ВОЕННЫЕ ИСТОРИИ (1941 – 1950)
ВСТУПЛЕНИЕ
Второго февраля мне исполнилось девяносто лет. С тысяча девятьсот двадцать
пятого года по нынешний две тысячи пятнадцатый всё, что происходило в моей большой
стране, а также в её малой части – городе Свердловске на Луганщине, где я живу уже
шестьдесят два года, прошло через меня как лично, так и опосредовано: и коллективизация, и сталинские репрессии, частично затронувшие семью, и война, и послевоенное восстановление мирной жизни, и работа: сначала на шахте имени Петра Войкова, без которой не мыслю своей судьбы, и затем – в городском плавательном бассейне.
И дожил я до страшных времён разрушения моей любимой страны – Советского Союза, а также – до нынешнего кровавого противостояния с теми силами, против которых воевал на фронте в годы Великой Отечественной войны. В моей голове не укладывается, как же можно было допустить возрождение фашизма на нашей земле, где в страшных сражениях с нацистами пролита кровь моего народа. Кстати, там есть и немалая доля крови моего погибшего на войне отца, есть и моя маленькая капля.
ГЛАВА 1
ЭВАКУАЦИЯ, ОККУПАЦИЯ И ОСВОБОЖДЕНИЕ
Мой отец был членом ВКП(б), настоящим коммунистом-бессребренником. В конце сорок первого года его неожиданно отправили в партийную командировку, в Алчевск, который тогда назывался Ворошиловском. Поэтому эвакуироваться из-под Дебальцево, из посёлка Чернухино, нам пришлось самостоятельно. Уезжали мы с матерью и сёстрами: родной сестрой Женей и двоюродной – Любой Сиволаповой. Я учился в Дебальцево, в школе №62, которая расположена на Первой Площадке города. Мы доехали поездом до станции Миллерово, что находится в Ростовской области, а оттуда пешком направились в слободу Верхнемакеевку Кашарского района. В общей сложности весь путь составил не меньше семидесяти или даже восьмидесяти километров. В этом селении было целых два колхоза: имени В.М. Молотова и имени Ф.Э. Дзержинского. Там я стал трактористом, и там же пережил оккупацию. Я уже писал об этом периоде, поэтому расскажу только о том, как мы с мамой и сёстрами встретили отца.
Оккупация закончилась, нас освободила Красная Армия. Под Сталинградом наши войска перешли в наступление, через Верхнемакеевку после освобождения хлынул поток раненых. Отца в бою легко ранили в руку, и поэтому он мог идти пешком. Тяжелораненые ехали на подводах. Рядом находился хутор Вяжа, и там располагался госпиталь, и именно туда командование направляло раненых красноармейцев.
Мы жили в сельском доме бабушки Федоры. Она нас называла «вакулированными» (эвакуированными).
На лечении отец пробыл около месяца. По выздоровлении он снова ушёл воевать. Его воинская часть вела бои недалеко от слободы, рядом с городом Миллерово. Оттуда от отца пришло письмо, и оно до сих пор хранится в нашей семье. В письме он спрашивал, как звать нашу хозяйку, Федору, по отчеству, а то он привык её называть только по имени, и это считал неудобным.
Отца ранили вторично под станицей Митякинской, что стоит на берегу Северского Донца. Ранение, очевидно, оказалось серьёзным, ведь его направили на излечение в тыл. Санитарный поезд, на котором везли раненых, недалеко от Саратова попал под бомбёжку немецкой авиации. Ни среди убитых, ни среди живых отца не оказалось.
Здесь я позволю себе нарушить последовательность изложения событий, и расскажу историю, случившуюся уже после войны. В начале пятидесятых годов я оказался проездом на станции Дебальцево. Иду по перрону и вдруг вижу вдали знакомую фигуру. Мужчина, шедший впереди, спиной ко мне, и походкой, и фигурой до боли напоминал отца. Некоторое время я шёл за ним, не решаясь приблизиться. В конце концов осмелился и догнал мужчину. Взглянул ему в лицо и обомлел: отец! Точно таким я запомнил его в конце сорок второго года, в Верхнемакеевке. Казалось, он не изменился, не постарел, хотя прошло десять лет. В голове роились разные мысли. Закипела обида, мол, как он мог бросить семью, жену, детей? Я рывком остановил мужчину, схватил за рукав. Слова уже хотели сорваться с губ, но что-то сдержало меня. Вдруг не он? Человек опешил и даже, показалось мне, испугался. «Отец?» – спросил я неуверенно. Он внимательно посмотрел на меня. Я понял, что ошибся: взгляд, движения рук, то, как он повернул голову – всё чужое. Для очистки совести я попросил его показать документы, хотя не имел на это никакого права. Мужчина, наверно, понял, в какой я оказался ситуации, и вынул из кармана шинели документы. Я их рассмотрел внимательно и понял, что ошибся. Этот человек был на десять лет моложе отца. Да, он казался таким, каким я запомнил отца в сорок втором году. Но с тех пор прошло десять лет, и отец, будь он жив, должен был измениться, постареть, его виски покрылись бы сединой.
Мужчина забрал документы, похлопал меня по плечу и сказал:
– Извини, парень, но я не твой отец. У меня свои дети, и я их очень люблю.
И он ушёл. Я долго смотрел ему вслед. Походка отца, спина отца. Даже сапоги на нём были такие же, как тогда, в сорок втором, немного искривлённые наружу. Именно в тот момент я окончательно понял, что отца больше на свете нет.
ГЛАВА 2
ПРИЗЫВ В КРАСНУЮ АРМИЮ. ПЕРВАЯ «УЧЕБКА»
Меня призвали в ряды Красной армии в январе сорок четвёртого года, из слободы Верхнемакеевки. Провожало нас, нескольких юнцов, всё село. Мать плакала навзрыд: она совсем недавно потеряла мужа, и вот теперь на войну уходит её единственный сын. Не знаю, как её оттащили от меня – я, по-моему, почти потерял сознание.
Всех новобранцев отправили в Миллерово, на сборный пункт. Там нас посадили на поезд и повезли в Ростов-на-Дону. Сразу бросилось в глаза, что город был сильно разбит.
Нас направили в учебную часть, так называемую «учебку», в посёлок Персиановку, где находился Аграрный институт. В его зданиях и расположилась «учебка». Обучение солдатским премудростям длилось недолго – около десяти дней. Внезапно, не объявляя о причинах, нашу учебную часть подняли по тревоге и повели пешим ходом в Ростов-на-Дону. Мы думали: ну всё, нам «светят» отправка на фронт и бои. В Ростове нас рассадили по товарным вагонам, но вместо западного направления повезли куда-то на юг. На одной из остановок прочли название станции – «Кавказская». А поезд всё ехал и ехал, останавливаться не собирался. Проехали Кавказские горы – лесистые и очень красивые даже зимой. Наконец остановка. Выглянули – станция Туапсе. Потянуло запахом моря. Я никогда не бывал на море, и наконец его увидел, когда поезд повернул на юг. Росло недоумение: куда это нас везут?
