Вступление
Перед тем, как окунуть читателя в пилообразную мою историю, хотелось бы дать ему краткое напутствие, а заодно ответить на важный, возникающий по ходу чтения вопрос: насколько приближено повествование к реальности, подлинную ли историю рассказывает автор?
Так вот, несмотря на то, что состояние современной телекоммуникационной индустрии, равно как и исторические имена, места и события в сюжете весьма узнаваемы, я ответственно подчеркиваю ее, истории, вымышленность. За произведением стоит, разумеется, немалый личный опыт и даже, как ни провокационно это звучит, знакомство с главным героем. Знакомство это, однако, художественного свойства. Соткано главное действующее лицо из лоскутов-портретов отдельных людей, судеб и жизненных эпизодов, в которых автору пришлось поучаствовать лично, либо слышать от непосредственных участников.
Авторское мое напутствие, оно же назидание, состоит единственно в том, чтобы исследователь, продирающийся сквозь тернии изложения, не старался скрупулезно анализировать бренды и отношения в сфере международного Телекома, искать исторические аналогии и параллели, а рассмотрел сюжет, как некий поучительный срез профессиональной жизни. Или может быть урок по распутыванию узелков-долгов, накопленных за годы карьерного пути, которые в определенный момент, требуется начинать распутывать, возвращать, чтобы подобно нарастающему снежному кому, не придавили они однажды амбициозного своего владельца.
Ну и последним абзацем я в обязательном порядке привожу контекст времени, в котором события истории моей происходили - начало двадцатых годов двадцать первого века. Как знать из каких лет посмотрит на эту строчку читатель, посему временная отметка, хотя бы с точки зрения уровня технологий облачных сервисов и высокоскоростной беспроводной связи, имеет немаловажное значение.
Глава 1. Картина крупными мазками - 1612
Черный ветер гудит над мостами,
Черной гарью покрыта земля.
Незнакомые смотрят волками,
И один из них, может быть, я.
(Аквариум, «Голубой огонек»)
Офис был просторным и светлым. Затемненные окна десятого этажа надменно парили над Стэйт-стрит, ее суетливым многолюдьем, туристическим и деловым, открывая шикарный вид на даунтаун Бостона. Во все стороны, насколько хватало глаз, разбегалась мозаика серых, плоских и покатых крыш меж представительными высотками, лицом культурной столицы США: островерхого, с круглыми часами, Марриотт-Вэкейшн-Клаб, грузного, испещренного червоточинами окон Скотья-бэнк и мрачного исполина Веолия-Норт-Америка. Далеко внизу, согбенное, прижавшееся к земле, ютилось здание Старого Капитолия, прячась в тени гигантов Бэнк-оф-Америка, Ситизен-бэнк и будто собранного из конструктора «Лего» здания бостонской мэрии.
Дэн сидел, нога на ногу, на пухлом кожаном диване «лов-сит», с выпуклыми мягкими спинкой и подлокотниками. Одет он был по пятничному дресс-коду: рубашка, джинсы и мягкий пиджак.
Обстановка приемной была колоритной, сошедшей с рекламного плаката: деревянные панели в пол и массивный, светлого дуба стол ресепшена. У стены, рядом с диваном, разместился книжный шкаф, с верхними полками заставленными книгами в дорогих переплетах, а нижними - стопками журналов. Между диваном и столом стоял квадратный журнальный столик, одной цветовой гаммы с панелями и шкафом, с узкой стеклянной вазой в центре. Над границей настенных панелей в шахматном порядке висели дипломы и грамоты.
По натуре Дэн был непоседой. Не умел подолгу сидеть, ждать, находиться без движения. Ему непременно требовалось чем-то заняться, сосредоточиться, не растрачивать драгоценное время. Оттого томительные минуты ожидания всегда нервировали его, заставляя в который раз пробегаться взглядом по изученным предметам мебели: стен, дорогого паркета на полу и стыкам потолочных панелей с встроенными круглыми лампами. Не пронзительно ярких, бьющих в глаза, а таких, как нужно, комфортных зрению.
В кабинет доктора психиатрии Терезы Коуэлл, Дэн пришел в третий раз. В первый он едва не опоздал, приехал прямо из аэропорта, продравшись сквозь послеобеденные бостонские пробки, кое-как расчистив пару часов в частоколе телефонных совещаний. Во время второго визита, наоборот, доктор Коуэлл заставила себя ждать около десяти минут, отчего Дэн едва не психанул и не ушел. Второй разговор однако оказался продуктивным, может быть как раз потому, что Дэн был взвинчен.
Дэн вскинул экран смартфона и надавил. Телефон послушно распознал его, экран загорелся знакомыми серо-синими обоями рабочего стола. Он открыл почту, шесть писем за последние десять минут. Четыре можно отложить, а вот на два надо бы ответить.
Дэн сосредоточился на вводе текста в неизменном своем командном тоне: осадить, скрутить развертывающийся разговор без результата в жесткую последовательность действий, ответственных и сроков.
- Простите, сэр, - раздался низкий, бархатистый голос.
Секретарь, он же офис-менеджер доктора Коуэлл, персоной являлся примечательной. Улыбчивый усач и бывший пожарный Саймон был на голову выше Дэна, с широченными плечами американского футболиста и добротным животом. Это притом, что Дэн и сам отличался высоким ростом и крепким телосложением. Возраста Саймон был неопределенного, лет пятидесяти пяти на вид. За ресепшен-столом, склонившись над плоским монитором, производил он впечатление дружелюбного метрдотеля, низкоголосого, располагающего к себе. Но когда приходилось Саймону выпростаться, показаться во всю свою ширь и высь, гость невольно чувствовал себя нашалившим ребенком перед родителем.
- Я позволю себе напомнить, сэр, что на приеме у доктора Коуэлл запрещается пользоваться сотовыми телефонами.
Глубокий, бархатный голос Саймона звучал ровно, без крупицы нажима и извинения. Всего лишь благожелательная, неизбежная констатация.
Дэн сдержал быстрый, агрессивный ответ. Правило это доносилось до него уже дважды. И каждый раз он брал на себя обязательство ему следовать.
Он бросил на Саймона взгляд и послушно погасил смартфон. Желваки его при этом забегали.
- Если бы доктор Коуэлл на заставляла пациентов ждать, соблазна бы не было, - ответил он, имея привычку отвечать на каждую брошенную ему фразу. - Электронные читалки тоже запрещены?
Саймон дружелюбно улыбнулся и кивнул. Он говорил рассудительно, без эмоций, с хорошим бостонским прононсом. Дэн невольно завидовал его дикции, ведь для него самого английский язык не был родным.
- Мистер Абрамс, я, разумеется, не должен вам этого говорить, но в отдельных случаях, короткое ожидание непосредственно перед приемом играет роль обязательной подушки безопасности. Чтобы человек сбросил с себя налет торопливых будней и сосредоточился на предстоящем сеансе.
- Я прослежу, что это не входит в стоимость услуг доктора Коуэлл, - проворчал Дэн, - и я плачу только за то время, что она проводит со мной.
Саймон добродушно улыбнулся и вернулся к плоскому широкому монитору. Вид его тут же поменялся на сосредоточенный, на лбу образовались косогоры и складки. Он продолжил вводить в компьютер какие-то данные, неторопливо тыча в клавиатуру.
Дэн вздохнул и облокотился на спинку дивана. Широкой, пузатой спинки вполне хватало, чтобы свободно откинуться и уронить голову. Черт побери, раздумывал Дэн, если ожидание продлится, он не только не расслабится, а наоборот, дойдет до белого каления! У него дел невпроворот, горят проекты, люди ждут его команд, а он прохлаждается в чужом офисе. Дэн шумно выдохнул. Имеет смысл вспомнить, что было на прошлых сеансах. После первой, не очень удачной встречи, он почти не сомневался, что вторая будет последней. Дэн вытянул ноги в темно синих-джинсах «Левайс», из-под которых выглядывали однотонные носки, ныряющие в простеганные ботинки «Оксфорд».
Итак, его третий визит к доктору психологии и психиатрии Терезе Коуэлл.
Дэн долго выбирал врача-специалиста в Массачусетсе. Обращался в ведущие исследовательские центры психиатрии: «Массачусетс Дженерал», «МакЛин»; собирал рекомендации. После пары бесполезных пробных визитов, совет пришел от коллеги по работе. Один из исполнительных директоров компании посоветовал психотерапевта Терезу Коуэлл. Она, в свое время, помогала его супруге с биполярным расстройством, и результаты оправдали вложения.
Оказалось, что имя Терезы Коуэлл, доктора психиатрии, хорошо известно и в академических кругах. Помимо частной практики, она вела семинары, писала статьи. Ценник был высок и страховка покрывала его лишь частично. Однако Дэн решил рискнуть, терять ему было нечего. Он позвонил, потом еще пару недель согласовывал с Саймоном графики: то Дэн пропадал в командировках, то доктор отлучалась на семинары; но в конце концов встречу согласовали.
