(Совместно с Л. Козлова)
Мэри Падли стояла на террасе у свинцово-серой статуи Дианы, глядя в сторону арочных каменных ворот Калтон-Давкот[1], за решеткой которых начиналась пыльная большая дорога. От ворот к дому тянулась аллея, напоенная сладким благоуханием недавно зацветших лип.
Мэри была в белом: распашное платье из тонкого шелка, жесткая нижняя юбка на кринолине, стомак лиловых тонов[2], затейливо расшитый серебряными бусинами.
Волосы были уложены в высокую прическу и напудрены. Общественное положение Мэри вскоре могло улучшиться, и мадам Падли, ее бабушка и покровительница, настаивала, чтобы та прекратила изображать девчонку-сорванца и посвятила себя усердному изучению светских манер, проникавших из города в Край вершин[3].
Впрочем, сия достойная дама журила внучку с нежностью, ибо знала, что единственная ее преемница наделена поистине ангельским нравом в сочетании с приятной наружностью, благодаря чему после своего союза с мистером Эндимионом Эйром, коего прочили в наследники лорда Ньюбурга, несомненно станет королевой местных балов и объектом всеобщего поклонения.
Мадам, сама отличаясь живостью характера, всячески потворствовала пылкой любви девушки ко всему романтичному и незаурядному, хотя внешне и осуждала таковые пристрастия.
Но сейчас мадам Падли весьма кстати задремала над пяльцами с вышиванием, и Мэри украдкой выскользнула из дома, чтобы не прозевать приезд мистера Эйра.
В правой руке она держала сложенный печатный листок. В лучах закатного солнца виднелись слова: «“Наблюдатель”, № 557. Среда, 23 июня 1714 года».
Время тянулось медленно. Мэри развернула первую страницу и в двадцатый раз перечитала письмо своего возлюбленного. Сей не обделенный литературным даром юноша направил его мистеру Аддисону[4], подстрекая того на очередную нравоучительную тираду.
«Мистер Наблюдатель, – шепотом прочитала она. – После заката рыцарства мужчина лишился возможности доказать избраннице свою преданность. Так почему бы не позволить ей придумать испытание, пройдя которое, он завоюет ее полнейшее доверие, без коего невозможен настоящий брак...»
Мэри не закончила, ибо издалека донесся цокот лошадиных копыт. Она просияла улыбкой. На щеках заиграл легкий румянец.
– А вот и мой автор. Торопится услышать от меня «да» или «нет». О-хо-хо! Что ж ты так колотишься, сердечко? Ну точь-в-точь как будто спрятала за пазухой птенчика, украденного из гнезда.
Эндимион Эйр спешился у подножия замшелой лестницы и передал поводья подбежавшему конюху. Изобразив самый очаровательный реверанс, Мэри протянула возлюбленному руку для поцелуя.
– Сегодня вечером, – со смехом начал он, – сегодня вечером вы обещали ответить, выйдете за меня замуж или нет. Конечно, просьба моя – лишь дань условностям, ведь я своего добьюсь.
– Увы! Ваш способ показать, что я повстречала своего повелителя, бесподобен. Что ж, милый мистер Эйр, вы ухаживаете за мной целый год, к тому же я знаю вас всю свою жизнь и, как вам известно, не испытываю отвращения к вашей особе. Так что, да... да, я выйду за вас, но при одном условии.
– И это... – начал он.
– Вы укрепили мое сердце в намерении назначить вам испытание. Неужели вы думали, что я не пойму, кто написал вот это? – Она показала ему «Наблюдателя». – Вы сами напросились...
– Черт бы побрал мою писанину! Что ж, госпожа моего сердца, каждое ваше желание я выполню со всем тщанием, но при одном условии... лишь только бы надолго не разлучаться с вами. Назначайте свое испытание, милая. Я жажду его преодолеть, дабы услышать из ваших уст, что вас достоин.
Они с нежностью воззрились друг на друга.
– Я никогда в этом не сомневалась, но у каждой девушки свои причуды. Идемте в парк. Нынешняя ночь просто создана для влюбленных.
Мэри снова подала ему руку, и они вместе пошли по узкой дорожке через розарий, где прекрасные цветы успели покрыться густою росою, к пригорку примерно в полумиле от Давкота, откуда открывался вид на вересковые пустоши, раскинувшиеся миль на сорок, и лес, простирающийся к северу.
В небе висел полумесяц. Тишину вокруг нарушали только вздохи ветра и едва слышное гудение бражников.
