– Как ты увидела? – с доверчивым удивлением спросил я.
– У меня есть глаза на затылке, – с улыбкой ответила мама.
Мне было четыре года, а может и того меньше. Это одно из моих ранних детских воспоминаний о тех временах, когда мы жили в частном домике с небольшим общим двором. Я играл в этом дворике и, по-видимому, собирался что-то натворить, но мама пресекла попытку одним словом. Дверь в дом была открыта. Мама сидела за столом спиной ко входу. Она не оборачивалась. Я это точно знаю, потому что, намереваясь сделать то, что я задумал, я поглядывал на неё. Но вот до сих пор не понимаю, как она поняла, что я собирался пошалить?!
И в детстве, и годы спустя, и даже совсем недавно я слышал от разных людей о маме: «Откуда она знала?» или «Как она могла предвидеть?»
Была ли это жизненная мудрость, приобретённая с годами, или этот дар был дан ей с малых лет? Интересно, она так же могла видеть своё будущее?
У мамы были мечты, и она их не скрывала, потому что нам с сестрой надо было их реализовать. Сейчас психологи и педагоги накинуться с комментариями, что это неверно, что нельзя навязывать детям то, что у самого не получилось. Может с воспитательной точки зрения это не считается правильным подходом, но если бы не мамины мечты, у нас бы с сестрой не было той высокой планки, к которой мы стремимся всю жизнь.
Девичья фамилия мамы – Петросян. Она любила рассказывать, что во время одного из экзаменов её, первокурсницу, спросил предподаватель: «А вы случайно не родственница Тиграна Петросяна?».
Нет, она не была родственницей чемпиона мира по шахматам, но она хотела воспитать его. Пример был рядом. Как раз в те годы, когда она была студенткой, с соседнего арменикендского двора дед водил своего внука в секцию при Доме пионеров. Мальчик нёс под мышкой шахматную доску.
В день, когда проходил финальный матч между Каспаровым и Карповым, поздней осенью восемьдесят пятого года, мы были в цирке. И даже туда папа взял портативный радиоприёмник (такой был крутой аппарат в кожанном футляре с перфорацией для динамика и вырезами под кнопки и ручку настройки волны!). По ходу представления он слушал, прижав приёмник к одному уху и ладонью прикрыв второе, репортаж с последней партии. Гарри Каспаров стал тогда самым молодым чемпионом мира по шахматам.
Мой дедушка по маминой линии не водил меня на шахматную секцию. Он жил в другом городе, но часто приезжал к нам, в Ереван, а когда мы жили в Москве, то – туда. Вваливался в коридор с огромными плетёнными корзинами фруктов и разных вкусностей. Какие он привозил гранаты! Большие с сухой, потрескавшей кожей! Каждый был бережно завёрнут в газету. Ещё я проводил часть лета с ним, либо в его городской квартире в Баку, откуда он возил меня на пляжи Каспия, либо в его деревенском доме в Карабахе, где мы с ним ходили собирать кизил и ежевику на горных склонах.
Когда я переходил в старшие классы, мама решила, что районная школа слабая, и вызвала деда готовить меня к поступлению в физмат школу. Он же был учителем математики, начинал ещё в довоенные годы, после фронта вернулся и преподавал до выхода на пенсию в начале восьмидесятых, когда закрыли последнюю армянскую школу в Баку. Я уверен, что он был отличным учителем, потому что ему удалось из меня, лирика, сделать физика-математика в короткий срок.
Он приехал со стопкой толстых тетрадей, исписанных его неровным почерком. Дедо (все внуки так его звали, русское «дед» на армянский манер) собирал лучшие задачи из разных учебников, которые когда-либо встречал в своей практике. Он не знал, какие варианты дают в во вступительных экзаменах в ереванском физмате, и ему это не нужно было. Он научил меня математическому мышлению, если так можно выразиться, за неполные два месяца. Это было непросто с учётом его взрывного нрава и моей неуступчивости. Упрямство я унаследовал от него через маму.
В физмат школу я поступил, сдав и математику, и физику на отлично. «Кто, если не мы?!» – сказала тогда мама.
