РЫБЫ
Фонтан на площади включили утром, и холодные брызги начали залетать в открытое окно. Шум воды, ровный и негромкий, больше похожий на шуршание опавших листьев, навевал грусть. Мартовское солнце било в глаза, и спать уже не хотелось.
Он долго лежал в постели, неподвижно глядя на белый, с едва заметными чёрточками трещин потолок. За долгие месяцы он успел досконально изучить их переплетения, неожиданные, непредсказуемые изгибы и завитки, и сейчас, словно повторяя заученный урок, скользил по ним взором. С улицы нёсся шум проезжавших мимо машин, долетали обрывки разговоров, стучали по мостовой каблуки. Ночь выдалась тёплой, и, смело откинув одеяло, он с наслаждением вдохнул бодрящий, искренний воздух весны.
Фотография смотрела на него с комода. Он улыбнулся ей, приветливо, осторожно, как улыбался всегда, встречаясь с ней глазами. Она улыбалась в ответ – в этот раз чуть по-другому, каждый день в её улыбке что-то менялось, она понимала его, она менялась вместе с ним. Он почувствовал, как разливается внутри тёплая, окутывающая благодать уверенности в сегодняшнем дне. Мир был прекрасен, они снова были вместе, они прошли сквозь опасности ночи, прошли невредимыми и обрели друг друга в беззаботном свете солнечного утра. Он был совершенно счастлив.
Полежав ещё некоторое время, он медленно, словно со стороны наблюдая за каждым своим движением, начал одеваться. По комнате, видимо разбросанные ночным ветром, валялись листы.
Он досадливо поморщился. Сроки поджимали, а перевод был сделан от силы наполовину. Не стоило, видимо, ввязываться в это дело, заработок, конечно, получался неплохой, но ему было жалко часов, убитых посреди груды словарей, в корпении над бездушными, безличными фразами. Сколько раз уже в такие моменты, поднимая глаза от расплывавшихся, сливавшихся строчек, он снова и снова обращался к ней, к прошлому, к настоящему, снова забывал обо всём на свете и так и просиживал при свете настольной лампы, переполненный грёзами и воспоминаниями...
Пересилив себя, он собрал и рассортировал все листы. Попробовал взяться за перевод, но уже на второй строчке почувствовал, что совершенно не в состоянии сосредоточиться. Улица манила, звала, там было движение, была жизнь, ходили и дышали люди, он не мог противиться её зову. Вечером – о, вечером всё было совсем по-другому, он спешил домой, спешил к ней, к её глазам, вечером так приятно было сидеть на кухне за чашкой крепкого чая и предаваться мечтам. В такие минуты в голове его рождались стихи, фантастические строчки, героические, страстные, настоящие жемчужины, которые, как ни старался, он не мог перенести на бумагу: претворяясь в реальные слова, попадая в строгие рамки предложений, они теряли весь свой дух, весь смысл, становились сухими и безвкусными. Нет, ничто не могло сравниться с красотой образов, живших в его воображении...
Он вышел на площадь. Фонтан – изящное сооружение, украшенное нимфами и морскими чудовищами, – с энтузиазмом, сопутствующим недавно начатому делу, выбрасывал в небо потоки пенистой воды. Воробьи с бодрым чириканьем купались в нижней его чаше. Старики грелись на солнышке в дальнем конце площади. Это утро было похоже на сотни других, всё было точно так же, здесь ничего не менялось, ничего не хотело меняться. Он медленно обошёл вокруг фонтана. Рубашка быстро намокала от летевших во все стороны брызг. Да, всё было по-прежнему, за полгода ничего не произошло, и всё же…
Ему вспомнился тот день – их последний день. Сейчас казалось, что с тех пор прошла целая вечность, бесконечная, необозримая череда часов. Но он знал, что это не так, минуло всего несколько месяцев, тогда была осень, листья начали краснеть, они вышли на площадь как раз в тот момент, когда фонтан перестал работать. Напор воды в нём медленно ослабевал, струя опускалась всё ниже, становились сухими и безжизненными лица нимф, и вот он затих, и только где-то глубоко внизу продолжалось ещё некоторое время приглушённое журчание. Потом прекратилось и оно. Он хорошо помнил, как в тот момент она крепко обняла его за плечи, посмотрела в глаза и грустно улыбнулась. Наверное, он не понял тогда её улыбку. Наверное, не понимал и сейчас.