Поднявшись на пригорок, Мэри показала еще один холм примерно в трех милях - странный конус, заросший высокими деревьями, над вершинами которых частоколом поднимались дымовые трубы.
– Значит, хотите пройти испытание? Вы не трус, а для того, о чем я вас попрошу, нужна храбрость духа. Ваше задание – провести ночь в Калтон-Холле. Мой род покинул его лет восемьдесят назад, и с тех пор после заката там не бывало ни одной живой души. В доме водятся привидения или, по крайней мере, так говорят, посему вооружитесь храбростью. Она вам понадобится, чтобы провести темные часы в его пустынных покоях.
Он прервал ее тем, что довольно бесцеремонно подхватил на руки и запечатал ей уста поцелуем.
– Дозволено ли мне будет отправиться туда прямо сегодня? Позвольте без промедления совершить сей доблестный поступок и так стать героем в ваших глазах.
– Хорошо. Вот ключ от двери. Я незаметно вытащила его из бабушкиной корзинки. По своей воле она бы его ни за что не дала. Никто истовей ее не верит в таинственное зло, бродящее по ночам в этом месте. Вот почему за ужином я посоветую вам не говорить ни слова об испытании. Бабушка тут же его запретит.
Влюбленные вернулись в дом. Мадам Падли, очнувшись от дремы незадолго до этого, встретила их в холле.
Пожилая женщина была статной и все еще привлекательной, несмотря на свои семьдесят. В юности она служила фрейлиной у герцогини Йоркской, и по сей день сохранила манеры придворной дамы. Со свойственными ей тонким умом и проницательностью мадам Падли верно истолковала сияние, которым лучились лица влюбленных.
– Поздравляю от всего сердца, – сказала она. – Мистер Эйр, я безмерно рада, что мы породнимся. Скажу без обиняков: еще не встречала джентльмена, которого бы охотней увидела своим внуком. Но оставим слепого бога в покое. Ужин подан, и я удивительно проголодалась. Подайте мне руку, Эндимион. Юная мисс пойдет сзади.
Впоследствии Мэри с Эндимионом признались друг другу, что не запомнили ни слова, ибо витали в розовых мечтах о прекрасном будущем.
После ужина влюбленные переместились в гостиную, где Мэри села за новый клавесин и заиграла сладостные мелодии из опер Перселла[5].
В десять часов мадам Падли поднялась из кресла и вежливо намекнула, что джентльмену пора откланяться, но сердечно пригласила его провести таким же образом и следующий вечер.
Мэри проводила Эндимиона во двор, где поджидал конюх с лошадью. Начиналось испытание, но внезапно девичье сердце замерло от страха. Она обратилась к возлюбленному, умоляя позабыть об ее словах.
– Слишком поздно, – весело рассмеявшись, покачал он головой. – Теперь ни за что на свете не откажусь от приключения. К нашей следующей встрече у меня появятся удивительные истории о призраках, предназначенные только для ваших ушей. Если обитатели Калтон-Холла окажутся безобидными, потом вместе нанесем им визит вежливости. А теперь прощайте, моя госпожа. Спокойной ночи и сладких снов!
Удаляясь, Эндимион трижды оборачивался и махал на прощание рукой, пока не скрылся из виду. Мэри понуро вернулась в дом и, обнаружив, что бабушка уже отправилась почивать, пошла к себе в комнату, но не стала готовиться ко сну, а присела в глубокую нишу подле распахнутого окна и устремила взор на посеребренные луной трубы далекого дома.
Меж тем Эйр, неспешно проехав пустошь и рощу, добрался до одичалого сада, настолько сильно заплетенного кустарником, что до лестницы, ведущей к колоннаде, пришлось пробираться через узенький просвет.
Он оставил кобылу в каменном дворике, поросшем густым ковром щавеля и крапивы, прошел ко входу в дом и распахнул дверь в затхлый холл.
Тут Эндимион достал трутницу, высек огонь и, к своему большому облегчению, увидел на камине высокую восковую свечу в канделябре. Держа ее над головой, он поднялся по дубовой лестнице и, миновав длинную галерею, прошел в открытую дверь, что вела в анфиладу парадных залов. Гобелены здесь поточила моль. Кое-где свисали на пол из рам сгнившие холсты древних портретов. Кругом сновали тучи потревоженных светом летучих мышей, а две совы на подоконнике разбитого эркерного окна, громко ухнув, упорхнули в ночь.
