помешаю?
– А, заходи, заходи, Серёнь! Выписываешься?
– Да, вот скоро. А пока хотел объясниться.
– В чём?
– В том, что когда-то ужас на всех наводил своей угрюмостью и фанатизмом.
– Да я уж забыл, чего вспоминаешь?
– Но я доясню! Я, в первую очередь, себя наказывал. Я не мог просто жить после того, как человека убил! Служителя Христова. Но наказание себя ещё на других перекинулось. Мне и другие казались преступными, весь человеческий род. Я совершил убийство непосредственно, а окружающее общество меня доводило до этого, раздирало в разные стороны. Одни – в церковную кабалу тащили, другие – в безбожие, бездумье, животный образ жизни. Убив представителя одной стороны, я потом к ней примкнул для покаянного самоистязания.
– Кончай уже это вспоминать!
– Да-да! А вот теперь фанатизм и опустошение земной жизни у меня заменились на благо для ближнего, на христианскую любовь к тем, с кем лежу. Мне Александр Иванович в этом помог, он воистину святой!
– И я ему об этом говорил, он всё равно не верит.
– И правильно не верит: поверил бы – перестал бы быть святым. Через него мне даны знаки свыше, что я не такой, каким представал последние годы. В таком мрачном, казалось бы, месте, как это лечебное заведение, я открыл в себе любовь к людям. Она началась, с таких же, как я, психов в простонародии. Они, как и я, искали высших смыслов, как и я, оказались не поняты и помещены сюда. Ты вот высшие смыслы в анархизме искал?
– Ну да…
– И тоже не поняли тебя. У тебя тоже крылья оказались чугунными. А ведь анархизм тоже означал для тебя единение людей, тоже означал добро и человечность, только без Бога и всякой другой власти, так?
– Именно так, – чеканно ответил Костя.
– Выходит, не такая большая разница, в чём искать высшие смыслы, как разница между тем, искать ли их вообще или нет?
– Выходит так, – уже задумался Савин.
– И Гриша Зуйченко, был среди нас такой – и он, представь себе, высший смысл искал. Он видел его в провозглашении того, что мир прекрасен. В способности видеть это сквозь мельтешение, сквозь погоню окружающих за деньгами и должностями. Но не поняли Гришу, мельтешить не перестали. И он стал великолепие мира одному себе показывать, ища дешёвые удовольствия. Дошёл до приставаний к девушкам и рукоблудия. А изначально всё опять же могло быть не так. И у него крылья оказались чугунными. Вот этими нашими чугунными крыльями мы и образуем общность, некое больничное братство!
Сергей медленно и облегчённо выдохнул, и наступила торжественная пауза.
– И ещё, Серёг, знаешь, что я хотел сказать? Не надо мне никакого мирового гражданства, о котором я раньше бредил, и Никитку этим бредом заразил. Мировое гражданство – обезличенность, слияние с массой. Больничное братство, о котором ты говоришь – вот с чего началась для меня общность с людьми. Спокойная, надёжная общность, а не припадочные порывы к ней. Скажу даже то, что месяц назад было сказать противно: я – русский. Этот факт и привёл меня к тому, что у меня возникли идеи анархизма. Они возникли из средоточия проблем, свойственных русскому. Всё отсюда – из национальной принадлежности. А просто среднестатистический человек планеты – он безликий и безо всяких идей. Я же имел идеи, потому что я – русский.
– Что ж, рад я, Костя, что ты понял, что люди разные, в частности – народы. Но это не мешает им находится в единстве. «Город – единство непохожих», – говорить Аристотель. Я ж по образованию-то философ, хоть и забываю об этом.
– Чувствуется…
– Как раз такими своими свойствами, как многообразие и неоднозначность, этот мир и способен удивлять и манить к себе.
– Да-а, – удивлённо протянул Костя. Он удивлялся как самим словам, так и тому, кто стал их произносить.
– Значит, русским ты себя осознал, единство со своим народом почувствовал. Очень хорошо. Вот только с верой в Бога у тебя пока не очень, я думаю?
– Это да.
– Но ведь ты как анархист веришь в высшую справедливость. И христиане тоже в неё верят, только они – в божественную, а анархисты и коммунисты – в земную. Разные источники видят у того, во что верят.
– Просто в религии уж слишком много поддержки всякого неравенства и эксплуатации.