ГЛАВА 3
КАВКАЗ. ВТОРАЯ «УЧЕБКА»
Море потрясло. Бескрайние просторы, солоноватый ветер, мощные водяные валы, накатывавшие на берег – всё внушало уважение и трепет. Поезд шёл по самому краю гористого берега. Проехали Дедеркой и Шепси. На станции Аше остановились. Накрапывал дождь. В теплушке, продуваемой насквозь, стало зябко и неуютно. Раздалась команда покинуть вагоны.
Нужно сказать, что обмундирование нам в Персиановке не выдали. Из одежды на нас было только нижнее бельё. На дворе стоял февраль. Юг, конечно, но температура воздуха не поднималась выше десяти градусов. Да ещё и ветер с моря. А мы в кальсонах. Неуютно. В таком виде мы построились и направились в сторону от моря, вверх по грунтовой дороге. В пути, конечно, согрелись, но не сильно. Пришли в какое-то село, названия теперь не припомню. Вокруг горы. Помещение, которое нам отдали под казарму, прежде принадлежало школе. Имелось футбольное поле, в землю вкопаны спортивные снаряды. Школьная котельная находилась в довольно приличном состоянии, лес вокруг стоял стеной, так что вскоре у нас появилось тепло.
Расскажу о том, во что мы были одеты. Ноги оборачивали в обмотки. Это такие большие портянки, почти до колен. Ступни ног мы всовывали в кирзовые ботинки, толстые и «дубовые». Шнурки ботинок, кожаные и очень длинные, крепко оборачивались, крест-накрест, вокруг ног, предварительно укутанных в обмотки, и завязывались на бант. Брюк не выдали, вместо них надевали исподнее, то есть кальсоны. Спереди, на мотне, они не имели пуговиц, и мужское хозяйство свободно болталось внутри кальсон, так как трусы нам не полагались. В таком непрезентабельном виде мы ежедневно маршировали на плацу, пели песни, а наше мужское достоинство, вываливавшееся из кальсон, при желании обозревали все желающие. На плацу рядом с командиром часто любила стоять его жена. Стояла и улыбалась.
Около Туапсе мы пробыли не дольше месяца. В середине февраля наконец-то выдали обмундирование, не новое и некомплектное. немного погодя мы друг с другом стали меняться – то брюками, то гимнастёркой, подгоняли по себе, чтобы хоть как-то нормально выглядеть. Помню, что иногда ходили в горы. Начальство посылало в лес по грибы, а они здесь росли даже в феврале. Находили также и неубранный вовремя кизил. Всё шло в солдатский котёл. Вообще, этот месяц на Кавказе в моей памяти отложился как не самое плохое время.
Но однажды нас подняли по тревоге и в срочном порядке направили снова на станцию Аше. Там уже стоял поезд, мы быстро в него погрузились и поехали через Туапсе на север. В вагонах говорили, что нас всё-таки везут на фронт. Но от станции Армавир поезд повернул не на северо-запад, а на юго-восток.
ГЛАВА 4
ЧЕЧЕНО-ИНГУШСКАЯ АССР
На станции «Грозный» вагоны загнали в тупик. Прозвучала команда покинуть поезд с винтовками и автоматами. Мы построились и колонной пошли пешком за город, в сторону районного центра Ведено. На пути движения повсюду висели большие плакаты, на которых издалека виднелся текст, что, мол, местное население приветствует Красную Армию, приехавшую к ним на манёвры.
Но мы пришли не на военные учения, а для выселения мирных чеченцев. Переселение людей из исконных мест проживания на чужбину происходило очень страшно, и мной, совсем ещё юнцом, запомнилось на всю жизнь.
В Веденском районе нами командовал полковник, ещё в «учебке» назначенный на должность командира полка.
Полк рассредоточили по аулам.
Выселение происходило следующим образом. Мы заходили в закреплённый за подразделением населённый пункт ночью. Грузовые автомобили с кузовами, укрытыми брезентовыми тентами, окружали селение и остановились таким образом, чтобы кабины смотрели на аул. Затем включали фары. Приставленные к нам «особисты» с помощью мегафонов приказывали всем жителям селения, независимо от возраста, покинуть дома и садиться в кузова машин. С собой горцам разрешалось брать только личные вещи и немного еды. На сборы отводился один час. Естественно, поднимался шум. Я слышал женский и детский плач. Мы стояли у машин молча, с оружием наперевес.
Затем всех людей свозили в местную школу и распределяли на несколько дней в учебных классах. Школа находилась в горном ущелье. Нас расставляли таким образом, чтобы здание хорошо просматривалось.
Здесь я впервые увидел трупы. От выпущенных из огнестрельного оружия пуль полегло несколько наших солдат. Со времени немецкой оккупации республики у местных жителей осталось на руках немало оружия и боеприпасов, и не все их сдали, хотя приказ о сдаче довели до чеченцев заранее.
После этих убийств нам разрешили заходить в пустые дома в поисках спрятанного оружия. Не возбранялось употреблять в пищу всё, что находили из съестного в домах, в том числе кукурузные лепёшки, испечённые в тандырах и во множестве складированных в особых местах: наверно, это были запасы семей на чёрный день.
При отправке чеченцев на восток, в Казахстан, я не присутствовал, но знаю, что для этих целей власти задействовали несколько специальных эшелонов, в которых использовались крытые вагоны старого типа, восемнадцатитонные, так называемые «столыпины».
Причину выселения чеченцев командование объяснило следующим образом: по их словам, население Чечни во время немецкой оккупации поголовно уничтожало коммунистов и евреев, а после расстрелов специальные команды, тоже состоявшие из чеченцев, закапывали убитых в длинных и широких противотанковых рвах.
ГЛАВА 5
ЗАПАДНАЯ УКРАИНА. ПЕРВЫЕ БОИ. КОНТУЗИЯ. ГОСПИТАЛЬ
В Чечне мы пробыли недолго, около двух месяцев. Так же неожиданно наш полк ночью подняли по тревоге, и с полной выкладкой мы совершили марш-бросок на станцию Грозный. На подъездных путях уже стоял поезд, мы быстро погрузились и двинулись на запад. Каждый думал: «Впереди война. Что она мне готовит: быструю смерть, страшное увечье, или, в случае удачи, – жизнь и возвращение домой?»
В этот раз предчувствие нас не обмануло. Мы ехали на фронт. С каждым километром попадалось всё больше следов недавних боёв – сгоревшая техника, разбитые строения, тянуло гарью пожаров.
Поезд остановился недалеко от Тернополя. Название станции за давностью лет позабылось. Мы выгрузились, и пешим порядком в полной тишине отправились на позиции. Нас принял старший офицер в звании подполковника – ему поручили расположить новобранцев повзводно в блиндажах, представлявших из себя вырытые в земле довольно обширные помещения, перекрытые накатом из брёвен и присыпанные землёй.
На третий день нас подняли по тревоге и повели в бой – освобождать Тернополь. Стоял апрель, потеплело, но сырость осталась. Я шёл во второй или даже третьей волне наступающих, даже, помнится мне – в оцеплении. Это потому, что нами, как необстрелянными, командование решило не рисковать.
Было не по себе.
