Человек природный в повести А. Фадеева «Разгром»
К проблеме оптимизма в трагическом произведении
Повесть А. Фадеева «Разгром» - замечательный памятник эпохе и пронзительное повествование. Только сегодня, отпраздновав столетнюю годовщину русских революций 1917 года, можно увидеть и оценить искренность и бесстрашие писателя. Может быть, это единственное литературное произведение советской эпохи, достойное стать хрестоматийным и в силу правдивости, и благодаря высокой художественной ценности.
Пора отделить намерение автора и заявления некоторых персонажей от того, что показано, нарисовано, зафиксировано, – и тогда откроется глубокая правда того времени, тогда откроется истина, заключенная в названии повести, - разгром, то есть поражение.
В этой повести А. Фадеевым исторически точно зафиксировано, что в начале ХХ века в России разгром претерпела душа человеческая. Слово «разгром» сразу вводит в войну. В междоусобную войну русского народа. Того самого народа, который в Х1Х веке объявили предметом поклонения. Святой митрополит Московский Филарет, уловив эту тенденцию, сказал, что в образе народа сотворили себе такого идола, которому не хватит никаких жертв. И народ самого себя понес в жертву этому идолу.
Действие повести происходит в конном партизанском отряде во время гражданской войны в двадцатых годах ХХ века на Дальнем Востоке среди экзотической для русских природы. «В ста саженях от шахты кончалась падь и начинались сопки. Оттуда строго смотрели на поселок обомшелые кондовые ели. Седыми, туманными утрами таежные изюбры старались перекричать гудки». «…В душистом пырее, в диком, кудрявом клевере звенели косы, плыл над людьми прилежный работяга-день. У людей были курчавые, как клевер, бороды, потные и длинные, до колен, рубахи. Они шагали по прокосам размеренным, приседающим шагом, и травы шумно ложились у ног, пахучие и ленивые».
«… Златолистая, сухотравная тайга в осенней ждущей тишине. В желтом ветвистом кружеве линял седобородый изюбр, пели прохладные родники, роса держалась весь день, прозрачная и чистая и тоже желтая от листвы».
Главный нерв повести «Разгром» – тревога. «Слух о поражении шел по долине с зловещей быстротой… Каждый ординарец чувствовал, что это самая страшная эстафета, какую только приходилось возить с начала движения. Тревога людей передавалась лошадям. Мохнатые партизанские кони, оскалив зубы, карьером рвались от села к селу по хмурым, размокшим проселкам, разбрызгивая комья сбитой копытами грязи»…
Настроение людей передается всей среде: «... зверь ревел с самого утра тревожно, страстно, невыносимо, и чудилось в таежном золотом увядании мощное дыхание какого-то огромного, вечно живого тела». Тревога овладела и природой.
Трагизм не только в почти полном уничтожении партизанского отряда, он гораздо глубже, он – в трагедии междоусобной войны, войны сограждан, но эта трагедия по сути еще глубже – она в отсутствии христианства в народе, традиционно именуемом православным. Так, партизанам предлагают убить сельского священника за то, что он был в компании офицеров, потом сами они предлагают крест в качестве мишени. Самый образованный среди них еврей Левинсон все это отвергает. Но и он не вносит струю просвещения, а его анекдоты оказались самыми скверными и пошлыми. Антиклерикальная позиция автора проявляется в том, что он в сельском батюшке увидел жалкого «попика».
Сюжет повести не сложный. Партизаны окружены японцами и белогвардейцами, казаками. Отступая ради сохранения отряда как боевой единицы (такую задачу получил командир отряда), они попадают в таежное болото, в чрезвычайном напряжении проходят через трясину и оказываются перед засадой. После прорыва от большого отряда осталось девятнадцать человек.
Эпиграфом к повести «Разгром» можно поставить слова пролетарского писателя М. Горького из серии его статей «Несвоевременные мысли. 1917-1918» (глава ХХХУ111). Он пишет: «Владимир Ленин вводит в России социалистический строй по методу Нечаева — «на всех парах через болото». И Ленин, и Троцкий, и все другие, кто сопровождает их к погибели в трясине действительности, очевидно, убеждены вместе с Нечаевым, что правом на бесчестье всего легче русского человека за собой увлечь можно...»
Повесть Фадеева предстает яркой иллюстрацией этой мысли. Он пишет об отряде, попавшем в болото и начавшем гатить его:
«… притихшая, придавленная, сбившаяся в кучу масса людей, только что в отчаянии вздымавшая руки, готовая убивать и плакать, вдруг пришла в нечеловечески быстрое, послушное яростное движение. В несколько мгновений лошади были привязаны, стукнули топоры, затрещал ольховник под ударами сабель, взвод Борисова побежал во тьму, гремя оружием и чавкая сапогами, навстречу ему уже тащили первые охапки мокрого лозняка… Слышался грохот падающего дерева, и громадная, ветвистая, свистящая махина шлепалась во что-то мягкое и гибельное, и видно было при свете зажженного смолья, как темно-зеленая, поросшая ряской, поверхность вздувалась упругими волнами, пдобно телу исполинского удава».
