В задумчивости я натолкнулся на Минодору, в одиночестве возвращающуюся из бани. Распаренное лицо её ещё сохраняло следы хорошего пара.
-- Что с тобой?
-- Да, задумался что-то. Закончил все работы.
-- И ведь опять без обеда? Ну-ка, пошли ко мне. Хоть чаю попьёшь.
Мы столкнулись с ней совсем рядом от тропинки из деревни. Я взял у неё узел с одеждой, и мы повернули к ней. Прошло немало времени, я отвлёкся на Минодору, но напряжение, зародившееся от созерцания очаровательной врачихи, не проходило. Хотя оно было не очень сильным, началась боль в мошонке. Поднимаясь на крыльцо, неловко шагнул, и меня пронзила боль. Невольно содрогнулся. Похоже, Минодора заметила это. Сразу за нами она положила палку-сигнал.
Я помог женщине снять её старенький зипун. Она смотала с головы шаль. Снимая шинель, опомнился, но было поздно. Бабка заметила выпирающую неловкость.
-- Саш! Ты что от меня так шарахаешься? Что мучишься? Не собираюсь я тебя захватить. Мне 60 лет. Ты во внуки мне годишься. Тут баб нет, а ты не мальчик, познал их. Сначала боли мучить будут, а потом и болезнь привяжется.
Говоря, она поставила на плитку миску с едой. Едва войдя в её кухоньку, я сел, чтобы не маячить неловкостью, да и в мошонке легче стало.
-- Ты делаешь людям печки, совсем не спрашивая платы. Просто, ты такой добрый. Я тоже ничего не беру. Мне жалко мужиков. Нет тут баб. А ведь без них башка у вас не так работать начинает. Я вижу, что тебе всё хуже делается. Ну, разгрузись, освободись от дурного груза. Чтобы не видеть старого тела, глаза зажмурь. Представь, что ты с той, о которой мечтаешь. Мне не надо этого. И без тебя хватает. Тебя жалко. Пошли.
От её слов, от не проходящего одурения, от медленно усиливающейся боли я потерялся, будто поплыл куда-то.
Минодора, тихонько подхватила меня за локоть и потянула из-за стола. По пути выключив плитку, завела в маленькую спальню с аккуратно заправленной койкой. Продолжая убеждать в необходимости предстоящего события, она умело и очень быстро сняла с меня мундир и трико.
-- Господи! Ну, что ж так издеваться-то над собой?
Увлекая за собой к койке, встала на неё на четвереньки.
-- Не гляди на меня. Забудь, что это я. Зажмурь глаза. Только не спеши – не молоденькая я, не успела подготовиться.
Подтянув длинный подол, освободила доступ.
-- Ты не сомневайся, никто там с позавчера не был. Не брезгуй.
Будто загипнотизированный её голосом, я влез на койку. Постель была жёсткой. Похоже, снизу были доски. Не посмотреть куда входить, я не мог. Половые губы женщины отличались от прежде виденных тем, что они были гранёной формы и были покрыты седыми торчащими волосками. Будучи сомкнутыми, они, возможно, создавали бы почти плоскую поверхность. Но разомкнувшись, походили на чуть раскрытые сложенные ладони.
Привычно проведя головкой между ними, я не почувствовал смазки, лёгкого скольжения. Женщина явно не была готова. Зато меня распирала похоть. Борясь с инстинктом и жалея её, я приткнул головку к углублению, соответствующую входу и тут же началось извержение. Женщина напирала на меня ягодицами, явно пытаясь сделать мне наилучшее ощущение, принять мои извержения. Сухие губы заворачивались внутрь, увлекаемые сухими стенками. Уловив конец первого выброса, она сдвинулась, почти освободив мою конечность, и неторопливо надвинулась до предела. Сперма теперь играла роль смазки.
-- Давай, милый, давай! Освобождайся! – громко шептала она, чуть двигая телом, играя внутренними мышцами.
Я чувствовал, что сильно упираюсь в дно, но бабка слишком хорошо разбиралась в мужских потребностях. Все её движения, все сжатия и расслабления были именно такими, какие требовало моё тело.
-- Не торопись. Отдохни так. Не всё ведь ещё. И не смотри на меня. Отвлекись. Расслабься.
