Моя командировка в Америку в августе 1998 года была первым в жизни выездом за границу, а Сан-Франциско – моим первым зарубежным городом, поэтому от его посещения у меня осталось особо яркое впечатление.
Пролетев над Гренландией и Канадой, самолет приближался к Сан-Франциско с Севера, летя вдоль тихоокеанского побережья. Небо было безоблачным, поэтому, выглянув в окно, я увидел, как на ладони, весь Сан-францисский залив. Поскольку снижение еще не началось, земная поверхность с большой высоты представлялась плоской, как географическая карта, на которой выделялся лишь один трехмерный объект – мост Голден Гейт Бридж («Золотые ворота»), выглядевший, как миниатюрный макет, сделанный из тончайшей проволоки и паутины. Так о себе своим культовым символом заявил город, в котором некогда одной известной даме «лиловый негр подал манто».
Сразу после посадки в аэропорту мы – наш начальник Мезенцев, мой сослуживец Кусачев и я - оказались удобно устроены, так как номера были для нас забронированы в отеле аэропорта. Придя в свой одноместный номер, я первым делом проверил, имеется ли в нем Библия, и убедился, что американская проза не врет – Библия действительно лежала в верхнем ящике письменного стола. Затем я включил радиоприемник, стоявший на столе; он исправно работал, но вещал на испанском языке. Встревожившись, я включил телевизор; язык передач был, к счастью, английский, но по всем программам речь шла исключительно лишь о «деле Левински »
(дело об адюльтере между президентом Клинтоном и молодой сотрудницей Белого дома Моникой Левински).
Деловая часть нашей поездки была привязана к Сан-Хосе, Беркли и Уотсонвиллю (городок вблизи от Монтеррея), а предстоявшие два дня отводились для знакомства с Сан-Франциско. Еще в Москве мне начальником было поручено составление культурной программы (по доступным источникам), первым пунктом которой значился визит на Голден Гейт Бридж. Мы сели на гостиничный «шаттл» - микроавтобус, курсировавший между отелем и городом, до которого было 30 километров.
Поездка проходила по пригородной зоне, которая типична для всей Калифорнии – пронзительно-белые одноэтажные коттеджи, окруженные тщательно ухоженными палисадниками, двухэтажные здания мелких фирм; в небо повсюду вздымаются пальмы, кипарисы, олеандры, и прочие субтропические растения; бесчисленные клумбы пестрят яркими цветами, широкое шоссе с идеальным асфальтовым покрытием заполнено свежевымыто сияющими разноцветными лимузинами и грузовыми фурами, тоже сверкающими хромом и свежей покраской, - как будто перед нами не рядовая территория, а декорация к голливудскому фильму.
Но что это? - вдруг из подворотни выползает грузовичок, весь в пятнах ржавчины, с дверцей без ручки, прикрученной проволокой, который кажется, вот-вот рассыплется на части; из его кабины выглядывают физиономии двух неопрятно одетых негров. Этот экипаж, явившийся как бы из другого мира, высветил, по контрасту, стилистическое единство калифорнийского гламура.
Въехав в Сан-Франциско, мы по нему проколесили, не получив каких-либо внятных впечатлений, как это всегда бывает, если смотреть на город из окон автобуса, и, наконец, были доставлены в крайнюю точку маршрута - на южный берег пролива Голден Гейт.
Мост Голден Гейт Бридж произвел ошеломляющее впечатление именно потому, что до этого я его видел на сотнях фотографий; он даже отпечатан на моем коврике для «мыши». Его популярность объяснялась, во-первых, тем, что в течение 27 лет (до 1964 года) он был самым большим в мире, и, во-вторых, его необыкновенной зрелищностью, объединившей красоту ландшафта с мощью и величием этого сооружения. И вот теперь, благодаря физическому присутствию, я смог ощутить не только совершенство формы этого «чуда света», но его грандиозный масштаб.
Но этим не исчерпывалось впечатление от созерцания моста; построенный восемь десятилетий назад, он является памятником архитектуры в стиле Ар Деко – позднего извода Стиля Модерн, от которого я тащусь всю жизнь. И, наконец, колористическое решение; карминовый цвет, редко используемый в мостостроении, великолепно подходит к цветовой гамме окружающей природы, и вообще, к здешнему Гению места, (или, возможно, Голден Гейтс Бридж его и формирует). Попытавшись себе представить этот мост серебристо-белым, я такой вариант отверг, как неподходящий.