«Там, цепляясь за сучья, — освещенные дымным пламенем, выхватывавшим из темноты искаженные лица, согнутые спины, чудовищные нагромождения ветвей, — в воде, в грязи, в гибели копошились люди. Они работали, сорвав с себя шинели, и сквозь разодранные штаны и рубахи проступали их напряженные, потные, исцарапанные в кровь тела. Они утратили всякое ощущение времени, пространства, собственного тела, стыда, боли, усталости. Они тут же черпали шапками болотную, пропахнувшую лягушечьей икрой воду и пили ее торопливо и жадно, как раненые звери»… По гати они прошли через болото, поняли, что спаслись, и «удивились тому, что они сделали в эту ночь».
Горький пишет: «Рабочий класс не может не понять, что Ленин на его шкуре, на его крови производит только некий опыт, стремится довести революционное настроение пролетариата до последней крайности и посмотреть – что из этого выйдет? Рабочий класс должен знать, что его ждет голод, полное расстройство промышленности, разгром транспорта, длительная кровавая анархия, а за нею – не менее кровавая и мрачная реакция. Вот куда ведет пролетариат его сегодняшний вождь, и надо понять, что Ленин не всемогущий чародей, а хладнокровный фокусник, не жалеющий ни чести, ни жизни пролетариата».
Фадеев бесстрашно описал не только физические, но и нравственные страдания. Так, по мере отступления отряда врачу предписано отравить безнадежно раненого Фролова, чтобы он не попал в плен, потом они закололи и съели огромного борова на хуторе у корейца, возможно, обрекая его семью на голодную смерть зимой, произвели скорый суд в селе, где погиб Метелица.
Чаемый русским народом православный рай, светлый и радостный (в русском языке нет слова, обозначающего «ад», буквально: без света, есть слово «рай» - радость), по оскудении веры обернулся другим раем – тем, о котором читаем в сказаниях древних германцев: вечной борьбой на самоистребление. Смерть в бою считалась германцами высшим благом, даром богов.
Герои германского эпоса - погибшие воины живут во дворце, где в качестве черепицы – солдатские щиты и балки в стенах – копья. Там воины смертельно бьются друг с другом до вечера, а утром опять готовы к бою как ни в чем не бывало – бой ради боя. Объяснение этому есть: так они готовятся к последней битве с силами зла. Такая теория. А на практике идет процесс самоуничтожения – сражаются свои между собой. Жизнь ради смертельного боя – ведь борются равные по силам, борются, чтобы уничтожать друг друга снова и снова. Не случайно К. Маркс утверждал: жизнь – это борьба, значит, знал германский эпос. Так с немецким марксизмом в Россию пришла самоистребительная война.
О событиях того времени пишет Горький как современник событий, как свидетель: «Но всего больше меня и поражает, и пугает то, что революция не несет в себе признаков духовного возрождения человека, не делает людей честнее, прямодушнее, не повышает их самооценки и моральной оценки их труда».
Отступление от подлинной веры, от христианства, в ХХ веке прежде всего проявилось в языке, в словах ежедневного общения: явилось массовое сквернословие. Это общение со знаком минус. Прежде информации, которую говорящий хочет донести до слушателя, до него доходит заряд отрицательной энергии.
Новичку в отряде студенту Мечику резко бросается в глаза грубость партизан, вороватость, общение тычками. Вот Гончаренко крепко огрел Морозку, вот Морозка кинулся с кулаками на парня, вот еще раз попало Морозке в горячий момент, и он не сердится... в порядке вещей. Парни общаются почти исключительно сквернословием. Автор объясняет это тем, что они молоды и здоровы, и у них нет тем для беседы. А ведь по слову апостола, сквернословие воспламеняет все вокруг себя. Вот и является пламя войны.
Сквернословие – это проклятие родовых путей. События междоусобной войны опустошили душу целого поколения, и не приходится ужасаться тому, что почти все участники Великой Отечественной войны, рожденные в двадцатые годы, сгорели в ее пламени. Установлено, что уцелело в ней только три процента из ушедших на фронт мужчин того поколения. А не драки ли следуют за дружескими тычками, с которых начинается общение молодых...
О настроении партизан читаем: «И они пошли вдоль по улице, шутя и спотыкаясь, распугивая собак, проклиная до самых небес, нависших над ними беззвездным темнеющим куполом, себя, своих родных, близких, эту неверную, трудную землю».
Биография главного героя Морозки простая и короткая: внук крестьянина, сын шахтера и сам с 12 лет шахтер. «Морозка чувствовал себя обманутым в прежней своей жизни и снова видел вокруг себя только ложь и обман. Он не сомневался больше в том, что вся его жизнь от самых пеленок, вся эта тяжелая бессмысленная гульба и работа, кровь и пот, которые он пролил, и даже все его "беспечное" озорство -- это не радость, нет, а беспросветный каторжный труд, которого никто не оценил и не оценит.
