... БТ-7 мы называли "рысаками". Очень уж танкам это название подходило - шустрые, легкие, если что - гусеницы скинул, да и покатил на шасси. А вот калибр да бронь - слабоваты. Они у КВ-2 хороши. Этих мы "богатыри" называли. Сильный, беспробойный, да медленный. Пока развернется для удара... А вот Т-26 мы называли "политрук". Только шепотом, с оглядкой. Бронь у машины тонкая, калибр мелкий, ход слабый, только башня высоко задрана - один пафос, а толку - молодых пугать. Политрук и есть. Другие машины к нам в артиллерийский музей для ремонта с фронта не шли. Их, наверное, сразу на Кировский тащили. Холодно у нас. Отопление есть, вроде как, а под каждый танк печь не поставишь. Мы уже на все техники безопасности плевали - в ведро с отработанным тавотом тряпок напихаем и жгем. Пальцы к металлу липнут, смазка старая на руках - как кусок льда приклееный. Поработаем минут пять, да руки в ведро пихаем. Уж сколько рукавов промаленых спалили. Начальство запретить думало, да на лица наши синие да сохлые посмотрело - отстали всем кагалом. Мы уже не на людей, на чертей больше похожи - грязные, тощие, сутулые, зубы изо рта вынимаем, как папиросы из пачки. Самых чахлых уже танкам на стволы привязываем, чтобы при работе не падали. да и кто покрепче - не лучше. А вот, что хорошо, так то, что бронелисты вместо заклепок на сварку сажать стали. По заклепкам фугас вдарит, головки снаружи срежет, а заклепки сами шрапнелью по экипажу лупят - и подкалиберный никакой не нужен. Теперь у нас сварные швы. А нашему брату, ремонтнику, со сваркой проще: заклепки срубать уже сил с голодухи не набираем. Откуда силы, если на бронь лезть - друг друга подсаживаем?! Да и теплее от сварки-то. Одна беда - ватник в цехах от масел да железной окалины насквозь стылым стал, почти и не греет, а другую всю одежду я на хлеб да на дрова сменял...
Вот и все мысли. Немного их, покуда после смены домой идешь. От усталости и голода голова пустая. Шагаешь - мир вокруг кружится, холодиной на тебя дышит. Сядешь - согреваешься вроде, да в голове темнеет и в сон клонит. А спать нельзя. Заснешь на улице - больше не проснешься. Вот и болтаешь ногами, чтобы сердцу помочь жидкую кровь гонять.
Мимо немцев пленных провели - в колонну по двое. Вроде, их и ненавидеть есть за что, все перед глазами лежит, а все равно - в душе ничего не шевелится. Немчик один , как мимо дома рушенного проходили, аж с лица спал. Сбился с шагу - колонну сбил. Машет руками, лопочет - на дом показывает. А на морде - ужас. Переживает будто. А дом как дом. Снаряд в него еще в сентябре угодил. Так рванул, что сразу стены с людьми и сложились. Лишь соседние дома округ него стоят. Будто зуб с дуплом на десне улицы. Людей уже нет, а уголье да битый кирпич давно снегом занесло. И чего трещишь, немчик? Не твои ли друзья палили? Ты по всему Ленинграду пройди, там таких домов немало увидишь. И на Мойке, и на Невском бывшем - Гостиный да дом напротив него в руинах, и на Лиговском, и в дворах да в закоулках... Где три стены, где две, где одна, а там - и просто кирпича с железом да стеклом груда. Ща, тебя, арийца, конвойный прикладом угомонит. Арийцы недоношенные! Знали бы, кто в старину на самом деле арийцами был! Вашей немецкой породой там и не пахло вовсе!
Ужом через арку ныряю во дворы на Моховой - тут срезать можно. Этими дворами, если не знать, так можно у невской лавры зайти, да за Обуховским заводом выскочить. Здесь во дворе - рынок. Место знакомое, исхоженное. Тут кому война, а кому - мать родна. У кого беда - последнее из дома тащат, на дрова, на теплую одёжу сменить, а пуще того - на хлеб. И ведь есть у кого-то запасы! Откуда ж только берут их в блокаде-то?! Эти и разживаются дармовым барахлишком. Будто войны и не чухали. Немец им бомбу завтра подбросит - и амба всему их нажитому "непосильным трудом"!
