Я вскочила с постели под утро от громкого крика. В полудреме молниеносно промелькнули кадры военной хроники. Проснувшись окончательно, я с трудом вспомнила, что вчера муж привез меня знакомиться с его родителями в тихий подмосковный городок. Я сплю в чужом доме, а в соседней комнате по — немецки кричит свекор. Муж проснулся и успокоил меня: «Это с отцом часто случается после возвращения с фронта».
В небольшом городке , казалось, его знали все и улыбались при встрече: «Привет, дядь Паш». Стройный и высокий, он неторопливо шел по улице в темной кепке и темно — коричневом стареньком костюме, чуть сутулясь, держа руки за спиной. Его лицо с красивыми правильными чертами было изрезано глубокими морщинами, которые его ничуть не портили и придавали особую солидность. Над высоким любом сохранилась пышная седая шевелюра. С первой же встречи врезались в память удивительно молодые глаза, искрящиеся яркой синевой, от которых веяло спокойствием и добротой, как от светлого неба после дождя. Он степенно здоровался со всеми за руку, останавливался, перебрасывался словами и неторопливо шел дальше. Даже заметная сутулость не портила офицерской выправки.
Многие в округе знали, что дядя Паша воевал, хорошо знал немецкий язык, так как вырос в знаменитой Кукуйской слободе среди немцев, приехавших в Россию еще во времена Екатерины 11. Был он во время Великой Отечественной войны армейским разведчиком, переходил линию фронта во вражеском мундире, чтобы взять в плен «языка». Однажды его оглушили и взяли в плен самого. Прошел лейтенант концентрационные лагеря, но остался жив, так как имени и звания его фашисты не знали. Однажды ему повезло, немецкой семье понадобился работник, и Павлу Николаевичу пригодились навыки прораба и плотницкое мастерство.
Он жил в Западной Германии, когда ее освободили американцы. После немецкого плена и батрацкой жизни на немецкой земле свекор попал в плен к американцам, где его долго обрабатывали, чтобы он эмигрировал в США, пугая расправой чекистов. У американцев жилось сытно и весело, так как русских пытались подкупить, соблазняя прелестями «американского рая». Но на посулы счастливой безбедной жизни свекор не поддался и осенью сорок пятого вернулся домой. В русский лагерь не попал, но боевые награды у него отобрали и выслали из Москвы с женой в подмосковный городок. Свекровь моя Зинаида Егоровна, низкорослая пышная кудрявая красавица, похожая на цыганку, после возвращения мужа уволилась с работы и посвятила себя семье. Вскоре у них родилась девочка Нина, но вскоре после родов умерла. Детей долго не было и только в пятьдесят втором году родился сын Михаил, которого они безумно любили и баловали, как это часто бывает, когда рождается поздний ребенок. Наступила оттепель шестидесятых. В хрущевские времена звания и награды вернули, но семья осталась жить там же вместе с переселенными немцами из Москвы.
Мне нравилось гулять по улицам с аккуратными домами из красного кирпича, покрытыми черепицей. Кругом цвели и зеленели сады, поражала непривычная чистота и порядок во дворах. Только проселочная дорога в рытвинах и ухабах напоминала о русских реалиях. Нас с мужем охотно приглашали и угощали соседи, старики говорили по — немецки, а молодые владели языком хуже моего мужа. Женщины не работали и целыми днями что- то мыли и скоблили на своих участках. Мужчины работали в нескольких местах, чтобы обеспечить семьи. Образ жизни и обстановка в домах отличались от того, как жили русские. Я спросила мужа, что вышито на белоснежных полотенцах, которые висели рядом с умывальниками. На них была надпись : «Береги порядок, и он сбережет тебе жизнь». Моему мужу пригодились знания немецкого, когда он учился в горно — металлургическом институте у нас в Магнитогорске, где мы познакомились, а потом поженились. Родители вначале были против, а потом смирились, тепло ко мне относились, ведь меня звали так же, как их покойную дочь. В институте преподаватель немецкого языка души не чаяла в хорошо говорящем по — немецки студенте, который охотно принимал участие во всех ее вечерах. Она опекала его и помогала «сдавать экзамены» по предметам, которые у мужа вызывали затруднение. К родителям мужа мы ездили часто. Еще чаще путешествовала свекровь, оставляя дядю Пашу стеречь дом и хлопотать по хозяйству. Соседи шутили: « Наш Хрущев опять в по делам отправился». А окрестные ребятишки радовались этому несказанно.