Это была красивая история. Они познакомились в горах. Он впервые оказался так далеко от дома, на альпийском курорте, врачи настоятельно советовали ему укрепить никогда не бывшее идеальным здоровье. А она… Как оказалась там она? Откуда, из какой волшебной страны, каким ветром занесло её на вершину той горы? Безоблачным было небо, кристально чистым был воздух, любовь расцвела всеми красками незаметно уходившей молодости. О, он долго ждал её, именно такую, открытую, способную делиться всем, способную разделить с ним его – и свой – мир. Когда, на рассвете, держась за руки и с восхищением наблюдая за невероятной картиной восхода посреди гор, они стояли на смотровой площадке, он был совершенно уверен, что попал в рай и никакое более полное счастье – невозможно. “Разве можно любить сильнее, чем любим мы?” – спросил он её однажды. “Я не знаю”, – ответила она. Это была красивая история. Неразлучные, они всё делали вместе, стали друг для друга тенью, отражением. Они летели вперёд, рассекая волны, на полном ходу, по представлявшемуся бескрайним морю своих чувств. Ему порою казалось, что он сходит с ума, растворяется в ней без остатка и растворяет её. Наверное, так когда-то любили боги – до потрясения основ, до изменения законов природы. А потом… А потом наступил тот сентябрьский день.
Они вышли на площадь в тот момент, когда фонтан уже умирал. Вода закончилась – закончилось и море. И это ощущение, это предвидение было в её улыбке тогда. Они попрощались, она сказала, что хочет побыть одна ночью, он не удивился, она иногда так делала, в этом не было ничего необычного, он отпустил её с лёгким сердцем… Ошибка? Да, наверное, хотя сейчас он не склонен был считать это ошибкой… Когда бокал переполнен, он всё равно прольётся.
С того самого вечера он её никогда больше не видел. Перед сном, как обычно происходило в те дни, когда они ночевали отдельно, он набрал её номер – но никто не отвечал. Он звонил снова и снова, всю ночь насквозь, но в трубке раздавались лишь плотные, тугие гудки, безжалостные в своей бесконечности, отдававшиеся глухой мучительной болью в низу живота. Ему казалось, что разум его не выдержит, он искал её повсюду, несколько дней, оббегал все больницы и морги, он был на грани самоубийства, отчаяние, глубокое, беспримесное, сверлило сердце и срывало его с орбиты. Но уже тогда – в самые чёрные минуты – он понимал, чувствовал, был уверен, что ничего трагического или непредвиденного с ней не произошло, она не погибла, не умерла, она просто исчезла, ушла из его жизни, приняла это решение самостоятельно и навсегда. Почему – он так и не решился ответить себе на этот вопрос, не решался и сейчас, спустя месяцы. Он не хотел этого ответа. Он любил её, любил и теперь, даже, может быть, глубже теперь – хотя и не сильнее. Да и возможно разве было любить сильнее, чем любили они? Даже она не могла сказать…
Он медленно шёл по улице, опустив голову, внимательно наблюдая за игрой плиток под ногами. Не стоило всё это вспоминать. Время расставило многое по своим местам. Пусть её не было рядом – но она продолжала жить в нём, её глаза всё так же смотрели на него с фотографии, он всё так же отдавал ей всего себя. Это было красивое завершение красивой истории – может быть, самое верное из всех завершений, не омрачённое рутиной, не опошленное годами, заставшее чувства на самой их вершине и сохранившее их в первозданной свежести. Разве нужен был ему кто-либо ещё? Разве стоили чего-нибудь все женщины на земле по сравнению с одним лишь её лицом в деревянной рамке? Разве можно было любить что-то другое?
– Ты очень похудел в последнее время, – услышал он где-то совсем рядом голос. – Совсем себя не бережёшь.
Он вздрогнул и очнулся. Он сидел за столиком хорошо знакомого ему кафе, людей ещё было мало, только-только наступил полдень. Она сидела напротив, участливо смотрела и покачивала головой. Откуда она взялась? Как он сам здесь очутился? Видимо, ноги сами понесли его по знакомому маршруту… Они давно не виделись. Он вообще никого не хотел видеть в последнее время.
