5 Праведник

 
      Когда Миша купил комнату недалеко от Малахова кургана, я удивилась, ведь сам говорит, что это место высокой концентрации, и, что для меня важно, до нормального пляжа далеко. Дома – развалюхи, в них жить опасно, и еще холм, виден из окна, нависает  как напоминание о войнах.

  Ксюха возразила: все правильно, он  поселился там,  где  много страданий, где  живут несчастные люди. Он праведник, он спасет их.
     Я возмутилась:
         
              - С чего ты взяла,  что он праведник? И почему там живут несчастные люди? 
      
        Ксюха тяжело вздохнула.
         
            - Тебе не понять. Ты, Ленк, непробиваемая материалистка.
           - Уточняю, реалистка. Это разное. Духовное тоже для меня реальное. Например, я верю вещим снам. Только спасать  не надо, если я не прошу. Пусть праведники боятся. Убогонькие и несчастненькие праведника  с огромным  удовольствием поджарили бы на костре и скушали, - нечего было  высовываться.  Ты разве не замечала, как многих  раздражают  шибко умные?
            - Ум и мудрость – разное, - устало произнесла Ксюха,  я утомила ее. -  Своими речами ты  притягиваешь зло. Не боишься? -  Она вытаращила глаза, будто увидела за моей спиной что-то ужасное.
 
   Коротким путем через  курган  идти я не решилась, фонари почти не светились,   безлюдно, люди присосались к телевизорам.
   Я долго шла, огибая курган, мимо проносились машины, а в голове крутилось Ксюхино «притягивание зла». На кого мне злиться, если могла отказаться. 

    Наконец  увидела Мишино окно на втором этаже и крышу с трубами. Дом в низине, крутые ступени  плохо освещались тусклой рекламой бара. Бар  открыт, но людей не было.

    В  темном  подъезде  пахло кошками, кто-то на меня смотрел. Может,  кошка? Или мышка?  Я уговаривала себя не бояться, но реально  Ксюхины слова могли стать  пророческими.

Сердце учащенно билось, я прижала ладонь к груди и  понеслась  по  ступеням в кромешной тьме. В квартире кто-то был, из глазка пробивался тусклый свет. Но пришлось долго  звонить.
Наконец,  кто-то стал проворачивать ключом в замке, щелкать запорами, дверь приоткрылась, из сумеречного пространства появился Миша,  в майке и джинсах, все такой же широкоплечий и мускулистый.  Лицо плохо просматривалось, но глаза блестели отраженным светом фонаря за окном подъезда.
Он молчал, неужели не узнал?

             - Лена? – мне показалось, что он испугался. – Здравствуй, Лена, давно тебя не видел. Рад, очень рад, - он держался за дверь, будто колебался, впускать или не впускать.
                Кажется,  не вовремя,  оторвала его от чего-то, очень важного.  Я стала оправдываться:            
    
                -   Маша звонила, переживает, Софья Леонидовна куда-то делась. Вот я и пришла.
                - Ох уж моя сестрица, беспокойная. Входи же.

       Я шагнула в прихожую. Длинный и широкий коридор был пуст, как и раньше, когда мы с Павлом приходили на новоселье. Но рядом с дверью Мишиной комнаты появилась еще узкая дверь.
               - Здесь  мама живет, - пояснил он. – Отдельная. Она довольна. -  Он постучал: - Мама, открой, у нас  гость, - прислушался, - странно, не отзывается. Заходи же. Далеко уйти она не могла.
         
             Он включил тусклую лампу, свисающую с потолка на длинном кривом проводе.  Тесная мрачная комната испугала, как будто я спустилась в погреб, даже ощущался запах сырости.   А ведь в прошлый раз, когда Софья Леонидовна пригласила меня, ничто не пугало, даже отсутствие окна. Серые обои, тусклый свет, усиливали впечатление   глубокой ямы,  из которой не выбраться.
          Смущала  не прикрытая плафоном лампа – знак нищеты и полной безнадеги.  Как алкоголизм, засосавший по макушку. Сколько я насмотрелась на подобные интерьеры,  переступая через  пустые бутылки, попадающие под ноги и вольно  перекатывающиеся по всей квартире. Семьи алкоголиков у нас на особом учете, но это не помогает никому.
          Насколько я знаю,   Софья Леонидовна не пьет. Учительница в прошлом и просто интересная женщина, с какой стати ей пить? Нет, нет, она вне подозрений.
         
