Авторы Екатерина и Алексей Малышевы
Посвящается памяти Екатерины Игнатьевны Малышевой, матери и соавтору
В ГЕРМАНИЮ ЗА СЕСТРУ
Хранит память народная подвиг брата, ушедшего за сестру в немецкое рабство. Не остался его подвиг без награды, но пришла она неожиданно, через много лет и вот как это было.
Завывает февральский ветер за окном крестьянского дома, морозная сибирская зима бушует в Красноярском крае. В холодной комнате прижались к друг другу два старых человека, старушка и седой дедушка.
" Иванушка!" обратилась к мужу старушка, -" Прочитай письмо, что почтальонка еще вчера принесла!"
Иван Данилович Семерич, семидесятилетний старик, не торопился заняться чтением письма, не ожидая от жизни ничего хорошего. Жизнь из года в год на маленькую деревенскую пенсию вытягивала все силы. Постоянная бедность и полная нищета действовали на старого человека удручающе. Приближался пятидесятилетний юбилей их совместной жизни с женой, верной подругой, а праздновать знаменательную дату, совершенно нет никакой возможности.
Наконец Иван Данилович одел очки, распечатал конверт, прочитал первую строчку:" Германия. Берлин. 1996 год.
Сообщаем, что за работу в Германии, в годы Великой Отечественной Войны, в сороковых годах, вам причитается вознаграждение, которое вы можете получить в городе Красноярске..."
Удивленный старик лишился дара речи, замолчал, уставившись в обледеневшее окно. Разве мог подумать старый человек, что кто-то вспомнит о его загубленной юности, о трудных и жестоких военных годах...Тем более, не думал, что вспомнит об этом вражеская страна, Германия!
Жена увидела сумму в строчке письма и всплеснула руками: "Ванюша! Какая радость! Теперь мы сможем пригласить детей на праздник, отметить юбилей по человечески!"
А Иван Данилович молчал, воспоминания нахлынули волной, скупая слеза скатилась по щеке...
Жила их многодетная семья в деревне Морач Клецкого района, Барановической области, в Западной Белоруссии.
Совсем недалеко от деревни находилась польская граница, растянувшаяся вдоль речки Марочанки, впадающей в реку Буг.
Около деревни стояла стражница, сторожевой пункт польской военной части, где несли службу воины- поляки.
Деревня находилась в польском подданстве, во владении панской Польши. Крестьяне владели землей, обрабатывали ее, а с урожая платили налог полькой налоговой Управе. Налог был подвижным, продуктовый: молоком, свининой, маслом, овощами и деньгами. Сумма налога с деньгами и продуктами составляла около пяти процентов от доходов с земли.
Лесные угодья начинались сразу за речкой Марочанкой. Дубы, в два обхвата, дикая слива и вишня, ореховые заросли, все росло в дремучем и красивом лесу. Владельцем леса был польский пан Радивил. К нему, в старинный княжеский замок, приходили крестьяне, спросить разрешения на рубку бревен или заготовку дров. У князя работал лесничий, который вместо денег за срубленный лес, составлял наряд на работу в лесничестве: очистка просек, лесопосадка, сбор семенных желудей.
Семья Семерич состояла из семи человек. Мать семейства, Анна Ивановна, отец, Григорий Данилович, белорусский крестьянин, пятеро детей, старшая из которых была дочь Софья, белокурая красавица и певунья. Дети радовали молодых родителей смышленостью и старательностью. Все учились в польской школе при костеле, польской церкви.
В свободное от занятий время, дети помогали родителям в крестьянском труде. Дом семьи Семерич стоял среди большого фруктового сада, яблони и груши, сливы и абрикосы - все росло в изобилии в саду при доме, радуя детей и взрослых.
Наступил тридцать девятый год, тревожное время раздела польских земель между Германией и Советским Союзом, когда эти места заняли русские...
Однажды средний сын, Иванушка погнал в ночное коней. На широкой луговине при речке, разжег яркий костер, стреножил коней и стал печь в костре картошку. Вдруг видит мальчик, бегут через поле польские солдаты, бегут к своей сторожевой будке. Только пробежали поляки, а за ними следом русские солдаты гоняться, тоже к польской стражнице направляются.