Рынок сегодня пуст почти. В углу две тетки летним шмотом торгуют - кому же он в феврале-то нужен?! Да седой старик в пальтишке, интеллигент, значится, книжки потрепанные держит. Эх! Аж досадно! Интеллигенты ж с голодухи помирают, а книги берегут. Этого, видать, крепко прижало. То ли карточки на продукты потерял, то ли гробик внучку оплатить надо... Да какие сейчас книги в цене? Ботаника да огородное дело - как сорняк и по весне готовить да не потравиться. И медицина еще - кому чем помочь, покуда доктор поспеет. А тут никто и не глянет. Видно же, что дед сутулый эти книжки до последнего берег. Ценил. А их если и возьмут, то на растопку, либо махорку сворачивать в цыгарки.
Все, рабочий класс. Свистуй мимо. У тебя и своего горя хватит. А нет - ноги к старику несут, аж зудят. Эх,старая моя привычка. Погубят, Серый, тебя твои книжки когда-нибудь! Вот нафига козе баян, а тебе читульки? Впрочем, кому я это говорю, если сам же уже руки тяну? А дед уже и не видит никого - сквозь меня смотрит. Ударь такого, да беги с товаром, как ныне у шпаны модно, - он и не встанет уже. Ну а мне - что? Пройти бы мимо, да быстрее домой, греться. Может, если снега растопить - и обтирание получится. А вот дернул старый довоенный интерес - листаю одну из потрепаных книг.
- Ого! Дед! да кто тут у тебя такое возьмет?! "Скифо-сарматские курганы Кубани и Подонья" от самого Мельникова! Я о такой только и слышал, в руках не держал! Редкая книга! Ну, кто ее у тебя сменяет?! Для работяг она ни о чем, а профессоров я тут не видел! Иди уже домой, не мерзни.
- Именно поэтому, молодой человек, ее заберете вы!
А голос у старика сильным оказался. даже властным. Я глаза от страниц отлепил, да и поразился. Это вот этот самый сутулый трясущийся дед с пустым взглядом? Если да, то куда он провалился? Потому как передо мной стоял прямой, как балка, профессор с благородным и чуть надменным лицом - настоящая гроза своих студентов и лаборантов.
- Да нет у меня столько! - возразил я - Ни денег, ни хлеба столько нет! Этой редкой книге цены нема, а я комара без соли доедаю! И...
Властный взмах руки, и я, первый скандалист цеха, захлопул варежку, точно провинившийся студент и даже не успел осознать этого.
- Вы, молодой человек, теперь владелец этой книги. Прошу заметить - действительно редкой. И не смейте возражать! Вы абсолютно правы: она - бесценна, но кто сейчас поймет это, если бесценным справедливо считается хлеб? Вы знаете, чего она стоит. Потому она - ваша. Это во-первых. Помолчите! Перебивать невежливо! Во-вторых, вы, судя по всему, не из тех, кто пустит такую книгу на сигареты. А мне она не так нужна, я ее хорошо помню. И никаких денег от вас видеть не желаю. Вы слышите? Ни-ка-ких! Ни денег, ни иной оплаты. если вам угодно - вы уже расплатились за нее.
- Я...
- Позвольте закончить. Вы заплатили мне большим,чем хлеб. Вы вернули мне меня. Сейчас сложно оставаться человеком, не превратиться в забитую безвольную тварь, готовую променять Гомера на морковную котлету. Я почти потерял себя. Вы - вернули. Знаете, совсем не страшно умирать, зная, что в блокадном городе еще нужен кому-то труд Мельникова.
И, прежде, чем я раскрыл снова рот, старик развернулся и гордой уверенной походкой направился к парадной. Казалось, что даже метель расступается от небрежной отмашки его руки.