Наша артиллерия хорошо поработала, оглушила и деморализовала немцев, но одновременно появились завалы из разрушенных зданий, довольно высокие и широкие, а за ними укрывались фашисты и обстреливали нас из автоматов. Общее впечатление от Тернополя (тогда он ещё носил название – Тарнополь) – город весь разрушен, на человеческое поселение не очень похож, только кое-где торчали старинные толстостенные здания, которые не смогла уничтожить артиллерия.
Против нас немцы выставили части дивизии СС «Галичина», состоявшие в основном из местного, западно-украинского населения.
Я увидел, что прямо на меня в полный рост идёт противник, полностью экипированный, с сапёрной лопаткой на боку, в руках держал винтовку немецкого образца с трёхгранным штыком, и кинжал. Наш штык четырёхгранный, поэтому от немецкого отличался легко.
Враг шёл на меня. Я находился в укрытии. Несмотря на это, он меня увидел и выстрелил. К счастью, промахнулся. В руках я держал карабин, заряженный пятью патронами. Прицелился и выстрелил. Гитлеровец упал, убитый наповал. Убитый оказался офицером СС, западно-украинского происхождения. Случилось это около вокзала, разбитого до основания, от него остались одни кирпичи, лежавшие грудой. Вот за этими кирпичами и произошёл бой. Этот случай у меня в памяти до сих пор, я даже сейчас вижу его в мельчайших деталях, точно он происходил вчера.
Когда дня через два вблизи Тернополя наша часть шла на марше, налетели немецкие бомбардировщики – «Юнкерсы». Одновременно из-за леса показались вражеские танки. Завязался бой. Начался настоящий ад. С нашей стороны работали пушки. Танки отвечали. Немцы казались не сломленными, боеспособными, и сражались отчаянно. Но всё-таки наши оказались сильнее, и потеснили врага. Несколько танков загорелись, остальные отступили. В это время совсем рядом разорвалась мина. Взрывной волной меня отбросило назад и присыпало землёй вперемешку с битым кирпичом.
Откопали меня спустя какое-то время. Сколько времени пролежал под землёй – не помню, так как потерял сознание. Очнулся только в госпитале. Правая часть тела приобрела ядовито-синий цвет.
Лечился я долго, функции правой руки и правой ноги восстанавливались медленно. Санчасть находилась в Тернополе. По излечении меня признали лишь частично годным к воинской службе. Последствия контузии не давали мне возможности впредь напрямую участвовать в боевых действиях.
За первые бои и ликвидацию чина СС мне вручили медаль «За отвагу». Но это произошло позже, после возвращения на службу.
Направили меня в воинскую часть, приданную полку МВД, занимавшемуся охраной города Тернополя. Мы исполняли роль своеобразной «инвалидной команды»: ремонтировали аэродромы, танки и другую технику.
ГЛАВА 6
СЛУЧАЙ
Помню один случай. На одной из пригородных железнодорожных станций вблизи Тернополя мы приводили в порядок разрушенные рельсовые пути. Нужно отметить, что во время работы на объектах наша часть пользовалась определённой свободой. Разрешалось «перекурить», поговорить с местными жителями, которые ходили через железнодорожные пути в ближайшее село.
Несколько раз около нас останавливалась молодая женщина. Она явно хотела выговориться, потому что её по комсомольской путёвке направили в это село издалека, из Киева. Она работала учительницей украинского языка и литературы, и жаловалась, что сельчане её не любят, и даже, по её мнению, ненавидят. Говорила, что очень хочет вернуться домой, к родителям. Она была не замужем, совсем молоденькая.
Через какое-то время мы заметили, что эта женщина перестала ходить мимо нас в своё село. Наверное, уехала домой, думали мы. Около школы располагался склад зерна. Там работал местный житель: он подметал полы на складе и подрабатывал в школе ночным сторожем. Я спросил его:
–Пан сторож, не знаете ли, где теперь находится приезжая школьная учительница? Что-то в последнее время мы перестали её видеть, а ведь прежде она часто ходила в село и обратно.
Он ответил, кланяясь:
–Нет, уважаемые паны солдаты, я не знаю.
Больше мы от него ничего не добились.
Рядом с нашей частью располагалась военная структура МВД. Её военнослужащие занимались охраной важных объектов, в том числе железнодорожных перегонов и станций. В их функции входило регулярное прочёсывание лесистых территорий, примыкавших к железнодорожным путям. Нашу часть иногда поднимали «в ружьё» для помощи внутренним войскам МВД. Мы обеспечивали более широкий охват прочёсываемой площади в здешней сложной, пересечённой и лесистой местности.
Однажды, во время исполнения такой рутинной работы, мы нашли в лесу нашу знакомую, школьную учительницу из Киева. Она была уже много дней мертва, а её полностью обнажённое тело неизвестные изверги прикрутили колючей проволокой к огромной, необхватной сосне.
Дело об убийстве учительницы расследовали компетентные органы, однако конкретных исполнителей этого жуткого преступления не нашли. Странно, но исчез и школьный сторож, во всяком случае, мы его с тех пор больше не видели.
Говорят, что контрразведка арестовала много людей, подозревая их в пособничестве подпольным воинским формированиям бандеровцев. Говорили даже, что пожар в той самой деревне, откуда пропала учительница, и уничтоживший много домов, возник не случайно, но нам, простым солдатам, никто ничего конкретного по этому делу не сообщал.
Хочу сказать несколько слов об отношении к нам местного населения. На западе Украины немало жителей относилось к солдатам Красной Армии нормально, они помогали военным в мелочах, носили нам свою сельскую еду, и ничего не боялись. Но мы замечали и других людей, явно нас не любивших. В основном это были родственники солдат и офицеров частей, воевавших против Красной Армии в соединениях УПА (Украинской повстанческой армии) и в немецкой дивизии СС «Галичина».
ГЛАВА 7
ИСТРЕБИТЕЛЬНЫЙ ОТРЯД
После частичного излечения от последствий полученной контузии мне в санчасти выдали соответствующие документы. В течение некоторого времени пришлось нести службу в так называемой «инвалидной команде», о чём я уже упоминал. Но через некоторое время, после очередной медицинской комиссии, меня признали годным к несению службы в более боеспособных частях. Так я попал в так называемый «истребительный отряд», представлявший из себя полу-милицейское формирование второго эшелона численностью до батальона. Этот отряд часто получал задания по охране подступов к местам зачистки контрразведкой освобождённой территории Украины от враждебных вооружённых групп. А групп этих осталось немало. Они действовали в основном в лесах и на пересечённой местности, а также в предгорьях Карпат. То тут, то там они совершали вооружённые вылазки и терроризировали население. Части МВД после получения агентурных донесений часто накрывали места скопления бандитов, и вызывали нас для помощи в оцеплении района проведения боевой операции. Теперь этих головорезов называют Украинской повстанческой армией, но собственно армией она не являлась. Это были мелкие отряды численностью не более двадцати или чуть более человек каждый.
Расскажу об одном, наиболее запомнившемся бое, сомом настоящем сражении. Стояло лето. Нас подняли ночью. Прозвучала команда: «В ружьё!» и через пять минут мы уже тряслись в тентованных грузовиках. Чувствовалось, что дорога поднимается в гору. По тому, что в воздухе повеяло сыростью, стало понятно, что машины въехали в лес. Через полчаса прозвучала команда спешиться. Дальше около часа пришлось идти пешком. Стало светать. Шёпотом передали команду перестроиться в цепь на расстоянии видимости друг от друга. Мы шли тихо, стараясь поменьше шуметь. Наконец передали по цепи приказ остановиться и залечь. Вокруг рос смешанный лес, и мне пришлось лечь не на тёплую хвою, а на холодные листья и траву. Сразу заныл плохо залеченный правый бок.