Русские подбежали к зданию стражницы и стали перерубать телефонный кабель на столбе под окном. Поляки открыли огонь из окна и один забрался на крышу, где стоял пулемет.
Русские сбросили поляка с крыши, захватили заставу, а пулемет скинули на землю.
На следующий день в белорусскую деревню вошли русские войска. Население радостно встречало русских, брамами из молодых березок, яркими цветами, хлебом- солью.
Вскоре безземельных крестьян одарили землей, отнятой у польских князей, польских панов. Жизнь улучшалась с каждым месяцем, открылись вечерние школы для взрослых, провели радио, укрепили репродукторы прямо на улице в деревне. На собрании всей деревни был избран сельский совет. Для него построили новое здание в центре деревни.
Но грянул огненный сорок первый год, время немецкого наступления...
В Марач вошли немецкие войска, много различных частей. Завоеватели выглядели счастливыми и богатыми, на каждом солдате кожаные сапоги, блестящие на солнце, зеленые суконные мундиры, украшенные бляхами и значками, сверкающий кинжал в ножнах и автомат.
Немцы сразу занялись учетом населения, заставив прежний сельсовет работать на них. В каждый дом послали переписчиков, пришли они и к Семерич. Переписали всех детей, сыновей и дочек.
В ночное время не стало покоя от грабителей, неизвестного роду-племени. Они появлялись неожиданно, среди ночи, требовали продукты, угрожая оружием, размахивая ножами. Побольше вина, мяса, муки и печеного хлеба. Забрав отданное, исчезали во тьме. А среди белого дня крестьян донимали немцы: эти требовали яйца, сало, мед, булки, шнапс.
Никаких норм у захватчиков не было, забирали подчистую все. Крестьяне страдали, мечтали о освободителях, они появились, пришли партизаны.
Партизаны обосновались на острове, среди обширного болота. Пугали немцев, захватчики побаивались бродить по дворам в одиночку, остерегались.
Но оккупация продолжалась, Советская Армия отступила, немцы не сообщали оккупированным белорусам о ее победах. Фашисты проводили свою политику: взялись за евреев. Их стреляли прямо на улицах, редко уводили за деревню. Иногда захватчики заставляли жителей копать ямы среди деревенской улицы. Затем привозили евреев, неизвестно откуда, строили возле ямы и расстреливали. Ни суда, ни обвинения, просто убийство.
Пришел и в дом к Семерич страшный час мобилизации: старшей дочери Софье принесли повестку для отправки в Германию. Когда девушка пошла в комендатуру узнать подробности, немецкий офицер пригласил ее в свой кабинет. Холеный ариец взял испуганную Софью за длинную пшеничную косу и сказал:" Тебе сделаю честь! Будешь работать в казино для немецких офицеров!"
В ужасе прибежала Софья домой, перепуганная, долго не могла объяснить случившееся. А когда рассказала, отец собрал всю семью в горнице.
За вечерним столом собрались родители и дети, две сестры и три брата.
После скромного ужина из вареной фасоли, отец стал говорить.
"В нашем роду самую тяжелую ношу брали на себя мужчины. Значит и сейчас, под немецким владением, должны мы сберечь женщин, укрыть.
Сестру вашу, Софью, хотят увезти в Германию, заставить прислуживать врагам в казино. Она невинная девушка и допустить такого невозможно.
Сыночки мои! Вы подумать должны, кто пойдет к германцам за сестру!"
Тихо горела керосиновая лампа в чистенькой горнице, кружились мотыльки, налетая на горячее стекло, в молчании сидели мужчины рода Семерич. Анна Ивановна, смахнула концом белой косынки слезу, прошептала тихо:" Иван! Пойдешь ты!"
" Мама! Не плачьте! Я пойду!" Отвечал Иван, средний сын Семерич.
Сестра бросилась на колени перед иконами, заливаясь слезами.
"Господи, спаси брата моего, заступившего меня!"
Мать долго сидела, обняв сына за плечи, гладила золотистые кудри, смотрела в глаза. Просила остерегаться немцев, беречь себя.