Он с неведомой ему -- грустной, усталой, почти старческой – злобой думал о том, что ему уже двадцать семь лет, и ни одной минуты из прожитого нельзя вернуть, чтобы прожить ее по-иному, а впереди тоже не видно ничего хорошего, и он, может быть, очень скоро погибнет от пули, не нужный никому, как умер Фролов, о котором никто не пожалел. Морозке казалось теперь, что он всю жизнь всеми силами старался попасть на ту, казавшуюся ему прямой, ясной и правильной, дорогу, по которой шли такие люди, как Левинсон, Бакланов, Дубов… но кто-то упорно мешал ему в этом. И … он никогда не мог подумать, что этот враг сидит в нем самом»…
Морозка то и дело «чувствовал себя заброшенным и одиноким. Казалось, он сам плывет над огромным вымороченным полем, и тревожная пустота последнего только сильней подчеркивала его одиночество».
Он ехал по опустевшему полю (после ссоры с Мечиком), и «одинокая бесприютная ворона сидела на покривившемся стогу». На этом фоне в итоге его «мысли приобрели теперь небывалую мучительную яркость и остроту». Отметим прилагательные: одинокий (Морозка), пустое (поле), одинокая (ворона).
Природа в повести не просто занимает важное место или являет образы красоты для читателя. Для героев повести природа - единственный источник жизни, и не только биологической, но и душевной. Природа в повести служит не сопоставлением, а проявлением единства всего мира. «Небо расступилось -- безветренно-холодное. По мглистым нехоженым тропам Млечного Пути в смятении бежали звезды. Из темной дыры сеновала выскакивали -- один за другим -- взъерошенные партизаны, ругаясь, застегивая на ходу патронташи, выводили лошадей. С насестов с неистовым кудахтаньем летели куры, лошади бились и ржали» .
Особое место занимает в повести образ коня. Конь стал персонажем наряду с людьми – и не удивительно: он ведь живая, наряду с бойцами, а не материальная составляющая отряда. Морозка (прозвище Морозова) и Мишка (его конь) – друзья и соратники. Лошадь активно участвует в его жизни, а он живет в ее темпе.
«Морозка, плавно покачиваясь в седле, и в такт, когда Мишка ступал правой передней ногой, сшибал плетью ярко-желтые листья березок». «Морозка вышел на прогалину и, заложив два пальца в рот, свистнул три раза пронзительным разбойным свистом. И ... как в сказке, вылетел из чащи курчавый, звонкокопытый жеребец...». Как в сказке! На коне Морозка прекрасен. «Завидев вооруженного всадника, люди не спеша бросали работу и, прикрывая глаза натруженными ладонями, долго смотрели вслед.
-- Как свечечка!.. -- восхищались они Морозкиной посадкой, когда, приподнявшись на стременах, склонившись к передней луке выпрямленным корпусом, он плавно шел на рысях, чуть-чуть вздрагивая на ходу, как пламя свечи».
И для Морозки, и для Метелицы первый и единственный друг – конь. «Морозка вывел из пуни лошадь. Гривастый жеребчик настороженно прядал ушами. Был он крепок, мохнат, рысист, походил на хозяина: такие же ясные, зелено-карие глаза, так же приземист и кривоног, так же простовато-хитер и блудлив. «Ежли прикинуть, кто из вас умнее, -- серьезно сказал подрывник, -- так не тебе на Мишке ездить, а Мишке на тебе»…
Нормально, по-человечески мужики говорят только с конем. Только с ним говорят открыто, душевно, человеческими словами. Так, при встрече с пастушком в ночном Метелица, «смутившись, заговорил ... невольно с той ласковой грубостью, с которой никогда не говорил с людьми, а только с лошадьми». Это отрадно, это и трагично. Отрадно – потому что видим: в душе, даже огрубленной, еще есть нерв, воспринимающий позывы к жизни, идущие от внешнего мира. Трагично потому, что в этом нет духовного начала, того, которое единственно выделяет человека в самой природе. Трагично потому, что утрачивается связь между людьми, сначала рушится связь духовная, а потом и душевная.
После неудачной встречи Морозки с женой он шел с тяжелым чувством против Мечика, хотел пройти мимо, «схватил жеребца под уздцы, тот оттолкнул его мордой, повернув к Мечику будто нарочно, и Мечик захлебнулся внезапно чужим и тяжелым, мутным от ненависти взглядом». Так конь показал Мечику, в каком состоянии его хозяин из-за него.
«Мишка, разобиженный вконец несправедливостью хозяина, бежал до тех пор, пока в натруженных губах не ослабели удила; тогда он замедлил ход и, не слыша новых понуканий, пошел показно-быстрым шагом, совсем как человек, оскорбленный, но не теряющий собственного достоинства. Он не обращал внимания даже на соек, -- они слишком много кричали в этот вечер, но, как всегда, попусту, и больше обычного казались ему суетливыми и глупыми».
Как после этого не сказать, что конь – спутник Морозки! C ним он делится переживаниями и планами: « Михрютка, -- сказал он жеребцу и взял его за холку. -- Надоело мне все, браток, до бузовой матери... -- Мишка мотнул головой и фыркнул».
