Мы разговорились с ней, когда в палате уже сгущались сумерки, а за окном серой тянучкой шел к концу хмурый, дождливый день. Я лежала здесь под капельницей уже вторые сутки, (сын заподозрил микроинсульт и сам привез меня в свою больницу вчера рано утром),- а она поступила сегодня, тоже утром, с болями в области сердца. Обе молчали весь день, – палата была на двоих и молчать нам никто не мешал. Обменивались короткими «да», «нет», «спасибо» только с врачом при осмотре и сестричками, менявшими капельницы. Раза два за весь день так же молча «разъезжались» со своими стойками с пузырьками, посещая туалетную комнату, - капельницу нельзя было отключать и приходилось тащить ее за собой вместе со стойкой и трубочкой, как собачку на поводке. Стойка была на легких колесиках и мы в тишине палаты почти бесшумно обходили друг друга, как «два курьерских»…
Я молчала, так как люблю молчать, больше слушаю, смотрю, наблюдаю, - а тут пока еще не проходила головная боль и потолок кружился и плыл перед глазами. Она порой тяжело, иногда с легким всхлипом, вздыхала.
За ужином, сидя за маленьким столиком (все так же «на привязи» у капельниц) мы обменялись взглядами и она вдруг сказала:
- Мне кажется, - я вас узнала… Вы – Наталья Круглова?
- Ну… да, - ответила я и спросила: - Откуда вы знаете меня?
- А я читала «вас» и о вас! В интернете! Я все ваше прочла! И вашу фотографию помню…
- Ах, это… - я не знала, смущаться мне или радоваться. (Вот, уже узнают… Хорошо это или плохо?)
- Да-да, я все читала! Там ваша героиня влюбляется в женатого мужчину, а потом теряет его… И как она все это переживает!… Это так похоже!… Только… - она чуть запнулась, - только он уже не женат…
Помолчала.
- Простите, можно я спрошу? Ну… сколько вам лет?
- Шестьдесят один, если это имеет значение, - ответила я.
- Имеет, даже очень имеет, хотя мне уже исполнилось семьдесят, позавчера! Юбилей был… - быстро проговорила она.
- Я думала, - мы ровесницы, - удивилась я.
- Да- да! Многие удивляются, - а это от мамы, гены… Словом, - конституция, как говорят… Вы верите в любовь? В ЛЮБОМ возрасте? – вдруг без перехода спросила она, делая ударение на слове «любом». - А в страсть? В настоящую страсть?
«Ничего себе для начала! - подумала я. –Не хИло!» - как сказал бы мой внук.
- Любовь… Ради любви и из-за нее в мире происходит все, или почти все. Поэтому приходится верить…
- Я говорю о любви между двумя, между женщиной и мужчиной, - она чуть пригнула голову и снизу посмотрела мне в глаза.
- Возраст тут совершенно ни при чем. Помните, у…
- Да-да, помню!… У Пушкина: …все возрасты покорны! Но чтобы вот так, вдруг, как в молодости? Разве может так быть? Это нормально? - смотрела мне в лицо широко раскрытыми глазами и я уже чувствовала ее волнение. - Я и хочу спросить у вас, - голос у нее задрожал, - это нормально?… Вы пишете… И читаете, наверное, много… Вы встречались с таким?
- Это нор-мально, - медленно, с нажимом сказала я.– Это не только нормально, это - прекрасно. Не волнуйтесь так… У вас что-то случилось?
- Да, случилось! – торопливо ответила она. - У меня случилось!… Хотите, расскажу? Ни с кем не говорю об этом, а вам хочу рассказать! Написать не смогу, нет… А вот рассказать…
Она замолчала, долгим взглядом посмотрела в окно. Большие карие глаза с чуть припухшими веками слегка затуманились. Некоторое время мы сидели молча. Теперь я могла рассмотреть ее. Ничто в облике моей собеседницы не говорило о ее возрасте, - гладкая, без каких-либо следов косметики, смуглая кожа лица. Легкие морщинки в уголках глаз тянутся «гусиными лапками» к вискам. Высокие, не по годам густые, темные брови. Тонкий, прямой нос. Чувственные, слегка обветренные губы. Мягкий подбородок. И шея! Говорят: шея - паспорт женщины, но в данном случае этот «паспорт» мог ввести в заблуждение, - никакой дряблости, складок и морщин ! Такая шея могла быть гордостью и сорока- и тридцатилетней женщины! Вьющиеся, покрашенные в каштановый цвет волосы подстрижены очень коротко, - словно мягкая шапочка на голове. Фигуру я видеть не могла, - мы обе сидели в безразмерных больничных пижамах. Но руки, вернее, ухоженные кисти рук, видела, - она держала их, сложив лодочкой у подбородка.