А утром пришел Иван к немецкому коменданту, принес ему повестку, выписанную для Софьи. " Исправьте повестку!" Попросил юноша, -" Я пойду в Германию за сестру!"
Офицер подвел его к окошку, за которым на виселице, устроенной из молодых березок, висел белокурый, рослый парень. На его груди висела табличка:" Так будет с каждым, кто не поедет в Германию!"
Летний ветер играл золотыми кудрями повешенного, волновал льняную белую рубашку, кидал плетеный красный поясок.
" Я узнал его!" Закричал Иван, "- Это Грицай!"
" Да, да!" закивал немец, " Тебя повесят тоже, если не поедешь в Германию!"
Начались сборы в дальнюю дорогу. Мать собирала одежду, продукты, конверты. Теплилась надежда, что разрешат написать.
Вскоре его снова вызвали в сельсовет, где председатель Солтос, вручил новую повестку, переписанную на Семерич Ивана.
Когда Ваня вышел из дверей сельсовета, оглянулся на здание. Над сельсоветом развевался белый флаг с черным изогнутым крестом, свастикой. Долго смотрел он на чужой символ, стараясь понять, что же в Германии этой, как там? Что ждет его в дальнем краю?
Хотя грустный вернулся домой, а сердце билось спокойно: волю родителей выполнил, сестру укрыл, Софья остается дома, будет маме помощницей.
Мама пекла ему подорожники, пирожки с черникой, маслятами, орехами.
В воскресенье состоялась отправка. Иван явился в немецкую комендатуру, где уже ожидали завербованных немецкие грузовики. Многих забирали семьями, с малыми детьми, со стариками.
Грузовики отвезли всех на станцию Барановичи, где людей погрузили в вагоны для скота. В вагон посадили и автоматчика, у двери на принесенный деревянный стул. Остальные разместились на полу без удобств.
Состав, скрипя железом, тронулся. "Что там будет в Германии?", - думал каждый.
Ехали двое суток. На станциях двери открывали, чтобы проветрился вагон, но выходить не разрешали.
Наконец граница. Сразу всех выгрузили в распределительный пункт рабочей силы, где каждому человеку присвоили номер.
После пришили на одежду белые тряпочки с цифрами номера, только после этого повезли дальше. Ни обеда, ни чая, ничего.
Доехали до города Берлина, там вагон сильно опустел, рабочих высаживали. Теперь на станционных остановках забирали одного за другим. Наконец Ваня увидел надпись над крышей очередного вокзала:" Краймельсонгин."
Часовой подтолкнул Ивана к двери:" Вэк!" "Выходи!"
Белорусский паренек впервые ступил на землю Германии...
У вокзала стояли немецкие хозяева, они называли номера рабочих. Ванин номер выкрикнул полный мужчина, с седыми волосами и железными очками. " Я теперь твой хозяин!" сказал он Ивану.
Оказалось фамилия хозяина Шадо, имя Карл, родом он из баронов, разорившихся в далекие времена.
Хозяин держал под узду каурого коня, рядом стоял молодой человек, в жилетке и пестрой рубашке с велосипедом. Это был слуга Ганс, он тоже работал у барона Шадо.
Карл Шадо приветливо улыбался белорусскому парню Ивану, но тому было не до улыбок: двое суток из дома, двое суток уже не пил досыта воды.
" Можешь прокатиться на велосипеде!" разрешил приветливый хозяин.
Иван осторожно отказался, лучше пешком. Подошли к зданию столовой, немецкой харчевне. Карл Шадо пригласил Ваню зайти внутрь, сесть за маленький белый столик. Они сели рядом. Хозяин заказал обед и три кружки черного пива, себе, слуге и Ивану. Обед подавали из двух блюд: гороховый суп с курицей и говядина с белой свеклой..
На всю жизнь запомнил Иван тот обед после двух дней пути от немецкого барона Шадо.
После обеда отправились в сельское поместье барона, оно размещалось на окраине станционного поселка. Сразу за землями барона Шадо начиналось другое государство, Франция. Граница не охранялась, была чисто символической, обозначенной столбами и знаками. На территории Франции тоже правили фашисты.
На следующий день белорусский раб, Иван Семерич, приступил к своим обязанностям.
