Рассказ "Рассказ старого домбриста" опубликован в книге Ильи Васильевича Маслова
"Большая жизнь", изданной Хакасским книжным издательством "АБАКАН" в 1955 году.
*****
РАССКАЗ СТАРОГО ДОМБРИСТА
У Мукана Доспаева, молодого колхозного счетовода, через год семейной жизни с Бигайши Омаровой родился полненький черноглазый сын. С обоюдного согласия они назвали его Турбатыром. Молодые отец и мать были безгранично рады появлению у них первенца.
«Надо устроить вечеринку, — решил Мукан. — Бигайши чувствует себя хорошо, мальчик спит от кормёжки до кормёжки».
— Я не возражаю, — сказала как-то жена, — но давай подождём немного: через недельку приедет мой дядя из Баян-аула, тогда и устроим.
— Хорошо, — согласился Мукан.
Приехал дядя — тонкий, сухощавый, привёз подарки от родных. С ним был попутчик — молодой человек в коверкотовом костюме.
— Кто это? — спросила Бигайши, когда приезжий вышел на улицу умываться.
— Директор нашей школы, — ответил дядя. — Едет в Москву получать награду.
Отметить день рождения сына Мукан пригласил своих товарищей и подруг жены.
Гости были в сборе. Они сидели на кошмах за круглым низким столом. В больших плоских тарелках дымилась жирная баранина — бешбармак. Причудливой раскраски фарфоровые чашки были наполнены вином. Гости шумно разговаривали, поздравляли родителей с прибылью в семье и желали, чтобы такая прибыль не забывала молодоженов и в дальнейшие годы. После первого тоста, провозглашенного счастливым отцом, разговор ещё более оживился.
В кругу молодых гостей сидел и старый домбрист Кабыкен. На вечере он оказался случайно: приехал погостить к родственникам, Мукан пригласил к себе и его.
Сухими тонкими пальцами Кабыкен перебирал жильные струны домбры и сосредоточенно смотрел перед собой. Застыли глубокие морщины, клинообразная борода. Казалось, он не слышит ни разговора, ни смеха.
Хорошо проходило время. Веселая молодежь стала просить старого домбриста спеть любимую всеми песенку «Хорлан». В ней говорилось о несчастной любви пастуха и девушки из богатой семьи.
— Ладно, исполню ваше желание, — ответил домбрист. — Но перед тем разрешите рассказать вам случай, очевидцем которого мне пришлось быть.
Гости шумно захлопали в ладоши.
— Пожалуйста!
— Просим!
Седой Кабыкен положил на колени домбру, поддёрнул до локтей рукава белой рубахи, вышитые замысловатым узором, погладил бороду и начал:
— Было это лет сорок назад в урочище Кара-су. Знаете? Недалеко от Белого камня. Пас я тогда овец у бая Миргалимова. Батрачил на него и мой дружок Нурпеис. День и ночь ездил за его табунами с длинным соилом*: боялся, чтобы ни один конь не потерялся, а то бай исхлещет плетью...
Платил нам Миргалимов за тяжелый труд гроши. Как сейчас помню: за целый год работы я получил три овечки, а Нурпеис — хромую кобылу. «Я вас кормлю — и вы должны меня за это благодарить, — говорил бай. — Что бы вы делали, если бы я не дал вам работу? Подохли, как старые собаки»...
Пожалуй, он был прав: мы походили на отощавших собак. Подумали: «Что делать?» — и решили уйти от бая. А в это время ходили слухи: верст за двадцать от нас жил русский богач, Сеременко. Он нанимал людей пасти овец, и, говорили, очень хорошо платил. Собрались мы с Нурпеисом и пошли. Приходим. За пригорком, недалеко от Иртыша, стоит большой деревянный дом окнами на восход, а рядом с ним — пристройки, амбары, сараи. Всё обнесёно высоким забором. По двору бегают волкодавы, так и рвутся с цепей. У реки — тёплые кошары, землянки...
Мы подрядились к нему чабанами. Правда, хорошо он нам пообещал платить. Перевезли свои семьи и начали шею гнуть...
