-20-
Дар лиц, дар языков
Ранним вечером следующего после гибели Стерна дня, в институте ирригации за своим письменным столом сидел уставший майор. Он только что пришёл из второй главы, где они вдвоём с полковником обсуждали информацию, полученную в трущобах Каира одним из лучших местных агентов под кодовым именем «Джеймсон», сутенёром и поставщиком протестантского виски.
Из разговора с арабом, — владельцем бара, где погиб Стерн, — Джеймсон смог извлечь удивительное количество информации о поведении Стерна и его неопознанного пока спутника. Эта информация, в свою очередь, заставила полковника сделать ряд предположений и, поскольку полковник знал Стерна лично и в прошлом работал с ним, расположить возникшие вопросы в определённом порядке:
1. Почему монастырь проводил операцию против Стерна?
2. Каким делом занимался Стерн в момент, а скорее — задолго до того, как?
3. Блетчли дал агенту, работающему против Стерна, обозначение «пурпурная семёрка», высшего уровня секретности. К чему такая секретность?
4. Кроме того, агент, о котором идет речь, был привлечён Блетчли со-стороны, хотя обозначение «пурпурная семёрка» почти никогда не присваивалось кому-то извне. Почему это было сделано в данном случае? Как Блетчли смог убедить Лондон, что это необходимо?
5. Верно ли предположение, что этот агент должен быть кем-то, кто в прошлом хорошо знал Стерна? И ещё: что он тесно связан с сотрудницей жуков-плавунцов, — и давней знакомой Стерна, — американкой Мод?
6. И, наконец, самое интригующее для полковника, какие события прошлого связывают эту троицу? Вернее, двоицу плюс один труп.
Ибо связи представлялись маловероятными.
Мод. Американка, переводчик, до войны жила в Греции и Турции. Симпатичная трудолюбивая женщина, судя по всему, обычная мещанка.
Стерн. Знаток языков и путей-дорог Леванта. Блестящий агент, в течение многих лет использовал свои обширные знания Ближнего Востока, чтобы по-возможности не отсвечивать. Одинокий, скрывал шпионскую деятельность за ролью мелкого контрабандиста.
И, наконец, таинственная «пурпурная семёрка». Агент со стороны, личность неизвестна, история и предыдущие вовлечённости неизвестны. По документам — армянин, а по факту — очевидно, европеец.
Майор поразмыслил, поискал в затылке, и ему не составило труда понять, почему полковник задался такими вопросами. Полковник провёл большую часть своей жизни на Ближнем Востоке и, несмотря на обычные для армии свинские манеры, сделался экспертом по культурным особенностям региона; потому и углядел противоречия неясного прошлого Стерна.
И в случае Стерна это был не только вопрос фактов, которые можно пощупать. Исходя из того, как полковник и другие сослуживцы говорили о Стерне, майор сделал вывод, что Стерн был из тех людей, которые оказывали сильное влияние на окружающих. Влияние почти гипнотическое. Так что, идя по стопам «путешествий» Стерна, майору нужно было учитывать возможный скрытый смысл, второе дно.
Это было лишь смутное предположение майора, но он знал, что смутное оно оттого, что сам он никогда не встречался со Стерном и не подвергался его влиянию. А вот полковник… По тому, как полковник говорил о Стерне, а так же по некоторым упоминаниям в досье, можно было представить ауру, окружавшую Стерна, странную смесь тяги и отторжения, которую люди ощущали в его присутствии.
СДЕЛАТЬ ЭПИЛОГ?:
Жизнь Стерна — вековая трагедия. Трагедия идеализма и бедствий на берегах Эгейского моря, судьбоносная игра поиска тайн и страданий в каменистых пустынях, где вечно бродят жаждущие истин. Жизнь Стерна, — полная страстей и жалких неудач, — рассказывала о природе вещей, о ритмах, которые исходят из мягкого рулона морских волн и жёстких приливов песчаных дюн.
