Би-жутерия свободы 4

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (маркобесие плутовского абсурда 1900 стр.)

Глава#1 Часть 4

Разобрав в деталях по тем временам катастрофическое сказание о Вавилонской башне, я пошёл на значительные уступки винтовой лестнице, по которой планировал забраться на вершину ничем не отягощённой славы, не учитывая, что художественному таланту, дарованному от Босха, нужна взлётная площадка, а мою ещё не расчистили в стране Безработных роботов. Чтобы ускорить процесс, я, по совету семейного врача (семеро детей, и ещё одного ждут), установил каретку скорой помощи в пишущую машинку, не подозревая, что когда-нибудь попаду в страну, где каждый, получив по моргиджу, положит зубы на полку, а некоторые рассмотрят как трагедию указательный палец, повесившийся на спусковом крючке. В пути непредвиденных эбонитовых (палочных) терний я подзабыл, что внешнее уродство идёт рука об руку с его духовным побратимом, так что не говорите, что я законченный идиот, я это и так знаю от тех, кто думает жопой, и мне становится ясным, куда им следует вправлять мозги. Меня, как злорадного полемиста, уличили в невыразительном, но отчаянном сексе, опирающемся на перфоративную гимнастику в выжидательной позиции Камасутры с расхожими по рукам карточными дамами, занимавшимися на заре любовью с гастритными гастарбайтерами.
Всё мне тогда казалось по плечу и привлекательным, поэтому я не мог до конца понять ослепшего снайпера, обижавшегося непонятно на кого за бесцельно прожитые годы. Таковым был у нас в семье раз в неделю приходящий игрушечный папа, считавший, что у женщин, берущих плату за вход, проблема с ногами – у них дружба врозь, исключение составляют дамы с собачками, встречающиеся на улице – такие парочки неизменно становятся пришвартовывающимися друг к другу свингерами. На этом мои ощущения не заканчивались, даже линолеум под ногами стлался по-иному. В фаршмаке наигранных страстей я, как каждый супруг в отдельности, составлявший лучшую половину семьи, мечтал первым на планете, одолев горькую долю космоплавателя в парикмахерской, где мне в тазике тщательно промывают безмозглые волосы, создать бумагу для монетного двора, обладающую высокой оборачиваемостью, в остальном, мне, как африканскому президенту, всё было по тамтаму.
В эмиграции (переезд из одного животного питомника в другой) на висках запуржило, и я всерьёз задумался о метельеновом производстве во благо обмелевшего внутреннего кармана и обратился к поэзии затоваренного насилия. Когда в поселении городского типа вечерело и фонари под глазами превращались в светильники, я готов был отдать за одну Золушку двух Дульсиней (меня привлекали женщины из министерства Здравомыслия, отдающиеся в благотворительных целях и девушки, играющие в украинскую игру «В салочки»). Век не забуду, как я, приторговывавший музыкальными кастетами для всемирно-популярного автомата Калашникова, опрометчиво сообщил знакомым дружелобам, что палящее изо всех дул солнце зашло за мной на следующий день после потерянного в подворотне продувного места эксгибициониста с отличными для поражённых свидетелей показателями. А ведь все несчастья начались с прозорливой истории авантюрного детства, в котором необузданные эмоции имели огромное значение, также как и просмотры трофейных фильмов о безграмотном Тарзане и нечитабельной Читы, умудрявшейся стрелять из репчатого лука.

В этот день как на спор
снег позёмкою вился.
Было мне не до ссор,
и я на это решился.
О ненужных вещах
ты со мной говорила
и сказала, прощай,
я тебя разлюбила.

Не хотел выяснять,
что на мысль натолкнуло
не просить, не прощать –
ты меня обманула.
Это было со мной,
не с каким-то знакомым,
не любимый тобой
я представился гномом.

Я кружил целый час,
детской ревностью маясь.
Слышу сверху приказ –
как дурак подчиняюсь.
      Голос мне верещал, –
      ты же ей как отчизне
во дворе обещал,
что пожертвуешь жизнью.

Оглядевшись кругом,
чтоб никто не заметил,
я зашёл в отчий дом
стариком двухсотлетним.
Поднимаюсь пролётами.
Завалясь за перила,
я бросаюсь вперёд,
чтобы сердце не ныло.

Завершая прыжок,
я заметил соседку,
и разбиться не смог,
о железную сетку.
О позорной попытке
размножаются слухи,
суждено мне, как в цирке,
скакать на батуте.