Чуть остыв, я начал двигаться, ухватившись руками за широкую талию. Через несколько слоёв материи не чувствовалось, что её тело старческое. Лишь ощущалась большая подвижность кожи на теле. Минодора двигалась мне навстречу. Её движения снова были идеальными для меня. В том месте, где у молодых чувствовался твёрдый бугорок шейки матки, у неё было что-то, ощущавшееся язычком. По привычке, я слегка изменял направление, что у других ускоряло приход оргазма. Но скоро сам почувствовал его приближение.
-- Не надо так… - сдавленным голосом прохрипела женщина и сама закрутила таз в разные стороны, затолкала меня задницей.
И в тот момент, когда толкнув меня довольно сильно, она замерла, я не смог удержаться и выплеснул в оргазме первую порцию очередного семяизвержения. Дёргаясь и замирая, со стонами и охами мы задёргались в обоюдном совокуплении. И вновь, её движения и напряжения идеально соответствовали моим подсознательным потребностям. Наверно, иногда осознавая свои действия, она прогибала спину, но инстинкт вынуждал в забытии снова выгибаться. Мне даже не требовалось напоминать об этом.
-- Дурной! Мы ж для тебя тут делаем. Я стара для такого. – голос был сдавлен и устал.
-- Так плохо получилось?
-- Ты издеваешься? Я уж давно такого не помню. Чуть не умерла тут. Да не убирай! Не всё ведь выпустил! Расслабься, отдохни.
Подтянув под грудь подушки, она отпустилась на них, расслабив поясницу и вывернув устало зад. Я прямо-таки чувствовал, как совсем недавно врезавшаяся в пах мошонка медленно сползает вниз.
Отдышавшаяся и переставшая сдавленно постанывать, Минодора просунула под собой руку и потрогала снизу осевшую мошонку.
-- Не отдохнул ещё? А то и обед остывает, и время уходит. Темнеть начало. Говорят, волков тут видели.
Хотя я чувствовал, что она ещё напряжена, женщина коротко задвигалась, поднявшись над подушками на локтях. Освободившись от внутреннего душевного давления, от непонятного груза и от начинавшейся в паху боли, я уже с удовольствием и поднявшимся настроением задвигался, применяя вспомнившиеся приёмы и навыки. Отвисшая мошонки зашлёпала по бабкиному лобку. Она едва слышно застонала при каждом движении. Я «забродил» по всем достижимым уголкам её утробы, чувствовал края её одрябшей матки и напрягающуюся и оседающую плоть шейки. При малейшем приближении оргазма, начинал елозить по дну, чтобы отодвинуть оргазм. Я не осознавал, для чего так поступаю. Мне просто этого хотелось. Я не перестал так делать и тогда, когда Минодора забилась в моих руках и взвыла, пытаясь вырваться. Мне казалось, что ей не больно. И только когда она почти выбилась из сил, я с наслаждением излил оставшуюся сперму, которую она принимала даже яростнее, чем когда-то мои более молодые подружки.
Даже на карачках её качало. Распластавшись между выбившихся из-под неё подушек, она несколько минут только бурно дышала и со стоном выдыхала.
-- Давай… на бок… ляжем…
И снова понимая её, я опрокинулся вместе с ней на бок. А подсознанием понимал, что она не хочет освободиться от меня. Постепенно ожившие мышцы внутри её будто начали ощупывать, что же такое так издевалось над ней. Привычно охватив её спереди, я наткнулся запястьем на мягкую киселеобразную часть тела, не сразу осознав, что это её старческая отвисшая грудь. Охватив её пальцами, почувствовал внутри упругое уплотнение.
-- Не надо…, Саша! Тебе же… это не… приятно….
Уткнувшись лицом в её плечо, я всё же не отпустил попавшуюся часть. Помяв и погладив её, вдруг понял, что она даже не нижняя, а та, которая должна быть с верхнего бока.
-- Ты лучше больше не приходи. Я больше не выдержу такого.
-- Так плохо получилось?
-- Получилось? Да ты издевался над мной! Я за всю жизнь раза два такое испытывала. Я же не для себя на такой разврат иду. Для вас, иродов. Мне прок какой ходить с раздрызганным низом и сочащейся промежностью? Я уж года два простого оргазма не получала, а ты тут такое сотворил.
-- Извини, я так привык.
-- Да ладно уж. Что теперь? Главное, разгрузился. Месяца на два хватит?
-- Не знаю.
-- Ну, если сильно прижмёт, приходи. Только не издевайся так. Я же старая для этого. Всякий раз после бани я буду ждать тебя. А в другое время, извини, другим помогать буду.
-- Зачем, если тебе это неприятно?