Полтора месяца назад состоялся первый сеанс. Дэн едва не опоздал тогда из-за задержки самолета. Водитель сервиса такси «Убер» высадил его у подъезда за минуту до начала приема.
Офис на Стэйт-стрит, на самом спуске к бостонской набережной, внушал уважение. Старинное, осовремененное здание с представительным холлом и консьержами. Ковровые дорожки на площадке перед лифтом. Да и сами лифты «Отис», оформленные под пятидесятые, оборудованные при этом всеми технологическими новшествами: бесшумными дверями, цифровыми панелями с отметками об остановках и встроенными сенсорными телевизионными экранами.
Входя в здание и волоча за собой четырехколесный чемодан «Травел Про», вечный свой спутник, Дэн еще говорил по беспроводной гарнитуре. И далее, минуя внушительное фойе, поднимаясь в бесшумном лифте и шагая по длинному, устланному ковролином коридору в поисках нужного офиса. Он влетел в кабинет с искомым номером запыхавшийся, едва не столкнувшись с необъятным Саймоном. Только оказавшись внутри Дэн повесил трубку.
Выглядел он в тот день неважно. Перелетевший через океан, из другой временной зоны, опаздывающий, нервный, разрывающий между миллионом дел, звонков и встреч. Усталый, невыспавшийся, с подрагивающими пальцами и кругами под глазами.
В первый прием доктор Коуэлл не заставила себя ждать. Более того, дверь в ее кабинет была распахнута и она ожидала Дэна, сидя в уютном кресле с подлокотниками плавно перетекающими в спинку.
Если бы только недуг его, тревога отступили, исчезли. Безо всякого сожаления Дэн забыл бы обо всех именитых медицинских центрах и хваленых докторах. За каким чертом ему, техническому специалисту и инженеру надо знать о врачебных специализациях и терапиях: динамической, рационально-поведенческой и гуманистической - была и такая. Испытывали на нем и экзотические техники: прогрессивно-мышечная релаксация и абдоминальное дыхание. Но многолетняя беда его не отступала, напротив, усиливалась, точно невидимый и цепкий клещ, тянущий из жертвы жизненные соки. И всякий раз, в период длительной передышки надеялся он, что болезнь ушла, рассосалась сама по себе, но только до следующего кризиса.
Так размышлял Дэн, заполняя предложенные Саймоном бумаги на пластиковом клипборде. Стандартные, рутинные медицинские вопросы. Подтверждение о доступе к медицинской карте, чем и когда болел, разрешение на запросы катемнеза от предыдущих терапий. Сколько раз приходилось Дэну заполнять такие? Он сбился со счета.
После того, как формальные шаги были сделаны, Саймон предложил ему пройти ко врачу. Оставив свои пожитки, чемодан с рюкзаком, в приемной, Дэн вошел в кабинет знаменитой Терезы Коуэлл, доктора психологии и психиатрии, и прочих немыслимых профессиональных титулов, указанных на закованных в рамки дипломах и сертификатах на стенах. Как раз перед этим Саймон впервые напомнил ему, что телефоном в офисе пользоваться нельзя.
Доктор Тереза Коуэлл являла собой стройную особу лет пятидесяти, одетую, как подобало в чопорной Новой Англии в длинную юбку и блузку. Внешности она была не особенно яркой, однако подчеркнуто следила за собой, имела волнистые, мелированные волосы и большие, серые глаза. С первых ее слов, Дэн различил английский акцент и позже она подтвердила его догадку, рассказав, что переехала в США после замужества много лет назад.
Она поднялась с кресла и дружелюбно поздоровалась с Дэном за руку, когда он входил. Предложила ему усаживаться в мягкое кресло-реклайнер напротив. Минут десять ушло у них на стандартные вежливости: кто, откуда, когда. Несмотря на замотанность, Дэн играл в любезность виртуозно, не хуже профессионального врача-психолога. Вежливость, дружелюбие и сопутствующее им притворство были частью его работы.
Кем же предстал Дэн в глазах доктора Коуэлл в их первую встречу?
Отбрасывая усталость и нервозность, Дэн представлял собой высокого, ухоженного мужчину сорока пяти лет, спортивного телосложения. Прибыв непосредственно с самолета, Дэн был одет в джинсы с кроссовками и легкий тонкий пуловер. Дорожный пиджак он оставил в приемной, вместе с чемоданом и сумкой с ноутбуком. Голову Дэн начал брить наголо после сорока, до этого ходил с коротким седым ежиком. Черты лица его с восточноевропейской, узкой нижней челюстью, выпуклым лбом, и профессионально перемежаемыми улыбками, задумчивостью или серьезным вниманием, нельзя было считать какими-то особенными, яркими или тусклыми. Выделялись подвижные голубые глаза, быстрые, выхватывающие обстановку, читающие людей, их цели и мотивы.
Нрава Дэн был неспокойного. Он не мог сказать с уверенностью, работа ли сделала его таким, или изначально был он суетлив и подозрителен. В средней школе результаты психологических тестов держали его между меланхоликом и флегматиком, однако позже он переместился по окружности психотипов за сангвиника, тяготея к холерику.
Окинув взглядом кабинет доктора Коуэлл, Дэн отметил тщательность, с которой было оформлено убранство: цвет стен, абстрактные картины. Неброско, умиротворяюще, с хорошим вкусом. «Для психа, вроде меня, подойдет вполне», - усмехнулся он про себя.
Тереза долго разглядывала его белую, свежую визитку.
- Вице-президент по профессиональным сервисам, - она нахмурила брови под пухлой челкой. - Хотела бы я понимать, что это значит.
- Ничего особенного не значит, - ответил Дэн. - Моя компания занимается разработкой и внедрением сложных ИТ-систем (ИТ — Информационные Технологии) в сфере телекоммуникаций. Мы не так заметны как «Эппл» или «Майкрософт», но благодаря таким как мы работает ваш телефон и ежемесячно, аккуратно, с вашего счета списываются деньги. Мою должность можете считать некоторой квалификацией в мире ИТ и Телекома.
Ответ этот имел длинную бороду и неоднократно применялся им в разговорах с собеседниками, несведущими в области ИТ. Долгая вступительная часть быстро утомила его, он щелкнул костяшками пальцев и вежливо попросил Терезу переходить к делу. Дэн не курил, щелканье пальцами, пожалуй, было единственной его дурной привычкой. Подсмотренная в детстве, в фильмах с Брюсом Ли, где лихой, подвижный китаец, виртуозно владеющий телом, дергал и щелкал суставами, начиная с плеч, локтей, спускаясь к пальцам, укрепилась в нем настолько, что он реагировал таким образом на полярные эмоции: провалы, успех, злорадство, удовлетворение и смущение. Вот и сейчас, подгоняя доктора Коуэлл, он привычно щелкнул пальцами.
Тереза не возражала, только бросила на него изучающий взгляд.
Настала пора Дэна рассказать о своей странной, уникальной проблеме. Делал он это не впервые, и всякий раз объяснение казалось ему глупостью, чушью, несуразицей. Он вряд ли поверил бы, расскажи ему о такой проблеме кто другой. Разве можно страдать от снов? Да еще от таких, которые не можешь потом вспомнить, как ни стараешься?
Дэн не мог сказать точно, когда впервые почувствовал этот вязкий, сковывающий озноб. Просто однажды, в семейной и профессиональной его жизни вдруг стало присутствовать новое, «параллельное» состояние. Одно, обыкновенное, состояние параноидального трудоголизма, со временем трансформировавшееся в весьма успешную должность менеджера в международной корпорации, и второе, приходящее к нему ночами, когда кутался он в одеяла и простыни, а порой попросту срывал себя белье и стонал, мучался от кошмаров, не оставляющих следов в памяти. Случалось, что он распугивал семью свою, детей и жену истошным криком. Эти припадки, наваждение, никогда не были постоянными или регулярными. Они накатывали внезапно, потом пропадали на несколько месяцев, чтобы снова вернуться.
Поначалу Дэн считал их придатком, аурой мигрени, вегето-сосудистой дистонии, что мучила его в молодости. В диагнозе его присутствовала офтальмическая аура, когда сильнейшую головную боль сопровождает временное поражение зрения. В дальнейшем, после лечения в стационаре, приступы мигрени стали редкими, ощущения притупились. Врачи обещали, что с возрастом аура исчезнет совсем, однако мало ли, что говорят врачи. Дэн резонно решил, что болезнь лишь сменила форму.
Когда это произошло впервые?