        Миша стоял за моей спиной,   совсем близко, я обернулась и испугалась: монстр!  Ведь знала, видела и раньше его  лицо с обожженными щеками и  носом,  но глаза сохранились.
Ему пришлось перенести несколько пластических операций. После пересадки кожи   при ярком освещении было  заметно, что левая щека, с синеватым отливом и глубокими морщинам,  резко отличалась от правой, гладкой и розовой как попка младенца. Нос  был  лилового оттенка, в холод краснел. «Нарушено кровообращение, поэтому такой неровный цвет  лица», - охотно объяснял он любопытным. Не помню, чтобы  он  стеснялся своей внешности.
               
                - Что-то тебя смущает? – спросил он,  – Мы комнату разделили, из одной получилось две,  - пояснил он. - Проходи, не стесняйся, я слышал, как она прошла на кухню, - он исчез и почти сразу вернулся. -  На кухне ее тоже нет. Извини, надо дописать несколько строк. Здесь подожди, ладно? -  Он показал на старый диван, наверняка  продавленный, бедная пани Софья, мучается на нем по ночам, - Как Павел? Собирается на практику? – Не дождался ответа, повернулся и ушел, прикрыв дверь.
    
         Я предпочла сесть на жесткий стул.  Чистый пол, порядок -  кто-то недавно сделал уборку. 
         Толстые стены не пропускали звуков. Я подумала, как в камере смертников. Хотя не совсем, там наверняка бывают окна.
    
         Мрачные мысли, не пора ли переключиться на что-нибудь веселенькое, например на то, что дивант на вид ненадежный, а  какие праздничные подушки! алые в белый горошек.
На полке матрешка такой же расцветки, алой в белый горошек.  Стол покрыт розовой скатертью, на ней белые салфетки. Представляется старушка, склонившаяся над вязанием, на носу очки,  непонятно как держатся.
         Ни подушки, ни матрешка, ни белые салфетки не подходят Софье Леонидовне, как не подходит свисающая с потолка лампа.  Доказательств, что здесь живет  мать Маши и Миши, нет.
        Я снова пугала себя, нервы напряжены, и вдруг донесся протяжный вздох.  В комнате  кто-то есть? Жутковато.   Заманили и похитили? Ерунда какая. Что с меня взять, ни собственности, ни капиталов.  Медленно, очень медленно открылась дверь, я чуть не закричала, но  появился Миша.
       
                -  Извини, замотался. Ты все такая же красавица Елена. Я ведь твоего отчества не знаю.
                - Владимировна.
    Он помолчал, но, кажется, я его  разочаровала. Какое отчество он хотел услышать? Елена Премудрая? Или Прекрасная. Был такой знакомый, филолог, на курс меня старше, хвалился, что его жену зовут Натальей Николаевной,  как жену Пушкина.
     Снова послышался вздох. Откуда? Только сейчас заметила еще одну узкую дверь в углу.
       Он проследил за моим взглядом:
                - Кладовка, - объяснил он.
                - Там живет домовой?
                - Кто его знает, - засмеялся Миша, - ничего страшного, бывают звуки. Ведь мы не единственные в этом мире. Пойдем ко мне, я уже освободился.  Будешь пить   чай из трав и сушеной клубники?
          Я кивнула и подумала, почему сушеная, если уже продается свежая.

         Полноценная комната, с окном и люстрой в виде желтых лилий, но включена только настольная лампа.  Стена, отделяющая жилое  пространство для матери, до самого потолка  оклеена  серыми  ячейками для яиц. По их выпуклостям разбежались в беспорядке разноцветные листочки: голубые,  розовые и зеленые, готовые взлететь, но мешает  приклеенный край.   Я такие покупала в канцтоварах.   Название у этих листочков с клейким краем шоколадное: стикеры
   
       Я прошлась вдоль стены и заметила, что листочки  исписаны мелким мужским почерком. 
        Привычка записывать  крылатые фразы или строчки, пришедшие на ум,  у Миши была и раньше, когда он жил у нас. Для этого он держал под рукой записную книжку. Когда-то мечтал стать поэтом или писателем, и старался увековечить все интересное, что происходило с ним.   

        Мне тоже знакомо желание постоянно записывать то, что приходит на ум. Когда-то я мечтала писать стихи.
     Бумажки наклеены даже на деревянные части стеллажа с книгами. Их нет только на лике над диваном: неестественно тонкий нос, маленькие бантиком губы, не мужские, зато глаза выразительные, смотрели прямо на меня.  Живее тех, что из мрака наблюдали за мной. Что-то я сегодня какая-то пугливая. 
               
                - Ячейки защищают  от шума, - пояснил он и  придвинул мне кресло. 