В полной тишине вдруг раздались одиночные выстрелы. В ответ прозвучали короткие автоматные очереди. В лесу стало совсем светло. Между деревьями далеко впереди замелькали человеческие фигуры. Они бежали, не разбирая дороги, прямо на нас. Послышалось тяжёлое дыхание. Бандиты появились с запада и стали хорошо видны в лучах утреннего солнца, прорывавшегося сквозь листву и хвою деревьев. Их оказалось четверо, одетых не в нашу форму, и бежали они с автоматами, с ремнями, закинутыми за шею, а руки при этом лежали на оружии – немецких «Шмайсерах», без приклада. Внезапно вражеские бойцы остановились, видно, чтобы передохнуть и осмотреться. Как назло, кто-то из наших кашлянул, и этот звук заставил бандитов заметаться и сгруппироваться, образовав квадрат – спинами друг к другу. Один из них что-то крикнул и выпустил короткую очередь в то место, откуда прозвучал кашель, и, очевидно, попал в кого-то из наших, так как в ответ раздался стон. Я приподнялся. Под рукой предательски хрустнула сломанная ветка. Двое бандитов тут же развернулись и направили стволы автоматов прямо на меня. Но моя реакция оказалась более быстрой. Я приподнял ППШ и выстрелил первым. Бандиты упали, не успев сделать ни одного выстрела. Двоих других застрелили тоже. Не помню, что произошло дальше, как я вернулся к машине, как доехал до казармы. Руки дрожали, бешено стучало сердце. Больше на войне, да и вообще, я людей не убивал. Но эти три отнятые жизни я помню до сих пор.
Парень, которого ранили бойцы вражеского подполья, не выжил.
За убитых бандитов наград не давали, и это правильно.
Мне вскоре присвоили звание ефрейтора, а затем – младшего сержанта. Едва ли это произошло благодаря тому бою – просто время пришло для присвоения очередного звания.
ГЛАВА 8
В СЕЛЕ
Немного отвлекусь от рассказа о военных действиях. История, о которой расскажу, произошла немного раньше. Я только что закончил лечение от контузии в санчасти города Тернополя. Наша воинская часть ушла вперёд, фронт продвинулся на запад, а меня и ещё нескольких выздоравливающих, оставили в тылу. Пришлось немного поработать в так называемой «инвалидной команде», а затем для прохождения дальнейшей службы меня и ещё пятерых излечившихся после ранений и контузии бойцов определили в одно из сёл неподалёку от Тернополя, где располагалась воинская часть. Мы ещё не знали, что наш будущий отряд называется «истребительным», и пешком направлялись по пыльной дороге в сторону села. Стояла летняя жара, дорога оказалась долгой, в ногах чувствовалась усталость. Старший нашей группы предложил остановить бричку местных крестьян, и на ней доехать с относительным комфортом. На том и порешили.
Одна из бричек вскоре поравнялась с нами. На ней сидел чубатый немолодой гуцул и зорким взглядом следил за нами. Он прислушивался к нашему разговору и хмурился, поглаживая пышные усы. Я сразу понял, в чём дело. Мы беседовали на русском языке, и это крестьянину не нравилось. Наш старший попытался остановить гуцула просьбой подвезти нас хотя бы до окраины села, но тот слегка ударил лошадь кнутом, и бричка ускорила ход. Я решил взять дело в свои руки, и озвучил гуцулу ту же просьбу на местном наречии. Надо сказать, что за время службы на западе Украины неплохо стал разговаривать на здешнем диалекте украинского языка. Гуцул услышал родную речь и тут же остановился.
–Та звідки ж ти, хлопе? – спросил он меня с интересом.
Я назвал одно из сёл к северу от Тернополя. Я там действительно провёл довольно много времени, находясь на излечении в рядом находившейся санчасти.
Гуцул тут же разрешил мне и спутникам сесть на бричку. Так мы и доехали до места, а я всё это время непрерывно болтал с крестьянином, оказавшимся довольно приветливым человеком. Он даже предложил остановиться у него в хате, но нам предписывалось квартировать в местной школе – ведь стояло лето и здание школы пустовало, – поэтому пришлось отказать гуцулу, но я потом часто заходил к нему в гости, и его приветливая немолодая жена сразу ставила на стол самые лучшие угощения.
В селе оказалось немало молодых девушек и женщин. Да и мы, служивые, тоже находились в поре расцвета молодости. Прошло несколько дней, и местные девушки стали знакомиться с нашими солдатами. По вечерам, в свободное от службы время, то тут, то там около солдат начали мелькать девичьи фигурки в праздничных платьях. Родители не очень благосклонно относились к этим романам, поэтому свидания происходили вдали от хат, благо рядом с селом протекала порожистая речка, на берегах которой росли вековые ивы и кустился ольшаник.
Девушку, с которой я познакомился, звали странным для нашего слуха именем Домна. Солдаты – народ боевой, поэтому и я старался как можно быстрее добиться своего. Девушка в ответ на мои горячие порывы закрывала лицо – якобы в стеснении, – но при этом не мешала мне делать своё дело. Однако вскоре пришло разочарование: партнёрша оказалась холодной как бревно и никак не стремилась участвовать в процессе. Естественно, что и у меня пропало всякое желание продолжать. Домна сразу не поняла, в чём дело, но вскоре опомнилась, фыркнула, что-то сказала непонятное и обидное, оправила платье и гордо удалилась. Я испытывал досаду на себя и на неё, лицо залила краска, и стало почему-то нестерпимо стыдно, хотя понимал, что в происшедшем нужно винить скорее её, а не себя.
В течение нескольких дней я переживал свою неудачу. Но вокруг любовь цвела буйным цветом, наши солдаты, уже не стесняясь, ходили парами с чернявыми девчатами, и только один я бродил как неприкаянный. В конце концов мне это надоело, и я решил попытать счастья ещё раз. Каково же было моё удивление, когда все мои попытки сблизиться с девушками натыкались на их молчаливое, но дружное и твёрдое отторжение. Я поделился своим горем с одним из друзей, Алексеем, парнем их Херсона. Он усмехнулся и сказал:
–Коля, да просто твоя Домна растрезвонила по всему селу, что ты порченый, и у тебя нет мужской силы.
Это был серьёзный удар. Я вспыхнул, что-то ответил Алексею, – что, мол, сама она порченая, но что было делать? Так и мучился несколько дней в одиночестве и растерянности.
Через неделю командование отдало приказ помочь местному населению – накосить сена на зиму. За речкой буйствовали тучные луга с высокой травой. Рано утром, пока не сошла роса, наши солдаты, численностью до отделения, расположились в шеренгу от берега речки, и пошли косить по направлению к опушке леса. Косить я научился в эвакуации, в селе Верхнемакеевка Ростовской области. Работа шла легко, быстро и в охотку. За нами шли девушки, они граблями раструшивали скошенную траву, чтобы она быстрее просохла, а позже сгребали её в копны. За мной для работы с сеном поставили бойкую, крепкую и грудастую селянку. Она действовала сноровисто и быстро. Я едва успевал косить, а она ещё и подгоняла:
–Хутчиш, Миколо, бо ще година – і роса геть висохне.