-- Я такого не говорила. Тебе приятно людям печки делать? Какая тебе от этого корысть? И мне приятно. Это только тебе я навязывалась. Уж больно мне тебя жалко было. А остальные сами идут. А что старую утробу жалеть? Похоронят, всё сгниёт зазря. От человека только скелет остаётся да волосы. А тут хоть кто-то с благодарностью вспомнит. Встанем? Или тебе ещё надо?
-- Ты же, вроде, чувствуешь сама?
-- После такого не только чего-то, сама себя не чувствую.
Я поцеловал её в дряблую шею.
-- Не надо этого! Я потому мужикам так и даю, чтобы они рожу старую не видели. А там им без особой разницы.
-- Ну, извини, если чем обидел. Не знаю даже, как тебя отблагодарить.
Я чуть сжал в пальцах дряблую грудь, прижал локтем немного жестковатое тело будто покрытое сверху тонкой подвижной оболочкой и опять поцеловал в дряблую шею. Минодора всхлипнула и отодвинулась.
-- Ну, решай, что тебе надо? Запоздаешь ведь! – голос надтреснутый и чуть сдавленный.
Я потихоньку двинул на выход. Бабка затряслась и зашарила что-то под матрасом. Кинула мне белую едва живую от многочисленных стирок тряпицу. Когда, наконец, освободил её от себя, она содрогнулась всем телом и коротко взвыла. Всхлипывая, закинула за спину руку, отняла у меня тряпку и, не оборачиваясь, начала сама осторожно промакивать моё хозяйство.
-- Ну, ведь не насытился же ещё!
-- Хватит. А то много будет.
-- Ты полежи, отдышись. Я пока щи налью, пока хлеб нарежу.
Всхлипнув, она сползла с кровати, выпрямилась. Всё это время старалась отворачивать от меня лицо. Вдруг повернулась, приложилась к моей щеке губами и решительно вышла. Я слышал, как она долго шумела умывальником, и вдруг услышал, что грохотом язычка умывальника она заглушает сдерживаемый плачь. Одев трусы и трико, вышел к ней. При моём появлении она пару раз плеснула водой в лицо и повернулась к полотенцу.
-- Что ты? Не обманывай, больно было?
-- Нет. Молодость свою жалею. Выковырял ты своей дубиной такие воспоминания, которые я ещё в те времена забыла. Садись за стол.
Суетливо по-старушечьи она поставила тарелку и налила половником щи. Нарезала самодельный хлеб. Сев сбоку, подпёрла щеку кулаком и стал смотреть на меня. Я глянул в её лицо. Наверно, она была прежде пополнее. Теперь кожа вся покрылась морщинками, стала дряблой. Перебирая одну морщинку за другой по щеке ползла слеза.
-- Ну, что ты?
Протянув руку, я осторожно вытер слезинку.
-- Я же не велела на меня смотреть! Хорошенький ты какой! Наглядеться невозможно.
-- Да ну тебя! Обыкновенный.
Закипел чайник.
-- Я тебе заварку хорошую сделала. Она силы восстанавливает. Сахара всё равно нет, а она ещё и сладкой кажется.
Я надел шинель. Минодора схватилась за свою кошулю.
-- А ты куда?
-- Тебя проводить. Волки же!
Вынув откуда-то ружьё, повесила его на плечо, сунула в карман горсть патронов.
-- Ты ещё и охотник?
-- Нет. Не любитель я тварей жизни лишать. А стрелять умею.
Под её охраной прошёл до появления огоньков наших кораблей. Томила усталость, а она будто ожила от нашей близости. Пока шли, она кружила вокруг меня, то рассказывая что-то и показывая, то всматриваясь в сгущающуюся темноту, быстро отходя в сторону и появляясь из-за камня уже впереди меня. Чем темнее становилось, тем красивее становилось её лицо.
-- Теперь сам дойдёшь.
-- Тебя проводить?
-- Я же с ружьём. Не обессудь, если что.
Чуть обняв, она поцеловала меня в губы и, оттолкнувшись, быстро пошла в сторону деревни. Я заметил катившуюся по её щеке слезу. Пока среди камней виднелся её силуэт, я смотрел ей в след. Она так ни разу не оглянулась и не остановилась.
-- Товарищ лейтенант! Идите скорее в баню! Там сейчас так хорошо! И никого нет.
Согласившись, я зашёл сразу в баню. Париться не хотелось. Только помылся.
Здесь осень начиналась раньше, чем у нас. А в Мурманске, сказали, уже снег выпал.