- Ну, дела! - оставалось только присвистнуть.
Опершись на желтую треснувшую стену, я наугад раскрыл книгу, и среди лениградского февраля 42 года, на меня хлынуло горячее солнце степного Дона, запахи полыни, меловой пыли и далеких костров...
- Да... - я очнулся от чтения только через десять минут или около того. Пальцы на морозе потеряли чувствительность даже в варежках.
- Свезло, так свезло...
Застывший ватник жестко и ненавязчиво напомнил мне о том, что до квартиры еще предстоит дойти, а буржуйка наберет тепло тоже не за пару минут.
... Коридор встретил меня уже привычной тишиной. Соседние две комнаты опустели еще в начале зимы. Когда-то я поставил себе в обязанность обходить их, проверяя, живы ли их хозяева. Уже полтора месяца в этом не было нужды. И, что удивительно, заселять никого им взамен тоже не торопились, хотя бомбежки и артобстрелы оставили без угла сотни людей. Быть может, виной тому была трещина в стене, из которой на весь коридор струился холод. Или вода, разорвавшая трубы отопления и теперь замерзшая на полу кухни и коридора в черный ледяной каток.
Дверь в мою комнату (первая возле кухни) изрядно покоробилась от сырости и холода, закрыть ее тихо уже не получалось. Следовало бы отоспаться после ночной смены, но внутренний мандраж гнал сон - хотелось снова читать. Буржуйку пришлось долго уговаривать - сырые дрова нехотя поддавались огню. Дым от осины и тополя выедал глаза. Наскоро хлебнув кипятка, я снова открыл книгу...
Через час я убрал ее подальше на антресоли. Дым не мешал читать. Напротив, в нем чувствовались запахи степных скифских очагов и костров наших археологов. Мешало чувство незавершенного дела.
Я перерыл вещи. Хлеба, как и ожидалось, у меня не завалялось. На ценности же я не богат, да и не к месту они... А вот это, может, и подойдет.
...Дверь квартирки на Моховой тихо скрипнула и свет лестничного окна упал на худое лицо профессора. Он был удивлен.
- Я пришел поблагодарить вас за книгу. И простите, что я проследил, куда вы позавчера ушли. Позволите пройти?
Он молча потеснился вглубь коридора и жестом указал на крайнюю комнатку. Я отметил, что в его квартире на пять комнат так же тихо, как и у меня.
- Вот! -я поставил на стол в его комнате горелку и три таблетки сухого спирта.
- Мне это не нужно, а вам - сгодится: замерзающими пальцами тяжело писать, и чернила льдом становятся. Я по себе знаю... - я торопился высказаться прежде, чем хозяин успел возразить.
- А это - не подарок - из моего кармана появился завернутый в кусок газеты (чтобы не потерять крошки) мой блокадный паек хлеба. Заводской - целых двести пятьдесят граммов против иждивенческих ста двадцати пяти.
- Этим мы с вами отметим нашу встречу.
Многие при виде хлеба в блокаду теряли лицо. Профессор лишь указал широким взмахом руки на стул, а сам уселся в плетеное кресло-качалку.
... Огарок свечи, стоявший в железной кружке, уютно освещал старые обои на стенах,высокий потолок и кусок желтой стены за окном. Когда сумерки стали переходить в темноту, мы, беспокоясь о светомаскировке, натянули на огромное окно старый плед. Я снова сел на стул, а хозяин покачивался в любимом кресле.
- Так что вас интересует, молодой человек? Быть может, блеск легендарных скифо-персидских войн? Или ваше воображение тревожат сокровища днепровских герр?
- Нет, вы знаете, у меня все более просто и скучно, - отвечая, я всматривался в игру теней, встревоженных свечой, и тихо наслаждался ощущением покоя.