С подачи всё тех же преданных, а может быть уже завербованных друзей, какие-то типы застали меня с расстёгнутой ширинкой (местом где я складываю своё оружие) в откинутом стоматологическом кресле, когда я пытался запатентовать моечную машину для летающих в облаках тарелок. Меня стащили с подголовника в коридор, чтобы в поисках пятого угла привлечь к уголовной ответственности, в то время как на подиуме проходили телесные показания. И тогда я понял, что главное суметь раскрыть себя и поиметь за отвратительную привычку вынуждать читателей, набирающих живой вес, мыслить, а родную землю полагается не только любить, но и унаваживать. В сущности это оправдывается тем, что самый больной в моём доме туалет. Я слишком часто навещаю его, и каждого третьего развлекаю тем, что прошу узнать как по-украински название пьесы «Цветы запоздалые» (вы можете делать то же самое, если не боитесь заработать по морде).
Но чего только ни предоставляют порочные связи и не издающие запаха деньги! Меня чуть не сделали освобождённым секретарём в ЖЭКе под супружескую расписку с валютчицей на спину дворничихой Земфирой Голытьбаевой (картинная галлерея её мужчин впечатляла), расправлявшей складчатые оползни на изрытом оспой лице и считавшей, что она работает на фабрике обогащения урана и его хозяев. Наши с ней шероховатости были непонятны и оставляли желать много лучшего. В сущности они представляли собой полигон для размышлений.

У нас в общеньи с вами всё загадочно,
когда сидим и не спеша обедаем.
Рассказываете про мораль упадочную,
про то, что на работе вам поведали,

про тех, с кем битый час стояли в очереди,
кто комплименты сальные отвешивал,
выслушивал смиренно, не без горечи,
к чему подробности, какого лешего?!

Вы складываете стену по кирпичику.
Я возвожу её кусочным блоком.
Затрагивая тему безграничную,
Заметите, ну как бы ненароком,

что переиначиваю, вас перебивая,
суть темы представляя по-иному,
и ни в какую не воспринимаю
предмет, не относящийся к сьестному.

Уикэнды пролетают за обедами
совместными, и назревает ссора
в момент, когда десерта не отведав,
ныряю я в бассейне разговора.

И избегая бездны потрясения,
я не впаду в клиническую кому.
Расстанемся опять до воскресения
по несговорчивому телефону.

В благодарность за снятие с меня судимости, я принялся пчёлкой трудиться на ниве изобретения агрегата для очистки совести, осознавая, что самое худшее, когда потребитель строит из себя мыслителя и позволяет высказывания типа: «До чего же безжалостны автомобилисты – дорогу колесовали!» Очищенный от всего наносного посредством конфискации имущества, включая личный гардероб, я, подвязаясь у домработницы в денщиках, щедро делился подпорченным настроением с недоверчивой публикой, состоящей в основном из присяжных завсегдатаев.
Мой адвокат не соглашался с неподкупным судьёй на непрополотом поле полемик, заявлявшим, что на моём лице математика были написаны отрешённые задачи, но кто-то говорил, что это больше лицо безбилетника, высаженного из трамвая. Наконец до меня дошло – ничегошеньки-то у меня нет кроме двухколёсного велосипеда очков на непоправимом носу.  Вот так и живу – гол, как сокол, с оторванным хвостом юркой ящерицы в руках и обширноинфарктными познаниями в мозгу. Гад недогадливый – яркий пример единства противоположностей.
Да, maine Herren, в Брюквине люди полнеют, что взвинчивает цены на недвижимость, так что стоит задуматься о своём месте в обществе – рассаднике болезнетворных поэм, где кто-то вышивает крестом, а кто-то магендовидом.

В Париже часто по делам
не с целью пропустить сто грамм,
а по исхоженным местам
отправиться шерше ля фам,
а можно двух, ведь только там
я в обществе прелестных дам
разгуливаю по Монмартру.

Не молод я, но и не стар,
и мне идёт к лицу загар.
На Елисеях в бон суар
заглянем ненароком в бар.
За стойку усажу товар
без препирательств и без свар.
Гарсоны вин притащат карту.

Но дружелюбные не все
на Муленружном колесе
немало пришлых сутенёров.
Я говорю им по-франсе
на всякий случай – же ву зем,
а на привычном языке добавляю смачно, – грязный боров.

Не повезло мне в этот раз.
И вместо поцелуев, ласк
я грубый получил отказ.
А  местный сутенёр-спецназ
не в шутку в глаукомный глаз
мне засветить намеревался,
и я, как был, ретировался.

Из бара ноги унесу,
и подберу себе красу
в Булонском девственном лесу,
а повезёт – не малолетку.
Не дай мне Бог не с той упасть,
в любви опять впросак попасть
к французам за решётку в клетку.

Да, дружелюбные не все,
на Муленружном колесе
немало пришлых сутенёров.
Я говорю им по-франсе
на всякий случай, – же ву зем.
Они на русском без акцента мне отвечают грязный боров.