"Главное, порядок в делах, ОРДНУНГ!" пояснил ему хозяин.
Порядок был следующим: подъем в шесть утра, уборка фермы от навоза, мытье рук, переодевание, дойка пяти коров, процеживание молока, вынос фляг за ворота, на специальную полку. Затем еще прибавлялось кормление птиц, кур, уток, индюков, гусей. Далее шла выдача корма коровам и поросятам, поездка на рабочих быках в поле, пахать, сеять или жать.
Все работы делались вручную. Обед привозил сам хозяин прямо на поле, в термосе.
Хозяин кормил хорошо, качественными продуктами, даже давал компоты и варенье.
Вокруг усадьбы благоухал фруктовый сад, пышно росли такие же плодовые деревья, как и на родной земле Ивана, только было больше груш.
Первый месяц работы хозяин и его жена Фрида напряженно следили за Иваном. Со второго месяца предоставили ему полную самостоятельность, но предупредили: "Вздумаешь убежать, повесят нацисты!"
Действительно, Ваня видел однажды на дороге грузовик с раскладной виселицей, на ней вешали беглецов.
Хозяин стал обучать Ваню работать на машинах: электродробилке зерна, электрорезке кормовой свеклы, электромойкой овощей и стиральной машиной.
Он требовал, чтобы Ваня стирал регулярно полотенца для ухода за выменем немецких коров, а также стирал свою одежду, выглядел чистым и ухоженным.
Вскоре хозяйка Фрида позволила написать письмо в родную деревню Морач, даже отнесла письмо на почту Вабер в деревне Нидермерлих.
Хотя все было неплохо, белорусский парень не доверял немецким хозяевам, ожидая подвоха.
Уж больно свежи были впечатления от оккупации родной деревни, когда немецкий порядок обрушился на головы несчастных белорусов. Возможно тот порядок и неплохой для немцев, но белорусам угрожал гибелью.
Скромный Иван стеснялся разговаривать с хозяевами, всегда молчал, только в чистом поле, занимаясь пахотой, иногда пел родные песни. Сердце наполнялось недолгой радостью музыки милых дубрав, звоном белорусских родников, птичьими голосами.
Однажды увлекся Иван песней и не заметил, как конная бричка остановилась у обочины проселка, рядом с полем. Это привезла ему обед на пашню сама хозяйка Фрида, но не одна, а с юной дочерью Жизель. Ласково беседовала с белокурым пахарем хозяйка, не спускала с него глаз нарядная Жизель...
Иван чувствовал симпатию молодой девушки к себе, но не хотел переступать черту, не желал. Часто стояла в глазах виселица у сельсовета, молодой и красивый Грицай в красном кушаке... Нет, никогда, ни за какие блага не поверит он немцам!
Однажды вернулся он с пашни поздно, медленно въехал в хозяйственный двор с плугом и стал распрягать быков. К нему спешила служанка, кухарка Роза: " Иван! Все ждут тебя на поминки сына барона, погибшего в России. Он воевал под Москвой!" Медленно шел он к хозяйским хоромам, не зная, что и думать.
Барон сидел за столом, уставленным напитками и закусками. В переднем углу, рядом с распятием, висел портрет молодого немецкого парня в летной форме. Карл Шадо приветливо поздоровался с работником, указал, где ему сесть. Иван в душе ждал самого ужасного, молчал.
Католический священник сказал речь на немецком языке, прочитал молитву в честь погибшего. Затем все приступили к трапезе, за столом были все рабочие барона, даже и кухарка Роза. Когда поминальный ужин закончился, растерянный Иван остался за столом, ожидая расстрела. " Я думал, они прямо сейчас расстреляют и меня на отместку невестке!"
Но этого не случилось, снова потекли дни, похожие друг на друга... И вдруг пришло письмо из Белоруссии, от родной матери Вани! В письме сообщалось, что в Германии находиться двоюродный брат Вани, указывался и адрес. Когда Ваня прочитал письмо хозяйке Фриде, она сказала:" Это близко от нас, в часе езды."