Помню раннее погожее августовское утро и старый сад после теплого ночного дождя. Тонкий аромат свежей зеленой листвы сплетался с терпким запахом яблок и груш. Деревья усыпаны спелыми плодами. Яблоки и груши повсюду: на ветках, на земле, в мокрой траве, в больших корзинах, которыми уставлена времянка рядом с домом, на веранде. Самое почетное место в саду занимали раскидистые мичуринские груши. Свекор давным — давно привез их и посадил на уютном солнечном пятачке. Груши на них были большие, круглые и зеленые, как яблоки. До сих пор помню этот удивительный вкус медово — сладких груш без малейшей оскомины и аромат спелых яблок. Свекровь бойко торговала ими на рынке и стоили они недешево, Детворе они были явно не по карману. А теперь в прохладной утренней тишине, которую нарушало только квоханье дроздов, у калитки звенели детские голоса: «Дядя Паша, мы уже здесь». Мальчишки радостно подставляют кульки и картузы, в которые свекор щедро насыпал яблочные груши: «Ешьте на здоровье», - весело говорит он детворе. - Груши спелые, чистые». Дети с треском надкусывали плоды, с шумным гомоном разбегаясь по домам. Только издали слышалось запоздалое: «Спасибо. дядь Паш!»
Какой радостью сияла синева глаз старого солдата, когда он гулял с внучкой по улице. В кафе на краю улицы покупались пирожные. Двухлетняя Аленка надкусывала каждое из них и аккуратно ставила их на бордюр тротуара. Отовсюду слетались голуби. Одно пирожное сменялось другим. Прохожие останавливались, чтобы полюбоваться голубиным пиршеством. Аленка, радостно махая хворостиной, бежала по улице, в свекор степенно следовал за ней, как всегда держа руки за спиной.
- Может меня бокалом красненького угостишь, Николаич, - спешил навстречу сосед.
- Давай, встретимся попозже, видишь, с внучкой гуляю,- рокотал сочный баритон счастливого деда.
Пропустить с товарищами стаканчик винца Павел Николаевич любил. Свекровь жаловалась, что был он «тюфяком» и «простофилей», всех угощал, а сам за чужой счет не пил. Его часто приводили под руки друзья. Свекор виновато извинялся заплетающимся языком и норовил побыстрее нырнуть в постель, крепко спал до утра. В такое время по ночам не было слышно его его тревожных криков.
Однажды доктор вызвал свекра в больницу. Мы с мужем, обеспокоенные долгим отсутствием отца, поспешили в городскую поликлинику. Свекор без орденских колодок на пиджаке (их он носить не любил) бледный, с нитроглицерином под языком стоял в хвосте очереди. Участковый доктор, проходя мимо, заметил: « Как же так? Павел Николаевич, Вам полагается и в регистратуру и в кабинет без очереди». Свекор смущенно заметил: «Как же я женщин вперед не пропущу?» Покупать ковры и хрусталь по спецраспределению он категорически отказывался. Только детские вещи доставал охотно и для меня долго выбирал комплект золотых украшений, чтобы поблагодарить за внучку, а потом за внука. Часто он сидел с товарищами на лавочке у калитки и смолил своим «Беломором», по — стариковски ворчал, сетуя на засуху или дожди, неурожай помидор и прочие бытовые мелочи. Про войну говорить не любил. Фашисты для него так и был фашистами, но о немцах он отзывался уважительно, рассказывал, что они умело выращивают картофель и отбирают для еды самые полезные клубни среднего размера, а большие, насыщенные нитратами и мелкие картофелины отдают на корм скоту. Его восхищала немецкая честность. В оккупированной американцами и англичанами части Берлина он купил в магазине часы, как оказалось по завышенной цене. Когда об этом узнали другие немцы, хозяина магазина лишили лицензии и магазин закрыли.
О Сталине говорил уважительно, власти не критиковал. Когда перед программой «Время» звучал Гимн Советского Союза, свекор с внучкой слушали его стоя. На вопрос товарища «Почему в Штаты не поехал, катался бы на мерседесе» уклончиво ответил: «Где родился, там и пригодился». Тут же сменил тему разговора, с юмором рассказывал, как купили они с женой свежих карпов и поместили их в кадушку с водой во времянке. В это время мы с мужем гостили у них и знойным летом и легли спать на полу, открыв дверь и положив подушки на порог. Ночью свекор со свекровью проснулись от истошного кошачьего мяуканья. Окрестные коты сбежались в сад на запах рыба и отчаянно дрались, деля добычу. Они хлестали нас по лицу мокрыми рыбьими хвостами, а мы спали глубоким беспробудным сном, не реагируя на кошачьи вопли. Утром мы проснулись грязные, в рыбьей шелухе и долго не могли понять, что с такое с нами произошло.
Помню длинный летний вечер. Я что -то сделала не так, и муж грязно выругался в мой адрес. Свекор бледный, вдруг посуровевший медленно вышел из — за стола , подошел к сыну и молча отвесил ему звонкую пощечину. Мой муж выскочил из дома и долго сидел в саду, ком стоял у него в горле.
- И часто тебе доставалось, - участливо спросила я, забыв про обиду.
