Она закончила стирку. Вытерла мокрые красные руки о фартук. Наконец-то, присела на стол. На самый край, чтобы легче и быстрее встать. Некогда рассиживаться. Пора укладывать Павлика.
Мальчик капризничал, требовал мультика.
"Нет, дорогой! Иди-ка ты спать! От этого телевизора и так с ума сойти можно!"
Павлик захныкал, а она, вместо того, чтобы успокоить, нашлепала его. Из-под одеяла еще несколько минут доносились приглушенные всхлипывания, незаметно превратившиеся в мерное сладкое посапывание.
Она легла рядом, но ей не спалось. Вспоминала всякую всячину, пустяки, в общем-то. Чем незначительнее пустяк, тем лучше. В последнее время ей почему-то нравилось перед сном припоминать кем-то сказанные малозначительные слова, прокручивать назад киноленту прожитых дней.
А еще любила придумывать всякие необыкновенные сочетания, цветовые нюансы для новых, никем никогда еще не сшитых сарафанов, купальников и бальных платьев. Краски постепенно тускнели, как на закатном небе. Приходил сон.
В ту ночь он был безрадостным, неуютным. Ей снилось что-то тяжелое, бесформенное, громоздкое. Не мужское и не женское. Некрасивое. Никакое.
Утром она проснулась с больной головой. Дольше обычного умывалась, зато от зеркала отошла быстрее, чем всегда, недовольная собой.
Стала будить Павлика. Мужичок-с-ноготок никак не хотел просыпаться. С трудом удалось поднять его, потом умыть, одеть, накормить, вымыть посуду, выключить, проверить, закрыть и выйти из дома почти вовремя.
Павлик совсем проснулся и вначале шагал охотно, даже весело, но на полпути к детсаду, видимо, сообразил, что с мамой придется скоро расстаться, сел на снегу и всем своим видом показывал, что далее не сделает ни шагу.
"Да что же это за наказание такое! Посмотри, все дети идут в садик, никто не плачет, один ты у меня капризничаешь! Ты же мальчик, а не ослик! Почему такой упрямый? А? Ну, пойдем! Пойдем скорей, а то я из-за тебя на работу опоздаю! Не хочешь?! Ах, ты, противный мальчишка! Я тебя выдеру когда-нибудь, как сидорову козу! Господи! Да разве от этого алкоголика могло родиться что-нибудь путное?! Нет! Ты пойдешь! А я говорю, пойдешь!"
Затащив Павлика в группу, на второй этаж, побежала к метро. Расстроенная. Ну, вот: еще одно опоздание!
Она по опыту знала, что на службе нужно прятать эмоции поглубже, сдерживать искренние, идущие от сердца порывы. Хотя, прячь-не прячь, сослуживицы все высмотрят, высветят, словно рентгеном, ничего от них не скроешь. На три вершка в землю зрят! Вот уж точно: когда у человека нет своей жизни, ему просто необходимо влезть в чужую! А если не пускают? Тогда беда-обида!
Взять каждого в отдельности, — неплохие вроде все люди! А как собираемся вместе, слова доброго, радостного, позитивного — не услышишь, хоть в три уха слушай!
Она принялась чертить, но рабочее настроение не приходило. Раздражали даже четкие изящные линии, которые умела вполне прилично чертить без инструмента, без помощи циркуля и рейсфедера. Даже чистота бумаги казалась сегодня чем-то нелепым, случайным и неуместным: почему же в жизни все не так, ни одной прямой линии, да и с чистотой плоховато! Плеснуть бы на этот белоснежный ватман пузырек туши! И да здравствует реализм!
После обеда опять не работалось! Не зная, куда себя деть, она смотрела в окно на темные рваные облака, и, постепенно, их неустроенность и тревога передавались ей.
Наконец, за полтора часа до звонка, шепнув шефу: "Мне надо успеть в поликлинику!" — она оделась и вырвалась из здания на улицу с чувством, словно перепрыгнула через тюремную стену.
Резкий пронизывающий ветер холодил грудь, а спине было жарко: она все время непроизвольно ускоряла шаг.
Быстрее! Еще быстрее! К метро, по мокрому асфальту (ну, почему же мокрому, ведь дождя нет и не было: на улице мороз?!).
"А вдруг что-то случилось с Павликом?" — почему-то подумала она. И побежала, пробиваясь грудью сквозь порывы встречного ветра.
Мимо, как живое существо, пролетела кем-то брошенная газета. У перекрестка сгрудились машины: стадо железных враждебных животных. Куда они все прут?! Улицу уже не перейти!
Скоро пришлось остановиться еще раз: рядом с бордюром она заметила нечто, похожее на мертвую кошку. Подойдя поближе, с облегчением выдохнула: на мостовой валялся кусок кем-то брошенной резиновой камеры….
Не помнила, как добежала до детского сада, как поднялась на второй этаж, как открыла дверь…
Павлика она увидела сразу, в группе играющих детей. Он возил по полу игрушечную машинку, красный от напряжения, сосредоточенный, серьезный. Рубашка с якорями, которую она надела на него утром, выбилась из штанишек и смешно топорщилась, торчала сзади, как хвостик.
Она замерла у входа и, затаив дыхание, смотрел, вся словно превратившись в глаза. Наверное, еще долго простояла бы так, не шевелясь, но тут зазвенели, почти хором, детские голоса:
"Павлик! Павлик! За тобой мама пришла!"
Павлик поднял голову, встретился с ней взглядом, в тот же миг просиял, бросился к ней, размахивая руками и крича:
"Мамочка! Мама пришла!"
Он сходу ткнулся лбом в ее бедро. Она нагнулась, подняла его, прижала к груди, отвернула лицо, чтобы не намочить сына вдруг нахлынувшими слезами.
Домой они шли медленно. Павлик не отходил от нее ни на шаг, так и льнул, как жеребенок к доброй, теплой, единственной и незаменимой для малыша-жеребенка маме-лошади.
Она кинула в Павлика снежком, а потом толкнула его в сугроб. Мальчик до того удивился (она никогда раньше не разрешала ему сидеть на снегу, чтобы не простыл), что даже забыл расхныкаться!
Пошел снег. Беззаботные снежинки летели неторопливо, важно, только у фонаря затевая веселую кутерьму. На свете стало красиво. Спокойно. Как давно уже не случалось в ее жизни…
И ей почему-то подумалось, что все будет хорошо! Все с нашими детьми будет хорошо, если творить это хорошее будем мы сами — всей силой души, всего духовного существа!
___________
…Героиня моего рассказа! Не поддавайся негативу! Верь в свою силу! Свети и грей, как солнце! Оно ведь в наших краях тоже нередко устает и бастует, прячась за тяжелыми серыми зимними тучами…
Вырастишь! Поставишь на ноги! Воспитаешь!
Хорошего тебе настроения!