«В карьер!.. -- закричал Морозка тугим взволнованным голосом. Носки привычно впились в стремена, дрогнувшие пальцы расстегнули кобуру, а Мишка уже рвался на вершину через хлопающий кустарник. Не выезжая на гребень, Морозка осадил лошадь.
-- Обожди здесь, -- сказал, соскакивая на землю и забрасывая повод на лук седла: Мишка -- верный раб -- не нуждался в привязи».
Впечатляет «фигура Морозки на оскаленном жеребце с развевающейся огненной гривой, промчавшаяся так быстро, что трудно было отличить, где кончался Морозка и начиналась лошадь». В бою коня застрелили. «Мишка лежал на боку, оскалив зубы, выкатив большие, остекленевшие глаза, согнув передние ноги, с острыми копытами, точно он и мертвый собирался скакать. Морозка смотрел мимо него блестящими, сухими, невидящими глазами».
Варе «показали ...нового коня (для Морозки), отбитого у белых. Это был гнедой высокий тонконогий жеребец с коротко подстриженной гривой и тонкой шеей, отчего у него был очень неверный предательский вид, -- его уже окрестили "Иудой". Кличка нового коня предваряет предательство Мечика, как смерть Мишки - гибель самого Морозки.
Иные отношения с конем у Мечика, в самый трудный момент предавшего партизан и дезертировавшего. «... Первый же взгляд на Зючиху заставил Мечика забыть свою удачу и вызванные ею мальчишески-гордые надежды. Это была слезливая, скорбная кобыла, грязно белого цвета, с продавленной спиной и мякинным брюхом -- покорная крестьянская лошадка, испахавшая в своей жизни не одну десятину. Вдобавок ко всему она была жеребой…
-- Это мне, да?.. -- спросил Мечик упавшим голосом.
-- Лошадь неказистая, -- сказал Кубрак, хлопнув ее по заду. -- Копыта у ее слабые -- не то, сказать, от воспитания, не то от болезненного отношения... Ездить, однако, можно...
-- Разве других у вас нет? -- спросил Мечик, сразу проникаясь бессильной ненавистью к Зючихе и к тому, что на ней можно ездить».
«Зючиха, понурив голову, лениво перебирала белыми губами, и Мечик понял, что вся ее жизнь находится теперь в его руках. Но он по-прежнему не знал, как распоряжаться нехитрой лошадиной жизнью. Он не сумел даже хорошенько привязать эту безропотную кобылу, она бродила по всем конюшням, тычась в чужое сено, раздражая лошадей и дневальных».
Партизаны живут органической жизнью, сливаясь с природой и всем живым миром, так что всадник составляет одно целое с конем. Высшее воплощение этого начала - в Метелице, с его звериной легкостью, бесстрашием, и в то же время умом и смекалистостью. «Втайне (Левинсон) любовался порывистыми движениями его гибкого тела, туго скрученного, как ременный бич. Этот человек минуты не мог просидеть спокойно -- весь был огонь и движение, и хищные его глаза всегда горели ненасытным желанием кого-то догонять и драться».
Красиво выглядят всадники в их единстве с конем. Не случайно у Метелицы
«звериная легкость» тела. За этими параллелями стоит и привлекательное органическое единство человека и природы, но и отход от личностного начала, собственно человеческого, что отличает человека как единственного создания Божьего, отделенного от немыслящего мира растений, животных и зверей.
Утрата Божьей искры быстро замещается искусственным пламенем - огнем войны, пламенем преисподней.
Образы природы и явления войны слились воедино. «Пулеметы затрещали вслед, и сразу запели над головами ночные свинцовые шмели». Пули не сравниваются со шмелями, а становятся ими. Не из Апокалипсиса ли эти образы: «Огненно дребезжащие рыбы вновь затрепетали в небе. Они ныряли с высоты, распустив блистательные хвосты, и с громким шипением вонзались в землю у лошадиных ног. Лошади шарахались, вздымая кровавые жаркие пасти и крича, как женщины, -- отряд смыкался, оставив позади копошащиеся тела». Раненые бойцы, только что бывшие красивыми сильными всадниками, стали искалеченными, беспомощными - телами. И сколько их осталось по всей стране, не преданных земле за разные войны...
Таков итог бездуховного германского рая, посетившего русскую землю. Она оказалась заваленной трупами людей, русских людей, поделенных на своих и врагов, вместе с трупами лошадей. И чтобы никто не сомневался, где по смерти находятся враждебные армии, на земле зажгли символ адского пламени - Вечный огонь.
Великолепен всадник во время скачки, он полностью сливается с конем и ощущает себя частью природы. Однако ведь это состояние человека, для которого, по словам Достоевского, «еще не прошли стада Авраама». Иначе говоря, Русь оказалась расхристанной. Как и почему это случилось – другое дело. Писатель фиксирует факт, и фиксирует независимо от своего мировоззрения.