- Мы знакомы очень давно… еще со школы, - задумчиво, не отрывая от окна взгляд, заговорила она. - Жили в небольшом городке, на Украине… Или теперь говорят: в Украине? – улыбнулась, посмотрела мне в лицо. - Он почти на три года моложе меня. Когда я была в шестом классе, а он учился еще только в четвертом, - признался мне в любви, – она снова улыбнулась, помолчала. - Это был какой-то пионерский слет. Кажется, в Каневе, ну, там, где могила Тараса Шевченко, вы, наверное, помните? Конечно, в те годы и в том возрасте говорить «люблю» мы избегали, заменяли другим: дружить. А он сказал: «Я люблю тебя!»... И это в одиннадцать лет! А мне было уже почти четырнадцать, - я поздно пошла в школу, из-за болезни. И я не знала, что ответить, как вести себя… В других случаях, когда мальчишки доставали своими записками: «Давай дружить!», или шли, как мы говорили с подружками: «скребли» за нами, провожая из школы, - я могла, не задумываясь, сказать: «отвали!» или еще что-то в этом роде… А тут: «Я люблю тебя!»…
Опять улыбка тронула ее губы.
-Я и сейчас помню его лицо, когда он говорил это… Уже было поздно, мы все сидели у костра, что-то пели. Я даже не замечала, что он все время рядом, - ну, малышня там какая-то! Конечно, я хорошо знала его, - он был активным мальчиком, - председатель совета пионерского отряда, участвовал в школьной художественной самодеятельности, - танцевал в нашем кружке… А я, - хоть и шестиклассница, - была уже председателем совета пионерской дружины. Господи! Вы только вслушайтесь в эти слова! Как мы только тогда их запоминали и произносили! Председатель совета! Отряд, дружина! Как в Думе, или в армии!… - она засмеялась. - Мои, да и ваши внуки, не поймут!
Обхватила ладонями щеки.
- Да… Совсем другое время было, - слегка нахмурила брови, смотрела вниз, словно изучала рисунок цветного пластика столешницы. - О чем я? - подняла на меня глаза. - А! Его лицо! Оно было каким-то измученным, а в глазах блестели слезы… Помню,ответила что-то вроде: «Прости… Не надо…» Я растерялась. Было жаль его и очень неловко. Какое-то время старалась не встречаться с ним в школе, избегала А потом – забылось! Старшие классы… Выпускной… Институт… мальчики- старшекурсники. А дальше – замужество, семья, работа! Дочь… С мужем расстались, когда мне еще сорока не было, -он был старше меня, но влюбился в молоденькую, секретаршу, как обычно это бывает… Ушел к ней. Я не очень переживала, - любви между нами уже не было, да и была ли она вообще? Так… познакомили и свели нас. Я не противилась, - только-только стала приходить в себя от предательства близкого человека: влюбилась, казалось, - навсегда. Были отношения… А он женился на другой, на моей подруге, тоже самой близкой! Так что второе предательство, - мужа, - я пережила, можно сказать, спокойно. Конечно, было больно, горько, но уже рядом была дочь, почти взрослая, - семнадцать лет!
Вдруг словно спохватилась:
- Вы не устали меня слушать? Хотите настоящего зеленого чаю? Мне сегодня дочь утром приготовила, в термосе. Он еще горячий… - понизила голос: - мы выпьем за наше здоровье и… дай нам Бог поскорее выйти отсюда!
Легко поднялась с места, прокатила стойку капельницы до своей кровати, пошуршала там пакетами.