И звонко смеялась, показывая ровные белые зубы.
Надо признать, что она меня всё-таки загоняла. Роса действительно сошла, и я на негнущихся ногах еле доковылял до ближайшей копны и со всего роста упал в неё. Рядом упал кто-то ещё. Я повернул голову направо и увидел рядом лицо моей напарницы-селянки. Она жарко дышала мне прямо в ухо и что-то очень тихо говорила, а потом вдруг порывисто обняла меня и… В-общем, дальнейшее я помню смутно. Когда всё кончилось, я понял, что оказался на высоте и ничуть не осрамился.
–Як тебе звуть? – спросил я девушку.
–Катря я, – ответила селянка.
–Ти божевільна, Катря, – только и мог вымолвить я.
Солнце поднялось высоко, начало припекать, но мы с Катей не могли остановиться, повторяя снова и снова своё молодое дело.
Вечером, проходя мимо, я слышал, как глядя мне вслед, шептались девушки:
–Ти ба, а Микола-то нормальний, і стоїть у нього як треба. Катря не збреше.
Я всё это слышал, и, не буду скрывать, приятное чувство гордости ровным теплом разлилось по всему телу.
ГЛАВА 9
ИЗМАИЛ
Война закончилась. Ранней весной сорок шестого года нашу часть перевели на юг, в Измаил. Меня направили на курсы шофёров, так как я уже имел удостоверение, дающее право управлять трактором. По их окончании в моё распоряжение предоставили грузовик ЗИС-5.
В это время по Дунаю из стран Европы в направлении нашей страны началось движение судов, кораблей и барж, заполненных разными грузами, в основном строительными материалами, кровельными покрытиями, оборудованием для заводов и фабрик. Всё это входило в послевоенные репарации от стран, проигравших войну, – в государства, её выигравшие.
Наряду с другими водителями мне предписывалось на военных автомобилях перевозить грузы от порта до ближайшей железной дороги, и там разгружаться. Дело монотонное, но нетрудное. Наряды на работу давали не только в порт Измаила, но также и в порт города Рени.
Интересно было наблюдать за тем, как наши офицеры обходили таможенные и пограничные «рогатки», чтобы из оккупированных стран переправлять на родину различный дефицит, в том числе легковые автомобили. Пару раз из барж выгружали ободранные немецкие «мерседесы» и «опели», на которых, казалось, не было живого места. После оформления необходимых бумаг этот утиль всего лишь за неделю превращался в лакированные престижные иномарки. Местные умельцы быстро наладили ремонт и покраску трофейной автомобильной техники, а здешние соответствующие органы за вознаграждение выдавали новым хозяевам новенькие документы.
Чего только мы не насмотрелись! А заодно научились «левачить», зарабатывать и себе, и товарищам по службе живую копейку, которую использовали в основном для покупки подарков, посылаемых домой своим родным. Мы знали, что дома в ту пору жизнь сложилась невесёлая, порой голодная и холодная. В стране выдался неурожай, ввели продуктовые карточки, и любая посылка от солдата принималась с благодарностью.
ГЛАВА 10
БУХАРЕСТ
Через полгода, ближе к зиме, мою часть включили в состав группы советских войск, дислоцированных в Румынии. Наш полк расположился на окраине столицы – Бухареста. Так как я уже получил навыки вождения на ЗИС-5, мне доверили импортную технику – грузовик австрийской фирмы «Штайер», а затем, через несколько месяцев, пересадили за руль грузовика «Форд-8» английской сборки.
Чем я только не занимался в Румынии! Бывало, что возил офицеров – куда прикажут, а также совершал дальние поездки: в Плоешти, и даже в Констанцу. Научился немного понимать и разговаривать по-румынски. Впервые в жизни пришлось есть кукурузную кашу, которую местные называли «мамалыгой», а также пить местную сливовую водку под названием «цуйка», очень крепкую.
В Бухаресте на каждом шагу, особенно на первых этажах домов и в полуподвалах, устроены маленькие ресторанчики. Мы с ребятами-сослуживцами иногда заходили туда, и местные бармены наливали нам чего-нибудь крепкого в долг, но почти всегда эти долги легко прощались. Нас, советских солдат, румыны не то чтобы любили, но относились хорошо. Дело в том, что солдаты румынской и советской армий в конце войны воевали бок о бок против немцев, хотя прежде несколько лет сражались по разные стороны фронта.
Румыны уважали своего короля Михая, хотя через некоторое время местная компартия заставила его уехать в эмиграцию.
ГЛАВА 11
ЦИСТЕРНА
Однажды мне в Румынии пришлось «левачить» на грузовике, да ещё и с участием офицеров. Однако расскажу всё по порядку.
Во время Второй Мировой войны, когда Румыния ещё воевала против Англии, США и СССР, авиация союзников разбомбила несколько городов, при этом сильно досталось Бухаресту, Плоешти и некоторым другим населённым пунктам. Как в военное время, так и после наступления мира, особых ресурсов страна не имела, поэтому ремонтные работы производились не всегда, а если что-то и теплилось в экономике, то в основном в нефтедобывающей отрасли и на крупных заводах.
Одна из фармацевтических фабрик осталась без сырья. Под угрозой срыва оказалось снабжение военных частей и гражданского населения медицинскими препаратами и антисептиками. Короче, нужен был этиловый спирт. Директор этой фабрики посетил командира нашей части и сказал ему:
–Пан офицер, не поможете ли вы перевезти спирт в бочках на нашу фабрику? Вы имеете грузовой автотранспорт, а мы – железнодорожную цистерну со спиртом. Она застряла в тупике на станции недалеко отсюда. Мы её, конечно, охраняем, но перевезти не можем, потому что мост разрушен, и его быстро не восстановить. Спирт из цистерны в бочки мы перельём сами, а вы уж, будьте добры, эти бочки перевезите на нашу фабрику.
Наш командир подумал, и директору фабрики в его просьбе отказал. Своё решение он аргументировал тем, что армия – организация серьёзная, и каждая копейка здесь на счету. На все расходы выделяется свой лимит, в том числе и на бензин. И этот лимит, сказал командир, нами в текущем месяце уже исчерпан, а вот в следующем – пожалуйста, но нужно уведомить начальство.
Командир, конечно, лукавил, но надо же было поторговаться.
Директор фабрики неожиданно спросил:
–Пан офицер, а не могут ли ваши грузовики вместо бензина ездить на спирте?
Командир опешил, так как не знал, что ответить. Он пообещал директору фабрики, что посоветуется с механиком своей автоколонны.
Механик почесал затылок, так как на его памяти таких случаев не было. Но сказал:
–Нужно попробовать. Вдруг получится!