Дэн мучился этим вопросом, не имея однозначного ответа. Слишком плавно все происходило, так похоже на последствие пульсирующих головных болей. Где-то в начале карьеры, едва ли он даже в командировки начал ездить. Скорее всего, первый приступ он упустил, посчитав всего лишь парализующим последствием дистонии. Потом долго спорил сам с собой, так и не выиграв спора, что мигрени его, ощущение горячей подковы стискивающей виски и затылок, все-таки остались в прошлом; бессонница и полубессознательные кризисы являют собой нечто новое.
Со временем пришел Дэн к убеждению, скорее из области иррационального, что ночные пароксизмы связаны между собой. Речь не шла о болевых ощущениях или физическом состоянии, когда сидел он опустошенный на кровати, не в силах шевелиться и говорить. Присутствовало что-то еще, некий одинаково болезненный осадок, состояние после сна, что-то неуловимо схожее, скрытое за завесой бессознательного, психофизическая или эмоциональная фрустрация. Застывал он всякий раз с распахнутыми глазами, будто вырвали его из середины важнейшего события, которое никак не может он вспомнить. И не смыкал глаз до утра, растерянный, изнемогший.
Долго, сквозь года, когда карьера уже поволокла его по столицам и странам, он пытался исследовать, что же в действительности мучило его. Обращался к специалистам, к психологам и психотерапевтам, но те отделывались посредственными диагнозами и фармакологией. В определенный момент Дэн стал предсказывать рекомендации еще до того, как их озвучивал очередной «эксперт». «Бессонница и депрессия», «Дистимическое расстройство» «Неврастения», «Поменьше работать, побольше отдыхать». Гормонотерапия, барбитураты, мелатонин, разные вариации сертралина, палиперидона и буспирона. «Абсистентный синдром», как следствие фармакологии. Годы бежали, сменялись декорации, проблема не отступала. Слава богу, рядом была самоотверженная супруга, которая, подчиняясь волнам и порогам его карьеры, следовала за ним, выступала верным тылом, отложив на неопределенный срок собственную реализацию, и поддерживала как могла.
Дэн думал, анализировал, сопоставлял. Откуда взялось это чувство, убежденность в эмоциональной связи между кошмарами. Будто задерживались, застревали в голове обрывки ощущений, остаточные впечатления. Зрительные, осязательные, обонятельные. Он плохо умел идентифицировать их, формулировать, но явственно проступали они, нагоняли через часы, а то и дни после приступов.
Пару раз Дэн просыпался с отчетливым ощущением вкуса и запаха крови. Причем не одного только ощущения, а клокочущего, нервного состояния, когда сердце бьется так, что готово выскочить из груди. Словно находился Дэн в смертельной опасности, в эпицентре поединка или сражения, кровавого, беспощадного; будто выкупался в крови в своем зазеркальи, едва избежал гибели. В другой раз, когда изнуренный, дрожащий приходил он в себя после ночного криза, перед Дэном возник удивительный пейзаж из лоскутных деревянных построек с соломенными крышами, прячущихся меж пышных елей и дороги сбегающей к зеркальной глади озера. По дороге, навстречу Дэну, поднимались бедняки, худые, согбенные, волочущие за спиной вязанки дров и соломенные корзины на коромыслах. Они покорно расступались перед ним, кланялись. Еще однажды, перед Дэном предстало лицо, женское, с высокой прической, с гребнем и заколками, неестественно бледное, выбеленное, с яркими темными глазами. Впечатление было столь реальным, что Дэн долго пытался вспомнить его обладательницу в реальной жизни.
Так мучился он долгие годы, пугая близких, а однажды переполошил бортпроводницу, проснувшись с дикими глазами в самолете, долго не могучи взять в толк кто он и где находится. Что же до специалистов, в том числе и нетрадиционщиков, факт оставался фактом — он чувствовал нужные лечебные эффекты, исправно испытывал положенное «очищение», «боли» и «тепло», но на приступы его, кошмары, действия это не оказывало.
В определенный момент Дэн смирился со своими невидимыми тревогами, рассматривая их навроде неприятной особенности организма, родовой травмы, зная всего лишь, что накрывает его периодически ознобом и проводит он ночи без сна. В последний год однако ситуация усугубилась. Если раньше случались с ним кошмары раз-два в полгода, то в последние месяцы регулярность их возросла. Дэн теперь подолгу не спал и стал даже побаиваться засыпать, не желая вновь проснуться с расширенными от неведомого ужаса глазами.
Стесняясь, стараясь не афишировать своего недуга, он все-таки обратился к коллегам в руководстве компании «Уэст Уинд» (West Wind — западный ветер). Дэн понимал, что проблема выходит из-под контроля, ее стали замечать окружающие. Ближайшие подчиненные и пиры (peer - ровня по позиции в компании) отмечали его потухший, выцветший взгляд. Горели в нем не столько страсть и интерес к работе, сколько некоторая остаточная, спортивная злость. В таком состоянии и набрел Дэн на доктора Терезу Коуэлл.
- Как я говорил, часть кошмаров оставила будто отпечатки, воспоминания, - объяснял Дэн, - Я сделал на их основании кое-какие выводы. Не уверен, правда, что они помогут. Я делился ими со специалистами, с которыми раньше встречался.
- Поможет все, чем вы готовы поделиться, - ответила доктор Коуэлл.
- Ну хорошо. Тогда — Япония. Короткие вспышки, как ожоги, что остались у меня после пары пробуждений, показали мне Японию. Только не современную, не города, поезда и небоскребы, а старинную, средневековую.
Тереза помолчала.
- Интересный вывод. Вы интересуетесь средневековой Японией?
Дэн неопределенно покачал головой.
- По роду деятельности, мне приходится быть знакомым в минимальной степени с каждой из больших стран, в которой у нас бизнес. Просто, чтобы поддержать разговор. В Японии у нас тоже бизнес, однако к этой стране у меня был целый юношеский интерес. Знаете, сначала интересовался восточными единоборствами. Потом увлекся японской анимацией — аниме, комиксами - манга. Книги читал - Мисима, Абэ, Мураками. Кино смотрел. Увлекался в общем. Не сказать, правда, чтобы именно средневековой Японией.
Тереза посмотрела на него долгим взглядом.
- А вот эти остаточные образы о Японии, вы уверены, что они случались именно тогда, когда вам было плохо?
Дэн уверенно кивнул. Это ощущение не мог он ни с чем спутать, ошибки быть не могло. Жуткий озноб, словно вырвали его из середины действа и швырнули голого, беззащитного во враждебный, агрессивный сумрак пробуждения, в котором он, как вынутая из воды рыба, хватает ртом жесткий, несдобный воздух, чувствуя чужое, дискомфортное естество.
Потом Дэн пересказывал доктору Коуэлл все процедуры и врачей, через которых прошел. Их было не очень много, Дэн до последнего старался переносить болезнь на ногах. Однако в определенные жизненные периоды, когда приступы были особенно тяжелы, он, подгоняемый женой, все-таки обращался к специалистам. Дэн привел типовые диагнозы и фармакологические рецепты. Однажды применяли даже технику гипноза. Регрессивную гипнотерапию. Безрезультатно.
Доктор Коуэлл слушала сосредоточенно. Руки ее, со скрещенными, красивыми пальцами, лежали на коленях. Она определенно была профессионалом своего дела, смотрела заинтересованно, но при этом не пристально, не подолгу, делая во взгляде вежливые паузы, кивая и всячески показывая, что слушает.
Все эти приемы, незаметные, обязательные навыки опытного коммуникатора, были Дэну хорошо знакомы. Он и сам ими владел, по долгу работы, когда надо увлечено внимать и убедительно объяснять возбужденному клиенту, авторитетно повторяя банальные, очевидные истины. Он говорил, рассказывал, а сам пристально следил за Терезой, искал в глазах ее отклик, ответ на незаданный еще вопрос. Вежливый разговор, дружелюбие и участие не обманывало его. Дэн умел читать ответы на языке тела еще до того, как собеседник их озвучивал.
Доктор Коуэлл взяла слово. Лицо ее излучало спокойствие и уверенность. За этой профессиональной маской, Дэн разглядел идею, может быть не совсем еще сформулированную; все-таки что-то было у нее на уме, помимо обязательного ритуала «врач-пациент».
- История ваша весьма интересна, мистер Абрамс. Я также вижу, что ввиду вашего большого и не очень успешного опыта в посещении врачей, вы несколько устали, утомились ходить по стандартному процессу, отвечать на обязательные анкетные вопросы.
Дэну нравилась ее поставленная речь с английским акцентом, с вытянутыми гласными.
- Поэтому, хотя с точки зрения процедуры этот шаг обязательный, я пока отложу разговор о вашей биографии — как вы росли, отношения с родителями и так далее. Вы упомянули, что к вам применяли технику внушения, гипноза. Можете рассказать подробнее?