Дедо уехал, лето пролетело, пришла осень. Осень наступила, но всё ещё продолжалась ереванская жара. А у меня плавился мозг в отчаянных попытках решить хотя одну из хитроумных задач, которые с первых же сентябрьских дней нам стали задавать на уроках. Казалось, я никогда не смогу понять, как подступиться к этим задачам. Не справившись с нагрузкой в спецшколе трое новоприобретённых одноклассника после первой четверти перевелись обратно в свои прежние школы, где они были отличниками.
Я отступить не мог. Нельзя было и просто быть догоняющим, а уж речи о том, чтобы плестить в отстающих, и быть не могло. Не помню, чтобы родители хоть одно слово упрёка сказали в этот трудный период. Они старались помочь. Папа садился рядом и пытался вспомнить школьный курс. Он звонил своему коллеге, который когда-то окончил физмат школу, но тот мало что помнил. Пришлось полагаться на себя. Мама всегда говорила, что не стоит расчитывать на кого-то, только на себя. «Кто, если не ты сам?»
Я был безмерно счастлив, когда одолел первую задачу из очередной партии нетиповых, которые учитель по математике задал на дом. На следующий день на уроке, только он спросил, у кого есть решения, как я нетерпеливо вскинул руку. И он вызвал меня к доске, а не тех, кто из раза в раз поднимали руки. Эти ребята были способнее и сильнее меня. Но на олимпиадах мне удавалось не только на равных с ними занимать места, но и обгонять.
На городские и республиканские туры выходило много физматовцев. Мы, конечно же, помогали друг другу, хотя это было несправедливо к ребятам из простых школ. Нам достаточно было жестами договориться, кто и какую задачу берётся решить, а затем практически парой слов намекнуть друг другу способ, как расколоть орешек. Пока другие теряли время на все задачи, мы быстренько справлялись с лёгкими, и уже на самых сложных каждый оставался наедине со своими мыслями. Даже если мы решали одинаковое число задач, мои работы оценивались всегда выше. Мне удавалось лучше всех описать ход мыслей, аккуратно и наглядно оформить.
Почему? Потому что мамино воспитание...
Дело было под конец первого класса. На дворе стояли тёплые апрельские дни. Я спешил во двор поиграть, поэтому на скорую руку сделал домашнюю работу. Учёба давалась легко, в дневнике стояли пятёрки. Казалось, маме не о чём беспокоиться. Однако мама после полного рабочего дня, после поездки на автобусе в час пик, после приготовления ужина и после десятка других дел по хозяйству перед самым сном успевала проверять мои ранец, готов ли он к завтрашнему дню. Она раскрыла мою тетрадку и замерла. Потом подозвала. «Что это?» – она показала на плящущие по строчке буквы и перечёркнутое слово.
Не дожидаясь, пока я отвечу, мама бережно расправила скобки, вытащила два листа, на которых было домашнее задание. Затем достала новую тетрадь, точно так же раскрыла скобки, изъяла оттуда два листа и вставила в мою рабочую тетрадь. Но не позволила мне сразу переписать в неё. Прежде пришлось десятки раз переписывать задание в черновике, пока каждая буковка не была выведена образцово, и только потом, уже поздно вечером, наверное, уже ночью, она пододвинула мне чистовую тетрадь.
Возвращаясь к теме олимпиад. На заключительном туре Всесоюзной олимпиады по информатике я нашёл алгоритм решения задачи. Он сводился к поиску максимума среди минимумов и минимума среди максимумов, после чего надо было сравнить полученные числа. Копируя формулу из одной строчки программы в другую, мне надо было все знаки «больше» заменить на «меньше» для алгоритма расчёта противоположного экстремума. В этот момент я проглядел один несчастный «>». Это мне стоило призового места. Мне не засчитали за решение баллы, ведь тесты не отработали правильно.