         Я  с удовольствием погрузилась в него, куда приятнее, чем на жестком стуле. Глаза на стене уже на меня не смотрели.
                Свет настольной лампы освещал меня и Мишины руки. Странно, он прятал свое лицо. Раньше такого не было, стесняться чего-либо не для него. 
               
                - Верхний свет нельзя включить? – попросила я, чувствуя себя как на допросе.
    
                Он послушно включил, и я стала рассматривать  стеллаж с книгами. Хаос на полках не удивил, Миша  педантом не был.  На самом верху знакомые корешки Всемирной литературы, - читала, когда сдавала экзамены в университете. С тех пор  не заглядывала, только пыль стирала.  Дальше собрание сочинений Достоевского.  Ниже ряд серых переплетов с аккуратно выписанными черным фломастером названиями: «Письма Махатм», «Письма Елены Рерих», «Письма Блока». А вот и Блаватская, тоже Елена.  Видимо, он специально сдавал рукописи в переплетную мастерскую. Вряд ли  сам  переплетал. У Ксюхи все это тоже было на самом виду, но потом она куда-то их забросила. Может, выбросила, надо спросить.
 
                - Здесь все то, что должно быть под рукой.
                - Всемирная литература тоже?
           Он  улыбнулся, снисходительно, с легким сожалением: филологу нужно объяснять, для чего нужны книги.
           А вот и другая литература: в самом низу неровно торчали корешки в сером переплете с написанными черным фломастером названиями журналов: «Новый мир», «Знамя», «Звезда», «Иностранная литература».  На самом верху полка современных исторических романов: густой замес войн и любовных приключений
                -  Ты ведь историей раньше увлекался. Я думала, что эзотерику уже никто не читает.  Люди  запугивали себя, ожидая конца света, но тема уже не актуальна.
                - Мода прошла, случайные отпали, увлеклись чем-то другим. Естественный процесс. Гибель планеты неизбежна, только срок мало кому известен.
                - Астрономы обещают миллионы лет до гибели.
                - Они тоже люди. Поэтому могут заблуждаться.
                - Да, наверное, но думать об этом, нет времени, жизнь дорожает.
                - Ты точно сказала, дорожает.
         
          Диван покрыт солдатским серым одеялом времен молодости моей умершей бабушки. Под таким покрывалом не может происходить ничего сексуального по определению.
         Захотелось откинуть одеяло, вдруг под ним скрывается эротическое постельное белье. Миша заметил мой интерес.
               
                - Мы там спим с Любой.   
                - Вдвоем?
                - Да, - он пристально посмотрел на меня.
    
         Ничего личного, просто почему-то  удивилась, что он спит со своей женой. Неужели я не допускаю такой возможности?  А ведь он был в меня влюблен, так, как никогда в жизни не влюблялся, ведь он сам сказал, и вдруг какая-то Люба и постель, которая не манит.
         Поздравляю, Елена Владимировна, вы становитесь стервой.
         
         Не заметил или сделал вид, что не заметил, как я взволновалась?  Он встал со стула и, передвигаясь вдоль стены, стал перебирать записки.
               
                - Хочу тебе кое-что прочитать, из последнего. Где же это? – он опустился на корточки. - А, вот, нашел. Слушай: «Человек рождается случайно?  Но как быть с  бессмертием духа? И как можно примириться с тем, что ты здесь случайно? Увы, это так».  Вот еще: «История – колесо, молох, рок, молот, то, что неизбежно для всех, но случайно для одного».
                - Ты раньше отвергал вообще случайность.
                - Если все запихивать в необходимость, то некуда деть свободу воли, - он встал и с улыбкой смотрел на меня.
                - В той истории, которую я учила, была железная логика, железнее не бывает. И мне было страшно, потому что жизнь становилась бессмысленной, как ни старайся, не спасешься.
                - Спасение приходит с верой, - он опустился на стул.
      
             Но хотелось, чтобы он сел рядом.  Другой мужчина на его месте уже начал бы меня соблазнять. Я тяжело вздохнула.
               
                - Извини, пожалуйста, заболтал тебя, да, кстати, я тебе не рассказывал о встрече в Миассе? Давно было.