- Да, когда я жил в Сиэтле, я посещал доктора-психотерапевта Филиппа Галланта. Он попытался лечить меня гипнозом. Практиковал, насколько я помню «гипно-драму» и регрессивную гипнотерапию.
- У вас хорошая память, - сказала Тереза.
- Не жалуюсь, - вежливо улыбнулся Дэн. - Так вот, по-моему доктору Галланту просто не повезло с пациентом. По роду деятельности я человек довольно недоверчивый, не очень легко подпадаю под влияние. - Дэн задержал на Терезе взгляд, но ее лицо оставалось неподвижно, - поэтому процесс гипнотизирования меня получился весьма долгим, и не то чтобы мучительным, но нервным. У меня даже возникли в определенный момент сомнения в квалификации доктора Галланта, - он усмехнулся.
- Разрешите высказать предположение?
Дэн кивнул.
- Вы скорее всего приходили на сеанс нервный, торопливый, в промежутках между своими телефонными звонками?
- Прошу прощения, но это моя жизнь и моя работа, - ответил Дэн.
Он уже предвидел очередное повторение нудятины о том, что работу надо оставлять за дверью и ни в коем случае не пользоваться на приеме у доктора телефонами или другими электронными устройствами.
- В отличие от доктора, с которым вы имели дело в Сиэтле - кстати, я, по-моему, знаю доктора Филиппа Галланта - мне вы напротив представляетесь весьма эмпатической личностью, открытой к переживанию и сопереживанию. Человек вы занятой, нацеленный на результат, и конечно научились скрывать, замещать свои чувства. Однако из вашего короткого представления и рассказа, у меня сложилось именно такое впечатление.
Тереза лучезарно улыбнулась, а Дэн поморщился. Ему вспомнилась университетская знакомая, студентка с параллельного гуманитарного факультета «Связи с общественностью». Она уверяла, что все вокруг носят маски, и Дэн, конечно, тоже, а под маской якобы скрывается тонкая, ранимая душа. Заслужила себе, в общем, прозвище чудачки.
- Так вот, - продолжил Дэн, игнорируя идею Терезы, будто она что-то о нем «нарыла», - Доктору Галанту все-таки удалось меня усыпить. Дважды. Оба раза сеанс заканчивался не так, как он ожидал. В первый раз совсем ничего не получилось. Сам я не помню, но судя по по записи я просто ровно отвечал на вопросы, - Дэн усмехнулся. - Забавно слушать самого себя, спящего. В общем, ничего особенного я ему не сказал.
Тереза кивнула.
- А во-второй раз, доктор Галлант, похоже, наткнулся на тот самый приступ. Он не успел даже приступить к общим каким-то вопросам, как я уже провалился в сон, начал ворочаться, стонать и бубнить что-то сквозь сомкнутые челюсти. Это все я передаю по рассказу доктора Галланта, вы можете сами с ним связаться. У меня с собой есть аудио-запись, я оставлю. В общем, я стал биться, тяжело дышать, сердце стучало бешено. Он пытался меня будить, пульс у меня ускакал за все допустимые пределы.
Дэн старался говорить насмешливо, спокойно, однако от воспоминаний ему становилось не по себе, ладони повлажнели. Ведь ощущения после того сеанса в точности повторили раздирающую пустоту и страх, с которыми просыпался он посреди ночи.
Тереза взяла с подноса стакан с водой и подала ему. Он поблагодарил ее и тремя глотками выпил.
- В общем, кое-как Филипп меня разбудил. Я проорал что-то непотребное, послушаете вот тут на флешке, но пришел в себя. Состояние у меня было в точности как во время ночных кошмаров, сам не свой, мокрый как мышь, язык с трудом ворочается, пугаюсь каждого шороха. В общем, нарвался доктор Галлант прямехонько на мой приступ. - он невесело улыбнулся. - Наверное с час он приводил меня в чувство, чуть неотложку не вызвал.
Тереза выдержала паузу.
- И что же, больше он не пытался повторять опыт?
Дэн тоскливо посмотрел на второй стакан на подносе и она тут же подала его ему. Он жадно выпил.
- Спасибо. Пытался, но больше не мог ввести меня в транс. Один раз я отключился, но, как оказалось, просто уснул. Наверное, в самолете не выспался. Выписал он мне в итоге успокоительные, снотворное, я походил еще пару месяцев, порассказывал о тяжелой своей жизни, послушал однообразные, невыполнимые советы — побольше отдыхать, поменьше работать, - Дэн хмыкнул.
В ту первую их встречу, Тереза долго расспрашивала Дэна об обстоятельствах ночных кошмаров. Приходили ли они после эмоциональной встряски, положительной ли, отрицательной. Дэн и сам пытался анализировать. Никакой связи с эмоциональным своим состоянием, привести он не мог. Это могло случиться с ним и после нервного трудового дня, когда до позднего вечера висел он на телефоне, напряженный, сосредоточенный. И в выходные. Однажды случилось во время отпуска, когда Дэн с семьей снял домик в Аппалачи, над горной стремниной, и супруга несколько часов приводила его в чувство.
Еще Тереза хотела побольше узнать о его работе, чем он занимается, что же такое в контексте куцего его пояснения — профессиональные сервисы. Насколько стрессовой является его деятельность?
Дилетантские познания в международном Телекоме вызывали у Дэна снисходительную улыбку. Его раздражало только, что требуется заново повторять историю болезни, как собственно и жизни, каждому новому врачу, не доказавшему еще своей полезности. Таков был холеричный его, торопливый нрав, пытающийся достичь результата по кратчайшей траектории. Под результатом при этом понималось желаемое, конечное состояние, а не красивое описание шагов приближения к нему, или пространные рассуждения о том, почему результата достичь нельзя.
В психотерапии, к сожалению, такой ускоренный подход, где быстрый ум и напор ломают нерешительность и сомнение, не работал. Здесь требовалось долгое, ну или, по крайней мере, осторожное утаптывание почвы, перед тем как применять конкретные методики и подходы. Так ему объясняли доктора.
С этим можно было не соглашаться, но нельзя было изменить. Поэтому Дэн покорно растолковывал доктору Коуэлл чем занимается, каким процессом руководит, и почему проводит пятьдесят процентов своего времени на звонках, еще пятьдесят на встречах с клиентами, следующие пятьдесят в почте и еще пятьдесят работая над процессами внутри компании. Где-то между таились подготовка презентаций, отчетов и участие в технологических исследованиях. Сорок рабочих часов в неделю? Нет, не слышал.
Он пошутил, что вместо многократно повторенного рассказа о своей работе в следующий раз выдаст доктору ворох записок, дневниковых заметок, что набрасывал он иногда, отмечая особенно яркие рабочие эмоции — перелеты, авралы, ночи без сна. Сэкономит время сеанса. Тереза внимательно слушала его остроумные замечания, в которых читался значительный ораторский опыт.
Дэн ощущал легкое чувство гордости. Все-таки он был профессионалом своего дела, и, невзирая на проблемы и кризсы, тащил большую, международную организацию. На его счету были десятки успешных проектов и бизнес трансформаций в крупных предприятиях проводной и мобильной связи.
Закончив рассказ, Дэн умолк. Терезе потребовалось время чтобы переварить выплеснутую на нее за пять минут профессиональную карьеру, которую строил он ее долгие годы, корпел, недосыпал, продираясь сквозь тернии.
- Мистер Абрамс, а среди этих двухсот пятидесяти процентов вашего времени находится место для чего-то еще? Мы еще поговорим об этом более подробно, но все-таки — семья, какие-то увлечения?
Дэн поднял на нее глаза и кивнул.
- Да. Хотите поговорить об этом прямо сейчас?
Тереза хотела, и Дэн с некоторой неохотой принялся рассказывать. Эта часть его рассказа отличалась от предыдущей, может быть потому, что в ней нечем было особенно гордиться. Семья, да семья. Два сына, которых видит он преимущественно по выходным. На выходные, кстати, всегда старается возвращаться домой, чтобы вместе выбраться куда-то. Такой, «папа-выходной». Есть спорт. Без него никак при такой работе. Регулярный фитнес, с пропусками на перелеты и выходные. В каждом отеле, «Марриотте» и «Хилтоне», где у него платиновые карты, часть вечера Дэн посвящал беговой дорожке и гантелям. Увлечения... Работа, видимо, не подходит. Вот еще - книги. Работа и книги, где-то урывками между звонками, встречами и подготовками, в самолете, в туалете, изредка перед сном. Серьезные книги, классика — Манн, Стейнбек, Джойс, Ремарк, Тургенев, просто, чтобы мозг тоже получал долю той взбучки, которую дает организму фитнес. Пожалуй, все. До безобразия детерминированная жизнь.