Карл Шадо разрешил посетить родственника, даже позволил взять велосипед для поездки. Ваня не знал, что и думать от радости. Подстригся в сельской парикмахерской, одел наутюженную одежду, взял месячный заработок. Хозяин платил в месяц двадцать пять марок, сохраняя деньги в своем сейфе.
"Счастливый выехал я со двора, взяв карту дорог у хозяйки Фриды. День стоял осенний, но теплый, солнечный. Дорога была асфальтной с толстым покрытием и на две полосы движения, очень хорошая дорога. Гитлер любил качественные автомагистрали, следил за их состоянием.
Вдоль дороги красиво росли плодовые деревья, груши, яблони, грецкие орехи. На фоне зеленой листвы особенно привлекательно выглядели груши, яркие, нежные, светящиеся солнечным соком. После пережитого все казалось райскими плодами.
Не выдержал я! Остановился и сорвал несколько штук , еще и в карманы спрятал. Не успел поднести грушу ко рту, раздался свисток, трель полицейской машины. Подъехала полиция, стали спрашивать, кто такой и куда держу путь. Объяснил я все, рассказал, что отпустил меня Карл Шадо к двоюродному брату в соседнее поместье. " Никогда не бери то, что не принадлежит тебе!" Сказал мне полицейский, но разрешил продолжать путь.
Встретился наконец Иван с родственником, который тоже работал на немцев, но с более плохими условиями. Отдельной комнаты ему не дали и кормили хуже, почти не одевали. Брат поделился с ним пиджаком, поменялся рубашкой.
Вместе посетили мы с ним немецкую пивную, посидели за кружками черного, густого пива. Громко говорить боялись, больше молчали. Ему тоже разрешили писать домой, деревенские новости он знал почти все.
Всем молодым работникам хотелось сбежать от всех этих немцев, но они боялись за свои семьи, если не найдут беглецов, могут расправиться с нашими родителями Приходилось всем терпеть и верить в неминуемую Победу..
Вечером мы расстались, обнялись на прощанье, поцеловались." Может и не увидимся снова!"
Когда белорус вернулся к хозяину, он уже все знал про сорванные груши, полиция была у него в поместье. Оказывается его заставили заплатить штраф в размере двадцать пять марок."
-Вычту их из твоего заработка!" Сказал Карл Шадо, а белорус и не спорил.
Прошло два с половиной года. Хозяин успешно торговал сельскими продуктами: молоком, сливками, лучшим мясом свинины, говядины, птицы. Пареньку исправно платил двадцать пять марок в месяц, давал старую одежду и кормил трижды в день.
Однажды юноша напился из колодца, возвращаясь с поля. Захотелось вспомнить Родину, холодной колодезной воды попить. Но что тут началось! Прохожие кричали, отговаривали чистое ведро ко рту приблизить! Оказывается, немцы сырую воду не пьют, болеют после нее.
Вскоре начались бои и в нашей местности, война заканчивалась, близилась победа. Освободили нас американские войска. Всех освобожденных собрали в лагере для перемещенных лиц. Долго агитировали уехать в Америку, остаться в Германии, но мне это не подходило, я мечтал о своей Родине, ничего не хотел.
И через два месяца пребывания в лагере, я выехал на Родину. Теперь поезд летел быстрее ветра, через полтора суток оказались в городе Львове. На перроне играл духовой оркестр, праздничные девушки встречали освобожденных. Радости не было границ! Мы танцевали прямо на шпалах вокзала и перроне.
Но домой советские власти нас не пустили, отправили восстанавливать разрушенный Донбасс, поселок Краснодон.
Только через два года после окончания войны, встретился с матерью, приехал в Морач. Вскоре услышал про строительство в Сибири, решился поехать... Да и сорок лет с лишком здесь проработал!
В Сибири же проживают и дети Ивана Даниловича, человека, совершившего гражданский подвиг, принявшего к сердцу боль сестры, ушедшего в неметчину за сестру. Мужеству достойных людей наш поклон!
А спустя много лет так пригодилась обедневшим старикам помощь из Германии, возмещение за рабский труд и пережитое испытание. Вернулось к ним счастье откуда не ждали в последние годы трудной и долгой жизни, нашла их награда за подвиг брата, ушедшего в Германию за сестру.