Попробовали – и получилось. Наши грузовики «Форд-8» комплектовались двумя топливными баками. Один из них мы заполнили бензином, а второй, резервный, тщательно промыли и залили туда спирт – чтобы якобы на нём работал двигатель. Но машина как ездила на бензине, так и продолжала, а спирт по приезде в часть сливался в канистры, банки, бутылки – в общем, во всё, что оказывалось под руками. Следующая поездка начиналась снова с заправки спиртом резервного топливного бака. И так происходило несколько раз, пока всё содержимое цистерны не перевезли на фабрику.
Эта история имела нехорошие последствия для наших офицеров. Вышестоящее начальство каким-то образом узнало о повальных пьянках в части, и после внезапной проверки несколько попавшихся подшофе офицеров были разжалованы в рядовые. Хорошо ещё, что не посадили, ведь мы представляли за границей Красную Армию, и должны были соответствовать высокому, как нам говорили, статусу советских граждан.
ГЛАВА 12
ОТПУСК
Во время военной службы в Бухаресте некоторые солдаты получили право на краткосрочные отпуска для посещения родных мест. Мне тоже хотелось повидать мать и сестру. Один мой товарищ, уже побывавший в отпуске, посоветовал подать начальству рапорт с просьбой предоставить краткосрочный отпуск, а причиной указать болезнь родственников. Я так и сделал. Написал, что после известия о том, что мой отец пропал на войне без вести, мать стала часто болеть (что было полной правдой). Такие горькие извещения получали многие семьи, поэтому моему рапорту дали ход, и вскоре я начал собираться в дорогу.
На отпуск выдали деньги. Кроме того, мне как шофёру удалось немного подзаработать. Появилась возможность купить гостинцы для домашних. Я приобрёл несколько бутылок неплохого румынского вина, а на границе, на последней румынской станции, купил в кафе три бутылки хорошего коньяка.
Ехал я недолго, около двух суток. В родное село Ящиково прибыл во второй половине дня. Мать и сестра уже знали о моём приезде, и готовили ужин. Несмотря на голодное, да и холодное (стояла зима), время, родные постарались, чтобы на столе стояли и первые блюда, и мясное с гарниром, и закуски.
В доме у печки мама и сестра готовили еду. Женя недавно вышла замуж за шахтёра Михаила Фёдоровича Лысенко. Мы с ним отошли в сторону покурить. Зять любил выпить. Он спросил:
– Ну, солдат, что ты с собой привёз?
Я из чемодана вытащил бутылку французского коньяка, открыл её и разлил по рюмкам, по чуть-чуть. Михаил сказал:
– Ты зачем цедишь по каплям? Наливай по полной.
По полной так по полной. Налил. Михаил попробовал, и лицо его вытянулось.
– Что ты привёз?
Я удивился:
– А что такое?
Он:
– Попробуй сам.
Я отпил и опешил. В стакане плескался обыкновенный чай.
Я открыл вторую бутылку. К счастью, там оказался настоящий коньяк. Уж не знаю, французский он был или нет – теперь я уже не дал бы стопроцентной гарантии. Вот так и покупай что-нибудь в хвалёной европейской Румынии!
Мы выпили, закусили, но всё равно пришлось употребить ещё и самогон, потому что коньяка на всех не хватило.
Отпуск пролетел быстро. Когда меня провожала родня, мама и сестра плакали, а
зять качал головой, косился на красивую пустую бутылку из-под «коньяка», которую я
специально взял с собой в обратный путь, и усмехался.
На обратном пути в часть я торопился, боялся опоздать. Задерживаться не разрешалось, иначе пришлось бы угодить на гауптвахту («губу», как мы её называли).
Назад в часть я ехал тем же путём.
Забыл упомянуть, что и в отпуск, и обратно мне пришлось сопровождать жену офицера из нашего подразделения. Она ехала, помнится, в Курск. Мы расстались с ней на станции Дебальцево, где она пересаживалась на московский поезд, и там же встретились вновь на обратном пути.
В Рени делали пересадку. Стояла зима, держались холода, а женщина в холодных туфельках, так как ни за что не захотела надевать на ноги тёплые сапоги. В руках держала большое количество пожитков. Я, конечно, помогал их переносить. Глядя на её страдания, посоветовал:
– Ты танцуй, перебирай ногами, а то замёрзнешь.
Она отказалась. И что же? После прохождения всех таможенных процедур, на румынской стороне мы зашли в зал ожидания. В это время поезд пересаживали на колёсные пары европейского стандарта, имеющего более узкую колею. Женщина начала жаловаться на боль в ногах. Оказалось, что она приморозила ноги. И очень сильно. Что делать? Я пошёл в офицерскую комнату и рассказал о ситуации дежурному офицеру. Упомянул, что женщина – жена офицера. Её провели в тёплое помещение, оказали необходимую помощь и переобули в сапоги, хотя она и отказывалась. Она говорила с обидой и стеснением:
– Как можно? Молодая гражданская женщина, и вдруг – в сапогах?!
Когда она немного согрелась, мы с ней вдвоём зашли в то кафе, где я покупал злосчастный «французский» коньяк. Показал бармену бутылку, в которую тот в своё время налил чай, закамуфлированный под коньяк. Я эту посудину недаром вёз через две страны.
Спрашиваю:
– Что это?
Румын говорит:
– Не знаю.
Я разозлился.
– Я тебе сейчас покажу – «не знаю»! Сейчас же доложу в комендатуре, чем ты тут занимаешься. Ты, наверно, думал, что я уезжаю навсегда? А я вернулся, и обещаю, что тебе станет так плохо, как ещё никогда до этого!
Женщина начала дёргать меня за рукав:
– Не надо. Пойдём. Оставь его.
Но я не успокаивался и продолжал бушевать.
В конце концов румын пошёл на попятную, и в счёт компенсации за причинённые неудобства отдал мне четыре бутылки настоящего французского коньяка. На этом мы с ним расстались.
Приехали в Бухарест. На вокзале офицер (по-моему, старший лейтенант) встретил свою жену. Они поцеловались, и офицер её спросил:
– А почему ты в сапогах?
Я вмешался, потому что женщина начала плакать и оправдываться, и рассказал всё, как было. Мы сели в машину и подъехали к дому, в котором офицеру наша воинская часть снимала квартиру. Там одну бутылку коньяка мы с ним и распили.
В часть я прибыл вовремя.
Вторую и остальные бутылки ставшего знаменитым коньяка мы уже «прикончили» в моём подразделении, вместе с сослуживцами.
ГЛАВА 13
МОНИНО
Бухарест оказался не последним местом моей воинской службы. Однажды весной меня вызвали к нашему командиру, и непосредственный начальник, по-моему, капитан (фамилии у меня в голове уже не держатся, так как с тех пор прошло больше шестидесяти лет), и сказал, что меня и нескольких моих сослуживцев-шофёров направляют к новому месту службы – в Подмосковье. Приказы в армии не обсуждаются, так что через неделю я и ещё четверо военных шофёров прибыли на новое место – в посёлок Монино, что находится недалеко от Москвы, километрах в двадцати пяти от неё, не дальше.
Надо сказать, что Монино – посёлок очень маленький, в нём насчитывалось тогда всего несколько десятков домов. Зато там, в закрытом военном городке с пропускной системой, находилась Военно-Воздушная Академия, готовившая высший офицерский состав ВВС. Намного позже, уже в шестидесятые годы, этой Академии было присвоено имя первого в мире космонавта Юрия Гагарина.