Я понимал, что родители будут счастливы любому моему результату. Но я не мог вернуться из Харькова в Ереван и сказать, что послушался руководителя нашей делегации и не пошёл на аппеляцию. «Да кто тебя там будет слушать», – махнул он мне рукой. Мама давала мне читать «Повесть о настоящем человеке» и «Репортаж с петлёй на шее». Я пошёл на обжалование один, без сопровождающего учителя. Члены комиссии меня выслушали. Они признали правильность алгоритма. Сказали, что поднимут мне баллы.
Когда вывесили результаты, скорректированные после обжалований, я увидел, что комиссия выполнила своё обещание. Но всё равно они признали задачу не полностью. Я остановился в шаге от призовых мест. Когда я расстроенный выбрался из толчеи жаждующих найти свои имена в списках, меня заметил один из организаторов. Он похлопал меня по плечу и произнёс фразу, которую я уже слышал от мамы: «Чтобы безусловно побеждать, ты должен всё делать безукоризненно». В мамином исполнении это звучало так: «Чтобы никто не мог придраться даже к запятой».
Школу мы окончили в девяностом году, когда разваливался Советский Союз. Коррупция процветала пышным цветом. Было наивно думать, что золотую или серебрянную медаль дадут просто так. И мне, и моему лучшему другу поставили тройки по русскому языку за изложение. Надо было искать знакомых в министерстве. Желающих пробиться к начальникам была такая, что очередь на аудиенцию была дольше, чем срок рассмотрения аппеляций. Мама нашла другой способ. Она договорилась с... одной из секретарш. Мама же знала, что помощницы обладают куда большей властью, чем многие из руководителей. Нам показали наши работы. Действительно придрались к запятым. За них можно было поставить четвёрки, но никак не тройки. Так мы вдвоём с товарищем получили серебрянные медали.
Конечно, в таких случаях мы с гордостью упоминали мамин характер. Но в остальные дни было сложно ужиться с мамой. Даже если она молчала, мы знали, что от нас ожидается максимум. Когда сестре в младших классах не удавалось получать отличные отметки, она расстраивалась. И как-то мама решила её подбодрить: «Твои четвёрки для меня как пятёрки!» На следующий день ребёнок вернулся с уроков радостный: «Мама, я получила пятёрку!». «Где? Здесь же четвёрка» – удивилась мама, глядя в дневник. «Но ты же сама сказала, что она для тебя как пятёрка?!» – напомнила дочка.
Мама в своём детстве мечтала играть на фортепиано. Но в семье учителя математики в те годы не было средств на инструмент. Но надо признать, что это и хорошо было, потому что у мамы не было слуха.
Я ненавидел музыкальную школу, маме чуть ли не из-под стола приходилось вытаскивать меня на занятия по сольфеджио. Как компромисс мы сошлись на том, что я буду учиться играть на аккордеоне. У сестры такого выбора не было, ей досталось классическое фортепиано. Меня ещё спасла физмат школа, после выпускного музыкалки, на котором я с кайфом отыграл «Танец с саблями» и «Чардаш», я мог себе позволить забросить аккордеон. Сестре же пришлось продолжить учёбу в музыкальной школе Чайковского, потом консерватория. Она стала профессиональным концертмейстером, кстати, востребованным. Работала в хореографической школе. Оперные певцы стояли в очередь к ней. Обстоятельства сложились так, что ей пришлось переехать. На новом месте она решила не завоёвывать репутацию аккомпаниатора с нуля. Она просто сменила профессию, по ходу получив второе образование.
Образование. Мама мечтала о научной степени. В советских НИИ это ценилось. Мама была близка к тому, чтобы самой защититься. Несмотря на уговоры родственников, она ездила в Москву, где начала аспирантуру в заочной форме. Она совмещала поездки с командировками или летала за свой счёт. А потом оформила и себя, и папу на очную. К моменту переезда в Москву я учился во втором классе, а сестричка ходила в детский сад.
Папа совсем недавно рассказал историю о тех временах, когда мама летала в Москву. Вся родня готовилась к свадьбе моего дяди. Очередная мамина поездка была спланирована так, чтобы она успела вернуться до выходных. Но нелётная погода задержала её во Внуково. Все телефонные аппараты были заняты. В гостиницах не было мест. Разгневанные пассажиры осаждали билетные кассы. Но ей удалось как-то дать знать папе, что с ней всё в порядке, и вылететь так, чтобы успеть попасть с корабля на бал. Я могу представить, с каким боем мама прорвалась в кассу трансагентства, хотя, скорее всего, она нашла способ похитрее.