- Вот! Давайте, - вам налью, - поставила на стол небольшой, похожий на кувшин, термос. – Чувствуете аромат? - спросила, наполняя мой стакан. - Это из трав, дочь собирала, она у меня гомеопат, знает, что мне нужно. Пейте, не повредит, он очень легкий…
Горячий стакан грел ладони. Чай действительно был очень ароматным и приятным на вкус. Какое-то время мы молча наслаждались напитком.
За окном уже совсем стало темно. Монотонно барабанил по стеклу вторые сутки непрекращающийся дождь, - израильская зима в этом году старалась вовсю: январь с первых дней грохотал грозами, шумел ливнем, барабанил градом или моросил мелким, будто через сито, дождем, изредка перемежая непогоду яркими солнечными днями. В такие вечера хорошо сидеть дома у камина (да и у печки неплохо!), возле живого огня, слушать тихую музыку или читать книгу… Главное, - дома… А мы сидели в больничной палате, где по обеим сторонам большого окна стояли две кровати-каталки, отделенные друг от друга легкой занавесью-ширмой, мигали сигнальные лампочки у кнопок на каких–то приборах, глухо гудел кондиционер и за закрытой дверью слышался приглушенный, ровный шум большого густозаселенного здания. Свет не включали, - на улице зажглись фонари и окно ярким, разлинованным квадратом отпечаталось на потолке, захватив и стену.
- Вы приехали сюда с дочерью? – спросила я, чтобы нарушить молчание и помочь ей преодолеть некоторую неловкость, - ей нужна была моя поддержка (и заинтересованность!), чтобы выговориться, излить все, что, видимо, само рвалось из души.
- Да, да! – торопливо подхватила она. - С дочерью, и с внуками, и с зятем! Мы уже почти пять лет здесь.
- Ну, а замуж вы, как я понимаю, больше не вышли?– я давала ей возможность вернуться к теме нашего разговора.
- Нет, не вышла… Пыталась, но… Неудачно. Хорошо, - хоть не регистрировалась, хватило ума. Знаете, я думаю, что замуж легко выходить в молодости, когда все розово-фиолетовое, когда кажется, что ОН лучше всех и жить имеет смысл только вместе, когда нет за плечами груза долгих лет, прожитых в совершенно другой жизни. Ну, вы понимаете меня? А когда сходятся двое, уже немало прожившие и пережившие? Это – словно сходятся две разные планеты, - у каждого своя орбита: бывшая семья, друзья, дети… И эти орбиты надо объединить! Не всегда удается… Здесь нужны или сильное, перекрывающее все, чувство, или дьявольское терпение. У меня не было ни того, ни другого. Так и осталась одна. А тут…
Она замолчала, отвернулась к окну. В свете уличного фонаря влажно блестели глаза. Быстрым движением ладоней смахнула покатившиеся по щекам слезы.
- Простите! Я теперь все время плачу. За всю жизнь столько не плакала, а сейчас глаза не просыхают. Словом, встретила я его здесь, в Израиле. И встретила в ульпане, нас там собрали десятка полтора пенсионеров, - изучать иврит. И не узнала! А он сразу узнал меня! В перерыве подошел, назвался. Пошел провожать до дома. Мы так обрадовались друг другу! Столько воспоминаний! Не могли расстаться… Виделись почти каждый день. И я так ждала вечера!… А потом были у меня дома, - я одна снимаю квартиру, дочь с семьей живут отдельно, с первых дней. Ну, и… случилось то, что должно было случиться… Да! Я не сказала, - он приехал тоже с дочерью и внучкой, жена умерла еще там, в России, - он работал инженером на большой стройке, где-то в Сибири. Сердце стало подводить, - вот дочь и настояла, уговорила ехать в Израиль. Так что мы оба были одинокими. А сейчас!