В последующем я – лунное затмение завистливых поэтов, обладая солидным багажом званий, доступно пояснял недалёким близким, что потерпел фиаско, записавшись резервистом в армию бездельников, не как было задумано под псевдонимом Валерьян Капельный, а Эфроимом би Вуаком. Таким я видел своё высшее  предназначение по увеличению численности населения на соседних планетах, безуспешно пытаясь подкупить их правительственный аппарат с колоссальной выдержкой, а также перевести вожделение в твёрдую валюту при Туземном Управлении Иностранных Дел.
За это я, пристёгивавшийся ремнями при занятиях любовью под влиянием творческих взлётов и вынужденных посадок, был единодушно признан собутыльниками финансово не состоявшимся – всё моё весомое богатство составляли костлявые кулачки, оттягивающие протёртые карманы. Тогда я только задумал свой первый любовный роман, заигрывающий со смертью «Смерч над остовом», в котором хорошо сохранившийся женский скелет в анатомичке рассматривал, член лежащего рядом трупа с отвёрткой в груди, как карманный компас. Около него валялась побелевшая от стыда предсмертная записка, начинавшаяся словами: «Яблоко от яблони далеко падает, если оно с другого дерева». Из этого высказывания можно было почерпнуть, что в отношении себя он однолюб и что из криминального мира ушёл незаурядный поэт, построивший немало воздушных замков.

Я криминального плод,
ко мне особый подход
необходим – ласковый, не грубя.
Советую всем учесть –
способен парень на месть,
взрываюсь я, выходя из себя.

Папаня ножик вручил,
когда манерам учил,
как в окружении весть себя,
– Сначала левой ногой
бешенства дверцу прикрой,
а уж потом выходи из себя.

Характер – не то чтоб дрянь,
но в спор со мною не встрянь,
наэлектризован не меньше угря.
И самолюбие не трожь,
в кармане кнопочный нож –
нажму, и выскочит вмиг из себя.

Не нарушай мой покой,
повежливей будь со мной,
предупреждаю ещё раз тебя.
Не в меру резок, пойми,
я громко хлюпал дверьми,
когда порой выходил из себя.

Клянусь, что я не хотел –
убийцы жалок удел,
он за углом ждёт меня не спрося.
Грозит пожизненный срок,
мой неизбежен итог –
в наручниках выведут из себя.

Не раз, не два согрешив,
Я, горемыка, решил –
дышать в застенке никак мне нельзя.
Помог один корешок,
из жизни выход нашёл...
С отвёрткой в сердце я покинул себя.

Зная, что моя подпольная торговля топорами для неотёсанной части человечества не приносит маломальской прибыли, друзья, сменившие в бизнесе соломенную крышу на черепичную, подтрунивали надо мной, – в тебе пропадает угловой нищий-негоциант с беспочвенными претензиями, поющий невпопад «Тучные мужчины спят во тьме ночной, толстые бабины до крови расчёсывали свои проволочные волосы на локтях».
Он с лицом тульского пряника играет на губной гармошке шлягер «Спящий с открытым ртом – прибежище насекомых», не в такт аплодируя немытыми босыми ногами. Может он смешон, лучше меня, но я ароматней. От их ефрейторских шуточек с военизированными охранными грамотами, касающихся вязанки человеческих тел, сложенных штабелями, мне хотелось умереть в объятиях более чем доступной красавицы с отличными показателями, которые не каждому удавалось разглядеть. Повсюду мерещились недоработанные манящие платиновые блондинки, вышагивающие по золотому тротуару, выстланному щуплыми бумажниками, обронёнными беззаботными Моцартами, в процессе поисков своих Сальери. Не стану особо вдаваться в подробности, как я перенёс физическую травму, приставая к одной из красоток, скажу только, что после наложения скобок, я всегда выношу благодарность за них, овальных. Теперь моя привычка натягивать тетиву вместо партнёрши из подголовного треугольника многих удивляет.

Выдался день дождлив и плаксив.
Час под зонтом – сплошной негатив.
Я осмелел, женский зонтик спросив,
где тут библиотека?

Гневно в ответ отмахнулась рукой,
и я перекинулся в метре к другой
с тем же вопросом, а та крутит носом,
– там нет туалета.

Мне уже столько прижимистых лет,
не потому ли про туалет
думают дамы, когда откровенно делаю пассы.
Женщины, выслушайте меня,
в силах ещё настроенье поднять,
я проходил в школе горилл нужные классы.

Да, не красив и ростом я мал,
но ни у кого ума не занимал,
я как никто, учтите, зато
решаю кроссворды.

Пусть длиннорук, мохнат и горбат,
но в своём деле хозяин-магнат,
искренне каюсь, что не занимаюсь
предсказанием погоды.

Мне уже столько прижимистых лет,
не потому ли про туалет
думают дамы, когда откровенно делаю пассы.
Женщины, выслушайте меня,
в силах ещё настроение поднять,
я проходил в школе горилл нужные классы.

Зная какой на меня низкий спрос,
я задаю тот же глупый вопрос
девушке рядом из-подзонтичным взглядом,
горящим как угли.

Встретив недоуменье и страх,
я устремляюсь к другим впопыхах,
и запинаясь, неизменно теряюсь
в каменных джунглях.

Мне уже столько прижимистых лет,
не потому ли про туалет
думают дамы, когда откровенно делаю пассы.
Женщины, выслушайте меня,
в силах ещё настроенье поднять,
я проходил в школе горилл нужные классы.

(см. продолжение #5)