У меня была подобная ситуация. Украина переходила на новые деньги, я ездил в Запорожье помогать заказчику переводить систему с карбованцев на гривны. Обратный рейс отменили, именно из-за того, что российская авиакомпания и местный аэропорт не договорились по взаиморасчётам в новой валюте. Мне пришлось ехать на вокзал. Августовские поезда в сторону Москвы были полны отпускников, возвращавшихся с Чёрного моря. Искать удачи в железнодорожных кассах не имело смысла. Я пошёл на перрон и там в итоге договорился с одной из проводниц.
Возвращаясь к аспирантуре. И сестра, и я закончили аспирантуру. Она следом после консерватории. А я спустя несколько лет после окончания университета. Уже в Москве. Кстати, мы все в итоге оказались в Москве, видимо, мама в своё время заразила нас тягой к мегаполису больших возможностей. Так вот, я четыре года проработал в небольшой коммерческой фирме, а мама всё мечтала об академической карьере. Программный продукт, над которым работала наша команда, принимала участие в конкурсе компьютерных систем. Один из членов жюри, молодой профессор, оценив задуманное мной решение, бросил в шутку: «Идея классная, осталось только написать диссертацию». Но я, услышав заветное для мамы слово, не стал шутить и поймал его на слове. Так он стал моим научным руководителем. А мне пришлось, не оставляя работу, да ещё и в момент перехода из одной компании в другую, пойти на очно-заочную аспирантуру. Субботние занятия на другом краю Москвы. Нелегко было вернуться к учёбе после долгого перерыва. Экзамены, сначала вступительные, потом кандидатские минимумы. Публикации, сколько-то там авторских листов. Написание самой диссертации. Оппоненты. Публикация работы и рассылка автореферетов. Суета с защитой. Наконец я получил учёную степень, о которой так мечтала мама.
Ей не удалось ни завершить аспирантуру, ни написать научную работу. Думаю, что из-за нас, детей. В московской школе я связался с хулиганами, в моём дневнике рядом с пятёрками и четвёрками по предметам пестрели красные двойки за поведение. Это было одной из веских причин вернуться в Ереван.
Среди папок, оставшихся в мамином ящике, мы обнаружили стопку перевязанных крест-накрест тетрадей. Это были журналы домашних финансов. Заметки, сделанные на скорую руку по вечерам. Не всегда ровные столбики чисел, но каждое чётко читаемо. Приходы и расходы. Я помнил, что мама занималась... тогда это называли спекуляцией. Мама покупала дефицитные товары в московских магазинах и пересылала в Ереван, где соседки и родственницы покупали себе или перепродавали своим соседям и знакомым, а маме возвращали разницу в цене. Это позволяло двум аспирантам не только содержать свою семью в Москве, не влезая в долги, но и приобрести румынскую мебель, чехословацкую швейную машинку, аккордеон и даже пианино из ГДР, и многое другое, что в большом контейнере перевезли в Ереван, когда переехали обратно.
Предпринимательскую жилку я унаследовал от дедов и прадедов со стороны отца, но смелости проявить её я научился у мамы.
В тёмные и холодные 90-е, когда в блокадной Армении закрывались все НИИ, когда научная интеллигенция, к которой относились мои родители, оставалась без работы, мы не бедствовали. Да, жили практически без электричества при свете свечей и готовя на керосинке в ожидании веерных включений, иногда воду вёдрами поднимали из подвала, когда без отопления промерзали водопроводные трубы, ходили пешком или «висели» на подножке ставшего редкостью общественного транспорта, стояли в бесконечных очередях за хлебом и другими продуктами по талонам. Но мы не продавали семейные драгоценности или вещи из дома, стоя на блошинных рынках, мы не планировали уезжать на заработки за рубеж. Папе повезло, он вовремя перешёл на конторскую работу на коньячном заводе, а их продукция всегда пользовалась спросом и шла на экспорт вопреки блокадным условиям.