– Христианство просто учит, что у каждого человека – своё назначение и призвание. Ну ладно, об этом разговор мы пока отложим. Как-нибудь, может, в большом мире его продолжим. – И Сергей захотел быстро переменить тему. – Скучно стало без Ваниных песен-то? – так звали Смекалина.
– Да, он чего только не пел! Под конец на советские перешёл, духоподъёмные.
– Я вот ещё… перед выпиской своей хотел стихи предоставить Александру Ивановичу, а перед ним тебе их прочитать. Да и всем в этой палате.
– Божественные стихи-то?
– Не то, чтобы… Но глубокомысленные. Плод моих рассуждений, уже выраженных так, в прозе. – Капитонов достал из кармана пижамы бумажку и развернул её. – Называются «Граница». Читать?
– Изволь, конечно.
– Минуточку внимания, друзья мои! – обратился Сергей ко всей палате. – Позвольте вам немножко поэзии подарить. Настроены слушать?
В палате пожимали плечами.
– Давай-давай, Серёг – ободрил Костя, – уж я, по крайней мере, буду слушать.
– Настроены, раз смотрите на меня. Стихотворение «Граница».
Мой приговор озвучен,
И разделяет нас
Граница, что покруче
Границ всех стран и рас.
И в грязь себя втоптал я,
Чтоб не втоптал другой.
Ты – человек нормальный,
Я – человек больной.
Доход, национальность
И все воззрения.
Не столь то радикально
Даёт презрение.
Перелетишь едва ли
Поверх границы той.
Ведь ты такой нормальный.
А я такой больной.
Стихи хоть ты и пишешь,
Надежда не тверда
На то, что ты отыщешь
В границе той врата.
И в день свой фестивальный
Не встретишься со мной.
Ведь ты такой нормальный,
А я такой больной.
Но что-то в этом мире
Клеймо способно снять.
Раскинь свой взор пошире –
Ясней раскроюсь я.
Рубеж откроешь дальний,
Вздохнёшь, что был такой
Подчёркнуто «нормальный»,
Когда я был «больной».
Раздались аплодисменты. Хоть в пятой палате и поменялись лица, в ней по-прежнему витал дух дружбы.
– Благодарю! – воскликнул Сергей и снова сел на кровать Кости. – Ещё я заметил, как звучат мои инициалы с фамилией, если прочитать их слитно.
– Чего-чего?
– Меня зовут С.Е. Капитонов, что можно прочитать как «се Капитонов».
– И чего это?
– Фу-у… «Се» – это указание в старославянском. В Библии есть слова, сказанные про распятого Христа Понтием Пилатом: «Се человек». В оригинале он сказал по-латыни: «Эссе хомо». В современном русском языке это значит «вот человек», то есть «вот это человек!» – восхищение «сколько он перенёс, он действительно праведник». Вот и у меня вдруг обнаружилась возможность прочтения инициалов с фамилией как «се Капитонов». Может, это знак какой-то. Может, к чему-то приведёт моя вера и моё нахождение здесь. К какому-то подобию Голгофы. Только искупить я должен, в первую очередь, свой собственный грех, какой страшный – убийство. Убийство священника, служителя Христова. Ладно, Кость, а то загрузил я тебя. Пойду к себе в палату.
– А ты уверен, что это именно так истолковывается?
Соскочивший Сергей снова медленно присел.
– Знаешь… вообще не знаю, может и не так. Просто истолковал, как мне захотелось. Это, может, из другого места. Ну, просто тогда «вот человек», «просто человек, никого другого не вижу». – Сергей стал думать, как можно применить к себе теперь такое значение «се», и вдруг снова оживился. – Значит, я просто предстал, как человек… Вернее, как просто убийца.
– Перед кем ещё престал?
– Перед семьёй убитого. – Костя вытаращился. – Да-да! Просто так предстал, как просто убийца, чтобы они просто сделали со мной, что хотели.
– Ну ты даёшь, а не думал, что тебе может конец наступить?
– Немножко подумал, но вероятность этого была мала. Это все-таки исключительно христианская семья, а я искренне каялся перед ними.
– Ну, тогда можно тебя поздравить с благополучным концом!
– Да это, Кость, возможно ещё не конец. Всё равно какой-то знак я чувствую в этом «се Капитонов». Как будто ещё как-то расплачУсь, только уже ненамеренно и не зная как…
Костя промолчал, и уже по уходе Сергея тихо сказал:
– Да-а. Се человек по фамилии Капитонов.