- Первый раз. Батя меня никогда пальцем не трогал. Только мать иногда бегала за мной с полотенцем.
- Ну ладно, ты тут посиди, покури, а я пойду ужин готовить, - тихонько ретировалась я.
Когда мир был заключен, свекор, запинаясь заметил: «Ты вот что, сынок, научи жену себя защищать. Девка она видная, мало ли чего может приключиться». Как в воду глядел. Мы уже забыли об инциденте. Ноябрьским вечером в Магнитогорске я возвращалась домой от подруги, решила ей показать, как я обтянула вишневым бархатом шляпу и сшила длинный шарф - галстук из старой скатерти, пылившейся в шкафу у моей подружки. Все это красиво гармонировало с черным длинным пальто, напоминавшим шинель, с ярким атласным подкладом, замшевыми перчатками и сапогами винно красного цвета. Прохожие на улице оборачивались, знакомые осыпали комплиментами. Было девять часов вечера. Я довольная эффектом, произведенным на подругу новым нарядом, вышла из трамвая и направилась к дому, который стоял рядом с остановкой.
Параллельно со мной переходил трамвайную линию бедно одетый тщедушный мужичок. Прозвенел встречный трамвай, но он не услышал сигнала, и я была вынуждена схватить его под руку и придержать, чтобы трамвай без препятствий проехал мимо нас. Я поспешила домой, мужичок плелся сзади. Вдруг я почувствовала толчок в спину и услышала противный сиплый голос: «Красотка, не торопись. Подари мне минутку счастья». Я испуганно заметалась. Мужа дома в это время не было, кричать и пугать маму (наши окна выходили на остановку) не хотелось. В темный двор входить было страшно. Опрометчиво я кинулась к телефонной будке, чтобы позвонить в милицию. Мужичок ворвался за мной в будку и захлопнул дверь. Перед глазами промелькнул нож, трубка была мгновенно перерезана.
- Расстегни пальто и потерпи пару минут, - он дышал мне прямо в ухо. У горла я почувствовала холод лезвия.
Я заплакала, просила пощадить меня и моих детей, но только раззадоривала незнакомца. Молниеносно вспомнила уроки, которые давал мне после боксерского ринга муж (он входил в сборную по боксу в институте). Неожиданно для маньяка я с силой вытолкнула его из будки и пнула острым каблуком в пах. Не давая опомниться, когда он согнулся со стоном в три погибели, я нанесла мощный удар по затылку сумкой, к которой лежали консервы. Кровь хлынула из носа нападавшего, он осел и свалился без сознания у моих ног. Я испугалась еще больше и раздумывала, как позвонить и вызвать «Скорую». А вдруг я его убила? Вместо того, чтобы бежать я застыла на месте. Мужик очнулся, вскочил на ноги и начал душить меня моим длинным бархатным шарфом. Кровь из носа брызнула и у меня. Но тут подъехал новый трамвай и нам навстречу бежали люди.
- Я тебя по шляпе найду, - прошипел подонок и убежал.
Прохожие привели меня домой всю в своей и чужой крови, мама вызвала неотложку. Я потом долго лечилась у психотерапевта, боялась темноты, шагов за спиной. Страх прошел, но меня с тех пор мучают гипертонические кризы и приступы бронхиальной астмы. Когда свекор и свекровь приехали к нам в гости и муж рассказал о случившемся, свекровь долго всплескивала руками, а свекор молча погладил меня по голове и потрепал моего мужа по плечу.
Шли годы. У нас родился сын. Мы с умилением печатали и высылали фото в Подмосковье. Сережке исполнился год. Мы готовились летом показать его бабушке с дедушкой. Но неожиданно пришло письмо от свекра. Обычно сдержанный отец мужа умолял нас приехать побыстрей, так как со здоровьем совсем плохо и он жив только желанием увидеть внука. Решено было отправить с малышом мою маму, так как отпуск нам обещали дать только через месяц, я вышла на работу по просьбе моего руководства, когда ребенку исполнилось три месяца. Все происходящее потом я узнала со слов моей мамы, но картина происходящего явственно стоит перед глазами. Утром рано розовощекий крепыш сидел на горшке на стуле за столом и наворачивал манную кашу. Дед, уже не встававший с постели, вдруг возник в проеме кухни. Он не мог говорить и молчал. А его синие глаза светились таким счастьем. Он стоял и улыбался, глядя на внука. Серега остановился и протянул руки к деду. Тот молча отвернулся, пошел в комнату, сел на кровать и повалился на бок без единого стона. Врачи констатировали смерть от обширного инфаркта. Все выдержало сердце старого солдата : фронт и холод, пытки и салют победы, тяготы тяжелой послевоенной жизни, болезнь почек и обмороженных на войне ног, но не выдержало неописуемой радости встречи со своим синеглазым внуком.