АСТАРИЙ
Шло время. Астарий работал в полную силу, всё ещё числясь в помощниках Эльбиуса. Теперь у него имелось собственное магическое устройство с судьбами людей и народов. Эльбиус набирал и других учеников, но мало кто проходил испытания: одни слишком увлекались искушениями, находясь в собственном теле; другие застревали в чужом сознании, путались с ощущениями; некоторые не выдерживали возложенной на них ответственности, и вынужденного относительного отшельничества. Эльбиус уничтожал таких, не церемонясь. Так или иначе, — этим душам суждено было уйти из жизни, и перейти в иное состояние; возможно, — воплотиться в новом теле, или же исчезнуть безвозвратно… Дальнейшую судьбу вершил уже не учитель; он лишь прекращал их земное существование.
Астарий практически не встречался с другими избранными. Их влияние, и основные места обитания, разделялись по территориям, но довольно условно. Любой избранник мог мысленно связаться с учителем, мгновенно переместиться в любую точку. Можно было работать самостоятельно, и продолжая изучение мира. Одного Астарий никак не мог выяснить: где находятся Высшие, — те, что управляют всеми, те, которым они служат; что вообще они из себя представляют, и каким образом можно с ними общаться. Эльбиус уверял, что это придёт само, позже. Высшие сами покажут достойному путь к себе; тогда он уже станет их полноценным представителем.
К изумлению молодого человека, учитель разрешил ему жениться. При одном условии, конечно, — неразглашении тайны миссии. Энея, маленькая и хрупкая, с огромными, как у олененка, вечно испуганными от сознания значимости и грозности супруга-жреца, темными глазами, — и не пыталась разузнать подробности. Напротив, она хранила в секрете даже те вещи, которые видела сама, — например, мгновенные исчезновения и появления супруга. Дела жрецов — тайна для народа. Если кому-то из них потребовалось жениться, — значит, так нужно. Возможно, чтобы продолжить нужный род… Любил ли Астарий её? Во-всяком случае, ему казалось, что любил. Другой женщины он не знал (не считая, конечно, различного опыта в телесно-душевных путешествиях; но то были всё же не настоящие отношения, не настоящие душа и тело). Энея была нежной и заботливой, а он — молодым и пылким. Она не мешала ему, ни о чём не расспрашивала, — идеальная жена для мага. Впрочем, может быть, не только для мага… Впоследствии, когда Энея состарилась, а Астарий продолжал выглядеть моложе младшего сына, — ему пришлось инсценировать собственную смерть, по велению Эльбиуса, и найти новое пристанище.
Когда суровому и холодному, казалось бы, — бесчувственному, как каменный идол, Эльбиусу, — неожиданно пришла в голову нелепая мысль: вопреки всем принципам и традициям, взять в ученицы женщину, считавшуюся низшим существом по умолчанию, — начиналось мрачное время костров Средневековья. Именно тогда и он, и Астарий заимели привычку на всякий случай облачаться в сутану.
Прекрасная Гвендолин не являлась ни ведьмой, ни знахаркой, ни даже принцессой. Обычная молодая жена обычного кузнеца, дочь землепашца. Она просто была красива, неглупа, и естественна. Стройная фигурка, роскошные светлые волосы, заплетенные в две гладкие косы, да живое лицо; в синих глазах читались интерес к жизни, чувство юмора, и страстность. Возможно, не было в ней ничего сверхвыдающегося, но в тот период девушки, обладавшие подобными качествами, почти не встречались. В целях собственной безопасности женщины старались реже поднимать глаза на кого-либо, — а если поднимали, то это был взгляд перепуганной овечки. Да и просто красивых девушек инквизиция не жаловала, поэтому они были редкостью. По той же самой причине, удобней и выгодней было казаться глупенькой и наивной, так что ум тоже расценивался как весьма сомнительное достоинство.
Но… великий Эльбиус тоже был человеком. Которому в кои-то веки понравилась женщина. Слишком долго у него не было живой подруги. Дикая идея создать преемницу женского пола возникла в его загадочном разуме. Но неожиданно всё пошло не по плану.