Когда больничный певец Иван Смекалин вышел из больницы на так назы-ваемую свободу и спускался по ступеням главного входа, к нему медленно и незаметно подошёл с виду солидный седовласый мужчина.
– Извините, молодой человек! – Смекалин вздрогнул. – Не пугайтесь, я просто не знаю, у кого спросить. Я просто прихожусь дядей одному лежащему здесь парню – Сергею Капитонову. Он вам не знаком?
– З-знаком.
– Ему просто домой никак нельзя, над ним родители издеваются. Он из-за них в религию ушёл глубоко, так глубоко, что началась вражда с самими священниками, и одного он убил. А родители его пьянствуют и его взаперти держат, послушное домашнее животное из него делают. Он обычно у них таблетками напичкан, но когда вдруг узнает, проблеснёт понимание, что с ним делают, он до суицида дойдёт! Сначала другого убил, а потом и себя убьёт!
Шокированный Ваня переводил дыхание.
– Вы не могли бы сказать, когда он выписывается, чтобы я его встретил и перехватил у этих извергов?
Вепрь – да-да, именно он! – проявил настоящий актёрский талант, рассказывал встревоженно, вскинув брови. Только что вышедший из стационара человек не мог ему не поверить.
– Вы-выписывается? Ка-пи-тонов?
– Да-да, Сергей Капитонов!
– Кажется, восемнадцатого.
– Через три дня? Спасибо вам огромное, молодой человек, извините, что пришлось потревожить!
Тут к Смекалину подъехала больничная машина – везти домой.
Сергей за последние дни в больнице прощался с каждым пациентом. Кто-то отвечал так же радушно, кто-то недоумевал, кто-то молчал, забившись, но всем он равно желал здоровья и благополучия с Божьей помощью.
Только вот с Мариной Игоревной он попрощаться не смог – она из мед-сестры, превратилась в пациентку и лежала в соседнем женском корпусе. До того довели её нервы на работе.
Старшая же медсестра Анна Дмитриевна умилялась, глядя на Сергея. Она не могла поверить: неужели это не временное просветление, ведь в прошлом это самый страшный пациент больницы.
Александру Ивановичу, как и обещал, Сергей преподнёс свой стих «Граница». Заведующий оценил его как весьма серьёзный, но не мрачный, благодаря концовке, и потому вполне достойный. Доктор не разбрасывался похвалами направо и налево. Он обещал рекомендовать этот стих для публикации в психиатрической газете.
Картину выписки чуть портил слишком частый пульс у Сергея, в течении недели не опускавшийся ниже ста. Но это посчитали всего лишь побочным эффектом лекарств и вообще воодушевления пациента, ожидалось, что это скоро пройдёт.
Наступил день выписки. Сергей вышел из больницы не через чёрный ход, чёрный во всех смыслах, через который он прибыл сюда после судмедэкспертизы, а через главный выход и начал спускаться по ступеням. Он выходил в тот большой по размерам мир, в котором находил так мало человечного.
И тут к нему подошёл тот же самый седовласый мужчина, что подходил три дня назад к Смекалину, так же медленно. Вот только своего племянника он в Сергее не узнал, а заговорил о другом племяннике.
– Молодой человек!
– Да-да! – обратил к нему Сергей ясный взор.
– Я просто не знаю, к кому ещё обратиться… У меня тут племяннику плохо, он в кустах лежит, эпилептический припадок! Умоляю вас, помогите мне донести его до машины, я его в частную клинику отвезу, не в эту. Я же вижу, какой вы габаритный, да и добрый – по глазам вашим. Помогите, пожалуйста. Вот здесь, за забором, несколько шагов.
Сергей двинулся туда направо ускоренным шагом. Вепрь продолжал:
– Он уже не дёргается, просто без сознания лежит, на грани жизни и смерти.
Вепрь выбежал вперёд Сергея, и они завернули за забор больницы со стороны женского корпуса, в густые кусты, отделявшие забор от жилого квартала. «Зачем он зашёл в такие заросли? – думал Сергей о пострадавшем. – Видимо, по нужде». Наконец, Вепрь указал на крепкого парня, распластавшегося на голой земле, раскинувшего руки и ноги. И кого-то он Сергею вдруг напомнил своими азиатскими глазами и чрезвычайно крепким телосложением, с шаровидными бицепсами. Вепрь, кряхтя и стоня от напряжения, приподнял богатырские плечи своего племянника и просунул ему руки под мышки. Сергей всё мешкал, вглядываясь в якобы отключённого здоровенного детину. А Вепрь уже закричал, значительно убавив интеллигентность:
– Ну, что ты медлишь, чудила? Я для чего тебя вызвал? Давай, бери его за ноги!