Повесть удивительно оптимистична. Объясняется это все тем же: герой повести – всадник, человек, слившийся с конем и с природой вокруг него. Единство природы, включающее растения, зверей, коней и человека, создает ощущение вечной и незыблемой жизни. «На опушке, где постукивал дятел, шептались багряные маньчжурские черноклены, а внизу, под откосом, неустанно пели укутанные в серебристый пырник ключи».
Природа активна: дятел постукивал, клены шептались, ключи пели. В повести воспета молодость, сила молодецкая. «Недели три тому назад, шагая из город с путевкой в сапоге и револьвером в кармане, Мечик очень смутно представлял себе, что его ожидает. Он бодро насвистывал веселенький городской мотивчик -- в каждой жилке играла шумная кровь, хотелось борьбы и движения. Люди в сопках (знакомые только по газетам) вставали перед глазами как живые -- в одежде из порохового дыма и героических подвигов. Голова пухла от любопытства, от дерзкого воображения»…
Вот Мечик и девятнадцатилетний помощник Левинсона Бакланов едут в разведку. «Они выехали еще до рассвета. Чуть розовели на отроге таежные маковки, в деревне под горой кричали вторые петухи. Было холодно, темно и немножко жутко. Необычность обстановки, предвкушение опасности, надежда на удачу порождали в обоих то приподнято-боевое настроение, при котором все остальное не важно. В теле -- легкая зыбь крови, пружинят мускулы, а воздух кажется холодным и жгучим, даже хрустит».
Природа часто является частью крестьянского хозяйства. Морозка презирает крестьян: «Не люблю я их, мужиков, душа не лежит». Но образ обетованной земли представлялся ему «в виде большой и мирной, залитой солнцем деревни, полной жующих коров и хороших людей, пахнущей скотом и сеном. Он заранее предвкушал, как он привяжет лошадь, напьется молока с куском пахучего ржаного хлеба, а потом заберется на сеновал и крепко заснет, подвернув голову, напнув на пятки теплую шинель»... (Этот рай открылся оставшимся в живых).
«Лес распахнулся перед ними совсем неожиданно - простором высокого голубого неба и ярко -рыжего поля, облитого солнцем и скошенного, стлавшегося на две стороны , куда хватал глаз. На той стороне, у вербняка, сквозь который синела полноводная речица, - красуясь золотистыми шапками жирных стогов и скирд, виднелся ток. Там шла своя - веселая , звучная и хлопотливая - жизнь. Как маленькие пестрые букашки, копошились люди, летали снопы, сухо и четко стучала машина, из куржавого облака блесткой половы и пыли вырывались возбужденные голоса, сыпался мелкий бисер тонкого девичьего хохота. За рекой, подпирая небо, врастая отрогами в желтокудрые забоки, синели хребты, и через их острые гребни лилась в долину прозрачная пена бело-розовых облаков, соленых от моря, пузырчатых и кипучих, как парное молоко».
Это финал повести. В партизанской войне вроде бы подразумевается борьба за рабочий класс – не явно, без формулировки, а как-то как само собой разумеющееся. А на деле в повести пропет лирический гимн природе: небу и облакам, солнцу и ветру, деревьям, реке и птицам, зверям, лошадям!!! И молодым людям-всадникам, то и дело уподобляющимся птице.
ОБРАЗ ВОЖДЯ В ПОВЕСТИ А. ФАДЕЕВА «РАЗГРОМ»
Гениальная интуиция Фадеева
О природе личности вождя как организующего и ведущего, создающего коллектив.
Образ Левинсона создан контрастным, даже парадоксальным способом. В произведениях, отразивших события Гражданской войны, обычно командир - человек из народа, свой среди воюющего войска. В повести А. Фадеева «Разгром» командир партизанского отряда резко отличается от всех и внешне, и социальным происхождением, и национальностью. В повести раскрываются его нравственные и психологические качества, позволяющие ему владеть обстановкой и выполнить боевое задание, в итоге приведшие к универсальному выводу о смысле жизни: «исполнять свои обязанности».
Подлинный герой повести А. Фадеева «Разгром» (1925 – 1926) - командир партизанского конного отряда на Дальнем Востоке Иосиф Левинсон. Его появлением начинается повесть о Гражданской войне: «Бренча по ступенькам избитой японской шашкой, Левинсон вышел во двор». Командир маленького роста, старая японская шашка ему велика, он не по-военному бренчит ею по ступеням. Заканчивается повесть описанием его неожиданной реакции на происшедшее: он плачет.
Основу отряда составляют бывшие шахтеры, участники революционных событий, а также бывшие деревенские батраки и солдаты. Левинсон, скорее всего, - тоже бывший. В повести нет указания на его профессию, только намек на его городское прошлое. Сказано, что он не хочет вспоминать о детстве в семье бедного еврея, торговца подержанной мебелью. Левинсон выглядит в отряде как чужеродное явление, все в нем чуждо для партизан: сама его фамилия, голубые глаза, «не здешние», как они отмечают. Хотя партизаны ему и подчиняются, он не свой для них. Внешне он – полная им противоположность: маленького роста, с длинной рыжей бородой, как гном. «Он был такой маленький, неказистый на вид -- весь состоял из шапки, рыжей бороды да ичигов выше колен». В отличие от партизан, сильных и выносливых, Левинсон физически слабый, страдает острой болью в боку, излечить которую, он знает, можно лишь длительным отдыхом.