Конечно, к лётному составу я никакого отношения не имел. В мои обязанности входил подвоз разных тяжестей на грузовике «Форд-8», таком же, что и в Румынии. Машина хорошая, я её хорошо знал, поэтому никаких проблем с её управлением и обслуживанием не испытывал.
Меня всегда интересовали наши кинофильмы. «Свинарка и пастух», «Богатая невеста», «Весёлые ребята» – все эти фильмы я любил и мог пересматривать сколько угодно раз. Командование узнало о моих пристрастиях и предложило освоить профессию киномеханика. Я с радостью согласился. Учил меня навыкам работы с передвижной киноустановкой немолодой сержант, по-моему, его звали «дядя Вася». Он был родом из Архангельской области, немногословный и очень добрый человек. Через несколько месяцев его демобилизовали, и кинобудка перешла в моё полное распоряжение. Её смонтировали в кузове старенького грузовичка ГАЗ-АА. Несколько раз в неделю я выезжал на нём за ворота части и показывал фильмы на свежем воздухе для лётчиков и других военнослужащих. Кино я показывал и в гражданском посёлке, располагавшемся рядом с военным городком. Помню, что в ассортименте имелись трофейные киноленты, в том числе «Тарзан» с Джонни Вайсмюллером и «Девушка моей мечты» с Марикой Рёкк.
Помню, как возил на «Форде» различные трофейные вещи от ближней к Москве железнодорожной станции к генеральским дачам, а однажды – к самому Кремлю, за ГУМом, в управление, подведомственное МГБ. Поговаривали, что эти несколько трофейных пианино и ящики с антиквариатом предназначались самому Лаврентию Павловичу Берия.
До этого времени я в Москве не бывал. Проезжать на своём грузовике пришлось рядом с Красной площадью, причём заехал я туда не со стороны Исторического музея, а снизу, с Васильевского Спуска, мимо храма Василия Блаженного. Начальство приказало, чтобы я со своим грузовиком, в котором находились пианино и ещё какие-то ящики, подъехал прямо к Кремлю. Я передвигался не один, нас шла целая колонна. Кремль приказали объехать стороной. Мы немного заблудились, но в конце концов нашли переулок, где располагались службы Берия. Там и разгрузились. Самого Лаврентия Павловича я, к сожалению, не видел.
ГЛАВА 14
КРЫМ
Так получилось, что нашу воинскую часть после вывода из Румынии перевели в подчинение ВВС. Сначала я ничего необычного в этом не усмотрел, но после того, как началась массовая демобилизация, оказалось, что воинские структуры, подведомственные военно-воздушным силам, под увольнение из армии не подпадали. Возвратиться назад в общевойсковые части стало невозможно. Честно признаюсь – чувствовал я себя не очень хорошо. И не я один. Помню, что сослуживцы мои, попавшие в число лиц, не подлежащих демобилизации, даже фрондировали – на протяжении некоторого времени не заменяли своё общевойсковое обмундирование на авиационное. Но потом, конечно, пришлось подчиниться, тем более что и гимнастёрки, и фуражки со временем приходили в негодность, а взамен выдавали только лётное обмундирование.
Последние два года службы я провёл на востоке Крыма. Наша часть располагалась недалеко от Керчи, сначала в посёлке Аджи-Мушкай, а потом – в Багерово, и везде мы находились при аэродромах.
Начало службы в Крыму помню как самое трудное за все годы. Нас привезли практически в чистое поле. Казарм здесь не было. До войны на колхозных землях из камня-ракушечника возвели стены то ли свинарников, то ли коровников. Кое-где даже успели уложить стропила, но крышами здания не обзавелись, так и стояли оголённые несколько военных лет. Честно говоря, волосы шевелились на голове: где же мы будем спать? Но солдаты – люди действия. Откуда-то появились лесоматериалы и шифер. Дверные и оконные блоки смастерили сами. С большим скандалом достали стёкла. Настелили полы. Появились печи-«буржуйки». Стало теплее. Не учли одного. Никто из нас в Крыму прежде не жил, и с ракушечником дела не имел. Этот камень оказался очень холодным, продуваемым ветрами и сквозняками. Солдаты простужались, подхватывали радикулит и даже воспаление лёгких. На мне сказались последствия контузии – от сквозняков тело перекосило, и вылечить радикулит полностью врачи не смогли.
Лишь на следующий год местные жители сказали нам, что ракушечник нужно в обязательном порядке оштукатуривать, и тогда стены из него превратятся в очень тёплые, теплее, чем из любого другого материала. Мы прислушались к совету, и стены с обеих сторон покрыли штукатуркой. И – о чудо: в казармах стало так тепло, что даже умеренное отопление превращало прежде холодные помещения в уютные и комфортные для жизни.
Работали мы на расчистке аэродромов, построенных немцами во время оккупации. Начальство получило приказ обустроить новые взлётно-посадочные полосы, а старые, немецкие, предписывалось расчистить от разного мусора, который, впрочем, оказался весьма специфическим и состоял из корпусов снарядов, и даже, по-моему, ракет. В происхождении металлических корпусов мы не очень-то разбирались, но ходили упорные слухи, что здесь базировался артиллерийский дивизион, имевший на вооружении «Фау». Отсюда летающие снаряды на нашу территорию не запускали, но вполне могли проводить испытания. Как бы там ни было, мы погружали этот утиль на грузовики и отвозили в Керчь на переплавку, на местный металлургический комбинат имени П.Л. Войкова. На эти перевозки в числе прочих водителей задействовали и меня. Правда, возили мы недолго, так как, оказалось, что металл, из которого делались корпуса снарядов, не плавился, а сгорал. При этом поднималась высокая температура, и заводские печи её едва выдерживали. В конце концов наш металлолом просто отвезли на свалку и засыпали строительным мусором.
За время службы в Крыму я впервые столкнулся с проблемой качества и ассортимента пищи. Первую зиму нас кормили исключительно консервами и концентратами. Свежих овощей и фруктов я не видел до следующей весны. Это привело к эпидемии цинги. У меня и моих сослуживцев начали шататься и выпадать зубы. Бывало, проведёшь по зубам либо пальцем, либо зубной щёткой, – а зубы «играют», словно клавиши рояля. После демобилизации я недосчитался нескольких зубов – они просто выпали. Дёсны распухли и кровоточили.
Чтобы как-то обеспечить себя свежими продуктами, мы начали охотиться на дроф. Это такие нелетающие птицы. Водились они далеко в степях, и мы на грузовиках стали ездить по бездорожью и сгонять птиц с мест, где они прятались. Охотились, стреляя по птицам из движущейся машины. Свежее мясо дроф нас очень выручило – после его употребления почти перестали шататься и выпадать зубы. Но окончательно проблему недостатка витаминов решили только весной, с появлением первой зелени.
Немного позже командование стало направлять нас, солдат, в рыболовецкие колхозы, где мы помогали выбирать из моря сети и сортировать пойманный улов. Мужчин в прибрежных посёлках после войны не хватало, и женщинам приходилось выполнять мужскую, очень тяжёлую рыбацкую работу. Кстати, после демобилизации несколько наших военнослужащих предпочли остаться здесь, женились на местных женщинах и стали рыбаками.