И эта история настолько проста, что тысячи лет была известна беднейшему из нищих… её круговорот тайно ощущался сердцем, и передавался от сердца к сердцу, всегда.
***
Хотя майор мог понять интерес полковника к жизни и смерти Стерна, его собственное воображение было заинтриговано неизвестной фигурой в деле — «пурпурным армянином».
Майор отдавал себе отчёт, почему увлёкся этой фигурой.
Майор размышлял о «нашем маленьком ирландце», «нашем Колли». Каким человеком он был, и кто пошёл по его стопам?
Блетчли присвоил прикреплённый к «Колли» код «пурпурная семёрка» неизвестному агенту, который ранее, вероятно, следил за Стерном и был со Стерном в момент смерти последнего.
Таким образом, завершив круг, майор вернулся к загадке неизвестного армянина.
***
Майор держал стол чистым, пустым, по заветам Глеба Жеглова убирая дела в сейф. Когда в тот вечер он вернулся из кабинета полковника, на столе был только пробковый шлем, а под ним — записка: «Вам звонили. Каждый раз по три звонка, и каждые четверть часа звонки повторялись». Поскольку это был личный номер майора, трубку не поднимали.
Майор, чувствуя прилив адреналина, посмотрел на часы. И звонок прозвенел. Майор поднял трубку, выслушал звонившего, а затем поспешил обратно в кабинет полковника.
Полковник запирал сейф, планируя по дороге домой атаковать публичный дом — отстреляться по-солдатски. Полковник взглянул на майора.
— Ещё по сто пятьдесят? Я думал, ты уже ушёл.
— Мне только что звонили, — выпалил майор. — Очень любопытное дело.
— Да? Слушаю.
Майор объяснил, что звонивший использовал кодовые слова, обозначающие агента Лиффи. Произнесённый абонентом дополнительный словесный код был запросом на срочную встречу, чего Лиффи никогда прежде не просил.
— И в необычном месте, — добавил майор. — Он хочет встретиться у Сфинкса в два часа пополуночи.
Полковник снова поднял глаза и улыбнулся.
— Как это так? у Сфинкса.
— Звонил не Лиффи, — сказал майор. — Кто-то другой.
— Вы не узнали по голосу?
— И не смог бы. Лиффи каждый раз кого-нибудь пародирует: «Алле! гараж». Или, — тут ему совершенно не удаётся пауза: «Дорогие россияне, О! как я устал».
— Ну и кого он пытался изобразить в этот раз?
— В голосе был слышен ирландский акцент.
— Детские забавы, — сказал полковник.
— Я уверен, что это был не Лиффи. Нет никакой мыслимой причины, почему ему вдруг могла понадобиться срочная встреча. Невелика птица.
— Возможно, Лиффи просто замёрз, — ощутил себя одиноким шпионом на холоде, — и хочет, чтобы вы его обогрели, — сказал полковник. — Это случается.
Полковник продолжал разбирать бумаги, складывая их в сейф.
— Он много выпил, как вы думаете?
— Нет, он может порой и пьёт до поросячьего визга, но по-работе себя контролирует.
— Кто ещё знает эти кодовые слова?
— Никто. Только я и он.
— Значит Лиффи сделал исключение и напился, — сказал полковник. — Наверное шутит, пресловутый англо-еврейский юмор. На вашем месте я бы связался с ним утром и отчитал по полной программе.
— Непростительная была бы шутка, правда, в такое-то время.
Майор замолчал, ожидая. Он понимал неохоту полковника реагировать на телефонный звонок, но все же хотел добиться какого-то решения по этому вопросу. Полковник тем временем спрятал последнюю папку и запер сейф. Потом проковылял к выходу, потянулся к двери, поколебался и сказал:
— Вы доверяете Лиффи?
— Мы хорошо ладим, — ответил майор. — Я думаю, если он решил свести меня с кем-то, он бы подумал о моей безопасности.