– Здравствуй, – сказал он. Они дружили ещё со школы. Она лучше всех его понимала. – Хорошо выглядишь.
Наверное, это было правдой. Что-то надо было сказать.
– А ты не меняешься, – засмеялась она. – И вид у тебя всё такой же унылый. Снова она?
– Она… Ты ведь знаешь.
Она вздохнула.
– Прошло уже пять месяцев! Тебе не приходило в голову, что можно начинать жить?
– Я живу, – удивлённо ответил он.– Я так счастлив…
Она грустно кивнула. Положила свою руку на его, ласково погладила. Он смотрел на её руку, маленькую, красивую, и вспоминал – ту, другую, бесконечно дорогую ему руку. Как похожи – и как бесконечно различны все женские руки на земле! Можно ли было представить, что в этих хрупких, тонких пальцах держат они порой судьбы стольких людей? Он убрал свою руку.
– Пожалуй, я пойду, – тихо пробормотал он. – Спасибо за… – и замялся. Разве она что-нибудь сделала? Да,что-нибудь…
– Держись, – коротко ответила она. – Если что, ты всегда знаешь, где меня найти.
Да, он знал.
Он шёл по улицам, таким знакомым ещё с детства, машинально поворачивал, проходя город с юга на север. Шёл мимо витрин магазинов, ресторанов, ещё закрытых сейчас, мимо роскошных особняков и многоквартирных домов. Солнце припекало, встречавшиеся девушки оглядывались ему вслед, он был красив лицом и почти ещё молод, но он не замечал их взглядов. Долго бродил он так, и только когда темнота уже начала просачиваться в лёгкие холодной змейкой весенней ночи, вернулся к себе домой.
На столе лежали листы с переводом. Он посмотрел на них с ненавистью и тут же снова щёлкнул выключателем. Вставала луна. Ровный её свет сочился по стенам спальни, задумчиво играл с разложенной постелью. Фотография улыбалась своей невидимой улыбкой из темноты над комодом. Сон не шёл, он слишком много думал сегодня. Он распахнул балконную дверь, вышел наружу. Площадь была пустынна, ни души вокруг, только тихо плескалась вода в фонтане, да горели на противоположной стороне фонари. Город спал, безмятежно раскинувшись под молчаливым небом.
Некоторое время он стоял, склонив голову, вслушиваясь в тишину. Затем медленно, словно в поисках ответа, поднял вверх глаза – и застыл, поражённый.
Оттуда, из глубины вселенной, на него смотрели Её глаза. В первый миг он решил, что это игра его воспалённого воображения, что этого не может быть, что это просто какая-то ошибка. Но нет, это действительно были Её глаза, Её лицо. Звёзды, планеты, светящаяся космическая пыль – создали перед ним её образ, занимавший, казалось, всё небо. Она смотрела на него, неотрывно, бездонно, проникая в самую глубину, это была она, никаких сомнений не оставалось. Сам космос принял её в себя – и отдавал ему. Он смотрел неотрывно, не дыша, чувствуя, как замирает и захолаживает сердце, не в силах оторваться.
– Я люблю тебя! – сказал он. Сказал громко, неожиданно громко.
Ему показалось, что исполинские глаза чуть прищурились и заиграли всеми своими звёздами.
– Я люблю тебя! – прокричал он ещё громче, изо всех сил, чтобы вселенная могла его услышать.
Молчаливы были её глаза, нечеловеческой отрешённостью сквозили они, бывшие за гранью жизни и смерти. Даже все голоса земли, слитые воедино, не колыхнули бы их ледяного спокойствия. Он опустил голову. Какой смешной показалась ему сейчас их история, какой незначительной и короткой! Надежды не могло уже быть. Перед этим космическим взором всё теряло свой смысл. Она была здесь – и она была везде. Даже его любовь, которая когда-то, несколько минут – целую вечность назад, – казалась ему огромной, не смогла бы охватить и сотой доли того неведомого пространства, в котором пребывали теперь её глаза…
И всё-таки он не мог сдаться. Он не хотел сдаваться даже теперь, когда весь мир был против него. Тихо, так что слышно могло быть только ему самому, но вложив в эти слова всю силу нерастраченного чувства, он прошептал:
– Я люблю тебя…