… Мне даже страшно! Я так боюсь потерять его! Уже четыре года живем вместе и я не верю, что все это происходит со мной! В мои годы! Только я их не чувствую! Мне будто снова семнадцать! Столько заботы, нежности я не знала за всю свою жизнь… Поверите, - мы сейчас вообще не можем друг без друга! Мне кажется, если меня нет рядом, - с ним обязательно что-то случится. И теперь вот боюсь, страшно, - ему должны через неделю делать операцию, на сердце, а я сама попала сюда, и тоже что-то с сердцем… - она прерывисто вздохнула. – Так хочется увидеть его сейчас… Может, неловко об этом говорить, но вы меня поймете: ведь я только сейчас почувствовала себя женщиной. В полном смысле, словно только сейчас узнала мужчину. И будто сняты все запреты! Воспитывала меня тетя, очень строгая, - родители погибли в последний год войны, оба были медиками и ушли на фронт в первые дни, вместе. Меня оставили бабушке. А когда бабушка умерла в сорок втором, в блокаду… Мы ведь ленинградцы, блокадники… Меня забрала к себе тетя, Аня. Сама-то была еще ребенком, семнадцать лет. Мне тогда только исполнилось четыре. Мы потом, в сорок седьмом, переехали на Украину, Аню взял с собой первый секретарь райкома партии, инструктором, он тоже был из Ленинграда. Вы, может, помните, тогда первым секретарем райкома всегда был русский, а вторым местный, украинец. Вот и оказались мы с тетей в районном украинском городке. Я не знаю, какие у них были отношения, я была ребенком, но дома он у нас никогда не бывал. И меня держала она в ежовых рукавицах: мальчики? Ни-ни! Пока я замуж не вышла… А сама так и осталась одна. В Ленинград потом вернулась... После войны много было одиноких женщин, мужчин было мало. Да их и сейчас не хватает, - войны, катастрофы, аварии на дорогах, пьянство… - помолчала. - А мне, как говорится, повезло… И замужем побывала, и дочь родила. И сейчас … Встретила свое счастье… Как я тогда просмотрела? Не почувствовала, не поняла… И теперь… постоянная тревога в душе. Как вы считаете: счастье бывает долгим! Или как день: яркий восход, жаркий полдень и грустный закат, - улыбнулась, потерла пальцами кончик носа: - Скучаю по нему ужасно… Каждую минуту, каждую секунду! Хотите посмотреть фотографию? У меня есть, в сумке. Всегда ношу. Я зажгу свет?
Все так же с капельницей подкатила к двери, щелкнула выключателем. Достала из сумки, лежащей на тумбочке, маленький блокнот, села напротив.
- Вот, это мы были прошлым летом в Эйлате.
Она - в длинном сиреневом платье, в белых босоножках, обеими руками держит впереди себя маленькую белую сумочку. Аккуратная стрижка, (словно маленькая мягкая шапочка из темных волос), на шее нитка розового жемчуга, в ушах такие же розовые сережки. Темные глаза внимательно смотрят в объектив, легкая, чуть смущенная улыбка. Рядом – он, высокий, широкоплечий, в светлых брюках и такой же рубашке с коротким рукавом. Седая кудрявая голова. Смуглое лицо, слегка тронутое морщинами, очень… мужское: высокий лоб, крупный прямой нос, четко очерченные губы, густые, уже поседевшие, брови и светлые, счастливые, смеющиеся глаза! Его рука у нее на плече…
И опять всю ночь за окном шумел дождь. Соседка спала, а, может, просто тихо лежала, изредка вздыхая, глубоко, с легким подвывом. К утру уснула и я, - утихла боль в виске, словно перестали там колотить молотками по наковальне.
Проснулась от шума: в палате громко разговаривали, - у постели моей рассказчицы суетились медсестры, врачи. Быстро укатили кровать вместе с ней в широко распахнутую дверь. У сестрички, что меняла мне капельницу, спросила:
- Что случилось? Что с ней?
- В операционной. Нажала на кнопку вызова, успела…
- Как успела? Что с ней?
- Похоже: тромб… Вы не волнуйтесь, вам нельзя!
Сна уже не было. Опять разболелась голова. Погасли уличные фонари. Начинался серый, сумрачный январский день.
Вошла санитарка, стала собирать вещи моей соседки: сумку, книгу, телефон, блокнот.
- Что с моей соседкой? – спросила я у нее.
- Пока будет в реанимации. Там муж сидит, плачет… Такой мужчина-а!
Из блокнота выпала фотография. Она подняла, замерла, полусогнувшись, - рассматривала.
- Красивая пара… - прошептала.
«...счастье бывает долгим?…» – вспомнила я.