— Ну да, и предлагает вам шарахаться по ночному Каиру.
— Взрыв в баре, полковник. Вы сказали, что если это дело рук монахов, то убить собирались и армянина.
— Да, взорвать гранатой — не ножиком чикнуть.
— А армянин выжил, оп-ля, — сказал майор.
— Но Сфинкс? странное место для встречи. Если вы пойдёте, вам надо на всякий случай взять подкрепление.
— Никакой поддержки, — сказал майор. — Звонивший оговорил встречу тет-а-тет.
— Это несколько заносчиво с его стороны.
— Или необходимая осторожность. Он беспокоится о монахах.
Полковник вылупил глаза.
— Он упомянул монахов по телефону?
— Не напрямую. Он намекнул на Святого Антония как на основателя монашества. Что-то про «представляющие опасность для здоровья и душевного равновесия отшельника полтора тысячелетия в пустыне».
Полковник невольно улыбнулся.
— Эрудированный малый. Наш «колли» был именно таким.
— Он сказал, что перезвонит, — добавил майор, глядя на часы.
Улыбка полковника увяла.
— Зачем?
— Чтобы узнать, приду я или нет. Он предположил, что, — «учитывая особенности ведения бизнеса конкурирующей организацией», — мне, прежде чем я соглашусь прийти, придётся получить от вас «добро».
— Это не просто заносчивость, — пробормотал полковник, — это извращённое чувство юмора. Откуда он мог знать, что я буду здесь?
— Он сказал, что предположил это. Сказал, что «в опасные времена старик наверняка трудится допоздна».
— Ладно… А вы, майор, когда-нибудь в одиночестве гуляли по пустыне ночью? проветривая мозги.
— Да, доводилось.
— И ходили к пирамидам, чтобы насладиться их величием?
— Было дело. Как-то, правда не совсем один, а с одним молоденьким драгоманом…
— Замнём, — оборвал полковник певца ночи. — Ну что ж, на вашем месте я бы хорошо вооружился. Кроме того, надо помнить что мы переходим дорогу Блетчли. И если он узнает, что я вмешался, то оторвёт мне голову; и это будет правильно.
— Я понимаю, — сказал майор.
— Достаточно того, что мы послали агента осмотреть взорванный бар. Но о чём-то большем не может быть и речи. Я не могу санкционировать дальнейшее вмешательство в дела Монастыря, и не стану. Более того, если бы я что-то узнал о таком, я бы немедленно положил этому конец.
— Я понимаю, — сказал майор.
— Так что: после обсуждения с вами выводов Джеймсона, я вас больше не видел.
Я ушёл домой.
Знаете, в последнее время я плохо сплю. Засыпаю, но потом какое-то чёртово беспокойство будит меня в три часа ночи, и я уже не могу заснуть. Шатаюсь по квартире… но было бы гораздо приятнее разделить с кем-нибудь рюмку чая. Если бы он заглянул проведать старика после того, как завершит свои дела.
Полковник оглядел кабинет и положил руку на дверную ручку.
— Мне понравился наш вечер воспоминаний, но мы должны иметь в виду, что «пурпурные семёрки» — редкость в колоде.
***
Ночь, река. В плавучем доме сестёр, всё в той же воздушной комнате, сидят большая Белль и маленькая Элис. Свечи не жгут — ночь светла и без них. Свет звёзд и бледной луны заливает просторы Нила.
Маленькая Элис коснулась волос.
— Конца этому нет, — пробормотала она. — Мужчины продолжают делать то же самое, что всегда, заявляя, что цель оправдывает средства.
Кстати о мужчинах: помню, дядя Джордж, когда что-то шло не так, повторял что «всё — трын-трава, ведь скоро лето». Он так любил лето. А помер в морозы.
Помню тот холодный новогодний день, когда его нашли. Все жители деревни собрались у пруда. В ту пору столько людей казались мне большой толпой; все стояли с мрачными лицами, даже не шаркая ногами, как в церкви. Я и это помню.