Мы забрались по ступенькам в магазин Раундхаус, изобиловавший сувенирами на тему моста, а затем вышли на его полотно. Здесь я пересказал своим компаньонам местное правило, которое гласит: никто не может считать себя посетившим Голден Гейт Бридж, если он по нему не перейдет на другой берег, в округ Марин. И тогда неожиданно заартачился наш начальник Мезенцев, наотрез отказавшийся от столь длительной пешей прогулки (3,5 километра в оба конца), но мы с Кусачевым пошли, получив множество незабываемых впечатлений. Когда мы вышли на середину моста, перед нами открылся великолепный вид на Сан-францисский залив, и на университетский город Беркли, расположенный на противоположном его берегу. Направив взгляд вертикально вниз, я с высоты 67 метров снисходительным взглядом окинул проходивший по фарватеру большой сухогруз – он выглядел отсюда, как детский кораблик.
Дойдя до противоположного берега пролива Голден Гейт, мы двинулись обратно, теперь обратив внимание на сам мост. С пешеходной дорожки он выглядел фантастически: «кабели», к которым подвешено его полотно, изящно изогнувшись, сходились в перспективе к вершине стройной башни, состоящей из двух пилонов, соединенных между собой четырьмя перекладинами, расположенными на одинаковых расстояниях друг от друга, и этим похожей на «лестницу Иакова», ведущую в небо.
Приблизившись к южному берегу, и посмотрев вниз, мы на нем обнаружили каменное крепостное сооружение, полностью уместившееся под полотном моста, – Форт Пойнт, построенный в 1850-х годах для защиты Сан-францисского залива от пиратов.
Сойдя с моста, мы встретились с поджидавшим нас Мезенцевым, который над нами подтрунивал, - мол, ходьба ишаков любит; он имел весьма довольный вид, однако умолчав, чем таким приятным он занимался, пока нас не было.
До прибытия «шаттла», который должен был нас отвезти в отель, оставался час, и мы решили осмотреть район Президио, с которого, собственно и начался Сан-Франциско. Некогда здесь находилась испанская крепость, в которой разразилась романтическая история любви между русским путешественником Николаем Резановым и дочерью коменданта, Консепсьон Аргуэлло, ставшая сюжетом рок-оперы Вознесенского «Юнона и Авось». Однако от той крепости следов не сохранилось: всю северную часть Президио занимает тенистый парк, пересеченный асфальтированными аллеями; взобравшись на его высшую точку, мы восхитились потрясающим видом Голден Гейтс Бриджа, в лучах закатного солнца сменившего карминный цвет на огненно-багровый, и раскинувшимся перед нами пейзажем Сан-францисского залива.
На восточной окраине парка Президио над лесом возвышалась удивительная постройка. По форме это - садовая беседка – восьмигранная ротонда под куполом на восьми парах колонн коринфского ордера терракотового цвета, с фризом о восьми барельефах; - садовая беседка, но размером с дворец. К этому дворцу от его периферии сбегаются колоннады, поддерживающие перекрытия, украшенные пышными фризами, изобилующие женскими фигурами «под античность». Это - декоративное сооружение, являющееся полной реконструкцией Дворца Изящных Искусств, построенного для Панамско-Тихоокеанской Всемирной выставки 1915 года. Дворец захватывает внимание зрителя своим масштабом и избыточностью декора, но грешит против требований хорошего вкуса; этому сооружению, в котором соединены элементы античности и Стиля Модерн, не хватает изящества; - оно получилось слишком тяжеловесным.
На следующий день мы приступили уже к систематическому осмотру Сан-Франциско, начав с Финансового центра. На набережной Сан-францисского залива – Эмбаркадеро – главными зрелищами являются лес небоскребов Даунтауна – при взгляде на Запад, и висячий мост, соединяющий Сан-Франциско и Окленд, – на Востоке. Последний тоже является одним из символов Сан-Франциско, но я бы даже не стал его сравнивать с Голден Гейт Бриджем; у него совершенно другие пропорции; пятипролетный, он кажется длинным и невысоким, короче, этот - просто мост, а тот – Голден Гейт Бридж! Кстати, ему идет серебристо-серый цвет.