Доктор Коуэлл попыталась было задать несколько уточняющих вопросов, но отступила и свернула тему. Она безошибочно почувствовала, что наступает на больную мозоль, которую Дэн не готов был бередить, поэтому не стала настаивать. Решила отложить. Дэн это понял и оценил.
Так закончился первый сеанс. В самом конце он подписал еще одну бумагу. О разрешении Терезе ознакомится с психотерапевтической его историей. В США крайне щепетильно относились к любому вопросу связанному с доступом к конфиденциальным данным. Дэн, не раздумывая, поставил росчерк.
Следующую встречу назначили пораньше, всего через пару недель. Дэн мотался где-то, между Европой и Латинской Америкой. Откровенного отторжения доктор Коуэл у него не вызвала - не ставила поспешных диагнозов и вопросы, как будто, задавала правильные.
На этот раз, Дэн явился вовремя, а вот Тереза заставила себя дать. Четверть часа он сидел без электронной почты и звонков под бдительным оком Саймона, пока доктор, наконец, не соизволила его принять.
Оказалось, доктор Коуэлл времени даром не теряла - подняла его медицинские записи, созвонилась с Филиппом Галантом. Отдавая должное Терезе, новая их встреча вовсе не походила на одну из тех, карикатурных, когда врач силится вспомнить пациента. Тереза знала о Дэне практически все, что выдал он предыдущим докторам. Где, в каком возрасте жил, семья, родители, когда переехал в США, чем болел. Словно опытный переговорщик-продажник, она поинтересовалась о здоровье родителей, детей, где ему больше нравится жить, в общем вся та пустая мишура, что создает в голове мнимое чувство доброго знакомства и устоявшихся отношений.
Дэн относился к этому нормально. Он давно уже привык, что такое демонстративное дружелюбие — необходимая часть работы успешных, зарабатывающих людей. А стоимость часа работы Терезы внушала уважение.
Он чеканил ответы и ловил себя на мысли, будто делает свою работу, поддерживает непринужденную беседу с клиентом. Отличие состояло лишь в том, что подробности жизни Терезы его не интересовали. Там где с заказчиком требовалось улыбаться и любопытствовать о семье и планах на отпуск, он давал лишь развернутые, заготовленные ответы о себе. И так же, как с клиентом, не отказывал себе в удовольствии рисовать чуть более приукрашенную жизнь, нежели реальная. Наигранные оптимизм и участие, как посты и комментарии в соцсетях.
Тереза сама остановила этот разговор и задумалась. Скрестила пальцы у подбородка. Дэн догадался, что колея по которой потекла беседа ее не удовлетворяла. По правде сказать, не удовлетворяла она и его. Это получалось у него почти бессознательно. Вместо открытого, доверительного диалога, Дэн привычно выстраивал непроницаемую стену профессионального лже-участия.
Доктор Коуэлл вздохнула и заговорила:
- Сегодня, Дэн, я бы хотела попробовать вернуться к гипнотерапии. У меня в вашем отношении есть некоторые наметки, предположения, но я не готова пока их озвучить. Может быть к концу сегодняшнего сеанса, либо в следующий раз. Пока только скажу вам, что при вашей работе и навыках, мне очень важно вывести вас из комфортной зоны профессиональной коммуникации. Не сделать ее некомфортной, упаси бог. Просто хотелось бы поговорить с Дэном Абрамсом, а не с вице-президентом по профессиональным сервисам.
Дэн без улыбки ответил:
- Возможно, это один и тот же человек.
Тереза посмотрела на него пристально.
- Давайте пока не будем об этом. Можно попросить вас рассказать немного о том, что вас успокаивает, помогает прийти в себя после напряженной работы.
Они поговорили еще с полчаса о том, что успокаивало Дэна. Вроде бы пустяковый вопрос, а начни копаться, торчат из него во все стороны шипы да капканы. Взять, к примеру, прогулки. Фоном, наверное, они успокаивали Дэна, но в реальности, едва выдавалась у него свободная минутка, начинал он немедленно думать, анализировать, высчитывать и скатывался к вечному спутнику — электронной почте в телефоне. Может быть, путешествия, пешие маршруты в лесу и горах? Да, безусловно они успокаивали его, но в то же время требовали внутреннего состязания, достижения — вон тот овраг, та вершина, еще один перевал, самый сложный маршрут. А если семья, дом, жена? Когда-то они были его крепостью, умиротворяли, успокаивали его, а теперь... Его возвращения домой на выходные, помогают ли они? В последнее время так он был загружен работой, что даже с семьей, во время совместных выходов, оставался закрытым, неразговорчивым, погруженным в свои мысли, делясь с супругой лишь изредка. Оставалось еще чтение. Но тут эффект достигался прямо противоположный. Если книга была хорошая и Дэн следил за сюжетом и персонажами, то чтение затягивало его, выворачивало наизнанку; остро соболезновал он выдуманным страданиям и потерям. Это словно очищало его изнутри, помогало. Вот только совсем не успокаивало. Сон, пожалуй, последний его бастион. Когда-то Дэна определенно успокаивал сон. В особенности тот, который не заканчивался утренним авралом или полночным такси в аэропорт. Но теперешние сны таили в себе угрозу. Именно из-за снов он мыкается, ищет специалиста, а ему раз за разом прописывают дорогостоящие медикаменты и разводят руками.
Дэн поделился этими мыслями с Терезой. Ему показалось, что она очень воодушевилась от такого развернутого ответа. Это явно не было ответом «вице-президента».
После этого Тереза помогла ему расправить кресло-реклайнер. Удобное мягкое кресло угодливо выдвинуло вперед поддержку для ног, чуть отклонило назад спинку и приподняло под затылком мягкую подушку, чтобы можно было полулежать. Дэн отметил, что окна и двери в кабинете Терезы были добротные, снаружи не проникало ни звука.
Доктор Коуэлл хотела испытать на Дэне базовую гипнотерапию, без инновационных и нагружающих сознание искусственных стрессов и запретов. Для введения в гипноз она применяла метод Барнса - раскачивала перед глазами Дэна блестящий шарик на тонкой нити. После напряженных утренних часов с разглядыванием на экране ноутбука отчетов и планов, глаза Дэна уже устали и плохо концентрировались на блестящей сфере. Предательски закололо в виске. Однако размеренный монотонный голос Терезы, повторяющий успокоительные слова, странным образом действовал. Еще несколько минут назад он был взбудоражен, высказывался на тему спокойствия и разбивал собственные аргументы, и вот уже тело стало тяжелым, появилась сонливость. Глаза прилипли к блестящей сфере, перемещающейся монотонно из стороны в сторону. Дэн уже не слышал, что говорит врач. За годы жизни в США, он научился не только говорить на английском, но и думать на нем, однако в моменты сильной усталости или полного расслабления, понимание отступало, и он слышал только речь, без смысла, негромкую, успокаивающую, усыпляющую.
Дальше Дэн запомнил огненную вспышку и пробуждение, когда проснулся он с криком, широко распахнув глаза. Ощущения отличались от ночных, были мягче, притупленнее что ли. Потерянность, непонимание где находится - да, но сдавливающего обруча и страха, дикого ужаса, как дома или с Галлантом - не было.
Над собой он обнаружил доктора Коуэлл и Саймона. Оба смотрели на него взволнованно.
Позже, когда пришел в себя, Тереза рассказала, что гипнотический сон его начался спокойно. Она спрашивала о недавних событиях, и Дэн хорошо и ровно отвечал, но едва едва приблизилась она к эпизоду последнего, болезненного приступа, он вдруг стал задыхаться, биться, в точности, как описывал доктор Галлант, не реагировал на стандартные средства, якоря для выхода из транса. Ей пришлось позвать Саймона, и вдвоем они кое-как расшевелили, разбудили его.
Дэн на удивление быстро восстановился. Обычно дрожь била его час-полтора, он был потлив, напуган, каждый звук или вспышка света оставляли во взбудораженном сознании его шрам, зарубцовывающийся медленно, с затухающими конвульсиями головной боли. Теперь же он только попросил еще воды, да Тереза дала что-то успокаивающее. Скорее всего то же самое, что выписывали ему раньше. Минут через пятнадцать Дэн был вполне готов продолжить беседу.
В оставшееся от сеанса время Дэн, замедленный и расслабленный, имел с Терезой неожиданно легкий, откровенный разговор. Она спрашивала, когда в последний раз он по-настоящему веселился, смеялся, а он пытался припомнить подходящий случай. Наверное, какое-то старое кино, «Тупой и еще тупее» с Джимом Керри? Может быть анекдот от приятеля или ролик в интернете? Нет, не то, это все какая-то имитация развлечения, глотающая время. С женой, он ведь смеялся с женой! Да, скорее всего с ней, когда вспоминали о забавных случаях с детьми или с суеверной бабушкой. Это и было настоящее веселье? Едва Дэн выбирал пример, он тут же превращался в неподходящий, невеселый. Вспомнилась сказка «Проданный смех» Джеймса Крюса. Вслух, в разговоре с Терезой. Она слушала внимательно, иногда задавала уточняющие вопросы. Дэну было приятно ее участие.