И они устроили целое шоу, закрывая нам с тобой обзор. «Бедняжки, — шептались они, — бедняжки». Но, когда они уводили нас, я мельком увидела на земле его тело.
О, тогда я действительно не знала, что это значит. Все эти шёпоты и руки мягко тянут меня прочь, и торжественные лица, и мать плачет и плачет. А когда обнимает нас и прижимает к себе, пытается сдержать слезы.
И я тоже начала плакать, не из-за дяди Джорджа, а от растерянности. Но для мамы, потому что ей было так больно. И из-за того, как все остальные вели себя, — шептали: «Сначала отец, а теперь это», — глядя на нас с такими печальными лицами, что я плакала ради них.
Нет, я вообще ничего не поняла, даже похорон и слов, которые звучали на кладбище под тяжёлым небом. Я и не слушала, но до сих пор, как будто это было вчера, вижу то небо и холм за кладбищем.
И потом, ещё кое-что. Это было уже поздней весной, незадолго до того, как мы уехали. Я играла на заднем дворе и пошла в сарай дяди Джорджа. А мама, чтобы мы не думали о нём, о смерти, запретила нам заходить туда.
Я и не думала. Просто потянула дверь, она открылась и я вошла.
И солнце светило в окно, и воздух был теплым и пыльным и душным, и повсюду была паутина, и комната выглядела такой пустой.
Большую часть его вещей унесли, но у окна осталось висеть маленькое потускневшее зеркало. В стену у двери были вбиты колышки, на которые он вешал свою одежду; и весло, с которым он ходил на рыбалку, осталось на месте — было засунуто за стропила…
Так пусто, так ужасно пусто! я никогда этого не забуду.
Маленькая Элис опустила взгляд и опять поправила волосы.
— Белль? Как ты думаешь, почему дядя Джордж сделал это? У него было своё место в мире, и люди любили его; была работа и чем занять свободное время. Мама любила его, и ему нравилось, что мы рядом. Он всегда шутил с нами и показывал, как делать бумажные кораблики.
Конечно, жизнь его не была наполнена какими-то особыми достижениями. Но это была достойная жизнь, и он был хорошим человеком. Так почему он решил закончить её вот так?
Лето пришло бы снова, нужно было просто подождать.
И я бы не назвала его слабым, потому что я вот слабая, но я живу! Да я ещё и глупая, а дядя Джордж был с мозгами.
Я просто не понимаю этого, Белль, я никогда этого не понимала. Почему он это сделал?
Белль посмотрела на сестру и покачала головой.
— Я не знаю, Элис, я действительно не знаю. Почему они делают то, что делают? Почему Стерн? Почему Джо? Почему все эти десятки тысяч людей в пустыне сейчас делают то, что делают? Какой им смысл повторять то, что уже было сделано в тех же местах сто пятьдесят лет назад, и тысячу, и пять тысяч…? Как это может чему-то помочь? Что изменит? Как может…
Белль остановилась. Она резко повернулась в кресле и уставилась на разбитые французские двери, на узкую веранду у воды.
— Что случилось, Белль? Что ты услышала?
— Ничего. Мне это только показалось.
Голос Элис понизился до шёпота.
— Пожалуйста, Белль, ты же знаешь, что я плохо слышу. Что это было?
— Мне послышался скрежет. Должно быть, зацепился кусок коряги.
Белль схватилась за подлокотники и всем бюстом подалась вперёд.
— Там кто-то есть, дорогая, — прошептала Элис. — Не смей подходить к дверям.
— Я должна увидеть, что издаёт этот шум.
— Оставайся на месте, — прошептала Элис. — Я пойду.
Но не пошевелилась.
Звук стал громче, теперь и Элис услышала, как дерево стучит по дереву.
Она вдавилась в кресло и крепко сцепила ручонки.
