Осчастливили

Яцук Иван
               

             Лето 2154-е.   Клиника знаменитого медицинского института. Профессор  сотруднику:
– Поздравляю, коллега. Завершена десятилетняя работа по созданию гармонизатора здоровья. Теперь мы можем твердо сказать человечеству: проблема здоровья решена полностью и окончательно. Мы сейчас в состоянии оздоровить любой орган человека, любую его функцию.  Пока только одну … но это пока. Наша работа тянет на Нобелевку. Так что, батенька, приглашайте первого пациента: будем, так сказать, пожинать плоды.
– Фамилия?
– Иванов Петр Сидорович.
– Очень хорошо, это даже символично. На что жалуетесь, среднестатистический русский Иванов? Что надо подтянуть?
– Мне чтоб жена не жаловалась. Чуть что не так ночью –  сижу на вермишели. Отощал хуже, чем после диеты.
– Замечательно. Типичная просьба. Коллега, подключите его к гармонизатору.
         --Так-с, посмотрим.  Тестостерончику явно не хватает. Надо добавить. Плавно увеличиваем функцию предстательной железы. Теперь покопаемся в гипофизе – он лентяй у нас, немного залезем в подкорку, усилим мощность нервных сигналов и обратную связь.
       --Так-с, подтянули всю цепочку, связанную с проблемой.  Все, полный ажур. Вставайте, Иванов. С завтрашнего дня жена забросает вас всякими беф-строгановыми и жарким по-домашнему. Только не увлекайтесь, а то глядишь – вам и жены станет мало.
              По дороге домой ликующий Иванов сразу отметил перемену в своем мироощущении. Все женщины казались красивее и привлекательнее, чем какие-нибудь два часа назад. Вот что значит, подумал Иванов, когда к делу подходят по – научному.
             Еще совсем недавно мелкая сошка Иванов и думать боялся, что на него кто-то из слабого пола мог обратить внимание. Теперь же он без зазрения совести пялился на красоток, чувствуя в себе приятное волнение и способности.
            Но женщины почему-то не спешили отвечать взаимностью. Многие косили на него презрительным взглядом, некоторые вообще отворачивались и даже отходили в сторону. Это как-то мешало Иванову чувствовать свою победительность, и он обратил свой внутренний взор на жену. Теперь-то уж он не опростоволосится, да и жена ему стала как-то милее и желанней, прямо взял бы ее сразу и обласкал.
            Когда Иванов, сияющий, вошел в квартиру, жена недовольно сморщила нос и хмуро спросила:
– Где ты шлялся, по каким свалкам?
– Да я к приятелю заходил, давно не виделись, – на всякий случай соврал Петр Сидорович.
– А мне кажется, что ты в мусоросборниках полдня копался, – неприязненно продолжала жена, – чем от тебя несет? Старым козлом или кастрированным хряком?–  не пойму.
– Ну уж… старым козлом – скажешь, – обиделся Иванов, – сейчас приму ванну…жара … ехал в переполненной маршрутке.
– Представляю, каково было людям стоять рядом с тобой, – не унималась жена. – Одежду оставь на балконе и мойся до посинения, но чтоб запаха этого идиотского не было.
           Но запах не уходил, как Петр Сидорович ни старался. Он был утробным, этот запах, его источал весь организм до последней клетки. Пришлось спать отдельно, а утром есть холодные макароны даже без масла. Так прошло три дня. Но когда, помимо жены, его стали игнорировать и  сторониться  все сотрудники, прохожие и пассажиры общественного транспорта, Иванов не выдержал и пошел в клинику. В коридорах встречались знакомые лица по предыдущему приему, все они излучали озабоченность.
– Профессор, – сказал Иванов раздраженно, – не знаю, как насчет других функций, но запах появился такой, что до секса у меня с женой не доходит. Вот понюхайте. – Иванов подошел поближе, профессор поморщился.
– М-да, – он задумчиво сжал губы. – Что-то недоучли. Но ничего опасного. Сейчас мы это дело поправим. Ложитесь.
             Иванов покорно лег. Его обвешали десятками датчиков, автоматические шприцы что-то ему впрыскивали, лазерные установки, казалось, просвечивали его насквозь, по команде сверху струился ультрафиолет. И много еще чего с Ивановым проделывали, прежде чем разрешили встать.
– Теперь вы пахнете молоком и младенцем, – удовлетворенно констатировал профессор, обнюхав Иванова, – будьте здоровы. Следующий.
             Благоухая свежим, здоровым телом, Иванов вышел из клиники и через некоторое время с тоской понял, что мир вокруг него опять изменился, но не в лучшую сторону: он стал тусклым и неинтересным, как урок математики, который ты не выучил. Петр Сидорович чувствовал, что жизнь не удалась, она не стоила свеч и вообще прошла мимо.
             Вернувшись домой, Иванов отверг призывные взгляды жены, завалился на диван, уставился глазами в потолок и так пролежал несколько дней. На все вопросы супруги отвечал нехотя,  коротко и мрачно.
             Когда все рациональные сроки, установленные для депрессии прошли, и Иванов превратился в анатомический атлас костей и сухожилий, жена взвалила его на свои хрупкие плечи и потащила в злополучную клинику.
            Увидев знакомую физиономию, профессор смутился, отвлекся по срочным делам, но когда все же возвратился, его ждала тоскливая, печальная композиция: полуживой Иванов, поддерживаемый утомившейся женой.
– Ну-с, – с наигранным оптимизмом начал профессор, – что на этот раз? Прямо не заладилось у меня с вами.