Что касается Даунтауна, прогулка по его главной улице – Маркет-стрит оказалось приятной – стены небоскребов, выкрашенные ли в белый цвет, или свежевымытые стеклянные - не смогли затенить лежащие между ними улицы. Кроме того, Даунтауну Сан-Франциско свойственно большое разнообразие небоскребной архитектуры; например, шедевр постмодернизма отель Мариотт пленяет зрителя сложностью композиции его объема и мозаичностью поверхностей стен, в которые врезаны остекленные проемы разных размеров и форм - прямоугольные, арочные, конические, - как плоские, так и выпуклые.
Прохладный океанский западный ветер хорошо вентилирует улицы – здесь нет загазованности – воздух свеж и чист. Единственно, к чему трудно привыкнуть – это время от времени вспыхивающий душераздирающий вой сирен пожарных машин. В результате пожаров, возникших после катастрофического землетрясения 1906 года (8,5 балла по шкале Рихтера), Сан-Франциско сгорел дотла, и с тех пор пожарные – самая уважаемая профессия, - им закон не писан: когда захотят, тогда и гудят.
Тротуары заполнены разноязыкой толпой, в которой слышатся то испанский, то китайский, и даже ломаный русский, но все же преобладает английский; тем не менее, белых – меньше половины населения; большинство же составляют люди азиатской внешности и латиносы.
Попав в Финансовый центр, никак невозможно пройти мимо торгового центра Эмбаркадеро. Он представляет собой отдельный город в городе, в котором огромные универмаги соединены между собой надземными переходами; здесь образованы улицы, заключенные в стеклянные стены с кондиционированным воздухом; войдя в этот город, ты проходишь его анфиладами, где с ярко освещенных витрин к тебе взывает вся роскошь мира – драгоценности, одежда и аксессуары лучших мировых брендов, парфюмерия, спиртные напитки, сигары, дизайнерская мебель, и прочее. Теперь этим россиянина не удивишь, но в 1998 году это было для нас еще в новинку. Правда, при наших деньгах мы могли на все это смотреть лишь, как на музейные экспонаты.
Выбравшись из этого храма бога торговли – Меркурия, по улице Маркет-стрит мы вышли на площадь Юнион-сквер, всю окруженную большими магазинами, в центре которой разбит парк, окружающий статую Победы: на вершине высокой колонны в летящей позе в развевающейся тунике стоит стройная тонкая полногрудая девушка в римском шлеме; в одной руке она держит венок, в другой – вилы; удивившись, я присмотрелся; нет, не вилы, а трезубец, но уж больно похож на вилы!
На каменной стенке, окружавшей лужайку, окруженный толпою зевак мужчина, весь окрашенный бронзовой краской, впадая на время в полную неподвижность, изображал из себя скульптуру.
Облик Юнион-сквер - столь характерно американский, что когда восемь лет спустя я очутился на Нью-йоркской Юнион-сквер, она мне показалась очень похожей на Сан-францисскую, разве что статуя там не Победы, а Джорджа Вашингтона.
Отсюда мы направились в административный центр Сан-Франциско – Сивик Сентер. Мы вышли на широкую площадь, в глубине которой находится Ситихолл – городская ратуша, с ее полусферическим куполом на высоком барабане, обвитом декоративным фризом, с шестиколонным портиком под треугольным фронтоном, с фасадом, украшенным колоннадой галереи, обегающей его по всему периметру, - напоминающей Вашингтонский Капитолий.
Относительная молодость города привела к тому, что кроме скромного здания миссии Долорес конца XVIII века, в нем нет исторических памятников; более того, после пожара 1906 года в городе сохранилось мало построек. Поэтому Ситихолл, построенный в 1915 году, может уже считаться памятником архитектуры. В духе американского неоклассицизма выдержано и здание Оперы – Военного Мемориала, знаменитого тем, что в 1945 году в нем представителями 50 стран была подписана Сан-францисская хартия, положившая начало ООН. Так, что Сивик Сентер являет собой как бы уголок Вашингтона, через весь континент перенесенный на его Западный берег.