Левинсон чужд природе, которая так близка не только вчерашним пастушкам вроде Метелицы, но и всему «угольному племени», как шахтеры себя называют. Основная форма жизни в России того времени была деревенская. И хотя Морозка признается, что не любит мужиков, но и для него рай – это мирная деревня с жующими коровами и теплым сеновалом. Для Левинсона земля - грязь. «Едва Левинсон отошел от лагеря, как его обняла сырая, пахучая темь, ноги тонули в чем-то упругом, пахло грибами и гниющим деревом. "Какая жуть!" -- подумал он и оглянулся. Позади не было уже ни одного золотистого просвета - лагерь точно провалился вместе с улыбающимся дневальным».
Он далек от природы и понимает, что может испытывать студент, стоящий в ночном карауле, спрашивает его: « Жутко стоять, да?» и признается: «А я вот никак не могу привыкнуть... Уж сколько один хожу и езжу - днем и ночью, -- а все жутко...»
Отличие Левинсона от окружающих бросается в глаза. Таким, например, его увидел студент Мечик, недавно появившийся в отряде: «Впереди шел Левинсон, он выглядел таким маленьким и так потешно размахивал огромным маузером, что трудно было поверить, будто он и является главной направляющей силой». Мечик ощущает несоответствие внешнего вида этого человечка и его роли и не может разрешить этого противоречия. И не только он. «Как и всем в отряде, командир казался Морозке необыкновенно правильным человеком. Но так как жизненный опыт подсказывал ему, что правильных людей не существует, то он старался убедить себя, что Левинсон, наоборот, - величайший жулик и "себе на уме".
Сравним мнение бывшего студента Чижа, который говорит Мечику о Левинсоне: «Да что ж, знаете, вовсе не такой уж образованный человек. Просто хитрый. На нашем горбу капиталец себе составляет. Не верите? -- Чиж горько улыбнулся. -- Ну да! Вы, конечно, думаете, что он очень храбрый, талантливый полководец. – Слово "полководец" он произнес с особым смаком. -- Бросьте!.. Все это мы сами сочинили».
Характерный разговор состоялся между Кубраком и Левинсоном по поводу подготовки к походу. Кубрак не согласен, но Левинсон так убедил его в этой необходимости, что тот уже готов «теперь согласиться даже на то, чтобы везти овес на собственной спине, если командир найдет это необходимым». «Что нам может помешать? Да долго ли тут? Фу-у... хоть сегодня -- в два счета». «Понятно, - угрюмо сказал Кубрак, удивляясь, почему он говорит это, а не то, что ему хочется». "Холера двужильная", - думал он о Левинсоне, с бессознательной, прикрытой уважением, неприязнью к нему и жалостью к себе».
Впечатление Кубрака после этого: «Хитрый, стерва», - с досадой и восхищением думал начхоз».
Левинсон не обладает среди партизан абсолютным авторитетом, но ему повинуются. Приказы Левинсона организуют жизнь партизан на отдыхе, когда он руководитель и даже воспитатель. Но и тогда качества вождя в нем только приглушены, но не потушены. Внешне выступая в роли воспитателя Морозки, укравшего дыни на бахче Рябца, желая, на первый взгляд, наказать партизана и укрепить дисциплину, Левинсон на самом деле собрал крестьянский сход, чтобы услышать беседы крестьян между собой и понять их настроение. «…Вслушиваясь в растрепанные мужицкие голоса, Левинсон улавливал в них внятные ему одному тревожные нотки». Для крестьян земля - место их постоянного привычного труда и быта, война для них – зло в чистом виде. Их желание, как понял Левинсон во время сходки, - «уж скорее бы вышло на одно», так как что белые, что красные, что свои, что японцы – все требуют пищи и фуража. В результате он приходит к необходимости вывести отряд из села.
Левинсон обладает большой внутренней энергией, как носитель страстного заряда. «Он был на редкость терпелив и настойчив, как старый таежный волк, у которого, может быть, недостает уже зубов, но который властно водит за собой стаи - непобедимой мудростью многих поколений». Получив тревожные сообщения, оставшись один, «он в задумчивости прошелся по саду, остановившись у яблони, долго наблюдал, как возится в коре крепкоголовый, песочного цвета жучок, и какими-то неведомыми путями пришел вдруг к выводу, что в скором времени отряд разгонят японцы, если к этому не приготовиться заранее».
Основные неуловимые качества вождя: способность к анализу обстановки, настроения окружающих, умение сориентироваться и принять нужное решение - эти свойства Левинсона полностью раскрылись в кризисной ситуации. Но чтобы осуществить план по спасению отряда, потребовались не только сильное психологическое воздействие, но и властность, способность убеждать не столько аргументами, сколько подавляя волю собеседника.