                - Помню. Ты стоял на остановке, со знакомым, к тебе подошел мужчина, похожий на пролетария: слесаря, электрика. Такой же серый и неприметный. Он тебе сказал:  «Иди в горы, только там познаешь себя». Что важно, друг твой его не заметил.
                - Ничего себе, запомнила!
                - Мы с тобой сидели на нашей кухне, и ты мне рассказывал. С тех пор больше никого не встречал?
                - Духовного учителя, у дяди в деревне.
                - Постой. Ведь того прохожего ты тоже называл духовным учителем. Значит, у тебя их было двое. Почему у меня ни одного?
                - Может, ты не замечала.
                - Если вспоминать, что мне говорили вслед, особенно психи. Много их, «пророков», особенно весной. Увы, мест в больнице не хватает. Так что вот.
                - Не спорю, - улыбнулся он. – Ты права, некоторым лучше лежать в больнице, безопаснее для них же. Но разве ты будешь спорить, что  истина в каждом из нас. Все ответы на все вопросы. Ведь так?
                - Атеисты с тобой согласны.
                - Вот и отлично! – он весело засмеялся. 
                - Так что и горы не нужны.
                - Не согласен: чтобы прислушаться к себе, нужно уходить туда, где никто не помешает.
                - Ах, да  ты говорил, что тебе надо услышать слово.
                - Это не я, это библия. Вначале было Слово.
                - Какое? –Разговор меня раздражал,  – Их много, посмотри распухшие от их количества словари. Надежды на то, что начнут худеть, нет. Поверь филологу - профессионалу.
      Я погружалась в мир непознанного, и это меня напрягало.
                - Да, ты  филолог и знаешь, слово объединяет и разъединяет, творит и разрушает. Не только искать точные слова, надо быть со словом.
                - Да, я понимаю, ты говоришь о смысле.
                - О любви, - он замолчал,  из кухни доносился  слабый свист. -  Закипела вода в чайнике.  Я сейчас,  чай заварю.      
       Он улыбнулся мне и вышел. Улыбка оживляла  его лицо и примиряла с тем, что он проповедовал.
   
      Скорее проповедник, чем друг, его речи надолго запоминались, но что-то не помню, о чем мы с Павлом говорили, когда познакомились. Какие-то глупости.  Помню его глаза, улыбку, руки, слов, нет, не помню. 

       О случившемся несчастье он неохотно  рассказывал.  Сказал только: «Горел лес, я пытался тушить». Больше ничего. Даже Машка не знала подробности. А ведь он  лежал в больнице в Питере.
        В ту поездку к дяде в Сибирь, его  провожала я. Были летние каникулы, Павел завершал свою диссертацию,  я поехала с Мишей в Симферополь. Мы весело провели  два часа до отхода поезда в Екатеринбург. Смеялись любому пустяку.
        Телеграмму о приезде он послал из Питера, меня это не удивило, значит, заехал в гости к сестре.  Я не смогла его встретить, вела уроки, и некому было меня заменить. На следующий день  он ждал меня возле школы.  Его обожженное  лицо  ужаснуло, показалось мне неживым, как маска. Привыкала долго, скорее научилась отделять новую внешность от прежнего Миши, веселого и легкого в общении. 

       Он   вернулся с заварочным чайником, сдвинул бумаги на столе и  постелил газету. Так обычно делают мужчины. Откуда-то появились чашки, белые, с васильками,            
чистые, внутри без чайного налета. Женщина мыла.  Он налил в мою чашку напиток розоватого цвета.               
                - Какой запах! – я прикрыла глаза от удовольствия.
                - Да, лесной сбор:  земляника и еще малина. Привезли из Сибири, от дяди.
                - Маша сказала, что ты там хотел остаться.
                -  Вернулся. Пока тут.
                -  Пока?
                - Знака вернуться туда, не было. И знака жить здесь, тоже пока не было. Но я надеюсь,  будет,  я здесь еще не все сделал, – пояснил он.
                - Дачу строишь? Чтобы ближе к природе? Опять же, огурчики, помидорчики.
                - Я? – удивился он и засмеялся, - нет, дачу не строю. Огородика у меня тоже нет.
                - Нет знака? Как ты узнаешь, когда он появится? На что он похож? На вещий  сон?
                - Можно так сказать.
                - А если он уже приснился, но ты проснулся и забыл его?
                - Нет, я  советовался с сильными экстрасенсами,  не было.
               
                Я  заметила, что к стеллажу  косо пришпилен вырванный из тетради листок в клетку,  крупными буквами черным фломастером написано: «На Кавказ». Ниже тоже крупно,  синими чернилами  столбиком  перечислялись вещи, видимо, те, которые нужно взять с собой.
                - Ты собираешься на Кавказ?
                - Да, в горы.
                - Увлекся альпинизмом?
                - Как сказать – он засмеялся.
                - Но ты не один пойдешь.
                - Один, - он уже не смеялся, - надо пройти серьезное испытание, проверить, не отклонился ли я от пути.
                - Одному опасно.
                - Да, знаю, если пройду, продолжу путь.
                - Обязательно  в горы?
                - Да.
                - У нас тоже  горы. Крымские.
                - Чем выше, тем сильнее чувствуются вибрации. И облучение мощнее.
                - Радиоактивное?
                - Я сейчас, еще чаю принесу, - сказал он и вышел.
    