Вскоре в лунном свете проявилось привидение, надвигающаяся мелово-белая тень человека, поднявшегося из реки и присевшего на маленькую веранду. Элис ахнула и закрыла лицо ладошками. Страшное лицо пришельца походило на маску, а бледная фигура казалась столь же невещественной, как дух, поднявшийся из могилы.
Элис тихонько повизгивала. Белль напряглась, взгляд её был твёрд.
— Остановись, — приказала призраку Белль. — Остановись. Я не верю в призраков.
Улыбка появилась на белом пыльном лице.
— И я тоже, — ответил голос с мягким ирландским акцентом, — ни капельки. Конечно, в такие ночи, как эта, мне доводилось видеть и слышать, как в лунном свете слоняется пука*the odd pooka, бормоча свои рифмованные шутки и загадки. Но это естественное поведение вида пук; и пуки не призраки, они такие же, как и все остальные.
Призрак ухмыльнулся и переступил с ноги на ногу, но Белль не смягчилась.
— Уходи, — приказала она. — Уходи, тень, возвращайся туда, откуда пришёл.
— О, я не могу этого сделать, — сказала призрачная фигура. — В этом мире нет пути назад, машину времени пока не изобрели.
Элис обрела голос.
— Он сказал, что он пука, Белль? Что это такое?
— Дух, — ответила Белль. — Одно из тех странных созданий, в которых верят ирландцы.
— О, — пищала Элис, — один из них? Несчастное существо, — добавила она робко, подглядывая сквозь пальцы.
— Я сожалею о том, — пришелец склонил голову, — что забрался к вам вот так, с реки. Просто так получилось: ночь светлая, Нил течёт в нужную сторону; поэтому я одолжил лодку, и вот я здесь, прямо из склепа.
— Склеп, — завизжала Элис. — Странное существо или нет, но он мертвец, укутанный в саван.
Фигура сделала шаг вперёд и остановилась. Призрак посмотрел на Элис, съёжившуюся в кресле.
— Что за ужасную вещь я натворил? Почему вы так на меня смотрите?
— Ты мёртв, — прошептала Элис в ужасе.
— Мёртв, говорите? Я?
Он, с озадаченным выражением на пыльной маске лица, неловко развёл руками.
— Насколько мне известно, нет, — сказал он тихим голосом. — Я мог бы погибнуть, но пока это не так… Я не думаю, что умер и не заметил этого.
Но разве вы меня не узнаёте? Это я, Джо.
Белль отвечала спокойно и с полной уверенностью:
— Джо мёртв. Если ты Джо, то ты покойник. Мы видели его смерть собственными глазами, прямо там, где ты сейчас стоишь.
— Я? Здесь?… Я не понимаю.
— Прямо на этом самом месте, мы видели это своими глазами.
Они пришли сюда вскоре после тебя. Ворвались и расстреляли. Тра-та-та! всё закончилось в одно мгновение. А потом они унесли твоё тело.
Он нахмурился и вытер пыль с лица, повернулся и посмотрел на разбитое стекло открытых французских дверей. Оглядел комнату, потом огладил свою короткую пыльную бородку, пошарил в карманах широченного пиджака, подтянул собранные в складки у пояса шаровары…
— Они? Кто такие «они»?
— Те, кто пришёл за тобой. Должно быть, люди Блетчли. Всё закончилось махом.
Его вдруг охватило отчаяние. Они видели, что он пытается сдерживаться, но не может унять дрожь.
— Человек, которого вы приняли за меня, как он выглядел?
Элис убрала руки от лица и изумлённо спросила:
— Джо? Джо, это ты?
— Он был похож на тебя, — прошептала Белль, качая головой. — И говорил с ирландским акцентом, и он так же, как ты в прошлый приход сюда, был одет. Жуть. Единственное, он был настолько не в себе, что, казалось, находился в другом мире.
Джо начал раскачиваться вперёд-назад, хватая руками пустоту, будто тонул.