«... С каждым днем лопались невидимые провода, связывавшие его с партизанским нутром... И чем меньше становилось этих проводов, тем труднее было ему убеждать, - он превращался в силу, стоящую над отрядом». «…Он сам почувствовал себя силой, стоящей над отрядом. Но он готов был идти и на это: он был убежден, что сила его правильная». «Левинсон глубоко верил [курс. наш] в то, что движет этими людьми не только чувство самосохранения, но и другой, не менее важный инстинкт, скрытый от поверхностного глаза, не осознанный даже большинством из них, по которому все, что приходится им переносить, даже смерть, оправдано своей конечной целью и без которого никто из них не пошел бы добровольно умирать в улахинской тайге. Но он знал также, что этот глубокий инстинкт живет в людях под спудом бесконечно маленьких, каждодневных, насущных потребностей и забот о своей - такой же маленькой, но живой - личности, потому что каждый человек хочет есть и спать, потому что каждый человек слаб.
Обремененные повседневной мелочной суетой, чувствуя свою слабость, люди как бы передоверили самую важную свою заботу более сильным, вроде Левинсона, Бакланова, Дубова, обязав их думать о ней больше, чем о том, что им тоже нужно есть и спать, поручив им напоминать об этом остальным».
Что это за инстинкт, Фадеев не расшифровывает. На примере жизни партизана Морозки, очевидно, следует догадаться, что инстинкт в данном случае – это классовая солидарность.
«С этого дня Левинсон не считался уже ни с чем, если нужно было раздобыть продовольствие, выкроить лишний день отдыха… но даже Морозка видел, что это совсем не похоже на кражу дынь с Рубцова баштана». Когда среди болота Левинсон является с угрозой – никто этому не удивляется, его силу над собой партизаны уже неосознанно ощущали и раньше. А как иначе удержать описанную в повести взрывчатую смесь низменных страстей, неизбежных в большом мужском коллективе, соединившем людей различного характера и происхождения, и страх смерти, мучения голода и жажды. И не только удержать, но и заставить повиноваться. Здесь даже не надо ставить вопрос о роли личности в коллективе или роли командира.
В эпизоде перехода через болото Левинсон стал откровенно силой над отрядом. Настал момент, когда «Левинсон оглянулся вокруг, все смотрели на него с уважением и страхом, но и только: сочувствия не было». Он воздействует прямой угрозой: «... его нервный, тонкий, резкий, охрипший голос прозвучал слышно для всех», он угрожает, и ему повинуется «притихшая, придавленная, сбившаяся в кучу» масса людей.
Оказавшись на болоте, люди впали в панику и готовы были обвинить Левинсона, заведшего их туда. «И вдруг он действительно появился среди них, в самом центре людского месива, подняв в руке зажженный факел, освещавший его мертвенно-бледное бородатое лицо со стиснутыми зубами, с большими горящими круглыми глазами, которыми он быстро перебегал с одного лица на другое. И в наступившей тишине, в которую врывались только звуки смертельной игры, разыгравшейся там, на опушке леса, - его нервный, тонкий , резкий, охрипший голос прозвучал слышно для всех :
- Кто там расстраивает ряды?.. Назад!.. Молчать! - взвизгнул он вдруг, по-волчьи щелкнув зубами, выхватив маузер, и протестующие возгласы мгновенно застыли на губах. - Слушать мою команду! Мы будем гатить болото - другого выхода нет у нас»... и «...притихшая, придавленная, сбившаяся в кучу масса людей, только что в отчаянии вздымавшая руки, готовая убивать и плакать, вдруг пришла в нечеловечески быстрое, послушное яростное движение. В несколько мгновений лошади были привязаны, стукнули топоры, затрещал ольховник под ударами
сабель»…
Люди на болоте пришли «в нечеловечески быстрое, послушное яростное движение». О чем это? Людьми овладела чужая воля. Их энергия используется, на первый взгляд, для их же спасения, а на деле для того, чтобы они – как боевая единица - продолжили ту самоистребительную войну, которая поставила их в эти нечеловеческие условия.
Такой образ командира представляется гениальным прозрением Фадеева, художественно предвидевшим неизбежность появления во власти сильной личности в стране с подавляющим мелкобуржуазным (крестьянским) населением, которое практически не поддается влиянию коммунистической пропаганды, основанной на отчуждении собственности на средства производства. Вовлечь крестьян в классовую борьбу можно было только обещанием им земли, важной для них и совершенно чуждой организаторам движения, но после отказа выполнить это обещание удержать власть революционеры могли только силой.
В поступке Левинсона очевидна параллель с героем Горького Данко, который вырвал свое сердце, сделав из него факел, и тем вывел людей из трясины и спас их. Но колоссальна разница. Данко – герой, он пожертвовал собой и совершил подвиг. Левинсон же лишь продолжает свою работу, новым способом в новых обстоятельствах. Особенность героического в этой повести в том, что героизм показан обычным, повседневным явлением, обусловленным новым образом жизни, при котором надо ежедневно выживать, и не только на войне. Цель Данко – спасти людей. Задача Левинсона – сохранить отряд. Отряд важен не ради людей, его составляющих, хотя Левинсон знает цену каждому и высоко ценит лучших из них, а как «боевая единица», часть армии.