ГЛАВА 15
ОЛЬГА
Приступаю к самой щекотливой, интимной части своих воспоминаний. Никогда не рассказывал эту историю, но, видно, время пришло. Никого из её участников в живых нет, да и мне уже недолго осталось.
Я упомянул, что в первую зиму едва не заболел воспалением лёгких, а мою контуженную на фронте спину так прихватило, что невозможно было нормально ходить, правую сторону перекосило, и командование направило меня в лазарет, на излечение.
Медицинская часть находилась на некотором удалении от наших казарм, не менее чем в пяти километрах, и представляла собой стоящие друг напротив друга два барака, сооруженные из ракушечника. В первом бараке сидело их медицинское начальство, а также располагались процедурные кабинеты, перевязочная, отделение старшей медсестры, в котором выдавали пижамные куртку и штаны, нижнее бельё, а также чистые постельные принадлежности. Помещения для больных и раненых бойцов находились во втором бараке.
Поселили меня в шестиместную палату. Правда, кроме меня там лежали на излечении только три бойца – один с травмами ноги, полученными при падении, а двое – вроде меня, с обычными, не инфекционными заболеваниями. Мы сдружились, и многие годы спустя поддерживали между собой почтовую связь. Особенно сблизился я с донским казаком Семёном Наумовичем Ушкаловым – он был водитель, мой коллега, и травмировал левую ногу, когда его грузовик перевернулся на крутом повороте.
Он же мне и посоветовал обратить внимание на Ольгу, нашу сменную медсестру – молодую военнослужащую, возрастом лет двадцати или чуть больше. Она привлекала овальным, правильной формы симпатичным лицм с большими серыми глазами, и белокурыми вьющимися волосами. Сначала она показалась мне очень серьёзной, неулыбчивой и очень строгой девушкой, и я сказал Семёну, что немного побаиваюсь её. Ушкалов, как настоящий товарищ, вызвался помочь и познакомить нас поближе. А тут как раз в наш гарнизонный клуб привезли трофейные кинофильмы, и среди них уже знакомый мне «Тарзан». Семён сказал Ольге, что её пациент Николай Толстоус недавно, во время службы под Москвой, работал киномехаником и знает, как функционирует кинобудка. Я «случайно» оказался рядом и со знанием дела принялся рассказывать в деталях о процессе показа кинофильма. Ольга заинтересовалась. Так мы познакомились.
Ольга оказалась доброй, застенчивой, но очень самостоятельной девушкой. Где-то в глубине России у неё осталась мать. Отец погиб на фронте. Мой отец тоже не вернулся с войны, и наши судьбы показались нам близкими, ведь в те годы во многих семьях мужчины не возвратились домой.
Наши отношения развивались быстро – дело ведь молодое, и с разной интенсивностью продолжались около года. Мне до сих пор больно вспоминать эту девушку, женщину. Расставание произошло как-то неожиданно: меня известили о скорой демобилизации, и я слишком уж увлёкся сборами, находился в какой-то эйфории от скорого возвращения домой, и не заметил, как в Ольге что-то изменилось – она внезапно отдалилась от меня. Или это я от неё отдалился? Мы старательно делали вид, что ничего не случилось. Конечно, я пообещал писать ей, вызвать к себе в Донбасс, и даже, по-моему, искренне верил в это.
В Керчи я сел на поезд. Ольга провожала, плакала, вытирала слёзы, как сейчас вижу, белым платочком с коричневой каймой. Этот платочек я запомнил на всю оставшуюся жизнь, он снится мне до сей поры.
Дома я через некоторое время встретил Любу, тоненькую девушку, очень бледную и невероятно красивую. Она совсем не походила на Ольгу. Я женился на ней. Родились дети – Вася и Серёжа.
Ольга осталась жить в Крыму. Мать её вскоре умерла, и после похорон девушка вернулась в Керчь. Несколько лет она продолжала писать мне. Письма я хранил бережно, часто перечитывал. Старался отвечать. Со временем тон писем изменился, стал спокойнее. Она вышла замуж. Больше не писала. Где она, как в дальнейшем сложилась её жизнь – не знаю.
Семён Ушкалов прожил недолго, и умер в шестидесятых годах, в результате глупого несчастного случая.
Прошло много лет. Я всё порывался поехать в Крым, побывать на местах воинской службы, может быть, встретиться с Ольгой. Но так и не сложилось.
ГЛАВА 16
НЕИЗВЕСТНЫЙ
Этот случай произошёл в самом конце пятидесятых годов. Я работал в должности главного энергетика шахты имени П.Л. Войкова. Годом раньше я исполнял обязанности начальника учебного пункта, и как человек, имеющий опыт, по просьбе нового начальника обучал его азам этой важной профессии.
Однажды, просматривая список поступивших на работу, вдруг заметил знакомую фамилию. Называть её не стану по причине, которую вы скоро поймёте. Скажу только, что с человеком, носившим такую же фамилию, такие же имя и отчество, я служил в Красной Армии во время войны. В отделе кадров мне дали прочесть его личное дело. Я имел на это право как один из руководителей шахты. Среди документов имелась автобиография. По её прочтении я понял, что этот рабочий и есть мой сослуживец военных лет.
Не теряя времени, я отправился на поиски, и выяснил, что боевой товарищ снимал комнату в одном из домов посёлка, расположенного недалеко от шахты. Я постучался, спросил вышедшего хозяина, дома ли его постоялец. Тот сказал, что дома. Я вошёл, хозяин проводил меня в комнату, являвшуюся чем-то вроде гостиной, усадил на диван, укрытый простеньким ковром, и пошёл за жильцом. Тот не хотел идти – до меня доносился его низкий хриплый голос, чем-то раздражённый. Я ещё подумал, что за прошедшие несколько лет голос моего товарища очень изменился, и стал значительно ниже тоном. Наконец постоялец вышел. Я очень внимательно всматривался в лицо и фигуру этого человека, и никак не мог узнать в нём своего сослуживца. Мы поздоровались, я назвал себя и рассказал о цели своего посещения: мол, хочу встретиться с одним из друзей военных лет. Человек вёл себя несколько нервно, и заявил, что я его с кем-то путаю. Но я уже и так понял, что передо мной незнакомец, ничего общего не имеющий с моим другом-фронтовиком. Мне стало не по себе. Дело в том, что в его личном деле я видел копию военного билета, и там чёрным по белому был записан номер воинской части – моей части!
Мы холодно простились, и я тут же ушёл. По молодости лет и глупости мне и в голову не пришла мысль о возможной криминальной подоплёке этой истории. Начальник отдела кадров, суровый отставной военный, которому я всё рассказал, сразу смекнул, что дело нечисто, и сообщил куда следует. Но постоялец ещё до рассвета поспешно собрал свои вещи и съехал. Больше никто его не видел.
Немного позже я рассказал об этом случае дяде моей жены, Вениамину Федотовичу Божко, в прошлом имевшему отношение к спецслужбам. По своим каналам он разузнал всё, что мог, и выяснилось, что в самом конце войны мой сослуживец погиб на Дальнем Востоке при выполнении боевого задания.
[10 мая 2015 г.]