— А что он говорил? Скажите мне, ради Бога.*
— Он говорил, что все уходят, — ответила Белль. — И о том, что Нил превращается в кровь, и о тех, кто едет в страну своего паломничества…
Белль опустила глаза.
— И он говорил о сокровищах, — прошептала она, — и назвал их прекрасными, двенадцать драгоценных камней. Он сказал, что «напишут на них имена детей Израилевых, двенадцать, согласно их числу…»
О, прости нас, — прошептала Белль. — Сейчас всё ясно, но тогда мы думали, что это ты бредишь.
Джо тяжело осел, опустился на колени и поднял руки в мольбе.
— А что ещё он сказал? Что ещё, ради Бога?
— Он сказал, что их жизнь была горька от рабства, и он знает их печали. И он говорил о выкупе душ. И он сказал, что ангел был послан пред тобою, чтобы направлять тебя на пути и привести в добрую землю, изобильную молоком и мёдом… И, наконец, он говорил о золотом колоколе и гранате. По подолу ризы, — сказал он, — золотой колокольчик и зёрна граната…
Белль уставилась на свои колени. Элис приподнялась на стуле, слёзы катились по её лицу.
— Я должна была догадаться, узнать слова, — прошептала Белль, — но всё произошло так быстро, и он вёл себя так странно, пугающе, что мы не поняли. Он казался одержимым.
Он цитировал «книгу Исхода», не так ли? И драгоценные камни — кираса первосвященника.
— О Боже, — взвизгнул Джо, — зачем он это сделал? Боже…
Джо уткнулся головой в ладони. Элис опустилась рядом с ним, и обняла.
— Но кто он такой? Мы были уверены, что это ты. Кем он был?
— Друг, — прошептал Джо, задыхаясь. — Человек, говорящий со своим народом… сон, прекрасный сон, золотой колокольчик. Человек с даром лиц и даром языков
…странствующий еврей. Его звали Лиффи…
— Но почему он пришел сюда, Джо? Почему он это сделал? Чтобы спасти тебя?
— О нет, не только меня. Гораздо больше, намного больше…
Джо окончательно разрыдался, а Элис держала его на руках, качаясь вместе с ним и поглаживая покрытые слезами пыльные морщины и шрамы на его лице.*
***
Через некоторое время, когда Джо удалось немного прийти в себя, они сидят втроём в полумраке и тихо разговаривают.
Джо рассказывает о случившемся. О бедном арабском баре, о гранате, о гибели Стерна. О том как, ошеломлённый взрывом, в оцепенении бродил по переулкам, останавливаясь, чтобы позвонить Мод, и в конце концов очутился рядом с Нилом, в общественном саду над склепом старого Менелика.
Он вошёл в склеп и там, чувствуя головокружение и усталость, лёг на одну из жёстких скамеек. И погрузился в глубокий сон, который протянулся сквозь невидимый рассвет и невидимый день, последовавший за смертью Стерна. Беглец от света, Джо проспал до вечера.
Проснувшись с болью в теле, — рёв взрыва, смерть Стерна, и «нищий… нищий…» отдавались эхом в его сознании, — Джо внезапно ужаснулся мрачности своего странного окружения и решил выбираться из склепа.
Заметив, что на одной из скамеек лежит раскрытой книжка Лиффи, — а когда Джо и Стерн покидали склеп, она лежала иначе, — Джо также обратил внимание на аккуратно сложенную у двери чужую одежду, и рядом — набор косметики, который Лиффи носил с собой.
Что за костюм надел Лиффи? — подумал Джо. — Какой образ выбрал для себя в этот раз?
Загадка.
Джо в целях безопасности воспользовался «аварийным выходом» — низким и узким даже для него туннелем. Джо выбрался из него побелев от пыли, и обнаружил, что снова наступила ночь, На-радостях, что пока избежал смерти, он дёрнул через парк вприпрыжку; призрачной фигурой, скачущей вдоль реки на струях мягкого бриза ясной Каирской ночи.