В район, называемый «К Югу от Маркет-стрит», мы зашли только для того, чтобы посетить Сан-францисский Музей современного искусства (SFMOMA). Это постмодернистский шедевр Марио Ботты: внутрь трехъярусного зиккурата с гладкими стенами кирпичного цвета помещен атриум, огражденный высокой стеной в виде цилиндра, срезанного вдоль наклонной секущей плоскости, так, что сформировалось эллиптическое окно, наводящее на мысль о телескопе, вглядывающемся в Космос. И тогда прочитывается концепция этого сооружения, утверждающая: искусство – это средство познания Вселенной, а богатейшее музейное собрание служит блестящей иллюстрацией этой общей идеи, что я могу подтвердить на своем собственном опыте. Особенно полно там представлено европейское искусство первой трети XX века, но есть и американцы – Джексон Поллок, Джорджия О’Киф, Роберт Раушенберг, Энди Уорхол, Ричард Диберкорн.
После визита в МОМА, мы двинувшись в северном направлении, - в Чайнатаун.
Как только мы покинули Финансовый центр, застроенный небоскребами, местность кардинально изменилась – перед нами стали дыбом невысокие, но крутые холмы, на которых раскинулось поселение, визуально относящееся к совершенно иной цивилизации. Пройдя через ворота, крытые черепичной кровлей, мы вошли в Чайнатаун - город с преимущественно малоэтажной застройкой, где жилые дома и небольшие гостиницы чередовались со швейными фабриками, ресторанами, буддийскими, христианскими и даосистскими храмами и множеством магазинов и лавочек – все обильно украшенные в китайском стиле – с черепичными кровлями, загнутыми вверх на углах, многоярусными пагодами, яркими транспарантами, покрытыми иероглифами, большими восьмигранными фонарями, маленькими круглыми бумажными фонариками, колокольчиками, драконами, бумажными змеями, гирляндами, разноцветными лентами. Мелкая розничная торговля, не поместившаяся в магазинах, выплеснулась на улицы и переулки, все их полностью затопив; на дымящихся жаровнях готовится фастфуд, жмущиеся друг к другу прилавки завалены дешевыми одеждой, обувью, бижутерией, сумками, электроникой, сувенирами, лекарствами традиционной медицины, и вообще всем, что только может продаваться. За исключением туристов, а Сан-Франциско – крупнейший центр внутреннего, - американского, туризма, Чайнатаун забит деловито снующими китайцами, что оставляет впечатление кишения очень плотной жизни, как будто этот квартал стремится достойно репрезентировать перенаселенный Китай.
Главным средством городского транспорта в Чайнатауне и на ближайших холмах – Ноб-хилл, Рашен-хилл и Телеграф-хилл, является еще одна достопримечательность Сан-Франциско – фуникулер. На первый взгляд его вагоны можно принять за трамваи в стиле ретро – легкие конструкции с обильно остекленным салоном и пассажирами, висящими на подножках, энергично взбирающиеся по рельсам, проложенным вдоль крутых уличных подъемов. Однако они лишены моторов. Вагончики приводятся в движение канатами, непрерывно снующими вдоль проложенных под землей туннелей, и перематываемыми системой шкивов, образуя петли вдоль маршрутов, сходящихся к машинной станции, расположенной на Ноб-хилл. Между рельсами, по которым катится вагончик, имеется протяженная щель; в нее водитель фуникулера погружает специальную штангу, закрепленную относительно вагона в горизонтальном направлении; когда он поворачивает расположенных наверху штанги рычаг, металлические клешни захватывают трос, и он тянет вагон в нужном направлении. Для пассажира поездка не отличается от езды на трамвае, но внешний наблюдатель не может глаз отвести от симпатичного вагончика, быстро и легко влезающего на крутой склон; это зрелище не надоедает, - сколько ни смотри.
Нагулявшись по Чайнатауну, я оглянулся на Даунтаун, и ахнул от вида еще одной достопримечательности Сан-Франциско: на опушке леса небоскребов стоит 48-этажное здание Трансамерика Пирамид. Не знаю как сейчас, но двадцать лет назад это был единственный в мире небоскреб со стенами в форме треугольника с углом в его вершине; имея форму сильно вытянутого вверх обелиска, вонзившегося в небо; он ассоциировался у меня со стойкой метронома; эдакий метроном высотой 260 метров – осталось только в воображении присобачить к нему поставленный на опору маятник.