           Иванов молчал, уронив голову в предсмертном раздумье.
– Депрессия, доктор, – отвечала за него жена, – прямо-таки жесточайшая депрессия. Он и без того одуванчиком жил, случайно в этот мир залетел, а сейчас совсем жить не хочет. Все, что хотите, доктор, только не это.
– Только не это, – загадочно повторил доктор, – это можно, это мы умеем.
              Опять Иванова обрядили приборами, как новогоднюю елку, надели прозрачный колпак, замигали лампочки хитроумных устройств, загудели невидимые глазу мощные машины. Профессор с коллегой долго совещались, показывали друг другу графики, азартно били рукой по диаграммам, убеждая в чем-то  коллегу. Наконец сеанс окончился.
– Мы сделали, что могли, – устало  сказал профессор  жене Иванова. –  Добавили дофамина и серотонина, убрали  антагонистов, точечно расставили альфа, бета и дзета-блокаторы, усилили продуцирование гормонов щитовидной и вилочковой желез, а также надпочечников, ну и провели некоторые другие мероприятия, о которых вы не имеете представления. Депрессии у вашего мужа не будет. Это все, что я могу вам гарантировать.
               Подремонтировали Иванова хорошо. Он самостоятельно пришел домой, позвонил на работу и заверил начальство, что будет работать, как зверь, и с лихвой восполнит упущенное. Ночью он заработал четверку с плюсом, за что жена наградила его приличным куском курятины с крепким кофе и сливками. Однако и здесь не обошлось без конфуза.
               После завтрака началась дикая икота с регулярностью, достойной лучшего применения. Иванов икал в самых неподходящих ситуациях. Когда терпеть стало невмоготу, Иванов, скрепя сердце, опять направился к профессору и, зная, что лучшая защита – это нападение, решил нападать.
– Что же это получается? – на этот раз сурово спросил Петр Сидорович, потеряв всякое почтение к ученым, – я вас прошу об одном, а получаю совершенно другое.
– Вы получали все, что просили, – слабо защищался профессор, – но с некоторыми побочными эффектами. От этого никто не застрахован.
– Да, я получал все, что просил, но с таким походом, с таким довеском, что и врагу не пожелаешь. Я вас просил наградить меня икотой? – строго, как ревизор или военный прокурор,  спросил Иванов.
– У вас икота? – любознательно спросил доктор, – очень-очень любопытно, этот эффект впервые встречается в моей практике. Что ж, уберем, это мы можем… –здесь он запнулся.
– Да-да, икота, – нервно подтвердил Иванов, – изнурительная, постоянная икота. Вот подошло…
         Иванов  стал шумно икать.
– Я вас больше ни о чем не буду просить, – твердо сказал Петр Сидорович, когда приступ прошел. – Верните меня в первоначальное состояние и чтоб никаких  там  дополнительных спецэффектов.
         Профессор снял очки, долго мял их в руках, протирал батистовым платочком, потом сидел молча и наконец заговорил:
– Я скажу вам прямо, молодой человек. Мы просчитались. Десять лет наш институт работал над этой проблемой. Казалось, что все учли, схватили наконец жар-птицу. Но степень неопределенности оказалась выше расчетной. Человек оказался опять выше наших схем и моделей. Мы можем оздоровить любой орган человека, улучшить любую его функцию, но предусмотреть все последствия такого вмешательства в тончайшие сплетения взаимовлияний и взаимосвязей нам пока не удается. Возврат в прежнее состояние невозможен, потому что мы не можем его рассчитать.
– Так какого же черта вы морочите людям голову? – вскричал Иванов и опять зашелся икотой.
– Прогресс остановить нельзя, – поучительным голосом ответил профессор. – Я сожалею, что вы оказались на стадии неудачного эксперимента. Но другим повезет больше. Знания даются трудно.
– К черту ваши знания! Что мне с икотой делать? – закричал Иванов, дергаясь в очередной раз.
– Ну что? Мы, конечно, можем убрать икоту, – с мудрым лицом ответил профессор. – Но не факт, что вместо нее не появится, например, нестерпимый зуд или беспрерывный кровавый насморк. Или вы станете безостановочно чихать. Можете вдруг возомнить себя гениальным композитором и день и ночь бряцать по клавишам. Есть у нас экземпляр, который считает, что Лев Толстой ему и в подметки не годится, и строчит уже двадцатый роман, не отрываясь ни на минуту на все прочие человеческие потребности. Думаю, икота – не самый худший вариант. Приспособитесь, изучите закономерность, составите график появления икоты, ее продолжительность и так далее. Еще и научную работу на этом можно состряпать.
– Да уж, – скептически сказал Иванов, – это все-таки лучше, чем мнить себя Наполеоном.
– Хотите, я скажу вам сокровенную тайну, которую я открыл после полувека работы в медицине? – доверительно предложил профессор и, наклонившись к Иванову, шепотом произнес:
– Мы ничего не знаем о человеке. Ни-че-го! Вы слышите, как я говорю? Каждый год на два месяца закладывает нос, когда  что-то, где-то цветет. Уйма неудобств. Как я ни бился – избавиться от этого невозможно. Можно, конечно, прибегнуть к гармонизатору, но я боюсь. Эх, прожить бы еще лет двести-триста, тогда быть может …
– Профессор, – таким же сочувственным шепотом ответил Иванов, – говорят, надо две-три капли перекиси водорода на полстакана воды и  в каждую ноздрю перед самым сном. Хорошо действует.
–  Да что вы говорите?! – заинтересованно воскликнул профессор. – Неужели помогает?  Обязательно попробую.