Он все шел и шел через бесчисленные покои, былое великолепие которых затянул покров из паутины и пыли, и наконец оказался перед еще одной дверью, более внушительной и чуть приоткрытой. Толкнув ее ладонью, он с удивлением увидел, что комнату заливает холодное зеленоватое свечение, сродни лунному свету в морозный вечер.
Дверь легко распахнулась, и Эндимион оказался в большом зале. Стены были украшены расписными барельефами, а потолок покрывала ничуть не потускневшая великолепная фреска с изображением резвящихся богов. В одном из двух каминов горел огонь, языки беззвучного пламени жадно лизали кладку.
– Ба, да здесь кто-то живет! Какие тут могут быть привидения! Уютно как в... – Эндимион осекся, ибо в дальнем углу, за бархатным, расшитым золотом балдахином, что-то шевельнулось.
Сердце юноши сжалось от страха. Он двинулся вперед, держа свечу в вытянутой руке, и, хотя ноги отказывались повиноваться, наконец достиг подножия невысокого помоста, на коем в лакированном кресле неподвижно сидела фигура, скрытая черной газовой вуалью. Когда она отвела от лица лилейные руки, ткань всколыхнулась, открывая взгляду молодую женщину.
Глаза ее распахнулись. Большие и блестящие, они сверкали так, словно в их глубине ровно горел огонь. Красота незнакомки поражала. В своей жизни Эндимион увлекался не одной прелестницей, но эта оказалась пленительнее всех... даже девы, которой он отдал сердце. Лицо красавицы отличалось неестественной бледностью, единственным цветом – ярко-алым – были пухлые, изящно очерченные губы.
– Приветствую вас, синьор. Не напрасно я так долго-долго спала, ведь будить меня пришли вы. Подайте мне руку! Все еще утомлена. С радостью поднялась бы и походила.
Ее голос очаровывал дивной мягкостью, дивной приветливостью, но принадлежал не англичанке. Она говорила со странным акцентом, будто приехала из некой южной страны. И рука, принятая Эндимионом, вначале была холодной и влажной... холодной и влажной, словно у мертвеца, но непринужденно покоясь в его ладони, постепенно согрелась и нежно пожала ему пальцы.
– Как вас зовут, синьор из моих снов?
Кровь юноши быстрее побежала по жилам.
– Эндимион, мадам. Я к вашим услугам.
– А меня зовут Диана. Диана, которая ночью поцеловала Эндимиона. Прошу вас – руку! Я слабое создание, поэтому обопрусь на вас. О! Как безрадостен ваш край! Я бы все отдала за щедрые на тепло небеса Тосканы... за ее виноградники под жарким солнцем. Не люблю лунный свет.
Почему-то Эндимиона потянуло на безрассудные речи.
– Счастье не в тепле небес и не в виноградниках, радующих глаз. Существует более редкое тепло – тепло любви.
Она тут же закрыла ему рот ладошкой.
– Тсс! Что это вы заговорили о любви на первой же встрече? Не сомневаюсь, где-то есть холодная английская красотка, живущая исключительно ради вас... какое-нибудь наивное создание, которое в вас души не чает, и ждет не дождется дня, когда назовет вас своим супругом, если, конечно, вы уже не женаты.
Стремительным движением свободной руки она отодвинула гобелен, скрывавший высокое окно от пола до потолка. За кристально-прозрачным стеклом белели в лунном свете пустоши, словно покрытые инеем.
– Взгляните на эту зиму! Взгляните же на сей суровый край! Увы, здешний холод непереносим для меня. Идемте к огню, согреемся.
Гобелен вернулся на место. Вместе они пересекли комнату.
За все это время Эндимион ни разу не вспомнил о девушке, которую любил... о девушке, что этой самой ночью пообещала стать его женой. Прошлое и будущее больше его не заботили. Юноша жил исключительно настоящим.
Красавица выбрала большое кресло, обитое малиновым шелком – кресло с резными ножками и подлокотниками, с каминными экранами[6].
– Я сяду здесь, мой рыцарь, а вы устраивайтесь у моих ног – здесь, на стульчике. Положите голову мне на колени.
Из кисета на поясе она вынула горсть сухих лепестков и бросила их меж прутьев каминной решетки. Пламя, неслышно полыхнув, кроваво-красными языками взвилось в дымоход.
Эндимиона охватило странное чувство, одновременно пугающее и сладостное. Он опустился к ее ногам.
Красавица обеими руками притянула голову юноши к себе на колени и, нагнувшись, коснулась мягкими губами его шеи.
***
Мэри поняла, что не может уснуть... не может даже приготовиться к отходу ко сну.