Спустившись с холмов Чайнатауна, мы оказались в низине между холмами Телеграф-хилл и Рашен-хилл (Русский холм). Здесь я вновь обратил внимание на особенности Сан-францисской архитектуры; во-первых, перед нами стояла грандиозная церковь Святых Петра и Павла. Во-вторых, на круто взбегавших вверх улочках встречались двух,- трехэтажные дома, устоявшие во время пожара 1906 года, но с тех пор столько раз перестроенные, что от их былого викторианского облика мало, что сохранилось. Экстерьеры этих домов отличает бьющая через край декоративность: башенки, эркеры, лестнички, балконы, фигурные выступы, обильные белые обрамления, барельефы, кровельные вставки, яркие цветные пятна на фасадах, и все это выглядит чрезмерным, подчас даже приторным. Эти особенности характерны и для других зданий, построенных в первой половине XX века; они, также, бросаются в глаза в декоре церкви Св. Петра и Павла.
Все это свидетельствует о существовании особенного архитектурного стиля – Сан-францисского, сложившегося в процессе восстановления города после пожара 1906 года в результате столкновения Иберийской культуры, пришедшей с Юга, из Латинской Америки, с культурой Англо-саксонской, пришедшей с Востока. Век этого стиля оказался коротким, - во второй половине века его вытеснил архитектурный модернизм, как это видно на примере застройки еще одного культового места Сан-Франциско – Ломбард-стрит. Подъем на нее настолько крут, что проездную дорогу пришлось сделать зигзагообразной, наподобие слаломной трассы. Вся остальная площадь улицы превращена в цветники.
Тот длинный день мы закончили подъемом на смотровую башню Коит Тауэр, возведенную на вершине холма Телеграф-хилл, С нее открывается вид на весь Сан-францисский залив – на Окленд и на Беркли, - при взгляде Восток, на залив Сан Пабло, если посмотреть на Север, - на природный заповедник в глубине залива, если посмотреть на Юг, на пролив Голден Гейт и мост Голден Гейт Бридж, и лежащий за ними Пасифик (Тихий океан), - при взгляде на Запад. Синее море, золотистые скалы, изумрудная зелень, белые постройки – отсюда все это похоже на Рай земной; с ним диссонирует лишь остров-тюрьма Алькатрац. Сейчас там – музей, и он хотел бы прикинуться американским замком Иф (замок на одном из Фриульских островов вблизи Марселя, в котором Дюма поместил действие своего романа «Граф Монте-Кристо»), но напрасно: его утилитарный облик, где вместо старинного крепостного донжона стоит современная водонапорная башня, на романтизм не тянет.
В середине следующего дня нам предстоял переезд в Сан-Хосе, и я предложил с утра закончить ознакомление с Сан-Франциско осмотром его Северной оконечности – Фишерменз Уорф (Рыбацкой пристани). Кусачев от поездки отказался, - по-видимому, из-за лени, а мы с Мезенцевым с самого утра отправились в город.
Мы высадились на набережной, настолько густо утыканной причалами и загроможденной разнокалиберными судами, что залива за рядами бортов и лесом мачт было совсем не видно – вода подходила к берегу лишь узкими извилистыми протоками. А на берегу шумел грандиозный открытый рынок, где продавалось все, что могло бы заинтересовать многочисленных туристов; здесь располагались десятки кафе и ресторанов, и функционировал целый парк развлечений. Поскольку меня не заинтересовали ни карусель, ни качели, то я, как бывший яхтсмен, посетил Морской музей, где осмотрел стоящее у причала трехмачтовое грузовое парусное судно «Балклюта», построенное в Шотландии в 1886 году, и совершавшее рейсы вокруг мыса Горн. Пройтись по верхней палубе было интересно и приятно, так как я себя вообразил не матросом, а шкипером, морским волком, а визит на грузовую палубу оказался неинтересным – там стоял полумрак, и пахло пылью.
В Морской музей Мезенцев со мною не пошел, но мы с ним вместе ходили смотреть на морских львов - их еще называют «слоновыми тюленями» (elephant seals) для которых устроили лежбище на большом понтоне, поставленном у самого берега. На нем разлеглись полтора десятка этих крупных животных, демонстрируя забавные сценки их социального поведения. Мезенцев долго наслаждался этим зрелищем с теплой улыбкой; видимо, поведение вожака ему импонировало, ибо в этом стаде действовали те же законы, что и во вверенном ему коллективе, и лишнее подтверждение их универсальности наделяло дополнительным осознанием собственной правоты.
