На двух лошадях движение пошло сноровистей.
- Хорошие старики…
- Да, жизнь их не испортила. Ни революции, ни войны…
- Много ты понимаешь… Степаныч юнгой в японскую в эскадре Рождественского плавал. На «Трёх Апостолах». Броненосец такой был. Под Цусимой их японец разделал, как Бог черепаху. В воде сутки плавал. В плену был. Едва без ноги не остался. Ты его только в избе видел, а чуть походит и уже хромает. Марья за него хромого, на костылях, пошла. Выходила. Самушин – лесничий царский – хромого-то такого лесником взял. Кто поймёт человеческую душу?.. Говорят, этот самый Самушин в революцию таким зверем стал. Людей резал за милую душу… И ладно бы мне об этом в отделе пропаганды райкома рассказывали, так ведь и Степаныч о том же… Как ты думаешь, стал бы Степаныч на человека наговаривать?
- Нет, по-моему…
- Вот и по-моему, тоже нет… Да и не он один… Пойди разберись в людях…
Майор замолчал, а я ехал и сравнивал двух хромых. Старика Степаныча и того, с Манькиного хутора. Какие разные у них судьбы. Ну да, война… Но как я ни старался, я не мог себе представить ни Степаныча, ни его Марью на Манькином хуторе хозяевами…
Весеннее солнце уже давно клонилось к закату. Пути оставалось немного. На сегодня всё было переговорено, но я вдруг вспомнил, что не знаю своего ближайшего будущего:
- Савелий Авенариевич, слушай, скажи всё-таки, куда ты меня везёшь?
- Не знаю…
- Как это? – опешил я.
- Так это, Иван Алексеевич. Если милиция мне горло не перегрызёт за тебя, то есть у меня одна мыслишка. Надеюсь, обойдётся. Ты мой поднадзорный, я за тебя отвечаю. Если отобьюсь от них, то будешь ты работать у меня в соседнем леспромхозе, но по специальности – токарем в депо. Не забыл ещё токарное дело?
- Сказать по правде, я его и не знал толком…
- Эвона, как, - Евграфов даже остановил коня…
- Нет, учили меня, конечно, и умел я много, но потом поставили на поток снаряды точить… а там… десяток выточил, а потом хоть книжку читай – руки сами всё сделают… а перейти на другой калибр уже проблема – брак гонишь – голова рулит по-новому, а руки, знай, по-старому делают… но за шестнадцать лет поотвык немного…
- Всё равно, лучше, чем вообще не знал…
- Да забыл.
- Что?
- Лучше, чем не знал, да забыл, говорю.
- Аа…, - протянул Евграфов, но видно было, что он думает уже о чём-то другом…
- Знаешь, Иван Алексеевич, - сказал он после недолгого молчания. Сказал так, будто вдруг решился на что-то, - расстанемся мы с тобой скоро насовсем…
- Переводят в другое место? – мне стало немного не по себе. - Может, оно и к лучшему – не придётся мотаться по области, как неприкаянному, дома будешь жить… - я никак не мог для себя понять, как разговаривать с Евграфовым наедине: на «Вы» или на «ты». Он же охотно откликался на любое обращение. А уж если обращались к нему по имени-отчеству не ради подхалимства, а просто по-человечески, то он просто «таял». «Таял», но горе было тому, кто из этого выгоду хотел извлечь. Оборачивалось это всегда бедой. На полную катушку. Поэтому майор Евграфов, когда новый человек обращался к нему так, сразу внутренне подбирался, становился остёр чувством и одёргивал при первом же подозрении на фальшь. Если всё равно не понимали, тогда уж злоумышленнику пощады не было. Мог оттянуть сразу, а мог и потом, холодно и расчётливо. Не хотел бы я оказаться на их месте, а потому отношениями нашими дорожил. А он дорожил нашим знакомством, будущей возможной дружбой, просто так. Ни за что. Конечно, он мог себе такое позволить, но, думается мне, и на моём месте он вёл бы себя точно также. Это для него было нормально.
- Закрывают нашу контору. Передают надзор за остатками ссыльных в милицию…
- А Вас куда?
- А кто его знает. При Сталине бы без дела не остался, а сейчас… Вот так вот и думай: когда было лучше?
- А чего думать? Хрущёв у старика, вроде вон Степаныча, спрашивает: когда лучше жилось – при царе или при коммунистах?
- Ну и?
- Ну, дед и говорит: при царе, конечно! – Это ещё почему?
- Так девки чаще давали! – старый анекдот… Если бы дело только в этом было… А, ведь, Ваня, и не жили мы с тобой в то время, когда девки… До войны ты - у станка, я - в военном училище, вокруг - одни гимнастёрки и ни одного платьишка. В войну…, - он помолчал, - В войну у нас с тобой одна подруга любвеобильная была – смертью звали… А после? Ты и пожить не успел – пока Капка к жизни вернулась, потом дитё носила… Я тоже женился между объездами, свадьбу справил, а к жене в постель лёг через неделю – когда снова вернулся. Не о койке я, Ваня, жалею, о жизни – все время то один, то с чужими. Домой приедешь, на жинку бы посмотреть, порадоваться, дочку понянчить, так нет – то дверь не прикрывается, то картошку копать в саду пора… Где она молодость? Всю её война съела. Только крошки оставила. И вот по крошкам этим и тоскуешь, а не по власти… нужна она мне…
- Ну, ведь и о будущем подумать надо – дочка маленькая. Растить и растить. Не трава у дороги – сама не вырастет.
- Это точно, но и мы ещё не старые… тебе сорок едва, мне, правда, порядком перевалило. Раз война совсем не убила, значит, поживём…
- Да не грусти ты так, Савелий Авенариевич, работа дураков любит. И у тебя семья под боком, дочка. Выслуга лет, а, значит, и пенсия. Уж какая будет, но своя. А у меня? У меня всё вон, - я хлопнул по зоновскому чемодану и рюкзаку, висящим на лошади, - что завтра будет, не знаю, - он помолчал, помолчал и ничего не ответил.
Остаток пути, около часа, ехали молча…
продолжение: http://www.proza.ru/2019/02/28/568