Перед уходом, провожая его в приемной, Тереза сказала:
- Дэн, перед следующей встречей у меня будет к вам одна просьба. Сегодняшний сеанс еще немного приоткрыл мне глаза на вас. Наибольшую пользу, как это ни странно, принесла завершающая часть, когда вы приходили в себя после гипнотерапии. Вы упомянули, что ведете или вели нерегулярный дневник. Не могли бы вы в следующий раз принести его с собой?
Дэн посмотрел на нее вопросительно. Она продолжила:
- Пока я скажу вам, что вижу явную связь между вашим эмоциональным состоянием - постоянным ожиданием атаки, и успешностью терапии. Ваша работа, профессиональный опыт превратили вас в этакого универсального коммуникатора, загородившегося многопудовой броней, который умеет поговорить обо всем и не о чем, до нужной степени очарует, но не скажет лишнего, не раскроется, не выдаст тайны. А мне, да и вам самому, как раз надо пробиться к этой тайне. Поэтому нам потребуются якоря, которые будут вынимать вас из этой наросшей, крепкой брони. Я попыталась сегодня сделать это в разговоре, но у меня не вышло. Давайте попробуем через ваши собственные узелки, которыми вы цепляли себя к эпизодам своей жизни и профессиональной карьеры. Дневниковые записи должны помочь. Принесете?
Настала очередь Дэна задуматься. Он действительно время от времени делал короткие эмоциональные отметки, записки. Они были разные: на абзац, на страницу; и хранились где попало: в смартфоне, в ноутбуке. Дэн не писал регулярно, это случалось само собой, изредка, когда был чересчур возбужден, или напротив устал, перенапрягся на работе. Он не помнил уже, когда делал последнюю запись. Наверное с год назад. Дэн и упомянул-то о дневнике случайно, в контексте частых, одинаковых вопросов о работе.
Дверь в коридор была отворена. Оттуда, со светлых стен, на него смотрели монохромные виды Бостона в рамках с белым паспарту. Тереза провожала его, облокотившись о стол Саймона. Великан сосредоточенно смотрел в монитор.
- Только пишу я их обычно на родном языке, не на английском, - ответил он.
- Давайте попробуем, возможно вам потребуется перевести для меня некоторые основные мысли. В первую очередь мне важно эмоциональное состояние, яркое впечатление, и только во вторую - смысл.
Так закончилась их прошлая встреча и вот, наконец, - третий прием. К просьбе Терезы Дэн отнесся ответственно, хотя не видел пока необходимости формировать некий общий сборник. Вполне хватало тех записок, что «пылились» неизвестно сколько лет в стандартном приложении смартфона.
История «дневника» Дэна уходила корнями во времена его студенчества. Еще тогда начал он записывать, отмечать отдельные свои впечатления. Обходился короткими зарисовки, буквально на несколько предложений или абзацев. Потом забыл, забросил на долгие годы. Вспомнил, неожиданно для самого себя, через несколько лет, уже работая в «Уэст Уинд». Писал он в моменты дикой усталости или просто потягивало внутри и не находилось другого способа отпустить пережитое. Сохранял где придется, периодически терял, меняя ноутбуки и телефоны. Однажды захотел собрать вместе, упихнуть хотя бы в один текстовый файл, но настолько это была низко-приоритетная задача в его графике, что Дэн последовательно откладывал ее из года в год. Не решил и теперь.
Доктор Коуэлл, наконец, пригласила его и Дэн вошел в знакомый кабинет, всем своим видом показывая, что такие вот десяти-пятнадцати-минутные задержки вовсе не приводят его в состояние умиротворения и необходимой кондиции, а напротив, нервируют и заводят.
Тереза была спокойна и улыбчива как всегда. Перед тем, как усадить его в кресло, она провела его к окну с видом на городские крыши и завела пространный разговор о погоде, непредсказуемых бостонских снегопадах и особенной, запаздывающей смене сезонов. На улице стоял май, светило солнце, отбрасывая в затемненные окна блики зеркальных небоскребов и крыш: вентиляционных труб, башенок в оцинкованных подолах и металлических боксов кондиционеров. Слушая доктора Коуэлл, взвинченность Дэна постепенно уходила. Тереза безусловно умела вести непринужденную беседу, гасящую возбужденное, нервное состояние собеседника. Если на предыдущем сеансе, Дэн еще чувствовал легкое стеснение от общения с новым, незнакомым человеком, то теперь это чувство пропало. Да и сам кабинет перестал быть «приемной врача», стал привычным, комфортным.
Она усадила его в кресло и осведомилась вежливо, принес ли он дневник. Дэн утвердительно кивнул. Он повторил, что записки его крайне разрозненны и хранятся черт знает где. Но начать можно с тех, что переезжают с резервной копией на каждый его новый телефон.
Тереза попросила взглянуть, пусть и не на английском. Дэн кивнул и протянул ей бескнопочный смартфон последней модели с открытым приложением.
Наблюдая, как Тереза изучающе смотрит на текст, неторопливо скроллит, перелистывает странички, Дэн вдруг почувствовал неудобство. Вспомнил, что никому раньше не давал своих записей, разве только жене зачитывал однажды одну, конкретную. Он занервничал, точно на экзамене, ощутил сердцебиение. Хрустнул костяшками пальцев. Не помогало даже понимание, что Тереза не знает языка и смотрит всего лишь на набор незнакомых закорючек. Он невольно вытянул шею, пытаясь подсмотреть, какую заметку она изучает столь пристально.
- Вот эту, - Тереза вернула ему смартфон. - Прочитайте мне целиком, пожалуйста.
- Хорошо, - хрипло ответил он.
Дэн скользнул глазами по тексту и отметке даты. Почти пятнадцать лет назад! Как дико бежит время. И тему-то какую выбрала. Как будто понимает язык.
- Готовы? - и получив в ответ уверенный кивок, он приступил к чтению:
«Каково это - уволить человека? Нет, не «пожаловаться начальству» и не «потрындеть за обедом» о том, как кто плохо работает. Речь о настоящем увольнении, когда ты лично выбираешь кандидата и претворяешь решение в жизнь.
Зубодробительный этический момент.
Особенно, когда за решением нет неприязни, нет даже строгой уверенности, что заслужил человек увольнения. Есть только статистические выкладки и цифры, сухие цифры на основании которых, по бизнес-методу Джека Уэлча, делается вывод и принимается решение о терминации. Каждый год вымывать десять процентов наиболее слабых, наименее эффективных сотрудников.
Существует изящный ход - отдать все на откуп велеречивым сотрудникам отдела кадров, чтобы те шаблонно, безлико, речитативом зачитали в телефонную трубку нужные слова о том, что неосязаемый «бизнес принял решение». Является ли такой маневр хитростью, смелостью, трусостью, или просто экономией возбужденного нерва?
Нет, правильнее пережить это самому, лично исполнить вердикт. Как Эддард «Нэд» Старк из «Игры Престолов», который казнил сам, не ради удовольствия, а ради того, чтобы не терять связи с реальностью, с жизнью людей, с их карьерами, которые немедленно ломаются после твоего арифметического решения. Самому произнести нужные слова и быть первым, принявшим реакцию.
Ты ведь вкладывался в этого человека, растил его, назначал задачи и курировал исполнение. Бывали подъемы и спады, были успех и неудачи. Непосредственно к тебе прибегал он с вопросами, с личными и профессиональными бедами. Человек был частью твоей команды, твоей карьеры, просто оказался недостаточно эффективен. «Хороший парень — это не профессия».
Одного ты нанимал сам. Выбирал, принимал положительное решение, тянул год за годом.
Другого тебе придали, передали в отдел, работающего в компании давным-давно, гораздо дольше тебя, эксперта в старых, надежных технологиях. Неизбежно устаревающих, но по-прежнему востребованных. Ты обнадеживаешь его, учишь, подтягиваешь, наблюдая, как шаг за шагом он отстает от тебя, молодого, агрессивного локомотива, однако же он тебе верит, смотрит с надеждой, приходит за советом.
В каком случае уволить легче, в первом или во втором? Какое мелодичное слово - «уволить». А если обоих, одного за другим. В одну неделю, в один день. Уволить их, не ожидающих подвоха.
Нет, не смей так думать! Все все ожидают. Каждый чувствует, когда наступает его момент, когда телефон молчит и неудовлетворенный голос, и нет новых задач.