Не прошло и часа с отъезда Эндимиона, как девушку настолько замучила тревога, что она бросилась из своей комнаты в спальню мадам Падли.
Старая леди безмятежно спала. Свой белый парик из конского волоса она сменила на добротный льняной чепец.
Девушка положила ей на плечо дрожащую руку:
– Бабушка, проснитесь. Проснитесь, я в отчаянии. Я совершила непростительную ошибку и теперь не знаю, что делать! Творится какое-то зло!
Мадам Падли подскочила в кровати.
– Что такое, дитя мое? Кошмары замучили?
Мэри сбивчиво затараторила. Старая леди выслушала, пытаясь понять, что от нее хотят, и отшвырнула одеяло.
– Боже мой! – вскричала она. – Что ты наделала! Не хотелось рассказывать тебе такое, но знаешь… знаешь, почему опустел тот дом? Во второй раз твой прадед женился на иностранке, что пила человеческую кровь! И то место теперь осквернено странными преступлениями!
Она позвонила камеристке, но не успела явиться эта достойная женщина, как Мэри выбежала из дома. Через миг по всему Довекоту разнесся тревожный звук пожарного колокола, и слуги вскочили с кроватей. Мадам Падли, от волнения утратив дар речи, только жестами показывала, чтобы они как можно скорее шли по следу девушки.
Мэри добралась до заброшенного дома куда раньше остальных и, промчавшись по галерее, бегала по комнатам, встревожено окликая возлюбленного. Теперь их заливал лунный свет, проникавший через решетчатые окна. Полчища летучих мышей разлетелись по углам. Наконец девушка отыскала большую залу, но ту больше не освещали таинственные огни, она была темной, пыльной и зловонной.
Эндимион ничком лежал на полу; над ним, голова к голове, склонилась женщина. Ухватив тварь за плечо, Мэри в ярости отшвырнула ее и обвила молодого человека за талию.
Он открыл глаза. Мэри убедилась, что ее возлюбленный дышит.
– Все будет напрасно, если я не сумею вытащить вас из этого места, – прошептала девушка. – Кто знает, вдруг она приведет кого-нибудь посильнее?
– Мне привиделось нечто ужасное, – пробормотал Эндимион, – такое, о чем я не смею и рассказать. – В галерее он неловко поднялся на ноги и, навалившись на Мэри, поковылял к лестнице. – Если бы не ты, душа моя, в моем теле не осталось бы ни капельки крови.
Здесь они встретили слуг, и те соорудили грубые носилки, на которых его доставили в Давкот. Девушка последовала за остальными, но сначала позаботилась о том, чтобы еще до завтрашней ночи Калтон-Холла не стало. Уходя, она подожгла гобелены, и огонь почти сразу перекинулся на древесину. Поскольку заброшенный дом был наследием Мэри, она имела полное право спалить его дотла. Узнав о ее поступке, Эндимион и мадам Падли не проронили ни слова, но, без сомнения, одобрили его.
Дня через два юноше позволили покинуть комнату и посидеть в саду на солнышке с Мэри. Та взяла возлюбленного за руку, прижала ее к груди и попросила прощения за то, что подвергла его такому страшному испытанию, а он приобнял ее за плечи, умоляя помолчать.
– Знаешь, милая, в моем счастье есть что-то постыдное. Та ночь показала мне, насколько твоя любовь благородней моей.
[1] Давкот (Dovecote) – англ. голубятня.
[2] Стомак – треугольная пластина, сужающаяся книзу с V – или U – образной нижней частью. Элемент одежды эпохи рококо, деталь передней части корсажа.
[3] Пик-Дистрикт (Край вершин) – возвышенная местность в центральной и северной Англии, находящаяся преимущественно в северном Дербишире, а также захватывающая Чешир, Большой Манчестер, Стаффордшир, Саут-Йоркшир и Уэст-Йоркшир.
[4] Речь о Джо;зефе А;ддисоне (1672 – 1719), публицисте, драматурге, эстетике, политике и поэте, который стоял у истоков английского Просвещения. В 1711 – 1712 он издавал модный журнал под названием «Spectator» («Наблюдатель», «Зритель»).
[5] Генри Перселл (1659 – 1695) – английский композитор, представитель стиля барокко. Перселл признан одним из крупнейших английских композиторов.
[6] Каминный экран – деталь тогдашнего быта. Использовался для того, чтобы лицо не покраснело от жара камина. Леди очень ценили бледность кожи, любили изображать из себя хрупких созданий.