Мама не могла сидеть дома, сложив руки, и после закрытия института, где она потеряла должность начальницы, забыла об амбициях и пошла работать учительницей в обычную школу. Какая-никакая, но постоянная зарплата. Дополнительно стала внештатным рекламным агентом в газете, которая в отличие от сотен других, появившихся на волне перестройки, продолжала выходить в свет. Мама обходила магазины и комиссионки, рестораны и кооперативы по пошиву обуви, уговаривая их давать платные объявления или заказать рекламный блок. Как-то я помогал ей оформить рекламу туристической фирмы, рисовал на компьютере самолёт и пальмы при помощи примитивного графического редактора. Так она получила не только агентский процент, но и плату за вёрстку.
Мамина активность не могла не передаться нам, да и папа у нас лёгок на подъём. Казалось, что в ней неисчерпаемый запас энергии. Но когда мы, дети, выросли и уехали, мама словно выключила свой двигатель. Папа рассказывал, что она могла днями не выходить из дома. Ждала наших звонков раз в неделю, писем, которые тогда ещё в бумажном виде посылали с оказией.
Все вокруг были уверены, что мама не отпустит детей от себя далеко. Однако мама отпустила, сначала меня, а потом сестру. В Москву, конечно. В город больших возможностей. В город, в котором в своё время она пыталась реализовать свои мечты. Я думаю, и это тоже мамин характер. Суметь перебороть себя, свои страхи и опасения, и отпустить детей в свободное плавание.
Но был страх, которому она не стала сопротивляться.
После операции биопсия показала доброкачественность опухоли. «Как хорошо, что врач вовремя заметила её на УЗИ! Как хорошо, что вы нашли хорошего хирурга!» – говорили сестре в больнице. За те несколько дней, что мама провела в палате до выписки, она видела, что делает рак с людьми.
Нам повезло, но нужно было проверяться каждые полгода. Поначалу сестра наблюдала за тем, чтобы мама регулярно выполняла все предписания доктора. Со временем мы перестали следить, мама самостоятельно ходила сдавать анализы и на приём к врачам. Прошло восемь лет.
Мы все были уверены, что она запустила простуду. Кашляла всё сильнее и всё продолжительнее. При этом уверяла нас, что была у доктора, и ей выписали все лекарства, короче, всё под контролем. Это уже потом папа вспоминал, что мама летом уже покашливала. Это уже потом мы сообразили, что простая простуда не даёт такой кашель. Всё это было потом... после того, как врач, подняв к окну и за полминуты изучив на свет рентгеновский снимок, безапелляционно заявила, что в их отделение онкологических больных не берут. Мы-то думали, что надо проверить лёгкие и подлечить... А это были уже метастазы.
Рабочий день, домашние дела, планы на выходные, командировки. Мне не часто удавалось выбраться к маме, поэтому я звонил ей из машины вечером по пути с работы. К счастью (в таком случае), пробки останавливали бег времени, и можно было немного поболтать. Каждый раз, когда она брала трубку и слышала неизменный мой вопрос «Мамуль, как дела?», бодро отвечала «Пока жива!».
Она всегда всё знала наперёд. Это «пока жива» в последний год стоило ей неимоверных усилий и терпения переносить боль. Мама никому не хотела причинять беспокойство. А ещё, я думаю, она боялась и не хотела проходить через все эти облучения, химиотерапии и операции. Она видела состояние соседок по палате. Поэтому она терпела до последнего. Уже после того, как заведущая отделением определила рак на снике, мы были у онколога из поликлиники, который и направлял маму на рентген. Он сказал нам, что мама уже не один год наблюдалась у него с диагнозом. С его слов, она появлялась, сдавала анализы, выслушивала его по результатам и... пропадала.