До отъезда у нас еще оставалось немного времени, и, отправившись в город, мы оказались с самой интересной его части – районе Норт Бич, «квартале «богемы», лежащем в долине между Рашен-хилл, и Телеграф-хилл, включая Сан-францисский Бродвей.
Здесь жили и работали уличные художники, музыканты и поэты, находились антикварные магазины, поп-клубы, стрип-бары и секс-шопы, процветали все виды порока: проституция, азартные игры и наркомания. Эти кварталы выглядели, надо признаться, весьма колоритно – как по их внешнему оформлению, так и по облику его завсегдатаев – так называемых «битников».
Прогуливаясь по этому кварталу, мы набрели на книжный магазин с названием, известным всему миру: - Сити Лайтс Букстор (Коламбас-стрит, 261), с которым связаны имена поэтов-битников – Лоренса Ферлингетти и Аллена Гинзберга. Интерьер магазина сохранил черты принадлежности к контркультуре – полки были заполнены дешевыми изданиями в мягких обложках, препринтами, манифестами, и прочим в том же духе, и торговый зал напоминал склад макулатуры, но всемирная слава этого места все это освящала.
Выйдя из магазина, мы оказались на Коламбас-стрит; длинная и идеально прямая, пересекши по диагонали северную часть Сан-Франциско, она упиралась в угол небоскреба Трансамерика Пирамид, соединив зрительный символ города с символом духовным – магазином Сити Лайт.
Так оказался завершен мой образ Сан-Франциско.
Теперь, двадцать лет спустя, я себя спрашиваю: чем больше всего удивил первый в моей жизни западный город? Я могу ответить с полной определенностью: меня потрясло то значение, которое американцы придают внешнему виду как себя самих, так и всего, что их окружает: земли, домов и вещей. Внутренне я прикидывал: сколько энергии ушло, чтобы сделать вещь качественно и добротно, сколько пришлось добавить, чтобы ее избыточно украсить, и сколько систематически приходится тратить на поддержание ее в идеальном виде? И возникал вопрос: а нужно ли это?
Я был воспитан в советской культуре, согласно которой внешняя сторона не важна, если блюдется СУТЬ! А что это за суть такая? Это штука неопределенная, абстрактная, допускающая разные трактовки, но для каждого конкретного момента она назначалась Коммунистической партией. Правда, если ты был внутренним диссидентом, и «держал фигу в кармане», тайно отрицая коммунистическую суть, но тогда на ее место ставил суть другую, и она тоже была много важнее, чем какой-то там внешний вид. За 74 года беспрерывного поклонения СУТИ мы так привыкли ходить непричесанными, одеваться в старую и потертую одежду, жить в замусоренных комнатах в окружении уродливых вещей в одинаковых обшарпанных домах с засранными подъездами, ходить по обезображенной земле, при этом постоянно держа в уме какую-то СУТЬ, что, попадая на Запад, оказываемся потрясены той заботой, с которой там ухожен каждый квадратный метр земной поверхности с единственной целью - СДЕЛАТЬ КРАСИВО. Сначала это восхищает безмерно, но потом приедается; эта разлитая повсюду красота начинает утомлять, и даже раздражать, казаться приторной, безвкусной, и подкрадывается вопрос: а как у них обстоят дела с СУТЬЮ?
Этот вопрос особенно остро стоит в Америке, и вот почему. В нашей разоренной коммунизмом стране часто встречаются памятники нашей тысячелетней культуры, которые могут служить указанием на эту самую СУТЬ. Западная Европа, которая даже богаче материальными памятниками прошлого, чем Россия, тоже связывает с ними свое понятие сути, но это им нисколько не мешает заботиться о внешней стороне жизни, как это делают американцы; в результате в Европе все есть – и СУТЬ, и красота. У Америки же, по нашим понятиям, считай, истории - нету. С этим особенно плохо обстоит на Западном берегу США, где самые древние камни относятся к концу XVIII века, и их так мало, что СУТЬ на них не закрепишь. Поэтому вся обильная и пышная красота Сан-Франциско оставила у меня ощущение некоторой, что ли, поверхностности.
Поездка на Западное побережье США кардинально изменила мой общественный статус, как бы добавив мне сразу несколько звезд на погоны – я стал человеком, побывавшим в Америке. Она послужила поворотным пунктом моей биографии; - с нее началось претворение в жизнь моей мечты о том, чтобы стать гражданином Мира, и я этим занят до сих пор.
Февраль 2019 года