Ася-Света. Еще раз о ней
На деревянной барже я заметил девочку. Она ждала кого–то с реки. Ветер тормошил ее платье и челку.
– Эй! – крикнул я, подойдя ближе.
Светлая головка с яркими губами высунулась из–за кормы. Пальцы держали разметавшиеся волосы, как улетающий шар.
– Брось что–нибудь, я залезу…
Незнакомка, облокотившись о борт, уронила голову, раздумчиво повела глазами в стороны…
Через минуту к моим ногам упал обрубыш молодого клена.
– Лезь!
Я надавил на ствол ногой – и сухолистая макушка, едва доставшая до кормы, сползла еще ниже…
Девочка исчезла.
Потом наверху опять мелькнула сандалетка на худой ножке – и из–под плеснувшего подола показался конец алюминиевой стремянки.
– На–кось!..
Она уткой подвигаясь к краю кормы, толкала себя коленками в щеки.
Рыба и здесь не клевала.
Незнакомка стояла невдалеке и смотрела в сторону города. Ногти у нее были накрашены красным лаком, а губы - помадой, они жирно блестели перламутром, будто натертые мороженой чехонью. Девочка заметно морщила нос, била ладошкой непослушную челку и все вздыхала со взрослой озабоченностью, высоко поднимая острые плечики, будто хотела мне показать: вот я жду и жду, а с реки никого нет…
– Тебе надо червяков, мальчик? – вдруг спросила она. И, дождавшись кивка, убежала.
Через несколько минут протянула развернутую ладонь с неуклюже оттопыренным мизинцем:
– Червяк!
– А я здесь маму жду, – сказала она уже на равных. – Папа уехал за ней на катере. Она в городе живет, там другая жизнь…
Гребни волн хлюпали о деревянное днище баржи, расчесывали наросшие водоросли. Мой поплавок подгоняло в тень баржи.
- А надо еще червяков, мальчик? – девочка поглядела на меня грустными глазами. Ветер трепал ее волосы…
Потом она что-то напевала, глядя на воду, и вдруг сказала:
–А принеси мне завтра цветы…
– Света!.. - послышался хрипловатый голос от дачной постройки, теснившейся в зарослях близ спиртзавода.- Аська, говорю!..
– А-а...– протяжно вздохнула девочка, присела и с нарочитым испугом повела глазами в стороны.- Зовут...
– Ку - шать!..
– Иду–у!.. – крикнула, от натуги пригнувшись к земле, и, неуклюже развернувшись, побежала на зов вперед головой:
– Приходи, ма–льчик!..
Дня через два лагерь играл в «Зарницу.
Потом мы отдыхали на пологой опушке. Лежали вповалку, шаря по траве вытянутой рукой, собирали на ощупь, ели недозрелую клубнику. Солнце томилось в взопревшем небе. Волга блестела внизу в штрихах рыбацких лодок. Гребеневские избы спускались к заливу, как к водопою… И вдруг соломенная крыша одной избы пыхнула дымом. Бурый клуб, искрясь, вывернул огненную изнанку. Выровнялось стойкое пламя. Это был пожар! Мы кинулся вниз.
Сверху казалось, что пожар рядом, но пока мы добрались до места, в обход залива, через мост, все было уже кончено.
У взгорка, где горел дом, толпились люди. Бедово пахло сыроватой гарью залитого пепелища. Растасканные бревна сруба постреливали, как пистоны, пускали едучий дымок. Разметывая из колеи грязь, примчался и косо затормозил бортовой грузовик. «Говорила я ей, говорила!» - хрипловато причитала какая-то женщина с растрепанной сединой, и голос ее показался мне до жути знакомым…
Сгорела дочь директора спиртзавода. Вдвоем со старшей подругой жарили грибы и опрокинули на пол горящий керогаз. Пламя кошкой кинулось на разлившийся керосин. Старшая девочка успела выскочить в сени. С улицы было слышно, как в избе, объятой пламенем, кричала, истерически притоптывая, младшая… Когда соседи, выбив лесиной окно, вынесли ее на улицу, она уже не дышала.
Весть быстро облетела берега. Остекленела ширь реки…
………………
В родительский день играл аккордеон, приезжие отдыхали на расстеленных одеялах, кормили чад. Звенели свистульки из стручков акаций.
И вдруг за лугом, у околицы, показалась похоронная процессия. Она двигалась медленно, как мираж. Пыль на проселке завивалась красной хоругвью. Впереди несли гроб и венки. Все это направлялось к роще, чтобы обойти овражек и пройти по большаку вдоль Волги на кладбище двух деревень. За гробом вели под руки молодую женщину в черном приталенном платье. Она удушливо мотала головой, пыльно подкашиваясь на каблуках.
Где–то в чаще еще звенела свистулька в губах пионера…
– Девочку хоронят, что сгорела, – сказал кто–то.
Срываясь на обочину, я обогнал провожающих. Глянул в гроб и – жуткая тоска обозначилась в неподвижных облаках… Обложенное цветами, покачивалось в гробу личико позавчерашней девочки, с которой я стоял на барже, – белое, с потрескавшимися, будто обветренными губами, с лилово обожженной щекой и вместо сгоревших волос подложенной под платок сероватой, будто из льна, прядью на лбу, которая шевелилась на ветру. Это была уже не она. В высокую недосягаемую тайну взрослых глядело ее лицо…
…………….
Закат застанет меня у пристани Шеланга. У кладбища двух деревень. Невидимое солнце обозначит над обрывом кресты. Освещенные сзади, они почернеют, засверкают краями, заискрятся, будто в последнем накале… и вдруг упадет тьма.
Испугавшись темноты, каркнет на прибрежной березе ворона. С качнувшейся ветки слетит ранний лист, – и на дне реки, пуча глаза от перемены света, шевельнет усами старый сом, будто улавливая сквозь толщу воды – шорох разрезавшего волну листа, оброненный с палубы шепот:
– Я принесу тебе цветы; (сноска!)
1989-2005
(сноска) 1- После долгих поисков через 51 год, в июне 2017 года, с помощью краеведа Ларисы Лукьяновой и старожилов Гребеней, совершенно случайно - по запомнившейся старушке в ее детском возрасте фразе старушки из другой эпохи (девочка похоронена-де возле ее тети), - удалось найти могилу Аси - Светы Бурнаевой и возложить обещанные цветы.
После гибели девочки ее родители уехали в Саратов. Лет десять назад на могилу приезжал какой-то мужчина, поставил прочную ограду. Сейчас за могилой ухаживает Лариса Лукьянова. « Если дождь, как только вхожу на кладбище, небо проясняется и начинает светить солнце! Вот и сейчас! Смотрите: какое веселое солнце! Девочка радуется нам!» - говорит мне Лариса, шлепая по кладбищенской глине после грозы. 2017 г