Хозяин своей мечты

Федор Иванов-Лопутин
Он мечтал о "Волге" и, непременно, самого последнего выпуска. Машины любил     с детства. Так, как может быть, как автомобили, ни одного человека не любил      в жизни.  Считал их воплощением законченности, совершенства, полезности, тех качеств, которых очень не хватало ему в окружающей действительности,           в непростых человеческих отношениях.      

Уважение к технике глубоко укоренилось в его душе и потеснила  эмоциональную сферу. Зачем нужны эмоции  токарю высшего разряда, сильному, умелому человеку? И без них, все у него получалось, за что бы ни взялся. Высокие материи интересны бездельникам, тем, кто работать не хочет или не может.

Вспоминал он тоже редко, хотя память имел отличную.  Что вошло туда, то уже не выходило. Так, на всю жизнь, запомнился ему случайный  разговор, услышанный    в электричке. Два интеллигента спорили взахлеб, с наслаждением, так как умеют спорить  только люди умственного труда!

Один из них, лысый и сухощавый, был особенно  многословен:
"Послушайте! Почему   вы  думаете, что человеку, достигшему определенного  уровня достатка, не потребуются  все новые и новые материальные блага? Жадность, алчность, корысть — есть ли им предел?!  Не захочет ли завтрашний человек колонизировать космос, прикупить небольшую планету, как сегодня некоторые субъекты покупают острова? 

Только культура может выставить свой заслон  на  пути духовного  вырождения человечества; душа его напоминает мне дырявую копилку, куда веками вкладывают сокровища  разума, добра,  веры, наконец! 

Каков же результат? Войны, насилие,  ненависть, утрата человечного смысла жизни, отличающегося от смысла зверя.  Мерзавцы старательно репродуцируют себя во все последующих поколениях; добро и зло колеблются на чаше весов… Сколько им еще качаться на  качелях эпох, от неба до преисподней?!"

Другой пассажир, длинный и грустный,  в мятом костюме, ответил:
"Да! Вы правы, история человека на земле трагична и только на миг высвечивается лучами солнца, чтобы  снова скрыться в тумане…

Но именно поэтому человечеству, как воздух, необходим добрый порядок вещей. Ведь люди ко всему привыкают и приспосабливаются, не так ли?  Вовсе не нужно, чтобы  все немедленно  превратились в ангелов. Да никогда и не превратятся! Лишь бы  почаще встречались нам  светлые головы и чистые души… Но… Увы!"

"Болтуны!" — подумал он тогда  с неожиданным раздражением. —
"Они никогда ничего не имели, кроме длинных языков. А я хочу иметь, владеть    и распоряжаться! Свое, не чье-то иметь, пусть даже народное, государственное   и общественное! 

Дом большой желаю внукам оставить. Большой и высокий, пятистенный, чтобы век стоял; чтобы внуки говорили: "Деловым стариком был наш дед: дом срубил, яблони посадил, счет в сберкассе оставил, такой, что не стыдно делить!  Он не всегда был там, где труднее, и не всегда там, где легче,  но всегда там, где больше платят! С принципами был человек!"

…И вот, торжествуйте, наследники! Сбылось!  Явилось! Он выехал за границу,     в далекую и жаркую страну, где  провел два  нелегких года.  Скучал, конечно,  как и все там скучали: по друзьям, черному хлебу и селедке, но эти неприятности легко забывались, потому что все его существо, всю его внутреннюю подоплеку занимал счет денег и ожидание  дня получки.

Изо всех заморских чудес его больше сего привлекал рынок, просторный,  залитый солнцем,  шумный, многокрасочный. Там, перед смуглыми продавцами  лежали зеленые, красные, желтые горы  экзотических плодов: папайи, авокадо и манго…

На рынок он ездил по субботам вместе с женой, оберегая ее от нападений  городской шпаны и отгоняя нищих, еле живых от истощения,  мальчишек и девчонок, со всех сторон тянувших к нему  темные, невероятно худые руки. Между детьми    и его милосердием (кто знает, возможно, он был  милосерден: ведь в  нас столько всего  скрытого, нереализованного!)  стояла его мечта, мечта стоившая денег,   и немалых…     А всех все равно не накормишь…

Впрочем, иногда ему приходила в голову совершенно непозволительная мысль: он мог бы все же помочь этим маленьким закваскам жизни, которые тоже имеют право мечтать, пусть не о машине, а, всего лишь, о кусочке хлеба и крошке сахара.  Всем не поможешь, это верно,  но двум-трем, наверное, можно: деньги оттопыривают карман. К тому же, он из России, где накормить голодного считалось испокон веков и долгом, и радостью…

Но его рука автоматически нащупывала и доставала из кармана самые легки, мелкие монетки и швыряла их в глубокие, голодные, веселые глаза детей!  Как же умели  они веселиться на своем тарабарском острове!

…Пролетело время, и он  вернулся на родину. Однажды вечером, он возвращался    в город, домой, по пустынному  загородному шоссе. Зеленый мяч лета  уже почти докатился до самого порога осени и замер в двух шагах  от крыльца. Приближалось бабье лето, чудесные осенние денечки. Он  ехал быстро, торопясь успеть        до темноты. В широкой устойчивой машине чувствовал себя таким же солидным,  широким, уверенным, сбывшимся —хозяином своей мечты.

Путь был хорошо знаком.  Дорога впереди поворачивала, и начинался населенный пункт.  Он слегка сбавил скорость и пошел на поворот. 

Вдруг раздался хлопок. Машину развернуло, и она боком заскользила на полосу встречного движения. Он инстинктивно,  что было сил,  крутанул руль вправо     и почувствовал, как чудовищно медленно растягивается время: прямо на него неслась невесть откуда прилетевшая  машина.

В последний миг водитель встречного автомобиля сумел проскочить мимо,          а его "Волга" перевернулась и на крыше съехала с откоса дороги.

Врачи спасли ему жизнь, хотя вначале никто не верил, что он выкрутится.      Да  и сам он не верил…

В редкие минуты,  сознание  вспыхивало в нем и из пестрого ковра  воспоминаний выдергивало самые яркие лоскутки:  яркий свет, базар и детей  с голодными веселыми глазами среди изобилия фруктов…

В эти минуты он успевал делать чудесные открытия! Мир точно перевернулся в нем. Из круглых, квадратных и треугольных  множеств,  из бесконечности несовершенных им поступков, он жалел лишь об одном не случившемся  в  жизни: когда он мог  помочь и не помог; мог понять и не понял, что настоящей целью   была вовсе не машина, а совсем другое: делиться, дарить, давать,  и не просить о возвращении долга, и забыть все это, и вспомнить снова среди блестящего стерильного блеска  кафельных плиток реанимационного отделения одной из московских больниц…