Дозвонился майору жуков-плавунцов. Украл лодку и сплавился вниз по течению к барке сестёр.
Чтобы узнать… что Лиффи… что монахи из пустыни теперь думают, что их работа выполнена. И у Джо появился шанс спастись, выжить.
Лиффи.
Джо ещё не мог произнести это имя, не сломавшись. Со Стерном было по-другому, потому что ожидалось. Да и сам Стерн давно понимал, что когда-нибудь допрыгается.
Но Лиффи?… Лиффи?
Джо отвернулся, слишком измученный болью, чтобы рассказать сёстрам о множестве ликов и голосов, которые Лиффи вызывал своей магией печали или смеха; смеха, теперь потерянного для мира.
Они ещё немного поговорили о том, о сём, а потом Джо поднялся.
***
— Сейчас я уйду. Есть вещи, которые я должен попытаться сделать. И, как бы там ни обернулось, думаю, мы больше не встретимся.
Маленькая Элис смотрела на Джо нежно, а большая Белль — грустно. Он в последний раз вышел на маленькую веранду, поглядел на реку. Затем вернулся в комнату, чтобы проститься.
— И куда ты пойдёшь дальше? — спросила Белль.
Джо попытался улыбнуться.
— К Сфинксу. Там я хочу встретиться с одним человеком. У меня нет для него ответов, но я надеюсь что, задав правильные вопросы, получу ответы от него.
На этот раз ему удалось улыбнуться.
— Я должен сказать вам, что никогда не умел прощаться. Хотя терять доводилось, конечно.
У людей есть способ проникнуть в наши сердца и остаться там, а мы дорожим ими и не хотим отпускать; и, более того, не можем отпустить.
Когда-то давно я пытался жить по-другому, но ничего не получалось. Я притворялся, что что-то может закончиться — что, расставшись с человеком или местом, смогу жить, как ни в чём ни бывало. Но вскоре понял, что так не получается; и именно боль научила меня этому, к сожалению. Конечно, мы движемся вперёд, но мы не забываем и не должны забывать. Важное не отбросишь, — как ящерица хвост, — и те, кого мы любили, никуда из нашей жизни не денутся. Изменив нас, они остаются с нами неявно — в наших словах и жестах; и даже порой разговаривают с нами. Иногда их присутствие узнаваемо, хотя как правило — нет; но они навсегда — часть нас, вплетённая в ткань нашей жизни.
Если посмотреть на меня, я, казалось бы, не особенно выигрываю от их присутствия во мне. Но где бы я сейчас был без них?
Мы проигрываем и проигрываем, с самого рождения. Рождаясь, мы теряем единственное истинно безопасное место. А позже теряем и родные места, и надежды, и мечты, и родных и близких людей… Если нам повезёт, мы встретим других; только со временем тоже потеряем. Потеряем всё.
Но, с другой стороны, всё оправдывают те редкие моменты, которые сияют среди серости и суеты, как редкие драгоценные камни — драгоценности для нашей души…
Джо наклоняется, обнимает и расцеловывает Белль, а затем Элис.
Уходя, в дверях он оборачивается:
— Я запомню моменты, проведённые с вами. И эту комнату, и как я сидел при свечах, глядя на реку и слушая вашу прекрасную музыку. Ночь, не похожую для меня ни на одну другую, свет и тени на Ниле…
Джо растворяется в ночи, и две крошечные женщины остаются одни в лунном свете… Большая Белль сидит уставившись на реку, а маленькая Элис гладит её волосы и тихо напевает: «Тирлим-бом-бом, тирлим-бом-бом. Клянусь своим дурацким…»
* - the odd pooka
* - for the love of God — ради любви к Богу; у них, значит, принято говорить так.
* - Михаил Ахманов в «Ассирийские танки у врат Мемфиса» указал в примечаниях, что египтяне сырую воду из Нила не пьют, и для домашних надобностей берут их колодца. Может, из Нила и не умываются? Я там не бывал, врать не стану.