Кабыкен покашлял, вытер платком седые усы и посмотрел на притихшую молодежь. Стыла забытая на время еда.
— Сеременко был очень богатый. А все богатство его заключалось в мериносовых овцах. Он первый в нашем крае развёл их. И овец своих никому не продавал, — боялся, чтобы не развели другие...
Это был известный человек в степи. С губернатором за руку здоровался. А к уездному начальнику без приглашения заезжал чай пить. Не знаю, правда или нет, но говорили, что разбогател он в один день. На Украине это было. Когда-то ещё в молодости управлял он имением помещика, отставного генерала. А у этого генерала была дочь, рябая, некрасивая. И нагуляла она ребёнка. Отец, чтобы прикрыть грех дочери, взял да и отдал её за Сеременко. Тот польстился на богатство, женился и уехал в Сибирь. Так оказался он в наших краях.
Домбрист прервал повествование, провёл рукой по струнам. Глухо зарокотали они в тишине. Гости напряжённо ожидали продолжения рассказа.
— Отец Кабыкен, — нарушил молчание Мукан, — выпьем за здоровье Бигайши. Дорогие гости, прошу вас...
На некоторое время вновь началась оживленная беседа.
— Ну и что же было дальше, отец? — обратился к домбристу один из гостей.
И Кабыкен продолжал:
— Мы очень ошиблись. Бай Миргалимов был жаден, как голодная собака, а Сеременко — как шакал, не жравший целую неделю. У него нельзя было выпросить чашки молока для больного ребёнка. Снимал он у казны большой участок. Леса и воды, пастбища и луга — всё на десять вёрст кругом принадлежало ему. И если кто срезал на его земле хоть один прут, он отбирал у того топор и этим прутом хлестал по плечам. Пойдут бабы по ягоды, отнимет корзины и ведра, да ещё заставит отработать день на покосе. Увидит, что ребята удят рыбу в реке — прогонит. Нельзя! А если захватит на лугу телёнка — загонит. Штраф плати!.. Да...
Немного помолчал, как бы вспоминая о чем-то.
— Любил похвастаться. «Я — богатый! У меня денег — куры не клюют!» Соберутся к нему гости, выпьют, а он и начнёт... Раздаст всем по пятёрке, а то и по десятке и заставит свернуть из них цигарки с табаком. Глядите, мол, какой я щедрый! А то ещё так делал: выйдет вечером на крыльцо, сядет, а вокруг него работники соберутся. — «Ну, кто хочет заработать — подходи: щелчок — рубль». Рубль — большие деньги, месяц надо работать, а лбу что сделается. Ничего. Снял я один раз малахай и подставил лоб. Он как ударил щелчком, даже в ушах зазвенело, из глаз искры посыпались. А лоб вот так — подушкой вздулся!
Безусый паренёк в расшитой тюбетейке громко засмеялся. Старый домбрист поднял глаза, посмотрел на него... и улыбнулся. «Конечно, дело прошлое, сейчас можно и посмеяться. Но ведь тогда было не до смеха»,— говорили его глаза.
— У Нурпеиса было два сына — старшего звали Рамазаном, младшего — Myкушем. Они, как и отец, пасли овец у хозяина...
И вот что случилось однажды. Утром братья погнали отару в степь. Стоял жаркий день. Овцы паслись плохо: хотели пить. А до реки гнать далеко. Рамазан вспомнил, что где-то поблизости есть старый колодец и в нем — вода. Они и направили туда отару. Пригнали. Известно, какие были раньше колодцы в степи: большая яма, а возле неё старое корыто с черпаком. Рамазан наливал воду, Мукуш сдерживал овец, чтобы не лезли. Только стали поить, откуда ни возьмись — кряква. Её преследовал беркут. Она камнем упала на землю и с шумом бросилась под ноги овцам. А вы ведь знаете, пугливей зайца да овцы нет на свете.