Итак, звонок. Держу перед глазами стандартный сухой текст со вписанным именем того, с кем неделю назад шутил и спрашивал о семье и отпуске. Нельзя сорваться с прибитых гвоздями строчек. «Бизнес принял непростое решение, Стивен. Сегодня твой последний день в компании...»
У Дэна внутри забурлило, затрепетало воспоминание и связанное с ним неприятное чувство. Он работал тогда в компании всего пару-тройку лет, и это были первые его шаги на поле корпоративного менеджмента. Довольно быстро он встал во главе коллектива, повел за собой людей. И неизбежно быстро подошел к черте ответственности, когда в обязанности руководителя организации входит не только наем новых людей, но и отсечение неэффективных старых. Почему-то первые несколько исполненных им увольнений оставили некий след, рытвину на душе.
Доктор Коуэлл налила из графина воды в стакан и протянула ему. Он сделал пару глотков. Потом медленно, подбирая слова, пересказал Терезе текст, сбиваясь и подглядывая в оригинал.
Она выслушала, не перебивая. В конце негромко спросила:
- Стив - это настоящее имя уволенного?
Дэн отрицательно покачал головой, хотя прекрасно помнил оба настоящих имени.
Тереза предложила разместиться в положении полулежа на кресле-реклайнере, чтобы повторить гипнотерапию. Пока с тихим жужжанием выезжали опоры для ног и головы, Дэн задумчиво глядел в потолок. Дневниковая запись будто старая фотография всколыхнула давно забытый пласт чувств и воспоминаний.
Покачивающийся блестящий маятник и речь Терезы, монотонная, спокойная, усыпляющая. Мозг его как и в прошлый раз, вскоре перестал выхватывать слова, воспринимал только убаюкивающую музыку голоса. На границе осознания Дэна всплыла фраза: «Хороший парень - это не профессия». Дальше он ничего уже не анализировал и, словно горячий нож в масло, провалился в сон.
Рябило в глазах. Перед ним, насколько хватало глаз, разливалась вода. Глянцевая, темно-синяя поверхность, никогда не замирающая, переливалась в свете тяжело повисшего солнца. За водоразделом протянулся берег с вздымающейся, живой линией холмов, поросших ворсистой зеленью. С них, будто кто-то небрежно рассыпал просо, разбегались у самого берега мизерные рыбацкие хижины с плешами двускатных крыш.
Он стоял, стискивая рукоять меча, отведя лезвие вниз. Отчетливо чувствовалось напряжение - кулаков, сжимающих меч, желвак на скулах, бровей и еще взгляда, сосредоточенного, устремленного прямо перед собой.
Взор его был прикован к черноволосой голове с раздвоенной челкой. Аккуратный, тугой узел на темени, собирал волосы с висков и затылка в хвост. Голова принадлежала сидящему на коленях человеку в плотной, запашной куртке со свободными рукавами, заправленной в просторные, складчатые штаны. Спина неизвестного была прямой как стрела, подбородок чуть опущен.
Внимание Дэна привлекла уложенная на земле плетеная холщевина, на манер тонкой циновки, плотная, светлого цвета. Дэн подумал сначала, что человек сидит на ней, но потом заметил, что ткань разложена перед ним, не касаясь коленей. На полотне лежал короткий меч, с длинной, перетянутой скрученным шнуром рукоятью и золотым набалдашником. Сталь лезвия отливала на солнце слепящей белизной.
Сидящий повернул голову и поднял глаза на Дэна. Их взгляды встретились. Дэн почувствовал смятение, горечь, предательский ком в горле. Обращенный на него взор, напротив, был умиротворен, будто два спокойных, темных озера. В нем застыли уверенность и восторженный трепет, связанные с предстоящим действом. Он уже не смотрел на Дэна, провалился сквозь него, вдаль, в небо над зеленым, пологим склоном. Губы тронула едва заметная улыбка.
В мозгу Дэна вспышкой, ожогом пронеслось воспоминание, сказанная фраза: «Это тебе не молодежь палками гонять, Такедзо!» Дэн вдруг осознал, что словами этими давным-давно обращался к нему коленопреклонный человек. И вслед за фразой, словно за ниточку, потянулись образы, осознание. Это он, он был Такедзо, и в настоящее время он исполнял роль кайсяку, помощника при совершении ритуального самоубийства сэппуку - вспарывания живота. Нахлынувшие чувства отозвались дрожью в крепких запястьях, выступающих из-под серой, дымчатой рубахи кимоно, сжимающих рукоять меча, перемотанную шелковым шнуром. В новом свете увидел он себя, стоящего, чуть наклонившись вперед, с отставленным вниз и сторону длинным мечом. Наряду с горечью от предстоящей потери, чувствовал он гордость за оказанную честь, священную ответственность, которой нельзя пренебречь. Еще он отметил гарду, искусную четырехлистную гарду у меча, такой же формы, как у короткого клинка вакидзаси, лежащего на холщевине. Это была одна пара мечей и Дэн уже не сомневался, что принадлежит она совершающему сэппуку самураю.
Черты лица Такедзо торжественно окаменели. Заблестевшие глаза впились в лицо сидящего с намерением помочь ему, не посрамить оказанного доверия. «Я готов, Ганрю!» - пронеслось внутри.
Сидящий Ганрю будто услышал, повернулся в исходную позицию, напротив короткого меча. Он зашевелился, завозился в куртке, словно в тесном коконе, повел плечами и выпростал из широких рукавов одну за другой узловатые запястья и кисти, после чего откинул куртку с плеч, оставшись в того же кроя легкой, нижней рубахе с узкими рукавами. Куртка развалилась у него за спиной тяжелым, негибким покрывалом. Ганрю подхватил один за другим длинные рукава, правый заткнул за пояс, а левый вытянул на коленях.
Вот он подтянул нижнюю рубашку-косодэ, оголил живот. Протянул руки к мечу, церемонно поднял перед собой. Свободным длинным рукавом куртки обернул лезвие. Взялся за лезвие в ткани узловатыми руками, в которых уловил Дэн едва заметную дрожь, и направил острие в левый бок живота.
Повисла звенящая тишина. Время остановилось. Такедзо видел, как в воздухе перемещаются точки — мельчайшие частицы земли и воды. Сердце сжалось от непередаваемого очарования яркого, солнечного пейзажа с живым, переливающимся океаном. Аристократы в Киото называли это чувство «моно-но аварэ» - мимолетная, зыбкая красота. В моменты сильного эмоционального напряжения, Такедзо лезли в голову образы, истории, которых набрался он за годы странствий, которыми пичкали его дядя Доринбо и монах Фугай. Остров Фуна, последняя обитель Ганрю, названный так благодаря своей форме лодки, был ли он, как другие японские острова, отпрыском юных божеств Идзанами-но микото и Идзанаги-но микото, мужского и женского начал? Задумывался ли таковым, или пал случайной каплей с кончика их драгоценного копья? Как же осуждающе смотрит с небес величественная Аматерасу-солнце.
За Такедзо и Дэн залюбовался сочными красками. Поросший густой травой пригорок сбегал к спокойной воде, несколько деревец изогнулись над нею, словно робкие купальщицы пробующие ногой воду. Домики на сваях на обратной стороне залива и вязь холмов на горизонте больше не были незнакомыми: деревня принадлежала клану Хосокава Тадаоки, а на пологих вершинах Казаси и Яхазу стояли пагоды и кумирни, в которых приходилось Такедзо бывать. К берегу спускался пышный весенний лес.
- А-ы-ых, - едва слышно прохрипел тот, кого Такедзо называл Ганрю, вгоняя в брюшину лезвие, до кулаков.
Он дернулся и чуть наклонился вперед, сохраняя при этом прямую спину. Руки его, сжимающие завернутое в ткань лезвие, запятнались кровью и задрожали.
«Вот сейчас», - думал Такедзо, медля, не поднимая еще меча. - «Сейчас он вспорет себе живот и тогда я выполню свою часть». Внутри него царило смятение, конфликт, чувство нереальности происходящего. Словно увлеченный художник Фугай пишет картину, отточено взмахивая кистью, выводя на полотне стройные линии. Но то лишь картина, безобидная картина. С одной стороны, его путь меча, пустоты дзен, строжайшего этикета воинского сословия-буси предписывал ему достойно исполнить свой долг, сопроводить друга в последний путь. С другой, естество его негодовало, смысл происходящего ускользал: перед ним разворачивалась гибель, смерть, в которой не было необходимости, которую можно было избежать. Подобные чувства посещали Такедзо, когда участвовал он в первой своей войне, битве при Сэкигахара. Он был напряжен, взбудоражен, руки его подрагивали, однако продолжал стискивать меч, готовясь нанести решающий удар.
Мысли Дэна мешались, путались, он словно бы отождествлял себя с тем, кто носил имя Такедзо, но был лишь чутким слушателем - ощущений, дум, мышечного напряжения. Пропускал через себя каждое движение, мысль, будто свое собственное, но не мог повлиять.