После того, как погибшая в родах молодая женщина, внезапно воскресла на глазах у людей, — оставаться среди них ей больше не было возможно. Выбора она не имела. Пришлось стать ученицей Эльбиуса. Но, суровый учитель совершенно не привлекал её как потенциальный возлюбленный; ей и в голову такое не приходило. За долгие годы тот напрочь позабыл, как вести себя, чтобы понравиться женщине; он полагал, что сила и власть с лихвой компенсируют все эти глупости; что она просто подчинится. Может, другая и подчинилась бы. Но не Гвендолин. Она полюбила Астария. Полюбила ласковый свет его карих глаз, полюбила их разговоры и шутливые перепалки. В отличие от Учителя, Астарий не подавлял величием; они были на равных. Он же, в свою очередь, сразу знал планы Эльбиуса на эту женщину, потому в мыслях ученика к ней не было ничего, кроме дружеского расположения.
Час прозрения наступил, когда Эльбиус, наконец, признался Гвендолин, — с какой целью призвал её в избранные. Он даже не сразу сумел понять, что значит: «нет»; великий маг был в недоумении и растерянности. Когда Гвендолин, топнув ножкой, и расплакавшись, исчезла, а затем оказалась на пороге обители Астария, — Эльбиус от неожиданности не стал мешать ей. И, после её признания, они всё же провели единственную и незабываемую ночь любви…
Астарий был потрясен, опьянен… Он не успел полюбить её, — слишком неожиданно всё произошло, чтобы у него могли возникнуть настоящие чувства. И слишком быстро закончилось. Она осталась в его душе вечной болью и виной, а не любовью. На следующий день Эльбиус, с убийственным спокойствием, выбросил Гвендолин обратно, — к людям, в город, где она жила до того, лишив предварительно особых способностей. Нетрудно представить, что с ней сделали…
Астарий был вынужден видеть всё внутренним видением. Изменить он ничего не мог, так как старший маг находился рядом, и блокировал на время любое его движение, даже артикуляционное, чтобы не слышать никаких воплей, ругательств и проклятий…
Астарий возненавидел Эльбиуса, как только может ненавидеть человек… или сверхчеловек. Для этого чувства разницы не было. Но он не успел сделать ничего: ни попытаться убить Учителя, ни выйти из Миссии. Эльбиус, как идеальная мыслящая машина, не отвлекающаяся на эмоции, — в очередной раз удалил из памяти Астария кусок его жизни…
Лишь теперь, — когда Эльбиуса уже не было, и сила его воздействия ослабла; а пробужденные словами Феофана, обрывки воспоминаний притягивали за собой все новые и новые, — собственное прошлое сложилось, наконец, для Астария в цельную картину… Но, что-то было не так. Старик мучительно всматривался в прошлое, вновь и вновь терзая с трудом восстановившуюся память. Было во всём этом что-то киношное, слишком уж правильное и логичное. Эльбиус представлялся теперь исчадием ада, а такого не могло быть. Ведь именно он научил Астария всему, что тот исповедовал ныне; ведь законы Жизни не изменились, — пусть на человеческий взгляд они порой казались жестокими. Но, до сих пор он считал их верными? Арсена обучал, Родиона. Где-то случился сбой, но всё же… Если сейчас он разочаруется в Миссии, — что останется ему под конец огромной жизни? Знание, что всё это время потрачено зря, — если вообще не во вред?! Как теперь ему работать; как общаться с лесными друзьями, которые привыкли считать его главным и мудрым, полагались на него? Как мог он продолжать обучать преемника, — если сам потерял смысл, и веру в нужность своей работы? Пусть Родион пока что следит за кнопками; хорошо, что ему хладнокровия не занимать, и он пока уверен в том, что делает…
А ему нужно переждать. Пока он не станет прежним. Если станет…
Ещё раз… успокоиться насчёт теперешнего, положиться на ученика, и — нырнуть в прошлое…
Как это могло происходить? Что ощущаешь, когда стирают память? Как мог кто-то сделать это, даже величайший из магов, — со своим собственным преемником? Астарий не владел такой техникой… Это было возможно лишь в случае со смертными, и происходило практически само. Или даже не происходило, как вышло с Анжелой, — она запомнила слишком много. Впрочем, может быть, сбой произошел в результате её изменения. Не так уж много было смертных, контактировавших с ними, чтобы статистику вести…