Данко стремится спасти людей ради их «заветов», чтобы с их гибелью не исчезли «заветы», то есть ради сохранения для потомков некоей высшей истины. Высшая цель есть и у Левинсона. И она не имеет социального звучания. Она чисто гуманитарная. «...Жила в нем огромная, не сравнимая ни с каким другим желанием жажда нового, прекрасного, сильного и доброго человека». Мечта о новом человеке - вот нерв всей деятельности Левинсона.
В повести Фадеева не звучит ни одного революционного лозунга, не сформулированы ни цель Гражданской войны, ни средства ее достижения. Писатель фиксирует осознание лучшим умом (Левинсоном) необходимости улучшения природы человека – словно не было на Руси христианской проповеди и примера полного преображения личности великого киевского князя Владимира после его Крещения в 988 году.
События в «Разгроме» происходят в начале ХХ века в христианской стране. Никаких атрибутов христианства в этой повести нет. Варя сказала, что Бог дал хороший день, шахтер отвечает: Бога нет. Она сказала как поговорку, а он воспринял серьезно. Другой предложил крест в качестве мишени, когда испытывали Мечика, умеет ли он стрелять. (Левинсон отклонил это предложение). После убийства Метелицы крестьяне указали Левинсону на священника как на предателя, так как он знался с офицерами. (Левинсон не тронул его). Мелькает в пейзаже замшелая часовенка. В финальной сцене как примета пейзажа - купол храма, просто как свидетельство, что место обитаемо. Как произошло отступление от веры, - эта тема вне повести Фадеева.
Но идеальная абстрактная цель Левинсона тоже была предметом веры, притом веры сокровенной. Об этой цели сказано так: «все, о чем он думал, было самое глубокое и важное, о чем он только мог думать, потому что в преодолении этой скудости и бедности заключался основной смысл его собственной жизни, потому что» иначе «не было бы никакого Левинсона». Это его заявление, его, можно сказать, интимное объяснение своей жизни и причины, по которой он руководит людьми (принуждает их) ради будущего нового человека. Интимное – потому что он об этом не говорит вслух. Во весь голос он говорит другое, только необходимое для общения или для действий, и не потому, что скрывает что-то, а потому, что считает себя тем, кому люди доверили решать за них их судьбы.
«Он знал, что о нем думают именно как о человеке "особой породы", знал также многие свои слабости и слабости других людей и думал, что вести за собой других людей можно, только указывая им на их слабости и подавляя, пряча от них свои». Ключевое слово здесь: подавляя. Подавляя и свои и чужие слабости. Это было реальным решением идеальной проблемы.
Отряд сохранен. На место павших Левинсон привлечет других. Для вождя важна не личность того или иного человека, а его место в строю. Не личность, а строй должен быть сохранен. Вождь явился инструментом подавления, орудием насилия ради сохранения отряда как боевой единицы, то есть части сражающейся армии. Человек в СССР был объявлен винтиком в общественном механизме, а писатели – инженерами человеческих душ.
Ради достижения гуманной цели – преобразования личности человека - Левинсон предпринимает отнюдь не гуманные средства: ведет в смертельный бой, перед началом похода отравляют раненого, обрекают на голодную смерть не только корейца, хозяина огромной свиньи, но и всех, у кого отнимали последнее. "Неужели без этого нельзя?" - лихорадочно думал Мечик , и перед ним длинной вереницей проплывали покорные и словно падающие лица мужиков, у которых тоже отбирали последнее. "Нет, нет, это жестоко, это слишком жестоко", - снова думал он и глубже зарывался в солому».
Для осуществления идеала, который представлялся объективно сверхзначимым, был воплощен иезуитский лозунг: цель оправдывает средства. Жизнь показала, что средства разоблачают цель. Убеждает только практика, притом практика личная. Трагический опыт Гражданской войны показал, что всё сверхличностное – против личности, всё надчеловеческое – против человека.
Левинсон выполнил поставленную перед ним задачу, пройдя через смертельные испытания, потеряв почти весь отряд, и не впал в отчаяние. В итоге всего пережитого он пришел к выводу: «Надо жить и исполнять свои обязанности» - к универсальному принципу существования человечества. То, что не удалось путем мирной проповеди христианства, пришлось осуществлять силой.
Поражает искренность и бесстрашие автора, который в момент создания повести не был ни профессиональным литератором, ни политиком и не ведал, какое общество рождалось в России, где принципы воспитания будут заявлены четко каждому: не умеешь – научим, не можешь – поможем, не хочешь – заставим. И это вполне соответствует заповеди апостола Павла: его Второе послание к Фессалоникийцам: «Если кто не хочет трудиться, тот и не ешь» (3. 10) - и одной из заповедей (второй пункт) Морального кодекса строителей коммунизма: «…Кто не работает, тот не ест». Так социальные искания – через страдания – привели к проблеме нравственности.