И всё-таки, после долгого времени, проведённого в больнице, Сергей не мог точно вспомнить, кто перед ним лежит. Он взял одну ногу этого парня, а вот вторую взять не успел – она дёрнулась и лягнула его в лицо. Сергей упал, и из обеих его ноздрей хлынула кровь. Перед ним во весь рост и во всю свирепость физиономии встал налётчик по имени Васёк.
– Ну что, клоун мой родной, узнаёшь?
– Ва-Васёк? – проблеял Сергей и получил пощёчину, от которой потемне-ло в глазах.
– Василий меня зови, как тогда, в Ржанках этих …чих. Я тебя сейчас нака-жу за то, что ты убиваешь служителей Божьих! Мокрушник ты чёртов!
– Меня уже Бог наказал.
– Он нас к тебе послал после стольких лет.
– И что, ты меня убьёшь?
Васёк хмыкнул и переглянулся с дядей:
– А ты ведь отчасти прав, догадливый! Если кое-что сейчас не сделаешь – убью! Объясни, дядь Слав.
– Сейчас ты, мразь поганая, подпишешь документ о своей выписке из квартиры, потому что ты – опасный псих.
– Я уже вылечился, меня бы так не выписали.
– Психи бывшими не бывают, – явил своё истинное обличье Вепрь.
– Вот в этих словах вся жестокость этого мира и заключена.
– Ты философскую пургу свою не гони. Мы её не понимаем, мы – люди действия. Вот документ, вот ручка, держи, ублюдок.
На самом деле документ был на дачу, но Сергей не мог его рассмотреть, не соображая после больницы и при том, что происходило сейчас.
– Или подписывай, или Васёк тебе шею свернёт.
Тот подошёл сзади и схватил Сергея за голову – за подбородок и за темя, так, что заболела шея. У Сергея также закололо сердце. Оно у него и в больнице кололо последнее время, но он думал, это просто от радости обретённого общения. А между тем, один сердечный приступ он уже перенёс.
– А где будут жить мама с папой?
– Это наша забота, мы их под опеку берём! Найдём для них какой-нибудь курятник! А пока тебе несколько секунд на выбор – или из квартиры уходишь, или из жизни! Или выписка, или смерть!
Тут сердце у Сергея уже невыносимо сдавило, он выронил документ с ручкой и издал глубокий стон.
– Чего это, дурить что ль решил? – не понял Васёк.
Но Сергей закатил глаза, страшно, неестественно скрючился и побледнел, как полотно.
– Ладно, он похоже так счас сдохнет.
Вдруг кусты зашевелились и раздались голоса: «Сюда!»
– Так, всё, бросай его, дёргаем отсюда! – скомандовал дядя Вепрь.
Оба вылетели из кустов.
Подъехавшая к выходу медицинская карета никак не могла дождаться Сергея. Направились на его поиски. Он не мог отойти далеко. Охранники с врачами пошли в разные стороны от входа, пока не обнаружили шевеление и голоса в кустах.
Сергей лежал без сознания, скрюченный, в крови из носа, бледный с пунцовыми пятнами.
– Пульс нитевидный, еле-еле! Срочно его в реанимацию! Скажи: носилки и Капитонова в реанимацию, на дефибрилляцию. Срочно!!
Родителям Сергея сообщили, куда поместили их сына. У Елены Сергеевны произошла истерика, у Евгения Владимировича – ступор. Далеко не сразу они выехали в больницу. Мать кричала сквозь слёзы:
– Ладно, если что, мучиться больше не будет! Может и в рай попадёт, куда хотел всё.
– Да ладно, обойдётся, может! – сипло произнёс Евгений Владимирович с обманчивым спокойствием.
Когда супруги, наконец, двинулись к своей старой машине, они шли необычайно медленно. Им не было шестидесяти лет, но выглядели они на семьдесят.
Сергею проводили дефибрилляцию сердца… На некоторое время оно снова начинало биться…
Когда приехали его родители, им пока ничего не сказали, старались прятать лица…
Сергей Капитонов был мёртв.