Овцы кинулись в сторону — и угодили в колодец. Полон набился. «Давай, спасай!» — крикнул Рамазан. Да где там! Вытащили они с десяток, а остальных — не могут. Тогда Рамазан приказал брату бежать домой за помощью. Мукуш помчался со всех ног. Прибегает. А хозяин сидит во дворе, под деревом, выпивает с муллой. Мукуш сказал, что в степи несчастье, овцы упали в колодец. Хозяин посмотрел на него мутными глазами, побагровел. — «Сколько?» — спросил. — «Не знаю,—ответил с дрожью мальчик. — Там брат... скорей просил». — «Ах, скорей», — и встал. Схватил со стола бутылку и ударил Мукуша...
— Ай-яй! — вскрикнул кто-то. И тут же со всех сторон раздалось:
— Ах, какой паразит!
— Зверь!
— Хуже!
— Тише, друзья! — крикнул молодой колхозник, сидевший рядом с Муканом. — Дайте человеку окончить!
Затихли. И вновь потекла спокойная речь.
— Мукуш упал. Подняли его, а он мёртв. На крик и шум сбежались люди. Кто-то из пастухов вскочил на лошадь и птицей улетел в степь — передать узун-кулаг, весть о несчастье.
Много тогда собралось народу. Джигиты потрясали плетьми перед окнами дома, в котором заперлись хозяин и мулла. Прибежал Нурпеис, схватил жердь и стал бить в дверь. Мулла и говорит: «Я открою». А хозяин: «Сиди, если хочешь жить», — и пригрозил мулле. Мулла замолчал. А Нурпеис джигитам: «Тащите сена! Подожжём его! Пусть горит!». К дверям бросили охапку сена. Осталось спичку поднести.
Вдруг открылось окно и показался перепуганный мулла. «Именем аллаха умоляю вас! Я ни в чём не виноват! Не губите старика!..» Долго он говорил... плакал... протягивал руки... А народ молчал и слушал...
Старый домбрист неожиданно оборвал рассказ и бросил взгляд на побледневшее лицо директора школы.
— А что же дальше было?
— Дальше? Народ разъехался по домам. Мулла уговорил всех.
Многие переглянулись.
— А что стало с Нурпеисом?
— Хозяин дал ему три барана и корову. Но Нурпеис не взял их. Скот передали на сохранность брату — Шукуну. А Нурпеис пожил немного и помер.
Наступило молчание. Кто-то спросил:
— А куда делся Рамазан?
— После смерти отца он ушёл в город, в Павлодар. Одни говорили, что работал грузчиком на пристани, другие — будто нанялся к скотопромышленникам и гонял гурты на ярмарку, в Ирбит. Точно не знаю.
Старик помолчал, потрогал струны и оживлённо добавил:
— Этот случай о смерти невинного мальчика я рассказал вам вот почему. Так могло случиться только в старое время, когда человека ни во что не ценили. Сейчас — другое дело. Турбатыра никогда в жизни не постигнет такая участь, какая постигла Мукуша... За нашу счастливую жизнь, за тех, кто дал нам её!
И над столом вспорхнула стая цветных голубей — это были подняты чашки.
— А теперь я спою вам «Хорлан», слушайте.
Комнату заполнили рокочущие звуки домбры.
Утром Мукан и Бигайши заметили, что их гость, молодой учитель, очень скучен. Задумчивый и молчаливый ходил он по двору. И как только к дому подошла машина, на которой он должен был ехать, взял чемоданчик, попрощался и вышел за ворота.
Путь его лежал через совхоз «Авангард». У самого совхоза, на взгорье, откуда был виден весь посёлок, он попросил шофёра остановить машину.
Много времени прошло, а учитель всё стоял. Перед ним в ярких лучах солнца высились большие белые дома, школа, клуб. А там, за Иртышом, раскинулись обширные луга, окаймлённые тёмно зелёной полосой леса.
— Наверное, товарищ учитель, знакомые места? — спросил шофёр.
Учитель внимательно посмотрел на него и тихо ответил:
— Да. Здесь когда-то жил мой отец... Рамазан.
КОНЕЦ
*Соил — шест с верёвочной петлёй для поимки лошадей.
*****