В последнюю осень, когда мама начала кашлять, она впервые не захотела праздновать свой день рождения, не хотела принимать гостей. Даже когда родственники приехали из Еревана в Москву на неделю, она сказала, что не в том виде, чтобы её видели, и они так и не повидались. Мама всегда долго и тщательно готовилась к выходу из дома, не важно, это на работу, в гости или просто в магазин. Волосы должны были быть уложены один к одному, косметика должна была быть нанесена виртуозно, атласные рубашки, которые она любила носить, должны были быть выстираны и оттюжены так, чтобы ткань отражала свет как идеальное зеркало.
Мама продержалась всю зиму. На болеутоляющих, перенося уколы и отвратительные на вкус лекарства. Она знала, что у дочери назначена свадьба, и не позволила её отложить. Когда в ЗАГСе делали групповую фотографию, я взял маму под руку. Она исхудала так, что я в этот момент понял буквальный смысл слов «кожа до кости». Мама была в одной из своих любимых блузок, отложной воротник которой, видневшийся из-под пиджака, был отглажен безупречно. Рукава скрывали худобу. Впавшие щёки тоже были не так заметны, потому что причёска, над которой она наверняка колдовала с утра пораньше, округляла лицо.
Мама стойко перенесла всю свадьбу на ногах. Церемония регистрации, фотосессия до и после, застолье. Из гостей были только самые близкие, но всё равно было шумно и весело. Среди фотокадров, оставшихся со свадьбы, есть парочка, где мама улыбается, а на одной они с папой вовсю смеются. По пути домой мы подбросили мамину племянницу, мою двоюродную сестру. Ехали по московским меркам не так долго, но всё же не полчаса. Мама с ней обсуждала, как прошла свадьба, обняла и поцеловала её, когда она выходила из машины. Только лишь закрылась дверь, мама позволила себе расслабиться. Остаток дороги она ехала, обессиленно свесив голову.
«Где моя сберкнижка? – требовала мама у папы, – Надо написать доверенность».
«Откуда я знаю, где твоя сберкнижка?!» – удивлялся папа. Мы думали, что мама путает события из-за сильнодействующих лекарств. Но сберкнижка обнаружилась. Маме пришлось постараться, чтобы подписать доверенность на имя сестры. Папа даже репетировал с мамой, может ли она держать ручку и подписаться. Он даже возмущался, что вместо «Оганесян» мама вдруг начала выводить девичью фамилию «Петросян». А мама упрямо повторяла ему, что её фамилия «Петросян, как у чемпиона мира по шахматам».
В разговоре с вызванной на дом нотариусом мама даже шутила, на все вопросы твёрдо ответила, что понимает, что делает. Когда мы забрали из банка её вклад, то были удивлены. Все эти годы мама практически не тратила те деньги, что мы с сестрой ей давали. Она не отказывалась их брать. Но несла в банк на сберегательный счёт, который она оставила нам. Такой уж у неё характер.
Мама очень хотела солнца. В Москве ей не хватала света. Она не дотянула до календарной весны один день. Утром последнего дня зимы она не смогла проснуться. Хоронили в Армении. В тот год первые мартовские дни были залиты таким ярким и тёплым солнцем Араратской долины, будто маму вознаграждали за долгое ожидание. Набираю эти строки, а на часах в углу экрана уже двенадцать минут первого. И первое марта. Меньше чем через сутки вылетаем с папой на очереную годовщину. Послезавтра днём я положу руку на камень с двойной фамилией «Оганесян-Петросян». И камень будет нагретым жарким солнцем.
Когда я был маленьким, мне в руки попалась книжка, тоненькая и небольшая, какими обычно бывают детские издания. Там даже были иллюстрации. Мама сказала, что это книга для детей постарше, школьного возраста, но не стала отнимать. Я долистал до картинки, где был изображён орёл на фоне горы и облаков вдали. Видимо, я настырно спрашивал, что это нарисовано или что это значит, потому что мама согласилась прочесть эту страницу. Это было стихотворение Пушкина. «Туда, где за тучей белеет гора, туда, где синеют морские края, туда, где гуляем лишь ветер... да я!..». С тех пор, когда я спрашивал, куда она идёт или едет, мама шутливо отвечала: «Туда, где гуляем лишь ветер да я!»
1 марта 2019