Нельзя удалить память ученику, нельзя! Тогда все знания пришлось бы передавать заново, и не один раз. Тогда — что? Ответ возник сам, простой и ясный, как это всегда бывает с правильно заданным вопросом. (Почему же столь редко используется этот метод? Так сложно сформулировать нужный вопрос? Или страшно узнать точный ответ? Ну, Астарию-то уже нечего больше бояться, — хуже того, что он переживал сейчас, не могло быть ничего). Эльбиус не мог стереть его память. Он всего лишь вмешивался в его внутреннее видение, и показывал те картинки, которые хотел показать! Вот что… А позже удалял навязанные видения, словно их и не существовало вовсе… «С чистого листа», — любил он повторять…
Так… Гвендолин. Что же с ней произошло? Теперь Астарий просил ответ у собственного разума, не искаженного чужими картинками. Он увидел её, как живую, — маленькую и хрупкую, в сером одеянии, с капюшоном, из-под которого золотым ручьем стекали золотые волосы. Она стояла перед разгневанным Наставником, гордо подняв голову. Но он был вовсе не так взбешен, как считал Астарий. Эльбиус не в силах был испытывать настолько сильные эмоции, — как же он мог забыть это обстоятельство? Он хотел показать молодому преемнику, сколь велика его власть, и как он скор на расправу; что ожидает учеников за неповиновение. Чтобы в сознании того отпечаталась сила Учителя; чтобы возник страх; а вот ответную ненависть, как неизбежный результат, — он удалил…
Поступок молодой ученицы не противоречил законам. Она, как и все, имела право на личную жизнь, и расхождения ее мнения по этому вопросу с Учителем — не было преступлением. А Эльбиус не мог быть несправедливым, необъективным; не мог следовать своим эмоциям. Ну, конечно! Иначе ему пришлось бы дисквалифицировать самого себя! Гвендолин чувствовала неловкость за то, что повела себя, как девчонка, а не преемница мага. И она всего лишь была отправлена курировать восточные территории, оставаясь при этом ученицей, и контактируя с Учителем. Ведь других учеников также отправляли по разным местам; они крайне редко встречались даже в период обучения.
Что же тогда с Кевеном? — размышлял Астарий. — Нет, в том случае, к сожалению, ошибки быть не могло… Он и тогда видел лишь картинку, показанную ему Эльбиусом, а затем убранную милосердно, но, — правдивую картинку. Тогда он и впрямь нарушил закон, открылся смертному, и наставник скрупулезно исполнил закон… или приказ… кого? Это мучило его до сих пор. Где они, эти Высшие? Почему столько лет идёт игра в одни ворота; крайне редко он получает указания — через тот же ноутбук, или слышит приказ напрямую. Но, Создатель (или Создатели, или кто?) ни разу не вступал в открытое общение. Эльбиус говорил, — придут сами, укажут Путь. Так ли? Или, несмотря на свою избранность, лишь Астарий настолько несовершенен, что до сих пор не удостоился этой чести?
А Гвендолин? Где она сейчас? Вдруг она знает о Высших? Жива ли? Если да, — то почему не искала способа встретиться с ним? Быть может, ей показали такую же картинку о нём? А после также забыла? Специально для того, чтобы не вздумала искать?
Сердце внезапно участило свой ритм, тело окутало теплом. Старик почувствовал, что рот его почти против воли начал улыбаться, — скованно и трудно, словно преодолевая судорогу. Когда он улыбался последний раз?
— Гвендолин! — позвал он мысленно, вслушиваясь в себя. — Гвендолин, отзовись!
— Да! — со смехом прозвенел в голове забытый голос. Словно трубку телефонную сняли. — Я знала, что рано или поздно ты появишься, и позовешь меня!
— Гвендолин, ты жива! Ты всё это время знала обо мне, и молчала? Почему?
— Ну, положим, не всё время… Много позже ухода Эльбиуса. Но, знала, да. Я же верила, искала. Потому что любила. Искала, как только сумела вспомнить. Но ты был слеп. Звать тебя было бессмысленно.
— А теперь… ты для меня — всё. Это не признание в любви. Ты просто вернула мне смысл. Это важнее, чем жизнь, я могу умереть завтра или вчера… Но лишь вспомнив, что ты есть, — я смог улыбаться. Шевелиться, говорить…
— Я знаю, любимый. Я знаю… И всегда знала, что наступит день, когда ты поймёшь, что главное…
— Мы встретимся?
— Да. А сейчас… спи. Тебе нужно отдохнуть. Мы могли бы встретиться прямо сейчас, но подожди; дай телу и душе отдых; ты так измучен за все это время. Немного нам осталось, надо поберечь себя. — Словно две нежные прохладные ладони легли на голову Астария, сердцебиение унялось, и он погрузился в спокойный глубокий сон, кажется, впервые за несколько последних лет.
Монахи и юные послушники ходили на цыпочках мимо кельи святого старца, который впервые на их памяти заснул здесь с незапертой дверью, с безмятежной улыбкой на лице…
http://www.proza.ru/2019/05/26/182