- Мне больше интересны два вопроса. Первый - феномен скифского патриархата. Ведь известно, что матриархат был у сарматов, у тавров, его следы есть у фракийцев, а скифы, географически находившиеся посередине перечисленных народов, уже перешли к патриархату. Это интересно. Как и загадка импортных доспехов. Если судить по раскопкам молдовских захоронений, то фракийцы спокойно носили греческие доспехи, а скифы зачем-то переделывали их, теряя как в эстетике, так и в удобстве.
В комнату важно вошел пушистый рыжий кот с белой грудью и, приветливо мяукнув, прыгнул мне на колени. Это было настоящим чудом! Голодный Ленинград лишился почти всех домашних животных. И любая собака или кошка, ради которой еще год назад вся семья ревела у ветеринара, умоляя спасти любимицу, теперь запросто и без эмоций оказывалась на столе той же самой семьи. Животных крали, чтобы прокормиться. Животные сами умирали от бескормицы. Бывало и так, что любой человек мог очнуться от потери рассудка, когда пережевывал мясо прежнего любимца. Во фронтовом Ленинграде, кроме людей, остались только крысы. А этот осколок мирной жизни довольно мурчал у меня на коленях.
- Его я берегу, - улыбнулся хозяин - кошки не виноваты в том, что люди устраивают войны. Людям за это и отвечать. У вас серьезные темы, молодой человек. Кто вы по образованию?
- Токарь - вздохнул я - токарь ремонтного цеха.
- Однако! - поразился профессор - а целеустремленность ваша моим бы студентам! И как же вы изучаете тему?
- До войны книги в библиотеке брал. Что-то конспектировал. Пробовал обобщить знания в рефератах... Интересно было. Вырос вот, а интерес остался.
- Отчего же не поступили?
- Как-то - не захотел. Это ведь у меня так, баловство. А на заводе, казалось - нужнее буду...
- Вот как... - хозяин помолчал и продолжил тему
- А что вы скажете о трудах Юлия Шлейбенсона? Доводилось читать?
Я поморщился:
- Очень небрежен в работе с первоисточниками. Назвать Аристона Аристоником - грубейшая ошибка. Причислить на одной странице Биона к киникам, а на соседней - опровергать себя же... Спутать боспорского Перисада с фракийским Берисадом... К тому же, у него довольно хамский стиль изложения своих теорий.
- Все верно, молодой человек. Но, будьте снисходительны к старикам. Мы привыкли прощать в своем кругу друг другу мелкие ошибки. А Юлий идет партийным курсом, и за отличные познания политики партии ему простятся и крупные ошибки. Понимаете меня?
- Понимаю.
Старый величественный профессор, укутанный в своем кресле в плед, казался мне при неярком свете ожившим мудрецом Анахарсисом, светочем скифского народа. А кем видел меня он? Хотелось бы верить, что не кубанским сколотом-увальнем, впервые допущенным до круга старейшин.
Свеча бросала отсветы на стены. На коленях мурлыкал солнышко-кот. Скрипело кресло профессора, будто деревянные колеса арбы за стеной. Пологом юрты колыхался от сквозняка плед на окне. А в наших беседах оживали скифы, сарматы, тавры, фракийцы и боспорцы. Они растили золотую пшеницу, продавали степных коней и закапывали священное золото вместе с вождями. Где-то над старым шкафом, сходились в боях древние армии, а за старой буржуйкой мастерами отливались знаменитые золотые "звериные" гривны. За столом стучал молотком и зубилом невидимый скульптор из Ольвии, стремясь запечатлеть в своей новой статуе вольную гиперборейскую красоту...
Под Красным Селом фашистские орудия глотали снаряды, чтобы в урочный час выплюнуть их по ленинградским домам. Где-то в ночном воздухе уже глухо гудели моторы набитых бомбами Хейнкелей, готовясь разродиться кричащими выкидышами над музеями и театрами. И люди, которым на историю и культуру наплевать еще больше, чем партийно-правильным Шлейбенсонам, вполголоса обсуждали - получится ли им попасть хотя бы в охрану при банкете в лениградской "Астории", куда фюрер приглашал элиту рейха.
А в коммуналке на Моховой тихо мурлыкал кот солнечной масти.
(С) Скрытимир