Лицо Ганрю сделалось словно высеченным из камня. Боль, сильнейшее напряжении воли не отражалось на нем, лишь глаза раскрылись чуточку шире. Он едва слышно захрипел и потащил лезвие направо, вспарывая себе брюшину. У Такедзо руки задергались так, что чужой меч готов был выпасть из них. Словно впервые видел он смерть, словно впервые был ее причиной. За нереальным, эфемерным пейзажем проступала настоящая утраченная жизнь друга. Он стиснул зубы до противного скрежета и взвил над головой знаменитый длинный меч Ганрю «Сушильный шест».
Левая рука Ганрю уже соскальзывала с лезвия, но правой он удерживал меч там, где положено, доведя глубокий разрез до конца. Рубашку его, юбку-хакаму и кусок ткани, на которой лежал приготовленный меч-вакидзаси забрызгала и заливала темная, вязкая кровь. Он покачнулся, нечеловеческим усилием удерживаясь от того, чтобы упасть.
В воздухе, спокойном, прозрачном, двигались, перемещались пылинки. Едва видимые глазу частички, пушинки, кровавые точки, на фоне прекрасной солнечной лужайки, будто предназначенные для кисти художника или поэта.
Меч со свистом вспорол эту визжащую, непередаваемую красоту и широким диагональным ударом отсек Ганрю голову, у затылка, под вспученным черным хвостом. Темноволосая голова упала на ритуальную холщевину. Ганрю, до того державшийся прямо, размякшим кулем повалился вперед. Из-под воротника рубахи косодэ вырвалась пульсирующая струйка, заливая светлую ткань.
На несколько секунд после удара Такедзо застыл, вытянув руки, плавно переходящие в обращенное в землю лезвие. Лишь чуть повернулись стопы, и вес тела привычно переместился на выставленную вперед ногу. Прозрачный воздух, стыдливые девушки-деревья, выведенные кистью холмы на горизонте и красное вязкое озеро разливающееся внизу.
Как же обжигающе мрачно смотрит с небес солнцеликая Аматерасу.
Словно помогая ему пережить увиденное в голову снова полезли мифические истории сотворения японской земли. Каким он был, мистический остров Оногородзима, на котором боги творения Идзанаги и Идзанами создавали первых божеств-ками? Может быть таким же прекрасным как остров Фуна, с сочной травой и деревьями. И так же как капли с их драгоценного копья падали в морскую пучину, рождая земную твердь, летели сейчас в зеленую траву капли крови с длинного меча Ганрю «Сушильный шест».
Неужели он сделал это, помог Ганрю убить себя? Еще вчера это казалось нелепой шуткой, глупостью. Окровавленный «Сушильный шест» выпал из его рук, пальцы дрожали.
В глаза бросились тщательно подвязанные штанины юбки-хакамы над щиколотками Ганрю. Такие же завязки были на свободных рукавах куртки, чтобы не цеплялись за меч во время поединка. Тот всегда прилежно относился к одежде и этикету.
Такедзо упал на колени, и беззвучно зарыдал, прижимаясь головой к складчатому кулю из куртки кимоно Ганрю.
Эмоциональная вспышка вытолкнула, выбросила Дэна из сна резким рывком. Он открыл глаза и шумно втянул в себя воздух.
Тереза Коуэлл сидела перед ним на бежевом кресле в мягком полукружье, образуемым спинкой и подлокотниками. Лицо ее выражало вежливую заинтересованность.
Едва он открыл глаза, Тереза протянула приготовленный стакан воды.
Не было долгого прихода в себя, вообще никакого продолжительного, беспомощного состояния. Только щемящее воспоминание, ощущение пустоты, потери, пронизывающего, разрывающего горя. Но на этот раз Дэн знал их причину, запомнил мельчайшие подробности: сплетение ткани на рукавах кимоно, шелковую перевязь на рукояти длинного меча. И конечно Ганрю, рослого, крепкого, к которому испытывал чувства, сродни братским.
Ему потребовалось некоторое время, чтобы собраться с мыслями, восстановить картину, выстроить историю, перед тем, как рассказать все доктору Коуэлл. Слова мешались, он с трудом сортировал, разбирал невесть откуда возникший в его голове ворох информации, подробностей, о которых во сне и не думал. Дэн запечатлел и желал описать даже воздух, замеревший, словно в замедленной съемке с движущимися точками, склоненные над водой деревца, берег за полосой воды с вздыбленными холмами и горсткой домов. И еще путанные обрывки то ли молитв, то ли легенд.
Внимательно его выслушав, доктор Коуэлл в свою очередь подробно изложила, как вел себя Дэн под гипнозом. В забытьи он пробыл всего несколько минут; неохотно начал отвечать на вопросы, но потом вдруг словно провалился в глубокий сон и только бормотал что-то невнятное. Не было ни конвульсий, ни напряжения или учащенного сердцебиения, точно где-то в глубине подсознания приоткрылась дверца и впустила мечущееся сознание Дэна. На обращения он не реагировал и Тереза решила дать ему несколько минут сна, перед тем как вывести из транса. Время ее Дэну не потребовалось, он проснулся сам.
Дневниковые записи оказались ключом. Дэн не смущаясь похвалил Терезу за правильную догадку. Он не сомневался: за ночными кошмарами стояли такие же видения и образы, что с невиданной четкостью проступили сегодня в его сознании. Дэн не знал, откуда взялась такая уверенность. На ней настаивало внутреннее чутье, сходное послевкусие и ощущения при пробуждении.
Оставалось, правда, загадкой, какой в видениях смысл, как соотносятся они с реальной жизнью и почему не дают ему покоя. Да, Терезе удалось достучаться до глубоко зарытого в подсознании пласта, однако насколько это помогало Дэну, помимо подтверждения прежних его догадок о Японии? Эти мысли, сомнения тонкими трещинами побежали по глыбе его воодушевления. По крайней мере, на мучившую его проблему был пролит свет, впервые за долгие годы.
Доктор Коуэлл настроена была оптимистично. Главным достижением она считала установленную связь между дневниковыми записями и эмоциональным состоянием Дэна, брешь в наросшей, многолетней броне. Ну и, конечно, открывшийся доступ к его ночным метаниям, снам-видениям. Они поднимались теперь наружу, запечатлевались в памяти, готовые для детального анализа. Следующим шагом станет попытка объяснить, почему Дэна посещают такие сны, как связаны они с эмоциями. И, наконец, определить, можно ли разорвать эту связь, избавить его от навязчивых видений и вернуть к нормальной жизни.
В общем, нарисовала Тереза Коуэлл крупными мазками радужную картину с многообещающим результатом, разумеется, без указания сроков. Именно такую, в которую Дэн, в силу профессии, не верил. Он слушал ее, воодушевленную, чувствуя как возвращается к нему скепсис. Безусловно он делал скидку на специфику; понимал, что трудно ожидать конкретики от погружения в текучее и непредсказуемое человеческое подсознание. Но, с другой стороны, профессиональный его опыт подсказывал, что двигаясь вслепую, на ощупь, невозможно достигнуть цели.
Работа Дэна была непрерывной чередой намалеванных санни-дэй (sunny day — солнечный день, оптимистичный прогноз) картин. Такие широко использовались в продажах, объяснениях планов и сроках поставок, когда надо произвести впечатление, показать насколько опытен ты в индустрии, как на основании известных десяти процентов делается прогноз на оставшиеся девяносто. Знающие люди воспринимали такие картины скептически. Тереза предлагала ему точно такой же санни-дэй сценарий, в котором выздоровление придет само, стоит только выпростать наружу побольше скрытых снов. Дэн готов был согласиться, что скепсис его не совсем уместен. Определенный результат был достигнут, и он уж точно превосходил все предыдущие попытки. Однако опыт настойчиво подсказывал, что одного лишь направления, повторения пройденного мало для решения задачи. Он, впрочем, держал пока эти мысли при себе.
С доктором Коуэлл они условились о регулярных встречах по пятницам после обеда. К этому времени Дэн обыкновенно возвращался в Бостон из командировок, да и сам по себе день перед выходными был менее нагружен. Тереза еще раз напомнила Дэну о дневниковых записях, над которыми требовалось, по-возможности, провести домашнюю работу, выбрать те, что несут эмоцию, сильное впечатление.
Выступая в устланный ковролином коридор, Дэн обернулся. Тереза Коуэлл провожала его из дубовой приемной, шаблонно улыбаясь во след. А может быть вовсе не шаблонно, а участливо. В глазах ее он разглядел задумчивость, размышление. Саймон как обычно сидел, уткнувшись в плоский монитор и перелистывал интернет страницы.
Важнейшей задачей Дэна представал сбор дневника, к которой не знал он пока как подступиться.