               Я вытащила из горы бумаг на столе заманчиво торчащий розовый листок с сердечками. Розовый цвет кое-где выгорел, но текст, написанный крупным, четким  почерком, -  женской  рукой, легко прочитывался: « Дорогой Мишенька! Пожалуйста, никого к себе не пускай. Имей мужество отказать, ведь ты очень занят. Мне страшно, что праздно шатающиеся отнимают у тебя время. Не отзывайся на звонки – иначе не сделаешь того, к чему призван. Помни, какой груз ответственности ты несешь. Я скоро вернусь. Люба».   

          Я почувствовала себя здесь лишней, пора уходить, не мешать спасать мир. Жена, которая верит так в него, редкая находка в наше время, значит, ему повезло.  Каким образом он спасает мир? Подобно атлантам, которые держат небо на своих плечах?
             Из коридора донеслись его быстрые шаги, и я поспешила  засунуть записку на место.

          Он заварил свежий чай. Но он меня не бодрил, я устала. Миша увлеченно говорил:

                - Спасение человечества зависит от нас, живущих сейчас.
      
          С  трудом подавила зевок. Но после этих слов мне было неловко встать и уйти. Человек говорит о самом сокровенном.
         
                -  Я ведь неверующая, совсем. Как-то так получилось.
                - Вот именно, «как-то так», - передразнил он меня.
                - Ага, я атеистка, ты верующий, я потьма, ты просветленный.
                - Атеисты не признают, что есть душа. Тебе это не подходит. Ну, ладно, это твоя вера, не посягаю, - ответил он, - ни обиды, ни иронии, ни поучительного тона.
                - Ага, посетила тут одно мероприятие. Да не одно. Сначала пугали тем, что слова материальны. Маты нас уничтожат. Потом, уже в другом месте нам сказали, что  потьма  одолела, светлых людей все меньше и меньше.
                -    Понимаешь, есть эзотерическое знание. Но оно приходит не всем. Мне пришло. И я много понял. Наши мысли и чувства влияют на общество. Мы не изолированы друг от друга, мы тесно связаны и идем к гибели. Спасутся немногие. Нельзя находиться в стороне и ждать гибели. Ты знаешь, когда случилось это, я побывал в другом мире, и мне там сказали: «Мы тебя спасли, теперь ты спасай других».

      Он повторялся, разговор мне не нравился, я устала. При попытке  встать  моя нога   чего-то коснулся. Рядом с креслом, к стене прислонился  в позолоченной раме   портрет последнего российского царя Николая  Второго. 
               
                - Собираюсь повесить на стену, все руки не доходят, - объяснил Миша и добавил. -  По последним  сведениям была расстреляна не царская семья, а их  двойники.
                - Значит, где-то живут прямые царские наследники?
                - Вот именно, факт, который скрывается.
                - Они претендуют на престол?
                - В Швейцарских банках лежат деньги, принадлежащие царской семье. Вроде бы ищут прямых наследников, но как-то вяло.
                - Не  нашли?
                - Пока нет.
         Я увидела, как порозовела левая щека, морщины разгладились. Странно, он смутился. Почему?
                - Пани Софья уверена, что расстреляли всех. Она мне рассказывала,  долгое время убийцы умалчивали, что вместе с царем расстреляли царицу, дочерей и сына, престолонаследника. Знали, народ не поймет убийства ни в чем неповинных  детей. Придумывали легенды. Запутали так, что дали возможность профанациям, фантазиям нездоровых и здоровых, но непорядочных  людей.
                - Мама из прошлого. Историю учила в школе, так что, - он улыбнулся.
                - Зря ты так. Твоя мама не из прошлого. Мне с ней интересно.
       Рука моя дернулась, задела чашку, она со звоном упала  на стол,  хорошо, не разбилась.
                - Утомил я тебя. Извини.
                - Да, немного есть.  Софьи Леонидовны так и не дождалась.
                - У подружки задержалась. Она общительная.
         Мне было душно, чудился запах пыли, раздражали  серые ершистые стены, я хотела домой.

           Миша передал привет Паше. Прощальная улыбка, поворот ключа в замке, и я на свободе.