Часто встаёт перед глазами скромное убранство нашей юрты: чисто, уютно и тепло. Мама приехала с пастьбы овец, покушала. Села, как всегда, в изножье кровати со сложенными на груди руками и пьёт густо заваренный плиточный грузинский чай с молоком. Молчит, задумавшись о чём-то.
О чём думает женщина, всю жизнь прожившая одна? Вспоминает свою нелёгкую долю сироты, юность, выпавшую на годы войны, тяжёлую чабанскую работу, которую нельзя оставить ни на день?
Может вспоминает о том, как с 16 лет, объезжала коней, заарканивая приглянувшегося скакуна сразу из табуна. Или вспомнила, как в ту же пору никто из сверстников-парней не мог лучше и больше её поймать тарбаганов в капкан. Как метала зароды душистого сена в жаркое лето и ни один дождь не пробивал, вершенные ею стога. Вспомнила тяжелый труд в годину войны, когда все держалось на плечах женщин и детей. Как возила лунными ночами сено с подругой на санях из Монголии, отбиваясь от голодных волков. Или за пятьдесят километров везли дрова и жерди в любую погоду. Наградили медалью "За доблестный труд в ВОВ".
Может вспоминает о первой любви? Кто он был, любимый? Сгинул в кровавых жерновах страшной войны, шедшей где-то далеко на западе или позже, на востоке, короткой, но тоже кровопролитной? Может вспоминает, как родила пятерых детей, из которых один умер семи дней отроду. Двух старших, сына-первенца и дочь, забрали себе на воспитание отец с мачехой, у которых не было своих общих. Второго сына они же отдали младшей сестре, у которой был муж, но тоже не было детей. Погиб сынок в десять лет. Застряла нога в стремени, когда он выпал из седла, собирая табун лошадей: размозжил голову пацану копытом испуганный жеребец. Только младшую дочь оставила ей мачеха, чтобы было к кому прислониться в старости.
Острая на слово, боялись попадать ей на язык парни и мужики. Пела песни: через 25 лет после смерти мамы, узнала подруга юности её младшую дочь по голосу. А пересмешница была, каких поискать! Один из внуков пошел в неё этим. На язык остра, как мать, старшая дочь.
Ушла моя мама в мир иной ровно в 50 лет. Я была далеко в Ленинграде после операции на позвоночнике. Мне, самой уже пятидесятилетней женщине, рассказывала родственница, как купила и хранила мама капроновые чулки для дочки. Скоро выпишется из больницы и приедет домой после долгого лечения: молодая же, тоже захочет красиво одеваться. И старушка, наклонив голову, спрашивает у меня, передали ли мне эти чулки.
Молчаливая со мной, скупая на ласку, не знаю сколько слез в душе пролила мама, пока я лечилась в больнице с восьми лет до семнадцати. Не только тяжкая доля, непосильный труд, но и переживания за детей, переданных в другие руки, болезнь младшей, единственной рядом бывшей кровинки, повлияли, думаю, на скорый уход мамы. Не дождалась мама моего возвращения.
Когда я лежала в санатории, учась в первом классе, мама приехала навестить меня впервые. Меня разбудили в семь утра: к тебе мать приехала. Она не знала, как ехать на станцию Кука. Приехала в курорт Кука. Кто-то ей там объяснил, куда надо идти и мама пошла в пять утра через лес одна! Каково это было женщине, родившейся и сорок лет прожившей в степи? Был уже ноябрь, ночи длинные, тёмные. Помню, что когда мы встретились, за окном брезжил рассвет.
Потом мама приехала зимой и попала в карантин. Постояла она в январскую стужу на улице, глядя на меня через двойные рамы: ни обнять дочку, не услышать её голос.
За те долгие годы, что я провела в санатории, мама на свидание ко мне потом приезжала раз в год. Отпускали её дочь проведать только во время отпуска в совхозе. Некому было, видимо, за неё овец пасти. К ребятам, которые со мной лежали, родители приезжали, кто подальше - раз в месяц, кто поближе еженедельно.
Помню и последнюю встречу. Меня увозили в Ленинград на операцию. Поезд отходил в семь утра и мама пришла ко мне в шесть часов. Она тогда уже болела и никак не могла отдышаться от подъема в гору. Помню, какая тонкая кожа была у неё на руках...
Через восемь месяцев мамы не стало.
Когда ты не видел человека умершим, не верится, что его нет на свете. У меня долго было ощущение, что мама жива и ждёт меня в нашей чистенькой опрятной юрте, где-то там в аршантуйских степях среди сопок.